Текст книги "Дом толерантности (сборник)"

Маша с любопытством наблюдала за старушкой, прежде всего, за ее манерой разговаривать, в которой заметно сочетались и косноязычие, и проницательность, и откровенность. Побитые дождями цветы еще манили к себе… Но сухие метелки овсяницы да тяжелая крапива забивали их величие, красоту, не давали приблизиться и на метр. Сажать-то цветы у старушки сил хватало, а пропалывать уже нет.

Пока Маша вела неспешный разговор, к ней приблизились Анзор с лопатой и Сулейман. Не успел он сказать двух слов, спросить про рябину, как старушка набросилась на него:

– Вот из-за них, окаянных, у меня никто дом не покупает. Приедут люди смотреть дом, все им нравится… Хвалят. И чего не хвалить? Дом крепкий, теплый. Речка рядом. Грибов полон лес. А как узнают, что рядом живут «нацмены», так и разговаривать не хотят, бросают все и уезжают. Боятся.

– Нацмены? – переспросила Маша, не поняв значения слова, осторожно покосившись на рядом стоящих спутников.

– Я их так зову. Они же пришлые, черте откуда понаехали сюда. А «черными» прозвали их дачники. Прочтут они объявление, приедут и тут же бегут…. Я про цену не успеваю сказать, их уже и след простыл. Сохрани, Господь, и помилуй от такого соседства.

– Сколько бабка Надя тебе говорить, не называй меня «черным», – взорвался Сулейман. – Разозлишь, твоей же палкой стукну…

– Я сама тебя огрею… Чего пугаешь меня, старуху? Бесстыжая ты морда… Не я, они тебя так зовут. Прости, честной Отче. Если бы вы тут не обитали, я бы давно дом продала.

– Пусть они тогда купят ваш дом, – предложила осторожно Маша, бросив взгляд на рассвирепевшего Сулеймана.

Серьезность на ее лице сменилась негодованием, глаза напряглись. Возмущенная его дерзостью, неуважением к старому человеку и пораженная недостойной свободой обращения, она все же хотела избежать конфликта.

– Раз они здесь поселились, значит, дом лишним не будет. К ним еще кто-нибудь приедет.

– Они тут и так везде, повсюду, как колорадские жуки… Соседнее село Никиткино посмотрите, там в школе на одного нашего ребятенка десять чужих приходится, одни «черные».

– Бабка Надя, твой поганый язык я тебе засуну в одно место, – пригрозил Сулейман. – Я шутить не люблю, ты знаешь.

– Что я тебе не так сказала? Ничего плохого. А тебя кто так научил со старшими разговаривать?! Вы у себя там в кишлаке разве ругаетесь, кричите на женщин? По телевизору то и дело говорят, что у вас уважают старость. Вот и уважайте, я правду говорю…

– Наши женщины в аулах никогда не будут возражать мужчине, повышать на него голос. Это у вас принято ругать, материть… У нас женщина молчит в присутствии мужчины. А вы что делаете? Кричите на него, кричите… Теперь за нас взялись. Я тебе сколько раз говорю, Надежда Тимофеевна, не перечьте мужикам, и они, может, водку пить перестанут.

– Я тебе другое скажу. В чужой монастырь не ходят со своим уставом. Ты лучше сделай так, как я прошу… Вот приедут ко мне люди дом покупать, а ты спрячься, не выходи. Когда я продам дом, тогда и показывайся. Сделай так, Сулейман, а я тебя опосля и отблагодарю.

В кармане куртки у Маши зазвонил мобильный телефон. Она быстро вытащила его. Звонила мать. Беспокоилась, как обстоят у нее дела, нет ли каких проблем. Передала также пожелание отца – быть осторожнее, долго не задерживаться, до темна не гулять. Утром Маша предупредила, что поедет с Анзором за город поучиться водить машину, но ничего не сказала про рябину.

– Мать беспокоится? – догадливо спросил Анзор.

– Да. Пора нам ехать.

– Сразу я вас так и отпустил, – возмущенно поднял ладони рук к верху Сулейман. – Мы мяса, баранину нажарили… Амина тебя, Анзор, хотела видеть. Чай попьем. Куда спешить? Уедете еще.

В доме Сулеймана действительно пахло бараниной. Набитая доверху ароматными кусками сковорода ждала гостей уже на столе. Амина стояла у входа с вытянутыми вдоль длинного цветастого платья руками, в кожаных туфлях на массивных каблуках. Удивлял ее маленький рост. Пышные темные волосы, слегка покрытые легким розовым платком, спадали на покатые плечи. Лицо было смуглое, с прямым носом, по-детски мягкими губами. По-русски она говорила плохо, гораздо хуже мужа, корявым языком. Зато четверо детишек, выстроенных вдоль печи, с интересом общались с Машей, но уже нормально, без запинки и какого-либо акцента.

От жареной баранины Маша не отказалась. Поела с аппетитом. Выпила также чашку чая с конфетами.

Хозяин часто выходил из-за стола, открывал на кухне окно, чтобы очистить помещение от спертого воздуха.

Примыкавшая к просторному залу одна часть комнаты была занавешена одеялом, там виднелась старинная кровать, накрытая лоскутным одеялом, другая часть комнаты терялась в неопределенном мраке.

На стенах, давным-давно обклеенных дешевыми обоями, висели в деревянных рамках репродукции натюрмортов. Они, видимо, достались новым жильцам от прежних. Машу поразил мужской портрет, висевший над диваном, близ широкой распахнутой двери. То был мужчина лет пятидесяти, в расцвете сил, в пиджаке с короткими рукавами, с тщательно причесанными волосами темно-русого цвета. Сулейман догадливо разъяснил Маше, что оставил портрет того человека, который, как ему сказали, срубил этот бревенчатый дом собственноручно.

Детишки в грязноватой одежде с взъерошенными волосами часто подходили к Маше, угощавшей их конфетами, и задавали ей всякие недетские вопросы: какая у нее фамилия, где работает, есть ли у нее своя легковая машина?

Сулейману не нравилось общение детей с чужим человеком. Не скрывая своего недовольства, он что-то проворчал сквозь зубы и прогнал их. Но через несколько минут ребятишки снова обхватили руку Маши. А она продолжала озорничать с ними: то пощекочет одного мальчугана за живот, то заставит другого отгадать, в какой руке лежит конфета.

В какую-то минуту взор Маши упал на Сулеймана. Тот смотрел на нее похотливыми глазами. Маша долго оставалась в недоумении, затем в ее душе созрело смутное чувство страха, и она встала из-за стола.

Анзор без всяких расспросов и возражений согласился уехать. Взял из рук Сулеймана крепкий мешок с мясными припасами, сунул его в багажник и сел за руль.

Машина рванула вперед, оставляя позади ребятишек, машущих руками, клубок дорожной пыли.

Проезжая полями, Маша невольно вспоминала хищный взгляд Сулеймана. И тотчас пожалела бабушку Надю, которая оставалась жить с ним бок о бок.

В кармане вновь зазвонил телефон. Это опять тревожилась мама.

Когда машина помчалась вдоль соснового бора, Маша подняла голову, чтобы рассмотреть, как в угрюмом величии высились перед ней кроны деревьев с красно-коричневыми стволами. Дорогу неожиданно перебежала лисица. Маша узнала ее по острой рыжей мордочке и шикарному опущенному хвосту. Из уст Анзора вырвался дикий крик удивления. Ему захотелось догнать зверя, но Маша положила руку на руль, запретив устраивать погоню… Лесная красавица пересекла дорогу, выскочила на ложбинку, а затем под свист Анзора устремилась вверх по овражку к берегу реки.

Встреча с лисой произвела на Машу ободряющее впечатление. Забыв про горький осадок от деревенских бесед, она попросила кавалера остановить машину и сказала, что наступила пора учить ее крутить баранку. На нее нахлынуло ребячество… Она не сразу запомнила разницу в педалях, жала на них, когда надо и не надо, путала. Мотор глох, затем ревел и снова замолкал. Анзор терпел. Подсказывал, напоминал… И когда видел ровное движение машины, поздравлял с удачей себя и ученицу. Правда, радость длилась недолго. Мотор вдруг снова издавал некий шум, скрежет, рев, и колеса замирали, как вкопанные. Тут уж на крик переходила Маша. Бранила машину, била ладошкой по плечам бестолкового учителя, швыряла в него ключи… Потом снова заводила машину и трогалась в путь.

Первые минуты причиняли ей ужасное расстройство. Сказывались и детские страхи… Однажды отец в экспедиции по тайге посадил ее рядом с водителем, дал порулить. Дорога шла по рытвинам и кочкам. В ту секунду, когда переднее колесо наехало на непредвиденное препятствие, Маша с испугу повернула руль не в ту сторону, и машина врезалась в елку. Криками от боли запомнилась та попытка порулить. Случай, вернее, маленькая мягкая ель спасла ездоков. Но в память надолго врезались и брань отца, и выступивший холодный пот на лбу водителя. С той поры отец не разрешал никому из семьи садиться за руль, особенно сторожил сына Максимку. У него сердце замирало, когда он видел, как тот забирался в машину…

Сегодня строгий отец не видел Машиной езды, потому не имел повода сокрушаться. Зато у Анзора глаза постоянно округлялись от ужаса, когда машина тормозила в полуметре от дерева или оврага с камнями. Маша, психанув на себя, выпрыгивала на улицу. Вставала у березы и стучала ладонью по ее стволу, вымещая тем самым на ни в чем неповинном дереве свою обиду. Успокоение приходило быстро. Анзор ждал в автомобиле, смеялся… Маша виновато смотрела, как в лесу стыдливо поникли некоторые белоствольные березы. Погладив одну из них в знак примирения, она вновь садилась за руль.

Больше всего ей нравился в этой ситуации хладнокровный характер Анзора. Он не кричал, не оскорблял, даже голоса не повышал. Прощал или не обращал внимания на все ее колкости. Даже самое малое неудобство, причиняемое ему, он переносил, как должное. Другой бы взорвался, прекратил езду, наговорил всяких гадостей. А этот упорно терпел её выходки. Щепетильнейшая учтивость не покидала его даже тогда, когда она обзывала его «тупым арбузом, которому надо учить вождению только медведей». Не изменила ему крепкая кавказская выдержка и когда машина влетела в кусты, поцарапав правый бок о твердые ветки деревьев.

Счастливой Маша вернулась домой. Ноги плясали. Ей хотелось как-то отблагодарить учителя за ту нежную заботу, какую обычно уделяют ребенку заботливые родители. Добрые слова чуть не вырвались из груди…

На дворе у подъезда она вдруг увидела скопление людей и полиции. В груди заколотилось сердце, губы будто онемели.

– Спасибо, Анзор, – смогла лишь вымолвить она, предчувствуя беду. – У нас что-то в доме стряслось. Смотри, там врач, кажется, ходит.

Подбежав к дому, она увидела брата Максима и сестру Галю с магнитофоном в руке. Человек пять окружили девушку в белом халате, с увесистой сумкой, привлекающей внимание наклейкой с красным крестом. Та громко объясняла, что ничего страшного с Иваном Никодимычем не произошло, просто поднялось высокое давление, ему сделали укол, и теперь он должен полежать.

Маша набросилась на сестру с расспросами. Вчера у Ивана Никодимыча произошла кража в квартире. Какой-то мерзавец вытащил из коробки все медали и ордена, полученные на разных фронтах войны. Украл и деньги, отложенные на издание книги про танкиста Колобанова. Больше ничего не взял. Даже не покусился на магнитофон, привезенный сыном в подарок и стоящий на виду на этажерке. По всей видимости, у воришки была одна цель – забрать фронтовые награды. В последнее время в газетах, как сказала Галя, участились публикации на тему грабежа у ветеранов войны их боевых орденов – они повысились в цене, на них появился спрос.

А жуткую пропажу обнаружил Иван Никодимыч лишь сегодняшним днем. К нему пришла Галя, как договаривались, взять материал для будущей книжки о герое-танкисте. В ходе разговора он полез в коробку, а там пустое дно. Вчера ордена лежали на месте. После похода в магазин за колбаской он остатки денег положил в коробку, потому видел там родные награды. Выходит, их украли либо во второй половине дня, либо ночью, когда он спал, но это было исключено, дверь никто не взламывал, отмычкой не открывал. А сегодня старик вообще из дома не выходил, готовился к встрече с журналисткой…

Следователь полиции, составляя протокол о краже, предположил: раз вчера Иван Никодимыч выходил на улицу на открытие магазина, куда его затащили дружки Анзора, то, скорее всего, в это время и произошло проникновение в квартиру.

Для бывшего танкиста ничего не было дороже, чем боевые ордена и медали. Каждая из них хранила память о кровопролитных боях и потерянных навсегда друзьях-однополчанах, каждая свидетельствовала о его ненапрасной, героической жизни. Он гордился ими. Но держал их в коробке. На старую гимнастерку, в которой ходил на праздники, вывешивал награды редко. Порой ветераны спрашивали у него, а где твои «Отвага», «Звезда», «Мужество». Он признавался, что стесняется их надевать. Время мирное. Молодежь другая. Зачем привлекать к себе лишнее внимание? Конечно, было время, когда холодильник стоял пустой, а на столе лежала лишь буханка черного хлеба. Была возможность благодаря этим орденам и медалям улучшить быт, получить колбасу и рыбку… Но он тогда наотрез отказался торговать памятью… Лучше голодать. И жить впроголодь пришлось. А сейчас пенсию прибавили, денег хоть и немного, да на кусок мяса, чтобы суп сварить, хватает. Только вот и орденов нет.

Память Маши вернула ее к одной истории, которая также произошла с участником войны и которую Галя хлёстко описала в газете. Запомнились даже детали происшествия. Может, от того, что Галя получила премию за смелость и за важность патриотического воспитания, а может, из-за того, что тогда этот случай был единичный, и он потряс всех ее знакомых и друзей. В день Победы шли ветераны домой с орденскими планками на парадных пиджаках. У одного из них сияли государственные знаки доблести и отваги. Именно к нему и подбежал парень-крепыш, сорвал самый видный орден. Убежать не успел. Фронтовик крепко взял парня за плечо. Но тот сильным ударом кулака уронил его на землю, однако, потеряв равновесие упал и сам. Старик попытался прижать его к земле, но тот вырвался и убежал, оставив новый плетеный башмак. Началось преследование. «Догоню во что бы то ни стало», – мысленно твердил оскорбленный ветеран войны. Настиг он преступника уже выходя из метро на многолюдном бульваре. Схватились драться. Старик отбил у мерзавца свой орден, но жуткой ценой – правая рука была сломана. Вскоре в газете появилась статья. Горожане узнали, как герою три раза накладывали гипсовую повязку на покалеченную руку, поразились одной важной детали – оказывается, фронтовик преследовал молодого негодяя на протезе, ногу он потерял в сорок третьем году во время атаки, наступив в заснеженном поле на фашистскую противотанковую мину.

Та статья о мужественном поступке ветерана войны запомнилась Маше надолго. Запомнилась слезами старика, пережившего шесть ранений, и которого Галя однажды показала Маше. Но еще больше она запомнилась словами отца, сказавшего детям: «Не дай Бог кто-то из вас поднимет руку на ветерана войны, украдет у него ордена, – знайте, я вас в дом не пущу!». Потом добавил: «Знать, наша страна заболела, идет в опасном направлении, если внуки крадут военные награды дедов». Галя тогда поместила сердитый вердикт отца в своей газетной статье. Правда, вложила их в уста другого человека.

Жители дома постепенно стали расходиться…. Врач села в машину и тоже уехала.

Маша вместе с Галей и Максимом поспешили к себе в квартиру. Их встретила взволнованная мать. Она так переживала, что не находила слов, то суетилась на кухне, разогревая чай, то погружалась в свои грустные мысли.

Вскоре пришел отец, угрюмый, подавленный. Перебросился несколькими словами с Машей, ушел в кабинет, попросив не тревожить его до ужина. Он был у Ивана Никодимыча, сидел у изголовья кровати, утешал, взбадривал, как мог, рассказывая таежные небылицы. Лекарства сморили старика, затянули в сон.

Весь вечер Маша читала повесть замечательного современного писателя Валентина Распутина «Пожар». Замысел ее был прост: во время трагедии люди вместо того чтобы тушить пожар, как делали это раньше, спасать имущество, занимаются воровством. Причем грабят все и прилюдно. Зачем отец посоветовал прочесть эту книгу, она не поняла. Думала, гадала, запоминала интересные сцены, диалоги, чтобы потом обсудить с отцом, выудить у него причину интереса к этому писателю.

За ужином она пыталась высказать первое впечатление о книге. Отец оборвал ее на полуслове. Говорили за едой лишь о краже в квартире Ивана Никодимыча. Всех взбудоражило несчастье соседа. Николая Степановича оно оскорбило до глубины души. Мелкие морщины, следы тревожных переживаний, легли около глаз и губ, на щеках, на лбу. Маша почему-то раньше не замечала их. Сейчас, обнаружив, содрогнулась… Откуда они появились, причем неожиданно да в таком количестве… Или она давно не видела так близко его лица, не всматривалась? Стареет отец… Годы берут свое. Жизнь задает такие задачки, от решения которых на сердце появляются рубцы, а на лице морщины.

Встревоженное чувство любви задело слишком ранимое сердце Маши. Она стала пристально смотреть на отца, стараясь взглядом передать ему всю свою нежность, огромную благодарность, чтобы он понял её чувства, тронул за руку, погладил по голове…

Ужин подошел к концу. Дети поблагодарили мать за вкусные голубцы. Не раздумывая, Лиза поспешила убрать посуду. Маша замерла в ожидании доброго жеста отца… Напряглась. Ведь когда-то так уже бывало в их семье. И отец не заставил себя долго ждать. Он встал, приставил стул к столу и поочередно погладил по голове ее, Максима, Галю, Лизу, а маму поцеловал в щеку.

Подошло время навестить больного соседа. Часы подсказали: он проснулся, лежит в одиночестве, погруженный в горькие думы. У Николая Степановича не было сомнений идти или не идти, конечно же, надо проведать старого человека, ставшего в последние месяцы очень близким и родным. Он застегнул на рубашке верхнюю пуговицу, пригладил растрепанные волосы, сильными руками проверил ремень на брюках, затем взял в руки пакет с виноградным соком.

– Папа, можно я с тобой его проведаю? – спросила в дверях Маша.

– Пойдем, – качнул головой отец. – Только, чур, ни о чем не расспрашивать. Договорились?!

Старик лежал в темноте, сжав руки у груди. Слышались его тяжелые вздохи. Николай Степанович включил свет, прошел вместе с дочкой в комнату. Иван Никодимыч не повел и глазом, не обернулся в их сторону, лежал неподвижно, смотрел перед собой. Вытянув руку, пригласил гостей присесть на стулья. Вид его был страшен, бледен, веки полулиловые, щеки заросли щетиной. При всяком вопросе Николая Степановича лицо старика кривилось и видно было, как ему невмоготу переносить боль в груди и случившуюся беду.

Простыня на кровати казалась давно не стираной, запачканной. У Маши возникла мысль постирать белье, поухаживать за больным. Отец недавно купил новую стиральную машину для мамы. Старую отвезли Гале. И теперь ни для мамы, ни для Маши не составляло никакого труда собрать грязную одежду, побросать в машину и вскоре получить всё свежее и чистое. Надо будет после выздоровления Ивана Никодимыча сделать то же самое.

Тяжелое одеяло немного сползло с кровати. Старик подтянул его на себя. Стесненность раздражала его. Он думал о чем-то своем, сокровенном.

– Степаныч, ты иди отдыхай, – скомандовал он. – За меня не волнуйся, я выдюжу, все будет хорошо. Мне с твоей дочкой книжку надо сделать про Зиновия, про Колобанова.

– Тебе разговаривать врач не велел, – парировал Николай Степанович.

– Они многое запрещают. А толку? Говорят – не пей. А люди пьют. В Библии сказано – не воруй. А люди воруют. Знаешь, Степаныч, мне тут в голову какая мысль пришла: нашу страну только массовые репрессии спасут.

– Как так? – испугался и недоверчиво спросил Николай Степанович.

– Только массовые репрессии…

– Зачем?

– На один день хотя бы поднять Сталина и хана придет воровству, коррупции, инфляции и всем этим олигархам.

– Олигархи? А чего они тебе задались?

– Глупый ты, Степаныч. Тут одно может быть в стране: либо олигархи и все вокруг воруют, убивают, грабят, либо трудовой народ. Все вкалывают, и все справедливо живут. Все вместе не уживается. Потому только массовые репрессии спасут страну.

– Не уверен. Зря ты голову над этим ломаешь. Философ мне нашелся. Попей лучше сока и отрубайся, засыпай до утра.

– Идите, идите… Ты не обижайся, это я так пошутил. Можно и без Сталина… Да ничего не выходит. Страну жалко. Вразнос она идет. Под откос. Слава Богу, мои друзья-однополчане не дожили до такого позора. Воевали, воевали, а все досталось жуликам и ворюгам, олигархам, будь они прокляты!

Николай Степанович прекратил разговаривать, задавать старику вопросы, провоцирующие на продолжение беседы. А тот не скрывал от него ни одного из своих тайных душевных порывов. Переживал искренне, потому и ждал не сочувствия, а той же искренности, понимания, сострадания. Перед самым уходом Николай Степанович вдруг увидел его лицо с глазами, полными слёз. Он не знал, что в эту секунду выражало его собственное лицо, но он еще никогда не испытывал такой сильной душевной боли. Действительно, трагедия страны прошла через души и сердца фронтовиков. Они победили, а живут в нищете, в неуважении, у них воруют ордена, а побежденные немцы живут и богаче, и справедливее. Они защитили страну, а она попала в руки мерзавцев, олигархов как от политики, так и от бизнеса, в лапы ворюг, для которых не существует благо страны, у них один кумир – деньги. Умирать с мыслью, что ты горел в танке зря, напрасно, что отвоеванная свобода досталась ублюдкам, превратившим страну в колонию по продаже природных ресурсов, страшно, позорно. Старый фронтовик хочет уйти в иной мир победителем, для которого справедливость, правда, честь и достоинство превыше всего.

– Степаныч, пусть Маша уйдет, а ты задержись на секунду, – попросил он, а глаза продолжали слезиться.

Он глядел на соседа умоляюще. В мутных глазах его, в раскрытом рте было робкое ожидание покоя.

Маша вышла в коридор.

Николай Степанович взял морщинистую ладонь старика в свою, слегка сжал, давая понять, что он готов его выслушать, поддержать.

– Все будет хорошо!

– Все будет плохо, Степаныч. Поверь: Сталин и Жуков подняли страну с колен и привели к победе, потому что так хотел народ, потому что у народа был Жуков. Сегодня народ не видит ни Жукова, ни Колобанова. Героями, ты видишь, стали Анзоры. В Кремле сидят не Жуковы, там штаны протирают денежные мешки. Им всегда будет мало денег. У них всегда будет виноват народ. Каленым железом не вытравить эту комарилью оттуда. Знаешь почему? Да потому что народ не верит, что это можно сделать. У меня к тебе совет: присмотрись к Анзору, это он, гаденыш, задавил Верного, его дружки обокрали меня. Не дай ему быть чистеньким… Придави его. И смотри, он ухлестывает за твоей Машей. Таким гадам наши девки нужны только для утех. Маша молодая еще, может не понять… А ты соображай, не наш он человек. Еще обещай мне, если со мной что случится, то ты издашь книжку про Колобанова. Весь материал о нем у твоей Галины. Все. Ступай. Дай Бог, оклемаюсь.

Обещание выполнить волю старика прозвучало так же тихо. Оно подействовало успокаивающе. Старик сделал несколько глотков из стакана, наполненного соком, и закрыл глаза.

Маша за дверью не слышала ни советов, ни обещаний.

Николай Степанович пододвинул к кровати табуретку с лекарствами и соком, поправил на стуле заношенный пиджак и штаны, выключил свет и осторожно вышел вместе с Машей на лестничную площадку.

На дворе царила темнота, ночное звездное небо призывало ко сну.

Дом Николая Степановича Мазаева засыпал вместе с городом.

И был в этом городе в эту ночь человек, который вряд ли мог заснуть просто так, слишком уж болела душа, и именно этот один человек желал всем жителям города добиться счастья и справедливости для себя во что бы то ни стало. Не мог заснуть и Николай Степанович – мучался в раздумьях. Он плакал беззвучно, стыдливо, переживал за таких солдат Отечества, как Иван Никодимыч. Плакал не от боли – от пронзившей его сердце чистоты и бескорыстности человеческих взаимоотношений, выразившихся в законе фронтовиков: «Сам погибай – товарища выручай!». Потом этот закон перекочевал в песенные слова: «Раньше думай о Родине, а потом о себе!».

Уйдут старики-орденоносцы, знающие цену жизни, человеческих поступков, отличающие добро от зла, и кто останется на нашей многострадальной земле?… И кому достанется эта великая страна?! С этими мыслями Николай Степанович тихо погрузился в сон.

Утром звонок в дверь потревожил квартиру Мазаевых.

Маша попрощалась с родителями и стремглав выбежала в коридор, запихивая на ходу в открытую сумку бутерброд. Его обернули салфеткой, потому он безопасно разместился между тетрадок. За студенткой пожаловал Анзор. Еще до вчерашней поездки в незнакомую деревню, во время открытия во дворе магазина она попросила его научить танцевать лезгинку. Площадку для учебы выбирать долго не пришлось. Если в училище учат будущих артистов разным национальным танцам и песням, то почему нужно искать другое место для лезгинки. Пусть после учебы Анзор покажет то, что сам умеет, затем она найдет других учителей. В училище наступит время, когда ей будут рукоплескать, называть лучшей выпускницей. Она заткнет всех за пояс. Маша Мазаева будет так успешна, неподражаема и оригинальна, что все ахнут, все признают – она лучше всех!