Текст книги "Опасные виражи"

12

А Филиус тем временем видел приятный сон. Ему снилась тиара римского папы, возвышавшаяся над его головой. Под его ногами темнел длинный трон, по обеим сторонам которого светили разноцветные огни. За огнями виднелись многочисленные города, в которых ездили машины и ходили люди, над городами пролетали самолёты, по морям и океанам проплывали корабли и суда, и стремительно мчавшиеся из одного города и другой по рельсам проезжали поезда. Всё это принадлежало ему, и он был доволен как царь, осматривающий свои владения со своего престола. Он сидел на троне один, словно властелин мира, и не видел рядом с собой Клаудии. Она куда-то ушла, и её долгое отсутствие побудило его узнать, где она.

Повернувшись, Филиус открыл глаза и с удивлением увидел мёртвое тело Клаудии. «Так вот куда она ушла», – с огорчением подумал он, отодвинувшись от неё. Её неподвижный вид не пугал его, но ему было очень неприятно находиться рядом с женщиной, которая была не в состоянии быть живой, «Наверное, она всё-таки ухитрилась посмотреть на мои шестёрки. Вот к чему привело её строго запрещённое мной действие».

Тяжело вздохнув, Филиус поднялся с софы и, подойдя к окну, раздвинул шторы. Увидев солнечные лучи, он с некоторым сожалением подумал, что Клаудия уже не услышит их жизненный гимн. «Как же ей удалось увидеть мои шестёрки? – спросил он себя, когда отошёл от окна. – Видимо, она дождалась, когда я усну и во время моего сна, который, по-видимому, оказался глубоким и крепким, осуществила своё намерение. Вероятно, она забыла моё предупреждение о том, что эти шестёрки убивают всякого, кто имел неосторожность на них посмотреть. Их магическая сила, управляемая дьяволом, убила Фреда Симпсона, Джулию и Джакомо. Теперь их жертвой оказалась Клаудия. Я ведь запрещал ей смотреть на них, но её любопытство оказалось сильнее, оно привело её к роковому исходу. Теперь я должен решить, что делать? Что же сделать, чтобы как можно меньше думать по поводу того, что случилось?» Было бы здорово не думать об этом вообще, но, к великому сожалению, это было невозможно.

Пытаясь ответить на этот очень не нравящийся ему вопрос, Филиус с задумчивым видом начал кругами ходить по комнате, не смотря в сторону той, которая ещё вчера была живой, здоровой, молодой и симпатичной женщиной. Пройдя несколько кругов он, в конце концов, остановился в центре комнаты и решил, что ему следует немедленно отправиться к родителям Клаудии, чтобы сообщить им неприятную новость. Позавтракав без всякого аппетита кабачками в томате и сметаной, он выпил кофе из серой чашки, вышел из кухни и, позабыв закрыть труп Клаудии, лежавшей в спальне, простынёй, вышел из дома в пасмурный день. По душе его плыли тёмные облака, так как мысли об умершей любовнице не выходили из головы. Все попытки их прогнать или заглушить оказывались тщетными и хотя он не чувствовал боли по поводу утраты Клаудии, мысль о её внезапной кончине была настолько неприятной, что отравляла всё его существо невидимым цианистым калием.

Доехав с каменным сердцем до дома настоятеля храма, Филиус позвонил и его тяжёлый вздох сменился вздохом облегчения, когда он увидел хозяина дома, открывшего дверь. Просперо, увидев незваного гостя, удивился и гостеприимно предложил ему войти. Когда Филиус с уставшим видом прошёл в центральную комнату, Просперо традиционно предложил ему кьянти, но тот, быстро отказавшись, ещё быстрее спросил о том, где его жена. Узнав, что она ушла за покупками, Филиус сообщи, что ему теперь не до кьянти, потому что он принёс новость, касающуюся Просперо и его жены, но поскольку жены нет дома, придётся поделиться этой новостью только с Просперо.

– Что же это за новость? – спросил хозяин дома настороженно. – Если эта новость плохая, то держите её при себе и не портите мне настроение.

– К сожалению, эта новость трагичная, но не сообщить я её не могу, потому что она касается вас. Впрочем, она касается и меня, но меня она касается гораздо в меньшей степени, чем вас. Филиус без разрешения хозяина дома опустился в боковое кресло, стоявшее у окна.

– Насколько я понимаю, вы пришли специально для того, чтобы сообщить эту новость мне, – сказал настоятель храма жёстко. – Что ж, сообщайте, я готов выслушать вас.

– Я пришёл сообщить эту новость ещё и вашей жене, потому что она её тоже касается и даже, может быть, в большей степени, чем вас, но поскольку, как вы сказали, она ушла за покупками, придётся сказать её только вам. Мне очень прискорбно говорить об этом, и поверьте, очень не хочется, но я вынужден, поскольку другого выхода у меня нет.

– Ваше предисловие мне кажется слишком длинным, – по-деловому произнёс Просперо. – Не могли бы вы сказать, в двух словах, что случилось?

– В двух словах? – переспросил Филиус медленно и выжидательно посмотрел на настоятеля храма. – Хорошо, я скажу вам об этом в двух словах, Клаудия умерла.

– Клаудия… – Просперо от волнения часто заморгал глазами, не в силах этому поверить. – Клаудия умерла?

– Вы просили меня сообщить об этом в двух словах, и я не сказал ни слова больше.

От хладнокровности Филиуса Просперо начал слегка дрожать. Он не понимал, как о таких вещах можно говорить с таким сарказмом.

– Чтобы быть более подробным, а вас, как я полагаю, интересуют более подробные нюансы, – с такой же манерной театральностью продолжал Филиус, – я сообщу, что вчера ночью во время моего крепкого и глубокого сна, имевшего место в моём доме, душа Клаудии отделилась от тела и улетела, словно птица, из этого мира в мир более лучший, который я, к сожалению, из-за ограниченности моего разума и небогатого лексикона не могу вам описать.

Увидев, что Просперо убит горем и не в силах вымолвить ни слова, Филиус слабо улыбнулся и попытался его утешить.

– Вы можете мне не верить, но я завидую ей, – произнёс он небрежно. – Ей больше не нужно, подобно юле, кругами вертеться по одинаковой земной поверхности и выполнять однообразные процедуры, связанные с удовлетворениями инстинктов и приказами страстей. Теперь она свободна от обставленного красивыми декорациями материального хлама и сейчас, наверное, в цветном сне летает на солнечной свободе, наслаждаясь удивительным покоем и не менее удивительной блаженной тишиной.

– Вас можно слушать часами, однако, ваши светлые фантазии несовместимы с серой реальностью, – с сожалением сказал Просперо. – Я допускаю, что сейчас моей дочери, возможно, гораздо лучше, чем нам, однако моя реальная мысль твердит, что ей не лучше и не хуже, потому что её вообще нет, и мне не даёт покоя вопрос о том, почему её не стало. Клаудия была молодой, здоровой, почти никогда не болела и ни на что не жаловалась. У неё не было причины уходить из жизни. И тяги к самоубийству тоже не было. Конечно, всякое бывает, но я не могу поверить, что она умерла просто так.

– Просто так не умирают, – уверенно заявил Филиус. – У Клаудии была причина, которая погубила её.

– У неё была причина? – удивлённый Просперо устремил не незваного гостя подозрительный взгляд. – Вы её знаете?

– Эта причина называется любопытством, – лицо Филиуса приняло отрешённое выражение. – Как любопытство погубило Еву, съевшую запретный плод, так оно и погубило Клаудию, которой я категорически запретил смотреть на мои шестёрки, изображённые на моих ладонях.

– Но Клаудия не была любопытной, – возразил Просперо, не очень внимательно выслушав вторую часть предложения Филиуса.

– Все женщины любопытны, – уверенно заявил Филиус. – Оскар Уайльд пиал, что они даже замуж выходят из-за любопытства. Им, видите ли, интересно, что с ними будут делать в первую брачную ночь.

– Да, я читал, что мужчины, с точки зрения того же Уайльда, женятся от усталости, но Клаудия, – Просперо покачал головой с выражением сильного сомнения на лице, – Клаудия не была такой любопытной как Ева. Во всяком случае, насколько я её знаю, она не стала бы делать что-то такое, если бы знала, что за это можно потерять жизнь.

– Что это? – с недоумением спросил Просперо. – Вы, кажется, говорили о каких-то шестёрках?

– Не кажется, а говорил, – уточнил Филиус. – Эти шестёрки на моих ладонях свидетельствуют о моём знаке антихриста. Если я покажу их вам, то вы умрёте также как она. Вы хотите умереть?

– Вы говорите странные вещи, – от неожиданности Просперо побледнел и едва не потерял дар речи. – Всё это очень странно…

– А, по-моему, очень просто, – возразил Филиус. – Когда я однажды признался Клаудии в том, что на моих ладонях изображены шестёрки, свидетельствующие о знаке антихриста, она в это не

поверила, а когда поверила, решила на них посмотреть и, когда посмотрела, эти шестёрки, обладающие магической силой, управляемой дьяволом, убили её.

– Я же предупреждал её, что в вас есть что-то дьявольское, – вспомнил свои слова Просперо.

– Я советовал ей быть очень осторожной в отношениях с вами.

– Не напрасно советовали, – кивнул Филиус. – Но её любопытство оказалось сильнее вашего совета, впрочем, как и моего.

– Теперь вы пришли, чтобы показать эти шестёрки мне? – взволнованно спросил Просперо. – Вы хотите с их помощью убить меня, также как убили Клаудию?

– Разве я похож на убийцу? – риторически спросил Филиус. – У меня и в мыслях не было убивать вашу дочь. Она была моей любовницей и нравилась мне. Я ей был доволен во всех отношениях. Её убило её любопытство в тот момент, когда она нарушила мой строжайший запрет и посмотрела на мои шестёрки. Что же касается вас, – Филиус задумчиво посмотрел на настоятеля храма, который показался лишней фигурой на пути к его цели, – то намерения убивать вас, у меня нет. Но показать вам мои шестёрки я бы не отказался. Они изображены римскими цифрами и очень красиво выглядят. Вы не хотите взглянуть на них?

– Нет! – воскликнул Просперо со страхом. – Эти шестёрки убили мою дочь, и я не хочу, чтобы они убили меня. Я не хочу умирать!

– Желание жить полностью связано с инстинктом самосохранения, – категорически заявил Филиус. – Неужели вы хотите быть рабом этого инстинкта? Кроме того, желание умереть является не таким уж плохим. Оно освобождает от земного притяжения, от носки собственного тела, имеющего вес, каловые и мочевые отделения. От присутствия в мировой реальности, которая до тошноты одинакова и, наконец, от однообразных жизненных процедур, вызывающих впечатление гнёта и страшной усталости.

– Вы говорите о вещах, о которых я, как здравомыслящий человек стараюсь не думать! – взволнованных и бледный Просперо продолжал отступать от приближавшегося к нему Филиуса и всё время отводил взгляд от его ладоней, который тот, протягивая к нему руки, держал открытыми. – Я хочу жить, потому что люблю жизнь, а вы хотите отнять её у меня, поскольку дух антихриста, живущий в вас, побуждает вас это сделать!

– Дух антихриста, живущий во мне, не хочет отнимать у вас жизнь, так как она ему не нужна, – уверенно сказал Филиус. – Однако, он хочет занять вашу должность, поэтому вы являетесь помехой на его пути, которую он хочет устранить. – Филиус ещё больше приблизился к дрожавшему от страха Просперо, который отпрянул к окну. – И почему вы боитесь? Неужели вас так пугает перспектива отправиться вслед за вашей дочерью в несравненно лучший мир?

– Уходите! – закричал настоятель храма, показав пальцем на дверь. – Я не желаю вас больше видеть!

В этот момент Филиус внезапно подпрыгнул к хозяину дома и поднёс к его лицу свои ладони.

Просперо не удалось вновь отпрянуть, так как он стоял у окна, а выпрыгнуть из него боялся. К своему ужасу, он увидел на ладонях своего незваного гостя зловещие шестёрки и, вздрогнув, схватился за сердце.

– Вот видите, – самодовольно произнёс Филиус. – Несмотря на все ваши увертки, я всё-таки показал вам их. Теперь вам недолго осталось. Однако вам не следует бояться. В отличие от Клаудии, вы пожилой человек, достаточно поживший на свете. Поэтому мысль о смерти не должна вас пугать.

На испуганном лице Просперо, бледном и взволнованном, появилось выражение стихийного ужаса. Отбежав от Филиуса к столу, он одной рукой ухватился за стул, и нервно взмахнул другой.

– Вон отсюда! – заорал он. – Если бы сейчас же не уйдёте, я вызову полицию!

– Я уйду, а вы останетесь! – Филиус с невозмутимым видом подошёл к двери. – Однако неизвестно, останетесь ли вы в живых. По-моему, очень скоро вы присоединитесь к большинству.

После того, как к огромному облегчению Просперо, за Филиусом закрылась дверь, настоятель храма остался один. Сначала он почему-то подумал, что ему всё это приснилось, потом вспомнил слова Филиуса о том, что вчера ночью в доме его сегодняшнего незваного гостя умерла внезапно его дочь, и сам не знал о чём ему думать. Охваченный горем, Просперо с мрачным видом стиснул руки и вспомнил слова ушедшего гостя о том, что он – пожилой человек, достаточно поживший на свете, и что отпущено очень мало времени. Потом он подумал, что надо закрыть дверь, чтобы Фиорентина, когда вернётся домой с покупками, не упрекнула его в том, что он сидит с незакрытой дверью.

Просперо захотел встать, но вдруг почувствовал, что у него нет сил подняться. Оставшись сидеть, он ощутил ужасное оцепенение, сковавшее его тело как лёд. Ему вспомнилась зловещая улыбка Филиуса и две шестёрки, увиденные им на его ладонях. «Вот оказывается, почему Филиус такой умный и способный, – устало подумал он, мрачно уставившись в одну точку. – Он – воплощённый антихрист, имеющий дьявольские шестёрки. Ну и что с того?» Ему стало всё равно, где он сидит и что видит, потому что захотелось отдыха и покоя. Он даже расхотел подниматься со стула, чтобы закрыть дверь. В его памяти вновь зазвучали слова Филиуса о том, что в его распоряжении оставалось очень мало времени, и он поверил им, так как почувствовав близость смерти.

Действительно, смерть была рядом, но Просперо, к своему удивлению, не боялся её. Он всегда избегал мысли о ней, но сейчас думая о ней без страха и даже желал её. Это желание казалось ему странным, но он не пытался его объяснить. Оцепенение настолько сковало его, что ему захотелось закрыть глаза и забыть обо всём. Через минуту он без страха, почувствовав в сердце острую боль, упал со стула и, закрыв глаза, забыл обо всём навсегда.

13

Выйдя из дома бывшего его хозяина, Филиус спокойно дошёл до автобусной остановки, через двадцать минут и вышел из салона и по пути к своему дому зашел в похоронное бюро, где заказал гроб для Клаудии. Вернувшись домой, он закрыл её труп покрывалом и, стараясь не думать о покойнике, сел за компьютер, чтобы полностью сосредоточить своё внимание на какой-нибудь интеллектуальной игре. Сначала он поиграл с компьютером в шахматы, потом в карты, а затем переключился

На что-то детское в виде автомобильных гонок.

Внезапно раздавшийся звонок в дверь прервал эту интересную игру в самом её начале. С неохотой подойдя к двери, Филиус открыл её и с удивлением увидел стоявшую за порогом Фиорентину. Вид у неё был расстроенный, бледный, взволнованный и растерянный. Ему показалось, что она чем-то сильно огорчена и через несколько минут убедился, что это на самом деле так.

– Здравствуйте, – сказала Фиорентина упавшим голосом. – Я хочу увидеть Клаудию. Она у вас?

– Добрый день, – поздоровался Филиус, пригласив её в дом. – Клаудия, видите ли… она…, – он замешкался, не решаясь сообщить ей страшную весть. Решив помолчать, он подумал, что через минуту-другую она сама расскажет о смерти Просперо и, к своему удовольствию, не ошибся в своём прогнозе.

– Мой муж умер и мне надо сообщить ей об этом, – Фиорентина вошла в комнату и посмотрела по сторонам. – Клаудия, где ты?

– Боюсь, что Клаудия не слышит вас, – тихо сказал Филиус. – Она…

– Её у вас нет? – спросила Фиорентина, перебив его и повернув к нему голову. – Она куда-нибудь ушла?

– Она ушла туда, откуда не возвращаются, – сказал Филиус спокойно.

– Клаудия умерла? – не сразу спросила Фиорентина. До неё с трудом дошёл смысл его образного выражения.

– К сожалению, – сказал он со вздохом. – Это случилось вчера ночью, и сегодня я заказал для неё гроб.

– Боже! – из её груди вырвался тяжёлый вздох. Она бы упала, если бы не села на стоявший рядом стул.

– Вы сказали, что умер ваш муж, – осторожно напомнил ей Филиус. – Он ведь был вашим гражданским мужем, не так ли?

Убитая горем Фиорентина промолчала, и Филиусу показалось, что она не услышала вопрос.

Посмотрев на неё более внимательно, он подумал, что легче и даже лучше умереть, чем чувствовать то, что чувствует сейчас эта женщина.

– Боже! – отчаянно всплеснув руками, горестно воскликнула Фиорентина. – В моей квартире лежит мёртвым мой муж, а в вашем доме находится моя мёртвая дочь. Какой ужас! – испустив тяжёлый вздох, несчастная женщина сжала ладонями виски. Ему показалось, что лучше не думать вообще, чем думать о том, что через несколько мгновений она сама расскажет о подробностях смерти Просперо и, к своему удовольствию, оказался прав.

– Я пришла домой из магазина, – всхлипывая, сказала Фиорентина, вытирая слёзы платком. – Дверь оказалась незапертой и я подумала, что к нему кто-то пришёл. Он часто забывал закрывать дверь, когда впускал кого-нибудь в комнату.

– Да, – сдержанно промолвил Филиус. – Я помню, что он не закрыл за собой дверь, когда впусти в комнату меня. Я помню, что вы в тот день упрекнули его в этом.

– С мыслью о том, что у нас гость я вошла в комнату и увидела Просперо, лежавшим на полу,

– продолжала Фиорентина, всхлипывая и не услышав того, что сказал Филиус. – Я подумала, что с ним случился обморок или ещё что-нибудь в этом роде и подбежала к нему. Он не дышал. Я наклонилась, чтобы проверить, бьётся ли у него пульс. Пульс не бился. Над ним возвышался стул, который был ему не нужен. Эта сцена до сих пор стоит перед моими глазами, и я ничего не могу сделать, чтобы вычеркнуть её из памяти.

– Я вас понимаю и сочувствую вам, – сказал Филиус после небольшой паузы. – Когда сегодня утром я проснулся и увидел рядом с собой мёртвую Клаудию, то тоже долго не мог забыть выражения её неподвижного лица.

– Как? – Фиорентина с ужасом поднялась со стула и удивлённо посмотрела на Филиуса. – Клаудия умерла?

– Да, я ведь вам уже сказал, – напомнил он. – Я же сказал, что она ушла туда, откуда не возвращаются.

– Ах, да, – вспомнив его слова, она с тяжёлым огорчённым вздохом снова опустилась на стул.

– Я забыла. Я до сих пор не могу оправиться как следует от смерти Просперо, а тут ещё и Клаудия…, – она в подавленном состоянии опустила голову.

В доме воцарилась мрачная тишина. Сказать никому было нечего. Фиорентина с бледным лицом и опущенной головой, сидела, словно поникшая ива, Филиус сидел напротив неё с серьёзным и задумчивым видом. Он сочувствовал ей, и это был первый случай, когда он кому-то сочувствовал, но утешать её он не собирался.

– Извините меня, – пробормотала Фиорентина, тяжело вздохнув. – Я могу посмотреть на неё?

– Конечно, – ответил Филиус, немного удивившись подобной просьбе, – она лежит в спальне на софе под покрывалом.

С бледным, как смерть, лицом, Фиорентина поднялась со стула и вошла в спальню. Подойдя к софе, она отдёрнула покрывало и увидела мёртвую Клаудию, неподвижное лицо которой выражало полный покой. Посмотрев на неё, она поднесла руки к сердцу и, молитвенно сложив их, вдруг упала на колени и отчаянно стала умолять Господа оживить свою дочь. Но пламенная и страстная молитва, не достигавшая цели, оказалась недолгой. Поняв, что Господь или не слышит её или не желает внять её призыву, она поднялась с колен и внезапно стала упрекать Клаудию в том, что она оставила её одну.

– Я вырастила и воспитала тебя, – громко сказала Фиорентина, – я дала тебе образование и помогла найти тебе хорошую работу. Я дала тебе всё, что может дать любящая мать. Я жила для тебя, мне не для кого жить. Да и зачем мне жить, если жить мне не для кого?

Филиус, решив, что с ней начинается приступ истерии, немного испугался. Он никогда не имел дела с сумасшедшими или начинающими сходить с ума и не знал, как вести себя в подобных ситуациях.

– Зачем ты оставила меня? – снова громко спросила Фиорентина, не сводя упрекающего взгляда со своей покойной дочери. – Сегодня днём умер Просперо, и сегодня я узнала, что вчера ночью ты опередила его. Зачем ты сделала это? Ты не знаешь, каково мне теперь, а если бы знала, то утешила бы меня!

Фиорентина обращалась к Клаудии как к живой, и Филиус решил, что у неё поехала крыша.

Он не знал, что предпринять и с растерянным видом посмотрел на черневший телефон, стоявший на белой тумбочке. Несмотря на то, что одна из мыслей посоветовала ему позвонить в психиатрическую лечебницу и вызвать санитаров, однако он, надеясь на то, что истерика Фиорентины скоро пройдёт, решил немного подождать.

– Жизнь, Клаудия, тяжёлая штука, – неожиданно сказала Фиорентина, посмотрев на свою дочь уже без упрёка. – Я поняла это, когда потеряла Просперо и тебя. Почему-то вы оба оставили одновременно, и я оказалась покинутой и одинокой. Меня никто не утешит и мне никто не поможет. Я одна в своём горе и мне тяжко так, как будто на моих плечах лежит огромный камень, и я не могу его сбросить. У меня нет для этого сил. Хоть бы ты помогла мне, Клаудия! Скажи что-нибудь хорошее!

– Пожалуйста, не надо, – сказал Филиус, подойдя к ней. – Ваша дочь не слышит вас. Он дотронулся до плеча Фиорентины, но она, не обратив на него внимания, продолжала гладить совей рукой небьющееся сердце Клаудии.

– Молчишь, не отзываешься, – Фиорентина со скорбным видом тяжело вздохнула. – Ну, что же, поспи немного. Спать очень полезно. Может быть даже полезней, чем жить. Спать – значит смотреть на себя со стороны и видеть приятные пейзажи в виде синего неба или розового моря, над которым возвышаются серые скалы и свободно летают чайки. Жить – значит быть в себе и бояться расстаться с собой. Жить – значит быть в мире и зависеть от него. Спать гораздо лучше, чем жить, потому что в приятном сне можно чувствовать себя легко и свободно. Ты спишь и тебе спокойно. Тебе ничего не надо, ты ни о чём не просишь, у тебя ничего не болит и тебя ничего не волнует. Но ведь ты не проснёшься. Ты должна проснуться, Клаудия! Если ты не проснёшься, то я тоже усну с тобой!

Филиус никогда не думал, что в состоянии истерии или помешательства можно говорить правильные вещи. Поэтому слова Фиорентины сильно удивили его. Он бы и в дальнейшем продолжал слушать её, но одна из мыслей подсказала ему, что она будет говорить одно и то же, а это уже не показалось ему интересным. К тому же, он дорожил своим временем и не был намерен терпеть в своём доме присутствие женщины, начавшей сходить с ума.

– Пожалуйста, не надо, – снова повторил Филиус, вновь прикоснувшись к её плечу. – Ваши причитания бесполезны. Она их не слышит, поскольку находится в другом месте.

– Я не уйду до тех пор, пока ты не проснёшься! – решительно заявила Фиорентина, не обращая никакого внимания на хозяина дома. – Я буду рядом с тобой и не буду пить, есть и спать. Я буду ждать, когда ты проснёшься! Я не уйду отсюда, а если уйду, то только с тобой! Или я уйду туда, куда ушла ты! Я уйду за тобой и Просперо и, если понадобиться, буду сидеть рядом с тобой долго, очень долго, может быть до дня Страшного суда.

– Довольно! – недовольно воскликнул Филиус, – Если вы не перестанете причитать и не уйдёте из моего дома, я позвоню в психиатрическую лечебницу и вызову санитаров! Вас увезут отсюда в места не столь отдалённые, где вы и закончите свои дни.

Филиус сделал попытку оттащить Фиорентину от её дочери, но сила действия натолкнулась на силу противодействия. Огрызнувшись как волчица, Фиорентина оттолкнула его с такой силой, что он чуть не упал. – Прочь от меня, дьявол! – внезапно воскликнула она. – Я знаю, что ты – дьявол и что ты убил мою дочь!

Эти неожиданные слова, попавшие в цель, подействовали на Филиуса как внезапный толчок, и он снова едва удержался на ногах. Очень неприятная мысль о том, что эта несчастная, сошедшая с ума женщина догадалась о его сущности быстро побудила хозяина дома подойти е белой тумбочке, над которой чёрным квадратом возвышался телефон, ещё быстрее схватить трубку и с предельной быстротой набрать номер психиатрической лечебницы.

– Алло, – выпалил он словно из пушки. – Это психиатрическое отделение? Пришлите срочно санитаров в третью квартиру двенадцатого дома на улицу Пиранделло! Тут находится одна сумасшедшая, которую срочно надо увезти отсюда! Приезжайте скорее! Мне одному с ней не справиться!

Бросив трубку, Филиус посмотрел на Фиорентину, которая продолжала, стоя рядом с Клаудией, со скрещенными на груди руками, умолять её проснуться. Убедившись на горьком опыте, что просить или принимать физические действия с целью отвлечь её внимание от умершей дочери невозможно, он опустился в стоявшее у окна боковое кресло и начал молча ждать приезда санитаров.

До его слуха продолжали долетать верные слова бывшей гражданской жены гражданского супруга о монотонном однообразии жизни, которая протекает то медленно, то, быстро, словно река в серой одинаковой реальности, и нарушается лишь разнообразием цветных и непредсказуемых снов, иногда таких приятных, что не хочется просыпаться, и неверных – о её упорном желании оказаться рядом с Клаудией и Просперо раньше своего срока. Её бессвязные словесные потоки, хаотично переплетённые между собой, шумели в его ушах, словно водопады, и он не знал, куда деться от её неверных слов о божьей несправедливости, проявлявшейся в нежелании немедленно оживить её дочь, и о верных – о жизни, похожей на серую резину, которая долго тянется и никак не кончается. Его поражало, что она в своём хаотичном многословии редко упоминала его имя и называла его воплощённым антихристом, указывая, что в нём живёт дух князя мира сего. А ведь он не показывал ей своих шестёрок и не мог понять, как она могла догадаться об этом. Неужели во время сумасшествия бывают минуты озарения и тот, у кого поехала крыша, может узнать то, во что с доказательствами не сразу поверит обычный человек?

Наконец, к большому облегчению Филиуса, приехали санитары и увезли Фиорентину в психиатрическую лечебницу. Она не хотела подчиниться им: брыкалась, толкалась, царапалась и никак не хотела отходить от своей умершей дочери. Когда санитары с большими усилиями схватили её и потащили в машину, она закричала и громко объявила, что с ней поступают несправедливо, что за это они ответят на страшном суде во время второго воскресения мёртвых. Под её громкие крики о том, что за это они сгорят в озере огненном, которое, как указал Иоанн Богослов, является второй и окончательной смертью, её вытащили из дома и, посадив в машину с белым крестом, увезли. Услышав шум отъевшей машины, Филиус свободно вздохнул и, подойдя к Клаудии, вновь накрыл её труп покрывалом.