Текст книги "Опасные виражи"

– Почему это тебя интересует? – спросила Клаудия. – Ты тоже хочешь заняться незаземлённым делом? Или ты хочешь узнать, кто меня этому научил?

– Это действительно незаземлённое дело, – подтвердил Просперо, увлекавшийся, в свободное от службы в храме время, изучением аномальных явлений. – Например, одетый в бумажные ткани, тибетский отшельник Миларепа, живший в XI веке в горной пещере и питавшийся одним лишь отваром из крапивы, целиком посвятил себя медитации и достиг совершенства, к которому призывал наш Господь и спаситель Иисус Христос.

– Даже? – удивлённо спросила Клаудия, устремив взгляд на отца. – Из какого источника ты об этом узнал?

– В каком бы источнике ни была эта информация, я в неё не верю, – убеждённо произнесла Фиорентина. – Совершенство недостижимо и поэтому Дали, в отличие от Христа, призывал его не бояться.

– Афоризм этого гениального художника ироничен, – сказала Клаудия. – А где ты прочитал об этом отшельнике, папочка?

– В энциклопедии аномальных явлений, доченька, – на губах Просперо появилась ироничная улыбка, потому что ему понравился афоризм Дали.

– И что же там про него написано? – пренебрежительно спросила Фиорентина. – Что он по утрам превращался в петуха и кукарекал, приветствуя зарю?

– Может быть, и превращался, – серьёзно заявил Просперо и улыбка исчезла с его губ. – Там не написано, в какую именно птицу он превращался, но написано, что, кроме птицы, он превращался также в пламя или ручей. Погружая себя в транс, он размышлял о понравившемся предмете так долго, что полностью уподоблялся ему.

– Как интересно! – притворно воскликнула Фиорентина. – Может быть, там ещё написано, что он отделял свою душу от тела и путешествовал по иным мирам?

– Представь себе, написано, – уверенно заявил Просперо. – Там написано, что в годы отшельничества он, перенося суровые зимние холода, выработал внутреннее тепло и научился изменять температуру своего тела. Кроме того, он приобрёл исключительную физическую силу и перемещался в пространстве с невероятной недоступной для человека скоростью. Во время такого перемещения, подобно мячику, отскакивал от земли.

– Написать можно всё, что угодно, – возразила Фиорентина уже без притворства. – Я не верю в это.

– А мне представляется это возможным, – заявила Клаудия. – И это действительно интересно. Что там ещё про него написано?

– Очень мало, с некоторым сожалением сказал Просперо. – Хотелось бы больше.

– И всё ж что? – снова спросила Клаудия, сожалея, что вопрос мамы прервал её полёт над голубым морем. – Что это мало собой представляет?

– Неужели это тебя так интересует? – Обратилась к ней Фиорентина. – Мне, например, совершенно всё равно, что сталось с этим аскетическим святошей. Впрочем, я совершенно уверена в том, что бессмертным он не стал и как все закончил свой жизненный путь в могиле.

– К сожалению, это так, – сообщил Просперо. – Однако прожил он целых 84 года. И в день его кремации, из одного края горизонта в другой, охватывая весь горизонт, пролетали кометы и прямо с неба сыпались цветы. Об этом свидетельствуют очевидцы.

– А больше они ни о чём не свидетельствуют? Если нет, то слава Богу, если да, то я больше не хочу разговаривать об этом, как ты его назвал? – спросила Фиорентина Просперо.

– Миларепа, мамочка, – напомнила Клаудиа.

– Да, Миларепа, – кивнула Фиорентина. – Кто, кстати, тебя научил этому погружению в транс? Уж не Филиус ли?

– Да, мамочка, Филиус. Ты собираешься его за это упрекнуть?

– Ну, знаешь ли! – воскликнула обиженно Фиорентина и не в силах что-либо сказать вышла из комнаты с нахмуренным лицом. Когда дверь другой комнаты за ней закрылась, Просперо с укором посмотрел на Клаудию.

– Нехорошо называть маму мамочкой, а меня папочкой, – назидательно произнёс он. – Это свидетельствует о твоей бестактности и распущенности.

– Неужели я так невежлива и небрежна? – иронично спросила Клаудия. – Я даже и не представляла, что я могу быть такой.

– Такой ты стала, когда у тебя появился Филиус. Это его влияние, не так ли?

– Наверное, так, – в голосе Клаудии прозвучала нота равнодушия. – Но если даже и так, то что это меняет? Я уже не стану такой, какой была. К тому же, мне нравится быть такой, какая я есть.

– Ты стала высокомерной и дерзкой, – сказал Просперо строгим тоном. – Пренебрежительная манера Филиуса передалась тебе или ты переняла её сама?

– Что поделать? – Клаудия вздохнула. – Люди влияют друг на друга, не так ли?

– Влияют, – согласился Просперо. – Но разве ты не заметила, что Филиус влияет на тебя отрицательно?

– Мне нравится всё, что он говорит и делает. Говорит он образно и точно, делает мало, но безупречно, и меня не волнует как – положительно или отрицательно – это называется.

– Филиус – безнравственный тип! – уверенно произнёс Просперо. – Он – холодный философ, с презрением относящийся ко всему миру. Для него не существует авторитетов и других мнений, кроме его собственного. Он словно пуп земли, вокруг него вращается центр мироздания и земная ось.

Несмотря на то, что он мыслит глобально, его пространные рассуждения злы и опасны. Мне кажется, что если бы у него была большая власть, то он бы уничтожил больше половины жителей земного шара. Его надменность переходит всякие границы. Я даже допускаю, что в нём есть что-то дьявольское.

Только дьявол может обладать таким демоническим презрением ко всему, и Филиус обладает именно таким презрением. Он, – Просперо хотел сказать что-то ещё, но заметил, что кресло, в котором сидела Клаудия, опустело, и он остался в комнате один.

10

В один из осенних вечеров, когда Клаудия с Филиусом гуляли по пустынным аллеям липового парка, в памяти молодой девушки завертелись слова её отца о том, что в её неординарном любовнике есть что-то сатанинское. Не веря им, она хотела их забыть, но они продолжали упорно вертеться, и, жужжа, словно жирные назойливые мухи, причиняли большое неудобство. Тогда она решила избавиться от них с помощью разговора, понадеявшись, что Филиус заглушит их словами о своём прошлом.

– Ты ничего не рассказывал мне о своём прошлом, – начала Клаудия издалека. – Или у тебя его не было?

– Что ты имеешь в виду? – спросила равнодушно Филиус. – Если детство, то оно у меня было, но ты никогда не спрашивала о нём.

– Я спрашиваю сейчас, – Клаудия села на скамью и он сел рядом с ней. – В твоём детстве не было ничего необычного?

– Оно прошло в детском доме, где я рос в тихой и спокойной атмосфере. Никаких из ряда вон выходящих случаев в моём детском возрасте не произошло.

– А твои родители, – с любопытством спросила Калу дня. – Кто они? Почему они отдали тебя в детский дом?

– Я их ни разу не видел, и поэтому не знаю, кто они. И я не знаю, почему они отдали меня в детский дом.

– Неужели они к тебе ни разу не приходили? – удивилась Клаудия. – Ни мать, ни отец?

– Ни разу, – равнодушие из голоса Филиуса не исчезло.

– И что ты по этому поводу думаешь?

– Ничего, – он покачал головой. – А что я, по-твоему, должен об этом думать?

– Если бы я была на твоём месте, – представила Клаудия, – то бы я думала, что мои родители отдали меня в детский дом, чтобы избавиться от меня.

– А что бы ты думала по поводу их нежелания приходить ко мне хоть раз в год? – спросил равнодушно Филиус.

– Может быть, с ними что-то случилось? – предположила Клаудия. – Может быть, мать твоя умерла во время родов и не смогла тебя увидеть, а отец, не желая тебя воспитывать один и, пожелав избавиться от тебя как от ноши, отнёс тебя в детский дом.

– Допустить можно всё, что угодно, – глухо сказал Филиус – Что бы ни случилось, если они живы и если жив хотя бы кто-то из них и не желает меня видеть, то я не хочу думать ни об одном из них.

Воцарилась продолжительная пауза. Их лица приятно обвевал ветерок, над ними светлыми горошинами светили звёзды, и недозрелой тыквой желтела луна. Над их головами шептались листья.

Под ними шелестела колыхавшаяся на ветру трава. Казалось, что она что-то говорила ветру и, ветер, подхватывая её лепет, разносил его по всему пространству.

– Ну, хорошо, – сказала, наконец, Клаудия, поняв, что Филиус не желает больше говорить о своих незнакомых ему родителях. – Не хочешь говорить о своих неблагодарных предках, расскажи о своей жизни в детском доме? У тебя там были друзья?

– Почему ты вдруг заинтересовалась моим детством? – спросил с недоумением Филиус. – Зачем вспоминать о том, что никогда не вернётся?

– Многие считают, что, когда они будут умирать, будет, что вспомнить, – сказала Клаудия с нотой недоверия. – По-моему, это далеко не так. На смертном одре или во время болезни будет не до воспоминаний. Поэтому вспоминать надо при жизни в то время, когда болезнь не пристала, как банный лист. И вспоминать надо хорошие моменты, а плохие следует забыть. Твоя жизнь в детском доме протекала хорошо, не так ли?

– Превосходно! – сказала Филиус с досадой, так как не имел желания вспоминать о том, что прошло. – В детском доме было так замечательно, что без тишины и покоя приходилось скучать. Впрочем, и сейчас веселиться не приходится.

– Были ли у тебя там друзья? – с любопытством спросила она. – Может быть, у тебя там была подруга?

– Ни друзей, ни подруги, кроме друга в виде директора дома, который годился мне в отцы, у меня не было.

– Вот как? – удивилась она. – Твой начальник стал твоим другом?

– Он сам меня выбрал в друзья. Выделив меня среди других, он превратил свой кабинет в место для бесед со мной. Раз в неделю он в этом кабинете беседовал со мной на темы нравственности и морали, не оставляя в стороне философию и религию. Однажды он пригласил меня к себе домой, где показал письмо от Джакомо и Джулии.

– Это кто такие?

– Пожилые бездетные супруги, которым директор детского дома посоветовал меня усыновить.

– Таким образом, ты оказался в Ватикане?

– Другого образа не было, – ответил Филиус и его голос прозвучал, словно далёкое эко. – Поняв, что я хочу продолжать оставаться в тишине и покое, я решил, что храм или церковь, где я буду после получения религиозного образования, проводить большую часть дня в сане священника или епископа, надёжно защитит меня от мирского шума и беспокойной суеты.

– Что и говорить, с твоими феноменальными способностями ты можешь далеко пойти, – уверенно произнесла Клаудия, сев на скамью. – Мой папа говорит, что в тебе есть что-то от дьявола, но я не верю в это. В тебе же нет ничего от дьявола, не правда ли?

В течение нескольких минут Филиус встал перед ней словно столб, не двигаясь и смотря ей в глаза. Он молчал и от этого молчания, которое почему-то показалось ей зловещим, ей стало неудобно.

– Почему ты молчишь? – спросила она взволнованно.

Филиус по-прежнему сохранял молчание. Он не знал, стоит ли ей выдавать свою тайну и ждал, когда внутренний голос подскажет ему правильное решение. Однако внутренний голос молчал.

– Почему ты молчишь? – повторила она тревожно.

– Я не знаю, стоит ли тебе говорить о том, кто я, – наконец, сказал он. – Стоит или нет. – Скажи, – наконец шепнул внутренний голос. Однако Филиус не решался послушаться этого совета.

– Кто ты? – Клаудии с удивлённым видом поднялась со скамьи. – Я разве не знаю, кто ты?

– Скажи, – снова прошептал внутренний голос.

– Не знаешь, – Филиус покачал головой. – К сожалению, а, может быть, к счастью, слова твоего отца оказались недалеки от истины. Я – антихрист.

– Что? – Клаудии показалось, что она ослышалась. – Что ты сказал?

– То, что ты слышала. Я враг Иисуса Христа и в будущем меня ждёт тиара римского папы и мировая слава.

– Не может быть! – воскликнула Клаудия, вздрогнув. – Этого не может быть!

– Может, – кивнул Филиус. – И почему ты не веришь? Если бы антихристом не был я, им бы всё равно был кем-нибудь другой. Ты просто была бы незнакома с ним.

Филиус говорил так спокойно, холодно и даже презрительно, что ей показалось, что в нём в самом деле живёт дух дьявола и управляет им. Но поверить в это она не могла.

– Это невозможно! – вновь воскликнула протестующе Клаудия. – Для того, чтобы быть тем, о ком ты сказал, нужно иметь доказательства в виде опознавательного знака. Антихрист должен иметь три шестёрки.

– У меня они есть, – невозмутимо заявил Филиус. – Однако показывать их тебе я не буду.

– У тебя есть эти шестёрки? – Клаудия задрожала как осенний лист. – Целых три?

– Две на ладонях, одна на голове под волосами, – Филиус сказал об этом так пренебрежительно, как будто речь шла не о нём, а о ком-нибудь другом. – Но тебе я их не покажу, потому что те, кому я их показывал до тебя, умирали через несколько минут на моих глазах. Я не хочу, чтобы тебя постигла та же участь.

– Кому ты их показывал? – со страхом спросила она.

– Сначала я их показал своему старшему другу, провожавшему меня в аэропорт. Фред Симпсон умер через десять минут после того, как их увидел. Потом я показал их Джулии и Джакомо. Мои приёмные родители тоже скончались и после того, как имели неосторожность их увидеть. По-видимому, в этих шестёрках заключена магическая сила, способная убивать, – предположил равнодушно Филиус. – Поэтому я тебе их не покажу. Ты мне нравишься, и я не хочу тебя терять.

– Хорошо, – вздохнула Калу дня, немного помолчав. Ей понадобилось несколько минут, чтобы переварить очень неприятную услышанную информацию. – Мои родители не узнают твоей тайны, потому что я им об этом не скажу.

– Будешь молчать как рыба в воде, – улыбнулся Филиус надменно. – Или закроешь свой рот на замок и спрячешь ключ там, где его никто не найдёт.

– Почему ты показал эти шестёрки директору детского дома и своим приёмным родителям? – спросила, немного волнуясь, Клаудия. – Ты хотел, чтобы они отправились на тот свет?

– Не совсем так, – Филиус взял её под руку, и они направились к выходу из парка. – У меня не было никакого желания отправлять их туда. Я хотел узнать, есть ли у этих шестёрок особая магическая сила. После смерти Фреда Симпсона выяснилось, что она есть.

– Тогда зачем ты, уже зная об этом, показал их Джулии и Джакомо?

– Их присутствие мне мешало и даже раздражало. Кроме того, когда они сказали, что оставили мне в наследство пятьсот тысяч лир и собственный дом, мне немедленно захотелось завладеть тем и другим.

– А я и не знала, что ты – волк в овечьей шкуре! – самокритично произнесла Клаудия. – Если бы знала, то не стала бы ни знакомиться с тобой, ни, тем более, встречаться на правах любовницы!

– Стала бы, – уверенно произнёс Филиус, – Я тебе понравился с первого взгляда также как и ты мне. У нас возникло притяжение друг к другу и это сильнее всего. Никакое знание друг о друге не может на это притяжение повлиять. И, тем более, разорвать его оно не способно. Теперь ты знаешь об этом, и тебе нравится идти со мной рядом, не так ли?

– Нравится, – вздохнув, призналась Клаудия. – Мне нравишься ты, и я не хочу с тобой расставаться.

– Это самое главное, – убеждённо заявил Филиус. – И знание о том, кто я, о котором ты только что имела неосторожность услышать, не имеет никакого значения и не играет никакой роли.

– Это в моей жизни, – слабо возразила Клаудия. – Но в твоей, оно имеет огромное значение и играет большую роль.

– Моя жизнь? – с улыбкой спросил Филиус. – Моя жизнь – не более, чем дуновение ветра.

Какое значение и какую роль может играть в ней сан священника или даже римского папы, если она сама закончится как внезапный порыв ветра? Никакие знания не имеют значения для жизни, потому что с её исчезновением они улетучатся как кучи многочисленной пыли.

Против этого аргумента Клаудия не могла найти нужных слов для возражения. К тому же, сказать ей было совершенно нечего. Внезапно она почувствовала, что устала от слов, движений, самой себя. Прислонившись к Филиусу, как надёжной опоре, она с надеждой подумала, что он не причинит ей никакого вреда и, подставив губы для поцелуя, ощутила через несколько секунд лёгкое и приятное головокружение.

11

Оставишь верной своему слову, Клаудия не выдала своим родителям тайны Филиуса. Вопреки воле родителей, она продолжала оставаться его любовницей, проводя с ним большую часть своего времени, то в Липовом парке, то в небольшом кафе, то в его доме. Иногда по вечерам она заходила с ним в античные музеи, старинные соборы, красивые храмы и церкви, где с восторгом созерцая цветные изображения ангелов и херувимов, картины и иконы, изображающие святых с их одухотворёнными лицами и тоскующие по небесам взглядами, чувствовала на своих глазах выступающие слёзы.

Перед тем, как остаться у него дома, она звонила своим родителям, предупреждала их о своём ночном отсутствии, и во время этого отсутствия с удовольствием занималась с Филиусом любовью, которую он называл упражнениями, предназначенными для снятия напряжения и получения расслабления.

Однако, узнав о тайне происхождения Филиуса, в Клаудии пробудилось любопытство. Ей, словно Еве, вкусившей запрещённый плод с древа познания добра и зла, захотелось взглянуть на те шестёрки, которые Филиус ни в коем случае не хотел ей показывать. Прекрасно зная, что уговаривать его бесполезно, Клаудия после недолгого раздумья, решила посмотреть на эти шестёрки ночью после того, как он уснёт. В одну из ноябрьских ночей после того как Филиус» получив очередную дозу любовных наслаждений, снял накопленное за день напряжение, расслабился и уснул, Клаудия, заметила что его сон крепок и глубок. Осторожно, прикоснувшись к его левой ладони, распрямила её. Она опасалась, что её прикосновение его разбудит, но этого, к счастью, не произошло. Он продолжал спать и она, посмотрев внимательно на ладонь, увидела в центре небольшую шестёрку. Её любопытство возросло, и она осторожно проделала ту же самую операцию с его правой ладонью. Для этого ей пришлось встать и лечь на другой край софы. В середине правой ладони она снова увидела небольшую шестёрку, тоже расположенную в центре. Вспомнив о том, что он говорил о третьей шестёрке, находившейся под волосами на голове, она решила не тревожить его волосы, так как наличие двух шестёрок вполне убеждало её в существовании третьей.

Поверив в то, что Филиус действительно антихрист, Клаудия, вспомнив его слова о том, что ко всему происходящему следует относиться так, как будто это происходит не с тобой, а с кем-то другим, отнеслась к этому совершенно спокойно. Представив себе, что Филиус не Филиус, а она не Клаудия, она вообразила, что она с ним незнакома, и от этого ей стало легко как никогда. Она забыла о его шестёрках, свидетельствующих о том, что он антихрист, а себя вообразила стоящей на сцене певицей, держащей микрофон. Перед её воображением взглядом раскинулся большой зрительный зал, до отказа наполненный публикой. Она захотела петь, чтобы услышать зрительские аплодисменты, но в этот момент её взгляд случайно упал на одну из своих ладоней, на которой она увидела букву «М». Посмотрев на свою другую ладонь, она увидела на ней ту же букву. Забыв о своём желании петь, она вспомнила, что за окном глубокая ночь и с огорчением подумала, что зрительский зал является плодом её воображения. Снова посмотрев на свои ладони, она поднесла их поближе к лицу и спросила себя о том, что означает или на что указывает изображённая на них буква. Она неоднократно видела эту букву на своих ладонях своего отца и матери, но не придавала ей никакого значения.

Но теперь, заметив ту же самую букву на своих ладонях, она, во что бы то ни стало, захотела выяснить, что эта буква означает. Точно также Еве было интересно в тот момент, когда змей, будучи хитрей всех зверей полевых, предложил ей вкусить то, что она не знала. Это стремление к вожделенному знанию не привело Клаудию ни к чему хорошему, так как она, в конце концов, поняла, что буква «М» означает могилу, поскольку это печальное слово начинается именно с этой буквы. Эта могила ждёт её, её родителей и всех смертных, поэтому буква «М» стоит на ладонях каждого, кто однажды имел великую неосторожность появиться на этой земле. Думать об этом Клаудии стало очень неприятно, и она захотела избавиться от всех мыслей, мучавших её бедную голову, с помощью сна. Закрыв глаза, она мысленно пожелала себе хорошего сна и понадеялась, что ей присниться розовое море, над которым она, словно свободная чайка, будет летать по бескрайнему и лучистому небосклону. Но её прекрасной надежде не суждено было сбыться. Более того, эта надежда развенчалась в пух и прах, когда ей неожиданно приснилась большая и чёрная буква «М». Начав к ней приближаться, эта буква внезапно превратилась в туманное существо, одежда которого состояла из тёмного облака, застёгнутого звёздными пуговицами. Само существо было невзрачным и бледным, словно призрак, несмотря на то, что оно было окружено солнечными лучами.

– Я – друг Сатаны и меня зовут Смерть, – заявило это существо. – Я пришёл за тобой.

Однако это существо, несмотря на свою страшную сущность, казалось таким загадочным, что Клаудия не могла отвести от него взгляд. Оно было искренним и ему можно было доверять, но следовать за ним она категорически отказывалась, так как оно олицетворяло смерть.

– Пойдём со мной, – спокойно повторило существо. – Могила ждёт тебя.

В знак протеста Клаудия со страхом покачала головой. Она не хотела идти за ним, но очарованная его загадочностью, была прикована к нему взглядом. Не нарастающий больше ужас царил в её сердце застывшим мраком.

– Твой час настал, – снова изрекло существо. – Я появился, чтобы забрать тебя.

«Нет!» – захотела крикнуть Клаудия, однако крик комом застрял в её горле. Внезапно возникший в её животе страшный спазм вызвал в сердце боль, и оно сжалось в комок. В этот момент существо повелительно взмахнуло туманной рукой, и сердце Клаудии, вздрогнув, словно от толчка, перестало биться. Её голова откинулась набок, глаза закрылись, и открыться уже не смогли.