Текст книги "Опасные виражи"

14

Похоронив с помощью сотрудников похоронного бюро Клаудию на следующий день, Филиус избавился от неприятных мыслей о ней. Перестав думать о нравившейся ему женщине периодически находившейся у него в доме, приходившей и уходившей, когда ей вздумается, через несколько дней после её похорон он начал думать о своём положении в должности священника и пришёл к мысли о том, что никак не соответствует той цели, которая передним стоит.

После смерти Просперо должность настоятеля храма имени святого Петра осталась вакантной, и Филиус, решив её занять, написал заявление архиепископу Бруно Форкарелли, в котором изложил подобную просьбу. Через несколько дней архиепископ вызвал Филиуса в свой кабинет для беседы на теологические темы. В кабинете архиепископа Филиусу пришлось ответить на несколько вопросов, связанных с догмами и канонами католицизма. Увидев, что Филиус хорошо разбирается в теологии, превосходно знает правила катехизиса и замечательно ведёт себя как образцовый представитель церкви, Бруно Фоскарелли удовлетворил просьбу Филиуса о переводе его с должности священника из церкви святого Иоанна на должность настоятеля храма святого Петра. Так что смерть Просперо принесла Филиусу пользу, и он с удовольствием подумал, что не зря показал ему свои зловещие шестёрки.

Став настоятелем храма, Филиус почувствовал невидимый знак власти в своей руке. Он начал руководить работой священников и отдавать им определённые распоряжения. Его приказы, касающиеся организационной деятельности по проведению церковных советов, конгрессов и собраний в храме верующей паствы, были властными и короткими. Священники и епископы подчинялись ему, и он был доволен ими и ещё больше был доволен собой. Больше он не выписывал из толстых церковных томов отдельные главы, необходимые для составления теологического учебника, а сам писал тот учебник и обращался к толстым томам только в очень редких случаях. Кроме того, он как Просперо начал проповедовать в собраниях верующих, приходивших в храм по субботам. К проповедям он особенно не готовился и часто проповедовал экспромтом, рассчитывая на помощь сатанинского духа, отлично знающего Библию и говорившего во время проповеди вместо него. С течением времени Филиус завоевал любовь и уважение католических прихожан и с момента выхода в свет созданного учебника по истории теологии его авторитет в религиозных кругах значительно повысился.

Постепенно молва о Филиусе дошла до самых элитарных кругов духовенства и коснулась слуха римского папы. Услышав о Филиусе, как об очень одарённом и подающем большие надежды настоятеле храма, римский папа Павел I, пожелав познакомиться с ним, вызвал его на аудиенцию.

Узнав об этом, Филиус не замедлил явиться в его кабинет и прежде чем начать беседу поклонился и по ритуальному обычаю поцеловал его золотой перстень. После этой беседы, во время которой Филиус блеснул как молнией своей феноменальной памятью и показал во всей широте глубину своих богословских знаний, смешанных с интеллектуальной мудростью, Павел I одобрительно улыбнулся и посоветовал сделать его своим первым ассистентом. Таким образом, Филиус ещё на один шаг приблизился к своей желанной цели.

Заняв пост главного ассистента римского папы, Филиус оставил должность настоятеля храма святого Петра и полностью переключился на свою новую работу, состоявшую из почти постоянного присутствия в роскошных апартаментах Павла I и исполненного распоряжение. В основном это была канцелярская работа, заключавшаяся в умелом писании и своевременной отправке писем крупным церковным деятелям разных стран, точного ведения протоколов по время собраний и конгрессов членов всемирного экуменического совета церквей, и в сопровождении римского папы во время его поездок по странам восточного православного или западного католического региона. Нельзя сказать, что эта работа нравилась Филиусу, поскольку он чувствовал себя явно не в своей тарелке в роли подавателя римскому папе стакана воды, но он терпеливо ждал, когда пробьёт его час, чтобы занять место того, кому он подавал этот стакан.

И однажды этот час пробил. Как-то раз, в один из долгих августовских вечеров Филиус, задержавшийся в апартаменте Павла I за составлением образца приглашения церковным патриархам ведущих держав на всемирный экуменический конгресс церквей, услышав на своём канцелярском столе звон колокольчика. Этот звон означал желание папы немедленно явиться к нему, бросив составлять текст приглашения, Филиус поспешно поднялся из-за стола и через минуту предстал перед Папой в его кабинете.

– Чем могу быть полезен? – вежливо осведомился Филиус, с завистью взглянув на его тиару.

– В последнее время я неважно себя чувствую, – неожиданно сказал Павел I, – У меня часто болит голова и шалит сердце. Я часто прилагаю большие усилия, чтобы сосредоточиться во время своих выступлений и чувствую, что каждая поездка отнимает у меня всё больше сил. Я всё чаще думаю, что могу отойти от дел и хочу посоветоваться с вами по этому поводу, – он устремил на Филиуса выжидательный взгляд, – Как вы думаете, кто займёт моё место в том случае, если со мной случится самое худшее?

– С вашего позволения это место хотел бы занять я, – сказал Филиус медленно.

– Я так и знал, что вы возьмёте на себя смелость это заявить, – сказал Павел I, оставшись довольным своим подтвердившимся мысленным прогнозом. – Честно говоря, я бы даже хотел, чтобы моё место заняли вы. По-моему, вы являетесь лучшим кандидатом для того кресла, в котором пока нахожусь я. Ваша спокойная, скромная, сдержанная и безусловно вежливая натура, склонная к созерцанию, обладает огромным диапазоном знаний и тонким интеллектуальным чутьём. Кстати, – Павел I немного закашлялся и попросил принести Филиуса чашку с водой. – Кстати, – повторил он, немного отпив, после того как Филиус с послушным видом исполнил его просьбу. – Как вы справляетесь с последним заданием, которое я поручил вам? Вы составили текст приглашения?

– Почти справился, – лаконично ответил Филиус. – Я не успел додумать, но думаю, что этот текст будет звучать так, – Филиус бросил на Павла I быстрый взгляд и продекламировал: «Уважаемый божий слуга! Имею высокую честь сообщить вам об открывающемся в Ватикане Всемирном церковном конгрессе, который начнётся второго и закончится пятого сентября. Имею также приятную любезность пригласить Вас на этот конгресс в качестве почётного гостя и уважаемого религиозного представителя своей страны». – Я думал, – продолжал Филиус, – нужно ли желать этому гостю и религиозному представителю всех благ и уверять его в том, что его присутствие на конгрессе будет необходимо, но услышал ваш призыв и поспешил явиться к вам, – деловым тоном добавил он.

– Браво! – тихо, но важно произнёс Павел I. – Вы превосходно справляетесь со своими обязанностями, и я думаю, что вы станете моим достойным преемником. Когда со мной случится самое худшее, вы займёте моё кресло, а пока вам предстоит ждать, – Павел I снова закашлялся и отпил ещё немного воды из принесённой Филиусом чашки. – Можете идти.

Филиус собрался выполнить приказание, но что-то удержало его, и он остался на том месте, где стоял.

– Кто знает, сколько осталось мне ждать? – неожиданно спросил он, и ему показалось, что кто-то открыл его рот и задал этот вопрос.

– Что вы сказали? – удивившись, спросил Павел I.

– Я спросил, сколько осталось мне ждать? – повторил Филиус, и ему вновь показалось, нет, на этот раз он был уверен в том, что кто-то неведомый спросил об этом вместо него.

– Я не знаю, – сказал Павел I с возросшим удивлением. – Я понимаю, что вам не хочется ждать, но пока я ещё сижу в своём кресле и намерен сидеть в нём до моего последнего дня.

– Кто знает, когда наступит этот день? – спросил Филиус внезапно, не дождавшись нового приказа Павла I покинуть его кабинет. – Может быть, сегодняшняя ночь станет для вас последней, и вы не увидите завтрашний рассвет.

– Что? – спросил Павел I, поднявшись с кресла, – Что вы сказали?

– Я только предположил, что сегодня ночью Господь, может быть, позовёт вас наверх и ваше присутствие внизу закончится, – сказал Филиус с ядовитой улыбкой. – Вы, наверное, понимаете, что под верхом я имею в виду небо, а под низом – землю. Насколько день смерти лучше дня рождения, настолько небо лучше земли. Вы согласны с этой мудростью Соломона, не так ли?

– Уходите! – громко сказал Павел I, шагнув вперёд. – Уходите отсюда!

– Прежде чем уйти, я хочу показать вам кое-что, – без всякого страха Филиус подошёл к Павлу I и, вытянув руки вперёд, открыл свои ладони. – Надеюсь, что вы можете обойтись без очков, чтобы увидеть эти шестёрки. Надеюсь также, что вам не нужно говорить о том, что они означают, – с невозмутимым видом Филиус опустил руки. – Третья шестёрка находится под волосами на моей голове, и я надеюсь, что вы не захотите сделать меня лысым, чтобы увидеть её. Лысый вид не очень приятен для глаз, не так ли?

Ошарашенный Павел I не знал, что сказать. С бледным и растерянным видом он смотрел на своего подчинённого и не мог отдать ни одного приказа. Это произошло с ним впервые, и он даже забыл о том, что существует такая вещь, как приказ.

– Я сказал, что сегодня ночью Господь может позвать вас наверх, – напомнил Филиус медленно. – Сейчас я хочу сказать, что слово «может» является неверным, а верным является слово «позовёт». Вы только что увидели мои шестёрки и вы далеко не первый, кто имел неосторожность их видеть. Все, кто их видели, умирали достаточно быстро, и я надеюсь, что вы не станете исключением.

Шестёрки уже оказали на вас своё сатанинское магическое действие, и их убийственный ток сейчас медленно распространяется по вашим жилам. Сегодня ночью, может быть, в полночь ваше присутствие внизу закончится, но в конце вашего земного пути не будет ничего страшного, потому что начнётся несравненное присутствие наверху. Вы покинете своё низкое кресло, которое займу я, и окажетесь на высокой звезде, с высоты которой я вам буду казаться маленькой букашкой. Это будет, несомненно, лучше, не так ли?

Демонически улыбнувшись, Филиус повернулся к Павлу I спиной и вышел из его кабинета.

Оставшись один, Павел I почувствовал себя полностью опустошённым. Он был не в состоянии ни на чём сосредоточиться. Все его мысли смешались в одну огромную кучу, и к главной мысли, что Филиус – воплощённый антихрист, имеющий дьявольский знак в виде трёх шестёрок, который служит доказательством его зловещей миссии, примешивались второстепенные мыслишки как о его пренебрежительном отношении ко всему, в том числе, как ни странно, и к себе самому, так и о его страшных, имеющих смертоносное действие, словах. Эти слова о последней ночи звучали в памяти Павла I и не давали ему покоя. Они словно искры разлетались по всему разуму, и, проникая во все жилы, заполняли их маленькими огоньками.

Посмотрев на часы, Павел I увидел, что до полночи остаётся три часа. Слова Филиуса о том, что Господь позовёт его в полночь, подсказали ему о том, что в его распоряжении остаются всего три часа. На возникший вопрос о том, как их провести, он, как ни старался, не нашёл ответа. Заниматься церковными и государственными делами он не хотел, находиться в своём кабинете не желал, ничего замечательного и занимательнее своих мыслях не находил, думать ни о чём не хотел, ничего не хотел делать и слово «ничего», доминирующее в его мыслях, привело его к тому, что он захотел слиться с ничем, которое стало казаться ему чем-то, что дало бы возможность отдохнуть от самого себя.

Взглянув на своё кресло, Павел I подумал, что провёл в этом кресле большую часть своей жизни. В этом кресле он отдавал приказы своим подданным, издавал указы и подписывал важные документы. В этом кресле он с удовольствием видел, как президенты разных государств, приезжавших в Ватикан с целью получения от него благословений, становились перед ним на колени и целовали его золотой перстень. Теперь звучавшие в памяти слова Филиуса твердили ему о том, что срок сидения в этом кресле подошёл к концу. Теперь в это кресло сядет Филиус, а он отправится на высокую звезду, где уже не надо будет ни приказывать, ни издавать указы, ни подписывать документы, ни сидеть с важным видом на очередном церковном совете или конгрессе. Филиус сказал, что Господь позовёт его сегодня в полночь. Но, может быть, Филиус ошибся? Почему бы Господу не позвать его раньше, например, сейчас? Ведь на высокой звезде гораздо лучше, чем в низком кресле, и почему он должен ждать в нём до полуночи, если у него не этого желания?

С ненавистью посмотрев на собственное кресло, Павел I отступил от него на несколько шагов, и в этот момент за окном раздался мощный удар грома. Стремительно взглянув в окно, он увидел ярко сверкнувшую молнию, разделившую тёмный небосклон на две половины. Услышав шум хлынувшего ливня, он почему-то подумал, что если в этот час выйти на улицу, то до полуночи терпеть не придётся. Терпеть, ничего не делая и не имея желания, ничего не делать, невыносимо, необходимо, во что бы то ни стало, положить этому терпению немедленный конец.

Сняв тиару, Павел I надел сапоги, облачился в тёмный плащ и быстрыми шагами вышел из своего кабинета. Пройдя мимо своих апартаментов, он спустился по широкой лестнице и, толкнув её ногой, оказался на пустынной улице. На ней не было ни души. На ней бушевал ливень, и мерцавший свет фонарей врезался всепоглощающую темноту. Такая непогода, сочетавшаяся с мрачным пейзажем, могла испугать любого, однако, Павел I, с воодушевлением смотря в тёмную даль, не чувствовал никакого страха. Шагнув вперёд, он пошёл по длинной улице и чем чаще и сильнее грохотал гром, чем ярче сверкала молния, тем радостней становилось у него на сердце. Он с надеждой думал, что сейчас удар молнии отправит его в места несравненно лучшие, однако этого почему-то не происходило. Молния продолжала сверкать, гром грохотать, а он продолжал видеть темноту, смешанную со светом фонарей и, чувствуя, что мокнет всё сильней, понимал, что может промокнуть до нитки.

Ночная одинокая прогулка за смертью не вызвала у него ничего, кроме разочарования. Его надежда на избавляющий от земного присутствия удар молнии оказалась напрасной, и ему снова пришлось открывать парадную дверь своего дворца и подниматься по широкой лестнице. Сильно промокший, он снова прошёл мимо своих апартаментов и со злостью открыл дверь своего кабинета.

Сняв сапоги и тёмный плащ, он с ненавистью подошёл к собственному креслу, и с мыслью о том, что предсказание Филиуса не сбылось, захотел в него опуститься, чтобы отдохнуть, но осуществить своё намерение не сумел, так как неожиданная боль в сердце, вызвавшая страшную слабость во всём теле, поразила его, как удар молнии. Он упал на пол прямо перед креслом, и смерть нашла его там, где он её не искал. Она пришла за ним ровно в полночь, как и предсказал Филиус, который после закрывшегося пятого сентября Всемирного конгресса церквей, был избран викариусом, и взошёл на мировой трон, увенчанный тиарой Римского папы.

Ноябрь 2000 г. Январь 2014 г.

Безлунная ночь

1

Над Ливерпулем сгустилась ночная темнота. Городские здания и дома, над которыми безжизненно темнело беззвёздное небо, тонули в полночном мраке. В эту ночь все горожане за исключением, пожалуй, одного, мирно спали в своих постелях. Этот горожанин, ставший жителем Ливерпуля недавно, не мог уснуть.

С несчастным видом он стоял у окна и безмолвно смотрел в ночную темноту. Его звали Джон.

Он был интеллигентом, имеющим невысокую атлетическую фигуру жителя средних лет. Над его массивными плечами возвышалась большая голова с высоким лбом и голубыми глазами, украшенная светлыми волосами и одухотворённым думающим лицом, на котором выделялись густые светлые брови и усы. Эта голова была слегка наклонена и имела страдальческий вид. Взгляд, устремлённый в ночную темноту, ничего не выражал кроме глубокого отчаяния.

Вот уже целую неделю Джон не мог избавиться от навязчивого воспоминания, преследующего его днём и ночью. Перед глазами то и дело всплывала стройная фигура Дороти, извивавшаяся в его сильных объятиях. Её красивое молодое лицо, наделённое чёрными глазами, длинными ресницами, тонкими губами и симпатичным носиком выражало всепоглощающую страсть. Её каштановые распущенные волосы, разметавшиеся по подушке, словно свидетельствовали об упоении, которое она получала во время неистовой любовной игры. Ему казалось, что она хотела заниматься любовью постоянно и жалела, что у неё нет такой возможности. Тем не менее, во время их непродолжительного брака, она донимала его своими приставаниями так часто, что он начал по-страшному уставать и, в конце концов, потребовал от неё временного прекращения подобных игр. В ответ на это требование она промолчала, а ночью опять не дала ему спать. Она прижималась к нему, падала на него и своими жгучими ласками довела его до головокружения. Ужасно устав, он уснул только под утро и на следующий день заявил о своём нежелании жить с ней. Он решительно потребовал развода и с удивлением услышал, что никакого развода он не получит. Дороти категорично отказала ему и сказала, что совместная жизнь с ним её вполне устаивает. Добавив, что она вышла замуж не для того, чтобы разводиться, а для того, чтобы наслаждаться любовными играми, она громко хлопнула дверью.

Оставшись один, он понял, что развода ему не видать как своих ушей. Он знал, что спорить с ней бесполезно, но продолжать жить так дальше не мог, тяжело вздохнув, он задумался и принял единственное, как ему показалось, мудрое решение. Решив убежать от этой сладострастной фурии, он подумал о смене местожительства и, перебрав в уме несколько городов, остановил свой выбор на Ливерпуле. И вот теперь он в Ливерпуле, стоя у окна, страдает от воспоминаний о своей лондонской жизни. Эти воспоминания неотвязны, всю последнюю неделю они преследуют его как эпизоды ужасного фильма, которые не дают ему покоя ни днём, ни ночью. Однажды он имел несчастье посмотреть этот фильм и вот теперь кадры прошлой жизни, засевшие в памяти, стали волновать сознание днём и мешать спать ночью. Каким-то образом Дороти узнала его новый адрес и на прошлой неделе написала с интервалом в три дня два коротких письма с одним и тем же требованием. Она требовала от него двести пятьдесят тысяч фунтов стерлингов и угрожала подать на него в суд за изнасилование в том случае, если он не сделает этого.

«Господи! – сокрушённо подумал Джон, с мученическим видом смотря в ночную темноту. – Каким же дураком я оказался! Ведь я не должен был идти на это, потому что должен был догадаться, к чему это может привести!» Словно надоевший кадр цветного кино перед его глазами опять возник круглый стол с возвышавшимися над ними двумя бутылками мартини. Этот стол был расположен в доме его приятеля Майкла, который был в хороших отношениях с Дороти. В тот вечер Дороти, облачённая в лёгкую цветную юбку и короткие спортивные шорты, имела соблазнительный вид. Весело отпивая из бокала вино, она непринуждённо болтала и, называя жизнь постоянным движением, призывала как можно больше двигаться. Будучи студенткой биологического факультета, она говорила, что каждый день делает в Гайд-парке пробежку и под деревом с удовольствием исполняет некоторые физкультурные упражнения. Сказав, что той полуторачасовой физкультуры, которую преподаёт в университете Джон, ей явно не хватает, она предложила включить магнитолу, чтобы поразмяться в танцевальных ритмах. Майкл откликнулся на её предложение и через пару минут она начала оживлённо переставлять ноги и ритмично размахивать руками. Под аккомпанементы быстрых мелодий она танцевала зажигательно и почти не обращала внимания на обоих мужчин, оставшихся за столом.

Майкл смотрел на неё с интересом, а Джон с недовольством. Он был недоволен тем, что Дороти на этой вечеринке ведёт себя слишком свободно.

– Что вы сидите как кисейные барышни? – спросила Дороти, которой надоело дрыгать ногами. – Если не хотите танцевать, то включите хотя бы телевизор.

– Сначала надо выключить магнитолу, – по-хозяйски сказал Майкл. – Я не хочу превращать квартиру в шумный балаган.

Джон уважал Майкла, работавшего психотерапевтом в центральной лондонской клинике. Он знал, что Майкл был очень чутким и наблюдательным джентльменом и очень ценил его превосходное чувство такта, великолепно сочетавшееся с чувством умеренно аккуратности во всех отношениях.

– Конечно, – небрежно сказала Дороти. – Магнитола и телевизор ни в коем случае не должны работать одновременно.

Подарив обоим мужчинам обольстительную улыбку, она выключила магнитолу и, развязной походкой подойдя к телевизору, нажала на верхнюю кнопку. Через мгновение на экране появился небольшой берег, рядом с которым синело большое море. На берегу в изношенной старой одежде сидел немолодой мужчина, мечтательно смотревший вдаль. В гордом одиночестве он о чём-то мечтал и почти не придал значения приходу красивой молодой девушки, нарушившей его уединение. Даже то, что девушка разделась догола и легла на песок, не побудило его смерить её оценивающим взглядом.

– Люди совсем потеряли нравственный облик. – Недовольно сказал Джон.

– Да, – согласился Майкл. – Моральный кодекс теперь не в чести.

– Моральный кодекс давно устарел, – равнодушно произнесла Дороти. – Теперь в моде новые правила, продиктованные свободными манерами поведения.

– Мы не должны доходить до такого бесстыдства, – возразил Джон. – Мы не животные и у нас должны быть строгие рамки, за пределы которых нельзя выходить.

Дороти захотела что-то сказать, но мужчина на экране опередил её. Назвав девушку Элизой, он попытался отгадать её желание и сказал, что она хочет поиграть в папу и маму. Она ответила, что этого желания у неё пока нет, и добавила, что оно может появиться после купания. Сказав, что пока хочет загорать, она блаженно растянулась на песке, и он увидел, как она подставила своё молодое тело ярким солнечным лучам. Не став нарушать её спокойный отдых, он повернул голову и снова посмотрел вдаль.

– Какой он пассивный! – недовольно сказала Дороти.

– Он не пассивный, – не согласился Майкл. – Режиссёр не захотел того, чего вы бы хотели увидеть.

– Неужели это нужно показывать? – возмутился Джон, когда Элиза, искупавшись, подошла к сидевшему на берегу мужчине и легла рядом с ним. Наклонившись, мужчина начал медленно целовать её и его руки стали совершать приятную работу. – Самое интимное надо хранить внутри, нельзя выставлять это наружу! – решительно заявил Джон.

– А почему бы не показать? – с любопытством спросила Дороти. – В свободном обществе должны царить свободные нравы.

– Извините, но я не желаю смотреть на это скотство! – с недовольным видом Джон подошёл к телевизору и мужчина, удобно устроившийся на Элизе, исчез с экрана.

– Режиссёр поставил скучный фильм, – без интереса сказала Дороти, допив оставшееся мартини. – Было бы веселее, если бы мужчина не позволил ей загорать.

– Неужели вы бы хотели увидеть изнасилование? – удивился Майкл.

– Я хотела увидеть эту девицу в защищающейся позе, – ответила Дороти. – Я уверена, что она отдубасила бы этого мужика так, что он бы навек запомнил её тумаки.

– Жаль, что вы не режиссёр, – иронично процедил Джон. – Какой захватывающий эпизод сняли бы вы, окажись на его месте!

– Я не хотела бы быть режиссёром, но не отказалась бы от роли этой девицы, – претенциозно сказала Дороти. – Я предложила бы режиссёру снять этот эпизод.

– В самом деле? – Майкл удивлённо посмотрел на неё. – Неужели вы бы захотели стать жертвой?

– Жертвой? – она покачала головой. – Я не стала бы жертвой. Жертвой своего нападения стал бы этот мужик.

– Навряд ли бы вы с ним справились, – предположил Джон. – Конечно, у вас здоровый вид молодой спортсменки, но нельзя забывать, что мужчина всегда сильнее женщины.

– Был сильнее, – поправила его Дороти. – Теперь женщина сильнее мужчины. Если какой-нибудь мужик начнёт приставать ко мне, ему не поздоровится.

– Вы так уверены в этом? – разгорячившись, спросил Джон.

Выпитое вино ударило ему в голову, и у него появилось! Сильное желание доказать ей обратное.

– Я сильная, – развязно сказала Дороти. – Я не советую кому-нибудь из вас начать проявлять ко мне физический интерес.

– Когда мужчина нападает на женщину с целью удовлетворить свою похоть, женщина часто кричит и зовёт на помощь, – спокойно сказал Майкл.

– Я не стану кричать, – уверенно сказала Дороти. – Если кто-нибудь из вас нападёт на меня, я обойдусь без чьей-либо помощи.

– Что бы вы сказали, если бы я бросил вам вызов? – спросил Джон, у которого возникло страстное желание проучить её.

– Я бы приняла его, – сказала Дороти, стрельнув в него взглядом.

Возникла напряжённая пауза. Майкл с удивлением посмотрел сначала на Джона, потом на Дороти и попытался снять напряжение.

– Это была шутка, не так ли? – дружелюбно улыбнулся он. – Конечно, культурные люди могут позволить себе расслабиться и допустить какие-нибудь шалости, которые будут приятны для глаз и полезны для тела. Но мы не животные и должны бороться с похотливым зверем, который сидит внутри нас и создаёт в нашем воображении соблазнительные картины.

– Вместо этого нравоучения я бы предпочла шутку, – игриво сказала Дороти. – Но для этого надо, чтобы Джон согласился со мной и бросил мне вызов.

– Пойдём, – Джон встал из-за стола и страстно посмотрел на неё. – Только не кричите, если шутка зайдёт слишком далеко.

Дороти встала и направилась с ним в спальню.

– Подождите! – попробовал остановить их Майкл. – Моя спальня не сцена и я не советую вам начинать спектакль! Я не режиссёр и не знаю, чем он закончится, если вы его начнёте.

– Не переживайте за нас, – спокойно сказала Дороти. – Мы только немного поваляемся, и вы можете понаблюдать за нашими перевертышами. Я уверяю вас, что ваш приятель мне ничего не сделает.

– Это мы ещё посмотрим, – сказал Джон, пропустив вперёд.

Удивлённый Майкл, остановившись у спальни, стал свидетелем их начавшейся борьбы. Он с любопытством увидел, как Джон повалил Дороти на софу и как она, сумев встать на колени, сбросила его на коврик. Он упал на спину, и его рука вцепилась ей в подбородок. От жгучего прикосновения она запрокинула голову и ослабила хватку, что позволило ему приподняться и схватить её за талию.

В следующую минуту она оказалась на спине. Волосы её разметались, она задышала тяжело и сладострастно. В пылу разбушевавшейся страсти, он сорвал с неё шорты и сделал то, что велела природа.

После этого он устало вздохнул и с опустошённым видом уставился в потолок.

– Поздравляю с победой, – с лёгкой иронией сказал Майкл, подойдя к ним. – Теперь вы как истинный джентльмен должны покаяться в своём грехе и жениться на Дороти.

– Это не победа, – утомлённо проворчал Джон. – Дороти оказалась чертовски сильной, и у меня ничего не вышло.

– Почему же? – подала голос Дороти. – Всё получилось очень хорошо. Правда, наша шутка зашла слишком далеко, но я осталась довольна всем.

– В самом деле? – недоверчиво спросил Джон. – Мне показалось, что заключительная часть нашей шутки мне не удалась.

– Вам только показалось, – с удовлетворённым видом Дороти застегнула застёжку на шортах.

– Теперь вы, если считаете себя истинным джентльменом, должны последовать совету вашего приятеля.

– Конечно, – огорчённо сказал Джон. – Теперь я должен загладить перед вами свою вину и предложить вам выйти за меня.

– Это будет покаянием, – нравоучительно произнёс Майкл. – Надеюсь, что брак с Дороти навсегда отобьёт у вас охоту бросать вызов молодым девушкам.

– Отныне он будет бросать этот вызов только мне, – с видом собственницы сказала Дороти.

Вспомнив торжественное выражение её лица, Джон вновь с огорчением подумал, что не должен был становиться пойманной на крючок рыбой. Он должен был догадаться, почему она вела себя так в тот вечер. Почему в тот вечер он не подумал, в чём именно состояла её цель? Ведь было очевидно, что она вела себя так для того, чтобы женить его или Майкла на себе. Майкл, по-видимому, это понял и не стал рисковать. А вот он понял это тогда, когда оказалось слишком поздно. Когда из уст Майкла прозвучало напоминание о долге истинного джентльмена, он понял, что попал в хорошо расставленные сети. Он считал себя истинным джентльменом и после совершённого действия вынужден был жениться на Дороти.

Конечно, у Джона были романы с женщинами. С одними он флиртовал, с другими вступал в интимные отношения, но женат он не был. Для него важнее всего была собственная свобода, которую он хотел сохранить до конца своих дней. Неизвестно почему он в тот злополучный совершил этот грех. Конечно, если бы он отклонил совет Майкла, этот грех тяжёлым камнем повис бы на его совести и висел бы на ней всю оставшуюся жизнь. Мучиться сознанием совершённого греха он не хотел и, к радости Дороти, побудившей его совершить этот грех, через несколько дней пошёл с ней в ЗАГС.

Оказавшись женатым человеком, Джон испытал сильное разочарование, bo-первых, он потерял драгоценное чувство свободы, которым дорожил как собственной жизнью. У него появились обязанности в виде ежедневных покупок продуктов, мытья посуды и еженедельной уборки по дому. Во-вторых, он уже не мог распоряжаться собственным временем по своему усмотрению. Если раньше он вставал тогда, когда хотел и гулял в любое время дня, где ему вздумалось, то теперь он должен был вставать в определённое время и гулять с Дороти по её желанию. В-третьих, он должен был теперь развлекать жену и исполнять её капризы. По её прихоти он купил дорогой видеомагнитофон и некоторые видеокассеты с записями модных эстрадных песен, с неохотой смотрел какой-нибудь цветной эротичный триллер. В круг её развлечения наряду с музыкой и чтением остросюжетных детективов входили эротичные игры, которые она любила больше всего. Эти игры нравились ему вначале, но потом надоели и, в конце концов, стали раздражать. Он начал уставать от страстных безумств Дороти. Её безрассудные желания, связанные с длительными и утомительными прелюдиями перед первородным грехом, стали выводить его из себя. Потеряв терпение, он начал упрекать её в абсурдности этих желаний. Но Дороти, словно не слышала его, и чем сильнее он её упрекал, тем чаще она к нему приставала. По ночам она не давала ему спать и донимала его своими поползновениями. Сам акт по сравнению с эротичной борьбой или с игрой в карты на раздевание был для неё не столь важен. В постели она изводила его своими частыми атакующими выпадами и, прижимаясь к нему из всех сил, доводила его до исступления. Он начал просыпаться по утрам совершенно опустошённый и стал ощущать в сердце сильное нежелание что-либо делать. У него впервые появилось равнодушие к своей работе. В физкультурный зал лондонского университета он стал приходить сонным, вялым и апатичным. В один из дней, который показался длинным и нудным, он подумал о себе как о бездарном преподавателе и сравнил студентов с послушными марионетками. Казалось, что эта мысль должна была его разозлить и пробудить в нём желание! улучшить свою работу, но, к удивлению, она ничего не вызвала, кроме равнодушия. В этот день он пришёл домой поздно, с неохотой поужинал и, мужественно стерпев многочисленные ночные атаки Дороти, уснул как убитый.