Текст книги "Рокировка Сталина. СССР-41 в XXI веке"

Большинство из присутствующих выглядели как персонажи кинокомедии, получившие известие, что умерший дядя-мультимиллионер лишил их наследства.

– Мистер Панетти, мы можем разведать ситуацию в зоне Происшествия с воздуха? – президент спрашивал министра обороны, но вместо него ответил начальник объединенного комитета начальников штабов генерал Кэркрайт.

– Мы можем попытаться провести разведку самолетами Е-3В с авиабазы Кадена, в Японии, истребителями F-15С в разведывательном варианте из Элмендорфа на Аляске и Е-3В из натовской авиабазы в Люксембурге. Последнее потребует согласования с союзниками.

– А если русские откроют огонь или пошлют истребители на перехват? – Президенту, первому чернокожему американцу на этой должности, явно не хотелось войти в историю человеком, спровоцировавшим Третью мировую войну.

– Если это действительно русские коммунисты из сорок первого, то у них просто нет средств для подобных действий, господин президент. Но в принципе Е-3 позволяют производить разведку, даже не входя в их воздушное пространство.

– Тогда я полагаю необходимым произвести детальную авиаразведку всеми возможными способами. Но не пересекая границ стран, попавших в зону Происшествия. Особенно необходимо понять, что происходит на территории наших союзников в Прибалтике, – приказал президент и тут же, словно что-то припомнив, снова обратился к министру обороны: – Мистер Панетти, у нас же в том районе сосредотачивались для учений войска? И что предпринимается нашими союзниками?

– Да, мистер президент, но мы еще не успели ввести в Прибалтику все части, участвовавшие в учениях. Командующим войсками НАТО в Европе принято решение вывести войска из мест постоянной дислокации и подготовить силы Еврокорпуса к переброске в Польшу. В наших стратегических силах объявлен «красный» уровень угрозы. Ракетные подводные лодки начинают выдвижение в позиционные районы.

– Тогда первоочередной задачей является выяснение судьбы наших войск в Прибалтике и при необходимости эвакуация из зоны боевых действий до выяснения обстановки. Но не забывайте, что ввязываться в еще одну войну мы пока просто не можем. Поэтому все действия проводить очень осторожно, сообщить об этом нашим союзникам и предупредить все командование НАТО. Предлагаю снизить уровень готовности стратегических ядерных сил… – Тут президент вспомнил о чем-то неприятном, судя по изменившемуся выражению лица. – Господа, а что у нас с русскими ракетными подводными лодками?

– Мистер президент, – голос Денниса Клэппера звучал успокаивающе, – мы знаем, что у русских серьезные проблемы с обеспечением боеготовности их флота. Так что на дежурстве у них всего, по нашим данным, три лодки с баллистическими и еще четыре с крылатыми ракетами.

– Сэр, наши подводные лодки-истребители, по имеющимся сведениям, ведут две русские подводные лодки на Тихом океане. Никаких признаков подготовки к ведению боевых действий ими не замечено, – добавил так же успокаивающе генерал Кэркрайт. Президент недоверчиво покачал головой, но никак не прокомментировал сказанное, отвлекшись на напряженный вид госпожи госсекретаря.

– Мэм, как случившееся может отразиться на наших внешнеполитических усилиях?

– Мистер президент. Если мы действительно имеем дело с внезапно воскресшими Советами, то у нас появляется серьезная проблема. Дело в том, что мы и наши союзники никогда не признавали присоединение стран Прибалтики к России. Поэтому, господа, если предположения аналитиков ЦРУ верны, то мы имеем дело с фактической оккупацией советскими войсками стран – членов НАТО.

– Никогда не говори – никогда, – сидящий рядом с президентом советник высказал эту фразу негромко, но достаточно отчетливо.

– Вы хотите что-то сказать… – обернулся Обама к генералу «Джиму» Джойсу. Тот слегка откашлялся и сказал:

– Мистер президент, мэм, господа. Вы не учитываете одно небольшое, но весьма серьезное обстоятельство. Мы де-факто признали вхождение этих стран в СССР в сорок первом – сорок пятом годах, вступив в военный союз с этой страной. Мы де-юре признали нерушимость границ Советов в сорок пятом году на Ялтинской конференции, мы и наши союзники юридически признали неизменность границ СССР по договору тысяча девятьсот семьдесят пятого года в Хельсинки. Так что никогда – не то слово, которым я стал бы бросаться. Да и так ли уж нужны нам эти страны, чтобы из-за них начать серьезную войну? Лично я предлагаю подумать…

– Конечно, в этих словах есть зерно истины, но мы не должны забывать, что это наши союзники, – президент поддержал советника, косвенно напомнив властной мадам-госсекретарю, кто тут главный. – К тому же эта ситуация, возможно, позволит нам лавировать, оказывая дополнительное давление на русских. Кстати, кто там у них главный, если они действительно из сорок первого года, – спросил он и сам себе ответил: – Дядюшка Джо!

– Предлагаете закрыть посольства стран СНГ и выдать всех их граждан Сталину для отправки в ГУЛАГ? – Мадам госсекретарь не отводила от генерала тяжелого взгляда. – Готовы этим лично заняться?

– Меня не так поняли…

– Хватит! – Обама наклонился вперед и буквально прошипел: – Что там было тогда, нас сейчас не интересует! Во имя торжества демократии на территории СССР мы предпримем все, – он выделил интонацией это слово, – меры. Благо за последние сорок лет у нас наработан немалый опыт в этом вопросе. Не так ли?

Обама повернулся к директору ЦРУ, немедленно кивнувшему с самым уверенным выражением лица.

– Я только хотел заметить, господин президент, – продолжил невозмутимо генерал, – что в отличие от современных лидеров для господина Сталина ядерное оружие – просто еще одна большая бомба, которую можно пустить в ход не задумываясь, по любому, малейшему поводу. Помните Карибский кризис? А дядюшка Джо куда решительнее Хрущева…

– О, мой Бог! – вырвалось у кого-то из присутствующих.

г. Батуми, порт.

Кахабер Вашакидзе, старший лейтенант пограничной полиции Республики Грузия

Рассвет не просто наметился, но и позволял различать контуры, хотя теней еще не было.

Каха шел под конвоем, или охраной, двух красноармейцев. Присмотревшись к их движениям, он понял, что «срубить» этих бойцов не составит труда. Но зачем? Силой дела не решить, надо разбираться нормально. Даже удар на пароме был лишним.

Дорога казалась той же, истоптанной собственными ногами сотни раз, но вместо асфальта была поставленная торцами галька, а когда они подошли, он увидел, что бетонную ограду заменила обычная колючка на деревянных кольях. Ни о какой спирали Бруно по верху и речи не шло. Здание заставы было то же, скорее – даже «посвежевшее», но с дальнего торца исчезла пристроенная столовая. Возникало ощущение фантасмагории, как в дурном сне. Они вошли внутрь. Стены, недавно обитые пластиковыми панелями, снова стали такими, какими помнились с детства, когда маленький Каха прибегал к отцу. Просто крашенными масляной краской, разве что при отце они были горчичные, а сейчас – зеленые, по оттенку ближе к хвое. Бетонная лестница на косоурах из швеллера, две ступеньки, окрашенные по краям крокусом. Дверь «дежурки», выходящая прямо на лестничную площадку, коридор с кубриками, еще два марша по девять ступенек, дверь в коридор с клубом и ленинской комнатой справа и кабинетами офицеров слева. Первый кабинет должен быть командира заставы, с небольшим, непонятно для чего, «предбанником», где даже два стула поставить невозможно. На памяти Кахабера там всегда стоял холодильник, а сейчас размещалась вешалка.

Один из конвоиров открыл дверь и доложил:

– Товарищ старший лейтенант, задержанный Вашакидзе доставлен. Разрешите ввести?

Что-то в тоне и форме доклада не понравилось. Сразу даже не сказать что. Скорее всего – не было в нем серьезности, опять появилось ощущение ролевой игры.

– Вводите, – послышалось в ответ, и в этом «вводите» старлей услышал до ностальгической боли знакомые интонации. Именно так говорил капитан Журули, бывший командиром заставы аж до 2008 года, снятый под надуманным предлогом после событий в Осетии. Возможно, именно поэтому увиденное не ввело его в ступор. За простым канцелярским столом, с центром, обтянутым коленкором, сидел невероятно похожий на Марка Бернеса офицер… Стоп! Слово «офицер» автоматически застряло в мыслях, как муха в паутине. Нет, за столом сидел краском, с тремя кубарями в петлицах. Он поднял красные от бессонной ночи глаза, устало повертел головой и сказал по-грузински:

– Проходите, старший лейтенант. И объясните, что за цирк вы устроили на пароме. Силы девать некуда? Или нервишки ни к черту?

Кахабер смотрел на знакомое по десятку черно-белых фотографий лицо, вдруг обретшее цвет и объем, и пытался осмыслить увиденное. Краскома он узнал мгновенно. Как иначе? Семен Дашевский, легенда заставы, один из двоих, выживших на той войне, а потом вернувшихся на родную заставу. Семен Дашевский и Николай Антонов. Одни из самых старых фотографий в Галерее Славы. Те, кто учил Вахтанга Какабадзе и Васо Матешвили, героев пятидесятых…

– Салами, Семен Маркович. Не сдержался. Эс тврамэтиани бозис швили!

– При чем здесь «восемнадцатый»?

– Простите, это выражение уже после войны появилось, – Каха перешел на русский. – Ключевое слово не числительное, а «выблядок», разве не так?

– И все же?

– Попробую повторить его «речь». – Вашакидзе презрительно скривился. – Потом опросите пассажиров, убедитесь, что не вру.

Следующие несколько минут он цитировал особо выдающиеся перлы субтильного, пока Дашевский не прервал его:

– Достаточно. Прозевали гниду! А ведь чуяло сердце, что человек с фамилией Набичвришвили просто обязан быть наследственной сволочью. Слишком все неожиданно, вот и используем, что под руку попало. Ничего, сегодня приедет Тучков, разберется… В общем, спасибо за вмешательство. Следующий вопрос. Откуда вам известно мое имя?

– Так… Разрешите, я лучше покажу! – Каха дождался согласного кивка и потянул молнию на сумке ноута.

Открыл свой старенький «Самсунг», загрузил. Заставка сыграла мелодию.

– Микифон?[13]13
  Портативный патефон. Патефон – устройство для воспроизведения звука, записанного на граммофонные пластинки.


[Закрыть] – спросил Дашевский.

– Не совсем, но кое-что общее имеет, – ответил Кахабер, интуитивно догадываясь, что «микифон» связан с музыкой.

После развала Союза Галерея Славы прожила тяжелую жизнь. Очередной проверяющий из Тбилиси, увидев фотографии людей в советской форме, наливался дурной кровью, тыкая пальцем в стену и угрожая всеми возможными карами, орал: «Убрать это безобразие!» Но капитан Журули, как и все гурийцы, больше всего на свете уважавший воинскую доблесть, стоял насмерть, и Галерея жила. До две тысячи восьмого. Новый начальник первым же приказом распорядился «снять провоцирующие документы». В кабинет пришли всем офицерским составом заставы. Вот в этот самый, где сейчас сидел Семен Маркович. Неизвестно, что сильнее подействовало на капитана: демонстрация единства, рассказ о тех, чьи фотографии висели на стенах, или фраза Мераба Чхаидзе, потомка древнего княжеского рода, сказанная тихим, спокойным голосом: «Кто тронет фото, пристрелю, как паршивую собаку». Сказанная так, что сразу стало понятно: пристрелит, и рука не дрогнет. Но что бы ни подействовало, а Галерею не тронули. По тому, как новый командир защищал ее от очередных проверок, чувствовалось, что не угроза тронула его сердце, а сама история подразделения. На всякий случай раздобыли на неделю сканер и оцифровали все фото. Теперь у каждого пограничника всегда с собой была флешка с электронной версией Галереи. Ее Каха и вывалил на «дядю Сему». Показывал фотографии в хронологическом порядке. Вот Семен и Николай – курсанты, вот – на заставе, вот – уже поодиночке, развела их тогда Отечественная. Когда Дашевский увидел свою фотографию с погонами, то спросил:

– Это что, меня к белогвардейцам с заданием забросили?

– Нет, через два года товарищ Сталин введет такую форму во всей армии.

– Да как ты смеешь на товарища Сталина?..

– С нашей заставы всего не увидишь. Товарищ Сталин видит куда больше. И поступает, как требуется. Через два года будешь не красный командир, а офицер. Потому что так решит товарищ Сталин.

Дашевский встал, вытащил из шкафа початую бутылку. Поставив на стол, налил стакан почти по кромку, опрокинул. Потом посмотрел на Кахабера.

– Будешь?

Вашакидзе покачал головой.

– Как хочешь. – Семен вернулся на свое место. – Говоришь, только двое выжили? Я и Коля? А ребята все?

В вопросе было столько боли, что Каха, толком не понимая, что делает, залил в себя остатки водки, прямо «из горла». Выхлебал как воду, не чуя ни вкуса, ни крепости, даже закралась мысль, что и это – «ролевка» и в стакане – вода. Потом внутри потеплело, тепло поплыло к голове, только тогда он ответил:

– Вспомни, какое число сегодня?

– Двадцать третье.

– Значит, нет той войны?

Прислушался. Вокруг была такая тишина, что слышалось стрекотание кузнечиков. Хотя здесь, в Батуми, и тогда была тишина. Умирать батумские пограничники уезжали в другие места. В Россию, Белоруссию, на Северный Кавказ… На фронт. Уехали все до единого. Вернулись только двое.

– Значит, нет, – эхом откликнулся Дашевский. – Ладно, вернемся к нашим вопросам. Что же мне с тобой делать? Как тебя вообще вынесло за границу?

– За машиной ездил. «Мерсом» разжился. А обратно на пароме махнул. Плыл, плыл и приплыл на родную заставу… – Каха вздохнул. – Слушай, Семен, если можно, не запирай меня. Не хочется быть запертым, когда такие дела творятся. Я не сбегу.

Дашевский поднял на задержанного потяжелевший взгляд. Было видно, что решение ему дается нелегко, с одной стороны – долг службы, с другой – дружбы. Даже не дружбы, а какого-то единства с сослуживцем, однополчанином, пусть даже и разделяют эту службу семьдесят лет. Но решение было принято:

– Гражданин Вашакидзе, вы будете находиться на заставе под постоянным конвоем бойцов. Через час вас покормят. – Помолчал мгновение и словно выдохнул: – Не держи на меня зла, старлей, не могу иначе.

Кахабер вышел из здания, пограничник за спиной не напрягал. В пяти шагах от входа росла маленькая сосна, чуть выше, чем ему под локоть. Подошел, погладил мохнатые веточки. Он помнил это дерево совершенно другим, выросшим выше крыши. Чтобы собрать шишки, приставляли жердь. В эту сосну они, детвора, вбивали гвозди и с трудом выдергивали их «фомкой», чтобы из отверстий текла живица. Дети ее собирали и жевали. А из коры об кирпич вытачивали кораблики. Но сейчас дерево стояло, даже не представляя, что на нем смогут расти шишки. Юное и наивное, как и вся застава, не знающее судьбу четырех ближайших лет. Не ведая о страшной правде, эти мальчишки, строившиеся сейчас на плацу, еще только играли в войну, даже не представляя, что это такое. Каха почувствовал груз прожитых лет, не возраста, а именно прожитого: он старше всех на два поколения, на Великую Победу и подлое поражение. И тут же его залило чувство стыда. Вспомнились неоднократно читанные книги про «попаданцев». По их сценарию ему самое время возглавить комитет обороны и внушать генералам и маршалам, какие они все лохи, и только он в белом фраке. В книгах. А эти мысли – не то же самое? «Они наивные», «они только играют…» Эти наивные выиграли войну и покорили космос. А мы, такие умные и взрослые, все просрали! Победы – их. Поражения – наши. Путь не наши, а отцов. Но мы-то что сделали, чтобы исправить их ошибки? Машины старые от немцев везем? В шортах по заставе гуляем? Самая крупная победа – Галерею Славы отстояли!

– Где можно переодеться? – спросил Кахабер сопровождающего.

– Да хоть где, – ответил тот. – Казарма пойдет?

– Конечно!

У входа в казарму перехватил Дашевский:

– Я уже позвонил в НКВД, за тобой приедут.

Переодеваясь, Каха размышлял: «Как же отличаются нормальные люди от зашуганных придурков? Скажи какому-нибудь Сванидзе, что за ним выехали из НКВД, кондрашка ведь хватит». А у него облегчение, словно «Скорую» выслали. Чего бояться? Разберутся.

Эмка приехала еще до завтрака, и пришлось терпеть, хотя есть хотелось до невозможности. К себе его не забрали, разбирались прямо на заставе. Целая группа отправилась на паром, а Кахабера допрашивал, видимо учитывая неординарность ситуации, целый капитан, тот самый, упомянутый Дашевским, Тучков, начальник городского НКВД. Произошедшим на палубе капитан интересовался вяло, а документы и фотографии на ноутбуке просмотрел и вовсе бегло. В конце концов энкавэдэшники уехали, забрав с собой только Набичвришвили, гонор которого бесследно испарился.

Тучков вернулся через четыре часа.

Каха ждал многого. Что его, как «приставку» к ноуту, заберут в Москву, или еще чего-то, вплоть до отсиживания в камере до второго пришествия. Но у капитана были совсем другие мысли.

– Товарищ Вашакидзе, – начал он прямо с порога, – что лично вы думаете о принятии гражданства СССР?

– Можно подумать, у меня есть варианты, – ответил Кахабер. – Не немцам же мне служить! Я на этой заставе вырос!

– Тогда подписывайте! – Тучков подвинул ему два листа бумаги.

Каха просмотрел. Заявление о принятии гражданства СССР. И рапорт о принятии на службу в звании старшего лейтенанта погранвойск. Вот так-так! Даже звездочки сохраняют. Расписался не задумываясь:

– И? Это все?

– А что вы ожидали? – усмехнулся капитан. – Положено, пока бумаги будут ходить по инстанциям, не нагружать вас вопросами службы. Но, увы, ситуация обязывает. Можете приступить немедленно?

Каха пожал плечами: надо значит надо.

– Ситуация такая, – начал разъяснение чекист. – Гражданин Набичвришвили очень сильно навредил нам на пароме. Наши сотрудники общались с некоторыми пассажирами. Настроение у всех подавленное и крайне негативное. Людям из нашего времени они не поверят. Вы же – герой, вступившийся за них и не испугавшийся всесильного НКВД. Если кто-то и в состоянии изменить их настрой, то только вы. Так что, хоть вы еще не на службе, вынужден просить…

– Понятно, – кивнул Вашакидзе, – конечно, поговорю! Когда?

Тучков протянул ему еще несколько листков.

– Здесь основные принципы политики СССР по отношению к иновременцам. Получено буквально час назад. Изучите. Заставлять вас врать людям никто не будет, в этом нет ни малейшего смысла. Кроме того, встаньте на довольствие, получите форму и знаки различия. Если считаете, что форма не нужна, не пользуйтесь ей. В общем, как только будете готовы, так и поедем.

– Разрешите выполнять? – спросил Кахабер.

– Выполняйте, – ответил Тучков и широко улыбнулся. – Кстати, меня Александром зовут.

– Кахабер. Можно – Каха и на ты.

– Соответственно, Саша. Спасибо тебе.

– За что?

– Не отказался.

– Не за что. Давай сначала дело сделаем, а уж потом упражняться в вежливости будем.

Москва, Лубянка. Кабинет Берии.

Ефим Осипович Фридлендер, крупный бизнесмен

Представляете картинку. Наш, две тысячи десятый год. Российский пункт пропуска. Ну, допустим, на границе с Белоруссией. В полночь вместо раздолбанного асфальта появляется шоссе с идеально гладким покрытием раза в три шире имеющегося, а потом подкатывает пепелац. К примеру, на гравитационной подушке. А за ним еще куча аналогичных пепелацев. Частью вообще таких же, частью грузовых, побольше любой привычной фуры раз эдак в надцать. Вылазят из этих транспортных средств ребятки в одежде неведомых фасонов с бластерами какими-нибудь в руках и спокойненько так спрашивают наших погранцов: «И какого хрена вы в нашем две тысячи восьмидесятом году делаете? Ах, у вас тут Россия две тысячи десятого! Ну, тогда давайте мы поможем, чтобы вас Африка сразу не захавала. Мы кто? А мы из Сибирской социалистической республики – две тысячи восемьдесят».

Представили? Смешно? Сейчас еще смешнее будет.

Потому как эти ребятки заявляют: «Вам, парни, крупно повезло. Через полчасика на вас Штаты должны были навалиться. Вы бы их, конечно, за пять лет раскурочили в драбадан. Но миллионов сорок своих положили и еще через сорок лет развалили бы Великую Россию своими руками на мелкие кусочки. А самые крутые теперь – Африканское Содружество Суахили».

Уже не смешно?

А вот скажите мне, когда эта информация до Медведева с Путиным дойдет? Через неделю? Две? Или уже после высадки африканского десанта, когда чернокожие парни в малиновых беретах начнут колотить берцами в ворота Кремля? Уж не говорю о личной встрече кого-нибудь из подъехавшей гоп-компании хотя бы с Бортниковым…

Ну и кто, интересно, придумал чушь, что современный человек мыслит организованнее предыдущих поколений и информацию способен воспринимать и перерабатывать быстрее?

А еще важнее скорости мышления то, что предки хорошо умели быстро принимать решения и не боялись брать на себя ответственность. Причем начиная с достаточно низких уровней. От начальника погранзаставы уж точно.

Еще сутки не прошли, а я сижу в кабинете у Лаврентия Палыча, да-да, того самого, «Кровавого Палача в пенсне», попиваю чаек и мирно беседую. К стулу не привязан. В рожу лампой не светят. Руки свободны. Гориллы за спиной не наблюдается. Автомат, правда, сдал на хранение при входе. А нож в потайном кармашке брюк забыл. Через час вспомнил, Берии сказал, мол, вызовите кого-нибудь забрать. Так он минут пять смеялся, да бог с ним, с ножом, говорит, не до ножей сейчас. И продолжили. Хотя, чует мое сердце, кому-то за мой ножик достанется на орехи по полной программе.

Разговор сразу пошел по делу. Сначала нарком внимательно выслушал краткую информацию о развитии событий за последние семьдесят лет. Мелкие детали я пропускал, успеется. Потом Лаврентий Палыч начал задавать вопросы. Интересовало все. Это понятно. Но как, я вам скажу, человек умеет получать информацию! Это нечто! Я такого никогда и не видел. Никакого наезда, спокойный разговор за чаем. Но выкачал он из меня за три часа столько… Если бы я сам излагал – времени ушло бы раза в два больше. И не все бы вспомнил. Я, хоть информирован лучше, чем средний интернет-идиот, но даже не подозревал, сколько всего знаю!

Если честно, сам бы я в таком потоке новой информации просто захлебнулся. Ведь куча всего идет… И история, начиная с войны (а сколько всего за это время наворотили!), и политика, и экономика. А еще наука, техника… Не в деталях, конечно, самый общий обзор, но тем не менее…

Все вопросы точные, четко сформулированные, никакого прыганья с темы на тему. Если попутно что-то возникает – не отвлекается. Но и мимо не пропускает. Надо будет – вернемся. Не забыл поинтересоваться, что мы с собой интересного привезли.

Станкам обрадовался, конечно, но куда меньше, чем известию, что у нас есть ноутбуки с базой моей охраны. Информация сейчас намного важнее, а Сергеичевы ребята много чего натаскали такого, что в Сети не найдешь. Да и спутниковые телефоны тоже не огорчили. А вовсе даже наоборот. Конечно, пять штук – не количество для страны. Но и не мало, когда другой связи, считай, и нет. А вот машины, на которых можно от границы до Москвы за пятнадцать часов досвистеть даже по их дорогам, тронули наркома гораздо меньше. Бросил только:

– Нет у нас пока шоферов такого уровня, – а ведь самую суть ухватил. Главная прокладка в машине – между рулем и сиденьем. – Только ваши люди. Но их водителями использовать глупо. Так что сами и будете пока на своих «джипах», – с трудом, но без ошибки выговорил незнакомое слово, – ездить.

Мне информацию тоже дает. Не всю, конечно, но вполне достаточно. Причем формулировки короткие, точные и очень емкие. В общем, через эти три часа и ему, и мне ситуация в общих чертах понятна. И не сказать, что очень нравится…

– А ведь хреново, Ефим Осипович, дела обстоят. Очень хреново.

– Да боюсь, Лаврентий Павлович, еще хреновей.

А что еще можно сказать? Разве пару совсем уж неприличных эпитетов добавить.

– Что ж вы так неосмотрительно. Капиталист, гражданство израильское есть, личная армия в сто человек. Могли ведь на границе назад повернуть. Кто бы вам помешал… – ровным голосом говорит, и лицо серьезное донельзя, а в глазах бесенята скачут. Вот и пойми, шутит нарком или как? – А вы? Прямым ходом к классовым врагам, в руки, как там у вас говорят, «кровавой гэбни»? Добровольно. И так спешили, что сопровождающие от вашей езды до сих пор в себя прийти не могут… Да еще в обреченную страну…

– Не подумал, Лаврентий Павлович, – отвечаю делано сокрушенным тоном. – Как-то даже мысль такая в голову не пришла. На инстинктах. А чтобы понять, откуда инстинкты, мне самому надо серьезно подумать. Не занимался я этим, не до того как-то. А насчет обреченной…

– Ну, это мы еще посмотрим, – заканчиваем хором и хищно улыбаемся друг другу. Голос Берии становится жестким, он весь подбирается.

После короткой паузы разговор возобновляется.

– Вот что, Ефим Осипович, насколько вы устали? Еще часов несколько выдержите?

– Должен. От самого Минска в машине спал.

– Тогда подождите немного в приемной. Возможно, нам придется сейчас съездить в одно место. И подумайте, пожалуйста, какие действия вы можете нам посоветовать. Все-таки окружающий мир вы знаете очень неплохо. Лучше меня точно. И что можете сделать лично вы.

Акцента, кстати, у него вообще нет…

г. Батуми, порт.

Кахабер Вашакидзе, старший лейтенант ПВ НКВД

Каха поднимался по трапу на паром. Четыре дня прошло, как он въехал на него таким же пассажиром. И всего несколько часов назад сошел под сочувственные взгляды попутчиков. Не то арестованный, не то задержанный, то ли преступник, то ли защитник общественных интересов.

Сегодня вернулся. В новой форме. Новой не по состоянию материала, предыдущие хозяева успели поносить и гимнастерку, и галифе. Новой по самой своей сути.

Возвращение потерянного попутчика большинством было встречено с огромным энтузиазмом. Никого вызывать на палубу не пришлось, его мгновенно обступила толпа. Со всех сторон посыпались вопросы: что на берегу, обошлось ли, какие последствия. На большую их часть отвечало само его возвращение, но люди страшно любят, когда даже очевидные вещи озвучиваются вслух.

– Арамишайс, – отвечал Каха, пожимая очередную руку. – Сейчас все соберутся и расскажу.

Наконец первая волна возбуждения, вызванная его появлением, схлынула. Вашакидзе забрался на вторую ступеньку трапа, чтобы его было видно всем, и сказал:

– Чэмо батонэбо да калбатогэбо! Начнем с того, что выступавший перед нами переводчик нагло врал, пользуясь тем, что сопровождающие его пограничники не знают языка. Поэтому прошу не принимать его слова всерьез. Лучшим опровержением его тезисов является то, что он сам в настоящий момент не валяется с отбитыми почками в подвалах «кровавой гэбни», а сидит во вполне комфортабельной камере, пока товарищи из НКВД разбираются, было его выступление здесь просто глупостью или целенаправленным вредительством.

– Какая разница? – спросила та самая, похожая на актрису женщина.

– Нам никакой, – ответил Кахабер. – Я бы ему еще разок врезал. Но законы СССР предусматривают разное наказание за эти преступления, и, в отличие от мнения самого подозреваемого, следователи этим законам следуют.

– Ну и проклятье на его голову! – сказал средних лет мужик, несмотря на жару, затянутый в кожаную куртку. – Ты мне ответь, для нас что будет?

– Для нас будет так. – Каха поднапрягся, начиналось самое важное. – Никто никого никуда насильно тащить не будет. Паром задержится здесь на несколько дней. Потом пойдет обратно. Все желающие смогут на нем уехать. Рейс будет выполнен за счет СССР, оплачивать проезд не надо.

– Это правда? – поинтересовалась женщина с собакой.

– Нагдат! – заверил Каха. – Эти несколько дней нужны для того, чтобы подготовить для тех, кто захочет остаться, подходящие помещения. Для предков перенос – такая же неожиданность, как и для нас. Заодно у всех будет время подумать, как и где жить дальше. Пока готовится жилье, придется жить на пароме, каюты здесь достаточно комфортабельные.

– А чем нас будут кормить? – тут же влезла толстуха. – Дадут какую-нибудь бурду, которую и свиньи есть не станут!

– Свиньи? Нет, свиньи точно станут, – задумчиво произнес Вашакидзе и картинно развел руками. – Харчо и хинкали вас устроят? А борщ и гречневая каша?

Настроение женщины мгновенно улучшилось:

– Ну, неплохо бы еще какой-нибудь экзотики… – игриво протянула она.

– Звиняйте, ненько, бананив у нас немае… – под дружный хохот по-украински ответил Кахабар, попутно обратив внимание, что толстушка смеется чуть ли не громче всех. Подошла шутка под настроение. Смех окончательно разрядил напряжение, надо было брать быка за рога.

– Еще о справедливости и несправедливости. Я был старшим лейтенантом пограничной полиции Грузии. Вы все видели, как проходила моя первая встреча с товарищами из прошлого. Несмотря на это, им хватило четырех часов, чтобы разобраться в произошедшем и раздать всем сестрам по серьгам. Теперь я советский пограничник в том же звании. Почему я приехал не четыре часа назад? Изучал перспективы, которые предоставляет СССР.

– Хо да? – спросил «кожаный». – И?

– У каждого из нас есть два выхода…

– Два выхода есть всегда. Даже если тебя съели, – выкрикнул молодой парень в широченной бесформенной рубахе навыпуск, столь же широких шортах и шлепках на босу ногу.

– Слушай, это да! – подтвердил Каха. – В данном случае можно остаться в СССР или уехать в другую страну. С другими странами все зависит от ваших личных возможностей. Только не забудьте, что все деньги, бывшие в грузинских банках и на их карточках, пропали. То же самое с российскими и украинскими банками. Рассчитывать можно только на средства в западных банках и то, что с собой. Включая вещи. Если «там» у вас что-то есть, устроитесь комфортней, чем в Союзе. Здесь пока ни Интернета, ни мобильников, ни кондиционеров. Если окажетесь на Западе нищими – сами понимаете…

– А здесь? – спросила «артистка».

– Теперь здесь. Работа гарантированно найдется всем. Любой из нас по меркам сорок первого года – серьезный квалифицированный специалист.

– Аба хо! – опять выкрикнул парень в рубахе. – Это я квалифицированный специалист? Всю жизнь турецкое говно на базар таскаю!

Каха перевел на него глаза и ответил:

– Компьютер перезагрузить можешь?

– Запросто, – усмехнулся тот. – Даже письмо в «Ворде» накатаю. Вообще, продвинутый пользователь.

– А наших дедов надо учить нажимать кнопку «Резет». Так что не только продвинутый пользователь, даже пресловутая Моника Левински за спеца сойдет.

– Что, б. яди пропали? – поинтересовался «кожаный».

– Без понятия. Оральная техника госпожи секретутки никого не интересует, а вот умение нажать на ту самую кнопку в случае зависания – очень даже. Стране нужны все, кто умеет и, главное, хочет работать. В первую очередь – сисадмины, специалисты по оргтехнике, механики, электронщики. Можно работать на государство, организовывать артели или стать кустарем. В СССР многоукладная экономика, а безработных нет.