Текст книги "Зачем снятся сны"

Анатолий Михайлов
Зачем снятся сны

© Анатолий Михайлов, 2022

© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2022

* * *

Зачем снятся сны

В череде выстроившихся в ряд витрин, чаще всего аляповатых, кичливых или, наоборот, серых и скучных, эта привлекала к себе внимание с первого взгляда: затемненное от пола до потолка стекло во всю ширину магазина, обрамленное затейливым резным наличником с едва заметным рисунком маленького сказочного теремка в центре. В левой его части – едва заметная дверь. Над ней название магазина «Теремок» и информация, рассказывающая посетителям о часах работы. К двери вела легкая, словно составленная из висящих в воздухе ступенек лесенка. Над ней такой же невесомый навес. И ступеньки лесенки, и навес по краям были обрамлены таким же резным рисунком, как и витрина. Современный стиль ее и крыльца совершенно не диссонировал с рисунком на них, наоборот, привлекая взгляд необычным сочетанием, вместе они смотрелись довольно гармонично.

– Интересно, кто, кто в теремочке живет? – улыбнувшись, Петр одним прыжком, преодолев лесенку, вошел в магазин.

Закрывшаяся за спиной дверь тенькнула колокольчиком, и он утонул в разнообразии окутавших его ароматов. Шоколад, мед, корица переплетались здесь с миндалем и ванилью. Они сливались с запахом свежевыпеченного хлеба, аппетитного, так и манящего к себе из-за кажущегося чуть затуманенным стекла высокого изящного прилавка, и вместе создавали невообразимый букет, от которого могла закружиться голова.

Посреди магазина стоял большой стеклянный куб, в котором, подсвеченный легким неоновым светом, жил… теремок. Именно жил, так показалось Петру в первые мгновения. Окруженный игрушечными соснами, с цветочной клумбой в палисаднике, маленький домик производил впечатление живого и сказочного, и, казалось, что сейчас, вот сейчас, через мгновение, из него, галдя, щебеча, попискивая, вывалится вся большая компания его обитателей из дивной сказки Дмитрия Буторина, чтобы поздороваться с очередным посетителем.

– Наш теремок сделан из марципана и шоколада, – из глубины торгового зала раздался мелодичный девичий голос.

Она стояла в уголке, за прилавком на стыке двух высоких стеллажей, невысокая, тоненькая. Войдя в магазин Петр, ее даже не заметил.

– Из чего, вы сказали, сделан? – переспросил он, кивнув головой в сторону теремка.

– Из марципана и шоколада, – повторила девушка. – Чтобы шоколад не растаял, внутри стеклянного куба поддерживается определенная температура.

Она вышла из-за прилавка.

– То есть его можно съесть, – улыбнулся Петр, сделав вид, что намеревается открыть куб.

– В принципе, можно, но кто же Вам даст это сделать? – ответила девушка, принимая его игру.

– Вы…

– Не тешьте себя такой надеждой, горе тому, кто покусится на нашу сказку, – понизив голос, грозно сказала девушка.

После короткой, в несколько мгновений, паузы они рассмеялись.

– Извините, в вашем кондитерском царстве от обилия увиденного и невероятно притягательных ароматов просто можно сойти с ума. Хочется все и сразу попробовать. Петр окинул взглядом витрины и стеллажи, заполненные конфетами, пряниками, печеньем, пастилой, лукумом и прочими сладостями, названия некоторых из которых он не знал и видел их впервые в жизни.

– Ничего, ничего, я все поняла. Вы знаете, теремок этот уникальный. Его сделали наши девочки кондитеры.

Она стала рассказывать о теремке. Но Петр ее почти не слушал. Он смотрел на девушку и все больше ловил себя на мысли, что она кажется ему знакомой. Нет, он был в этом совершенно уверен, он ее никогда до сегодняшнего дня не встречал. Однако голос, интонации, взгляд, жесты – все ему отчего-то казалось удивительно знакомыми.

Тем временем девушка, закончив свой рассказ о сказочном теремке, постепенно, переходя от стеллажа к стеллажу, прилавка к прилавку, стала рассказывать о наполнявших их кондитерских изысках.

Петр, пристально глядя на нее, кивал головой, делая вид, что внимательно слушает и понимал, что девушка ему все больше и больше нравится. Он постепенно влюблялся в ее темные, заплетенные в косу волосы, глаза цвета солнечного неба – голубые, с удивительными янтарными вкраплениями, голос спокойный, мелодичный, убаюкивающий.

Минут через десять, когда в магазин шумно вкатилась толпа гомонящих покупателей, и она, извинившись, отошла к ним, Петр понял, что окончательно потерял голову.

Подождав, когда магазин опустел, он подошел к девушке.

– Вы что-нибудь уже выбрали или Вам помочь? – спросила она, мило улыбнувшись. – В нашем кондитерском многообразии, когда просто разбегаются глаза, трудно сделать выбор. Вам для себя или в подарок? Конфеты или что-либо иное?

– Конфеты. В подарок, – поперхнувшись, ответил Петр. – Для девушки, – и почувствовал, что краснеет.

Она не заметила его смущения, прошла мимо стеллажей, доставая одну за другой несколько красочных коробок.

– Самую красивую, самую большую, и главное – с самыми вкусными конфетами, – добавил он ей вслед.

* * *

– Колька, ты идешь, скоро звонок, – спросил, подходя, Димка Сухов, одноклассник и друг.

– Да не, он свою Джульетту дожидается.

Из-за спины Сухова выглянул Витька Кошкин, здоровый, лобастый, с усыпанными до глаз веснушками щеками. Глянув в лицо, он, словно конь, заржал.

– Ты дождешься, Витек, я твой портрет когда-нибудь размажу, – огрызнулся Петрашов.

– А что не сейчас? – ухмыльнулся Кошкин, но, поймав его взгляд, тут же заткнулся. Засуетился, скукожился, уменьшаясь в размерах, отвел глаза, и молча быстрым шагом рванул вверх по школьной лестнице. Что он там, в Колькиных глазах, разглядел, кто его знает?

– Все-таки трус этот Витек. Он явно сильнее, – подумал Николай.

– Ты иди, Димка, я сейчас.

– Как знаешь, Колян. Сегодня твоя Юлия контрольный опрос обещала. Ты готов?

– Моя… Готов, готов, – на мгновение вспыхнул, но тут же успокоившись, отмахнулся Петрашов.

Оглядываясь на друга, Сухов вздохнул и пошел в школу.

По широкой тропинке, протоптанной сотнями ног школьников, идущих каждый день в школу, к ней приближалась Юлия Александровна – учитель физики и классный руководитель их с Колькой Петрашовым класса.

– Здравствуйте, Юлия Александровна, – поздоровался Николай, когда она подошла.

– Здравствуй, здравствуй, Петрашов. Ты почему не в классе? Скоро звонок.

– Уже бегу.

– Вижу, как ты бежишь, – она посмотрела на него таким взглядом, что у Николая сердце убежало куда-то к пяткам. Она все знает, или догадывается – мелькнула в голове испуганная мысль.

Петрашов отвел глаза и, перепрыгивая через ступеньки, побежал в школу. Уже в коридоре он услышал за спиной голос директора.

– Доброе утро, Юлия Александровна. Хорошо, что Вы сегодня пораньше пришли. Вам ведь надо было ко второму уроку, я прав? Хорошо. Нам необходимо поговорить.

– Доброе… Сейчас, Юрий Юрьевич, на минутку зайду в учительскую, Анастасии Викентьевне…

– Подождет Анастасия Викентьевна, пройдемте ко мне в кабинет, – резко оборвал ее директор.

Николай оглянулся и увидел Юлию Александровну, уходящую вдоль по длинному полупустому коридору вслед за Юрием Юрьевичем. Постояв несколько мгновений в раздумье, парень, побежал за ними. Истерическая трель звонка на урок догнала его в конце коридора…

* * *

Две недели, как небо заволокло сплошным свинцом туч, и дождь мелкой крупой сыпал и сыпал на город, обволакивая его, словно паутиной. Петер Николаи стоял у окна своего кабинета, служившего ему и лабораторией, смотрел на убегающую вдаль улицу. В погожие дни она открывалась на всю свою длину в несколько сот метров, вплоть до городской площади, где упиралась в фасад ратуши. Но сейчас, в дождевом мареве, отчетливо просматривались ее первые три-четыре дома, остальные за ними размывались, словно нарисованные акварелью, и затем совсем терялись в сплошном сером облаке, как будто поглотившем их – ни площади, ни ратуши разглядеть, как ни старайся, невозможно.

– Эх-хе-хе, – Петер отошел от окна.

Шаркая ногами, он вышел в гостиную.

– Магда! Магда! – позвал он, усаживаясь в высокое массивное кресло рядом с камином. – Как думаешь, долго эта сырость будет продолжаться? – увидев выглянувшую из кухни женщину, спросил он.

– А черт его знает. Уж точно, это его проделки, – вытирая большие натруженные руки фартуком, ответила она.

– Просил я тебя не поминать лукавого всуе, – вздохнул Петер.

– Когда хочу, тогда и поминаю, – огрызнулась Магда.

Спорить с ней было бесполезно. Магда служила у Николаи уже полтора десятка лет, с того самого времени, когда он – молодой, начинающий лекарь обосновался в этом городке. Крупная, малограмотная, внешне грубоватая, она оказалась находкой для Петера и умело вела хозяйство. Кроме того, за ее мужиковатой, неотесанной наружностью скрывалась добрая мягкая женщина, всегда готовая помочь, успокоить, поддержать.

– Хозяин, ужинать будете? – спросила Магда. – У меня все готово.

– Нет, не хочется, – отмахнулся Николаи.

– Кому я тогда готовила?

– Себе и готовила.

– Себе…, – фыркнула Магда. – Так я скоро в двери проходить не буду. Смотрите, как разнесло.

– Ты не готовь так много, словно полдюжины бездомных и голодных накормить собираешься.

Экономка хотела было что-то ответить хозяину, но передумала и скрылась в кухне.

Оставшись один, Николаи поудобней устроился в кресле, не сводя глаз с огня в камине. Языки пламени, казалось, нежно облизывали лежащие в камине дрова, но нежность огня была горячей и последствия страшны – она уничтожала толстые крепкие поленья, истончая их, превращала в золу, в пыль, в ничто. Глядя на горящие поленья, словно тающие под напором огня, рассыпающиеся на угли, Петер подумал, что огонь напоминает ему жизнь, пожирающую человека, так же в конце своего пути превращающую его в прах, в ничто. От этой мысли ему стало грустно, и он постарался отогнать ее, подумать о чем-то хорошем. Николаи прикрыл глаза, надеясь немного подремать в тепле. Но подремать у него не получилось, снаружи раздался стук дверного молотка.

– Кого там… – из кухни вылетела Магда. Бросила взгляд на хозяина, и, не договорив, поспешила к входной двери.

– Кто там? – недовольно проворчала она, подойдя вплотную.

– Тетушка Магда, это я, Джулия, – отозвался с улицы слабый девичий голос.

– Ох ты, Господи, – воскликнула Магда. – Девочка моя, какая нужда погнала тебя на улицу в такую погоду. Что случилось? – запричитала она, открывая засовы.

Джулии, выросшей на ее глазах, единственной дочери добродушного мясника Гальярдо приятеля лекаря Николаи, Магда, старая дева, давно потерявшая всех своих родственников, позволяла называть себя тетушкой.

Дверь распахнулась, и Николаи увидел на пороге девочку. Невысокого роста, худенькая, промокшая до нитки, она едва стояла на ногах, и ее заметно знобило.

– Господи, – всплеснула руками Магда. – По какой такой надобности отец погнал тебя к нам в такую погоду? Заболел что ль, лекарства понадобились? Бедная моя девочка. Проходи, проходи ближе к огню, согрейся.

Она обняла Джулию за плечи и повела к камину. Сделав пару нетвердых шагов, девочка вдруг зашаталась. Магда не дала ей упасть, тут же подхватив на руки.

– Да ты вся горишь. Как же отец отпустил тебя из дому?

– Папа умер вчера вечером, – тихо, стараясь не заплакать, ответила та и тут же потеряла сознание.

Услышав ее слова, Николаи вздрогнул.

У Петера и Антонио за те полтора десятка лет, что лекарь жил и работал здесь, отношения сложились приятельские. Большой Антон, как называли Гальярдо в городке, вернее, тогда еще малышка Джулия, стала здесь его первым пациентом. Девочка хворала долго, тяжело, по мнению опытного, уже несколько лет практиковавшего в городке эскулапа, без малейшей надежды на выздоровление. Но молодой Николаи вытащил ее из болезни, можно сказать, выкрал из рук нависшей над ней женщины с косой. С той поры и сдружились два совершенно непохожих друг на друга человека – высокий, полный, с неизменной улыбкой на лице, говорливый мясник и сухой, невысокого роста, немногословный замкнутый лекарь. Впоследствии оказалось, что умершая от родовой горячки жена Гальярдо, именем которой и назвал, в одночасье ставший вдовцом, Большой Антон дочку, родом была из того же швейцарского кантона, населенного в основном выходцами из Италии, Гризон, что и сам Петер.

– К огню, к огню, поближе, – он вскочил со своего места и подбежал к Магде.

Она, аккуратно опустив Джулию в освободившееся кресло, бросилась за водой. Николаи наклонился над девочкой и тут же отшатнулся. Ему тут же стало стыдно за свою минутную слабость.

– Жар, явственно видимое увеличение мелких кровеносных сосудов, – осматривая Джулию, одно за другим он перебирал в голове внешние признаки болезни. – Поражение лимфоузлов, сухие губы.

– Постой, – Петер жестом остановил подбежавшую с кружкой воды Магду. – Не подходи.

Та на мгновение замерла в нерешительности, потом, чуть отодвинув лекаря, опустилась на колени у кресла. Джулия все еще оставалась без сознания.

– Это чума, Магда. Ты можешь заразиться.

– Ну и черт с ней, с чумой вашей. Стара я уже бояться, – зло огрызнулась она.

– Ну, что же. Посмотрим, что мы сможем для нее сделать. Неси тогда нашу девочку в мой кабинет на диван.

Магда поставила кружку на пол, подхватила Джулию и устремилась в кабинет. Николаи пошел следом. На душе было тревожно. Шансов в этот раз спасти девочку от смерти, как получилось у него много лет назад, почти невозможно, и, судя по всему, впереди его ждут тяжелые дни – чума никогда не приходит только в один дом, грядет эпидемия.

* * *

Дверь в кабинет директора была чуть приоткрыта. Оттуда слышались голоса. Тани, молодой курносой девчонки, секретаря директора школы, в приемной не было. Петрашов, осторожно ступая, подошел к двери вплотную и прислушался.

– Юлия Александровна, вы меня поймите, никто Вас не увольняет. Но войдите в мое положение. На меня там, наверху, уже косо смотрят, мол, пригрел в школе жену врага народа.

– Но, Юрий Юрьевич, ну какой мой Саша враг народа? Вы же хорошо его знаете. Я уверена, скоро все разъяснится, и его отпустят.

– Конечно, конечно, разъяснится. Конечно, отпустят, Александр Семенович уважаемый человек, в Испании воевал, орденоносец. Но понимаете…

Николай услышал, как директор закашлялся.

– Понимаете. На меня начальство начинает давить. Не напрямую, а так, исподволь. Интересуется, как у вас отношения с коллегами, учениками, что я намерен с вами делать. Это неспроста. Мне бы не хотелось… Войдите в мое положение.

– Юрий Юрьевич, я Вас понимаю. Но…

– Вот и хорошо. Напишите заявление по собственному желанию. А когда Александр Семенович вернется, милости прошу, возвращайтесь обратно.

– Заявление?… Все-таки увольнение… что же мне тогда делать… Я педагог. Я больше ничего не умею, только учить детей, – растерянным голосом произнесла Юлия Александровна.

На некоторое время в кабинете воцарилось молчание. Потом директор вновь закашлялся.

– Юлия Александровна, Юля, Вы знаете, как я к Вам отношусь. Уже давно…, чего греха таить, Вы мне нравитесь. Я бы мог, наверно, встать на вашу защиту перед вышестоящими органами, если бы Вы…, – голос директора приобрел елейные мурлыкающие нотки. – Скажем так, при определенных условиях.

– Что вы имеете в виду? При каких таких условиях?

– Ну вы же взрослая девочка, должны понимать.

В следующий момент в кабинете возникла какая-то кутерьма, потом грохот падающих вещей, громкий шлепок, и раздался визгливый голос директора.

– Дура! Я к Вам со всей душой.

– Спасибо. Мне не нужна Ваша душонка, ни вся, ни частями. Вы, Юрий Юрьевич, подлец, – резко ответила Юлия, и Петрашов услышал ее решительные шаги, приближающиеся к двери.

Бежать было некуда, и он прижался к стене. Дверь распахнулась, и из нее вышла Юлия. Ни секунды не задумываясь, она присела за секретарский стол, что-то быстро написала на лежащем там чистом листе.

– Заявление на столе. Можете не волноваться. Никто на Вас, как Вы выражаетесь, из-за меня больше давить не будет, – громко сказала она и быстро вышла в коридор.

– Вот дура, – из кабинета, приглаживая на голове редкие волосы, появился Юрий Юрьевич.

Левая щека его горела багрянцем. Почувствовав, что не один в приемной, директор оглянулся. Прижавшись спиной к стене, у двери стоял Николай.

– Петрашов, ты? Ты что здесь делаешь? А ну-ка марш в класс.

Николай никак на его слова не отреагировал. Он стоял и смотрел на Юрия Юрьевича. В глазах его смешалась ненависть и презрение.

– Я кому сказал, марш в класс!

Петрашов сжал пальцы в кулак и подошел к нему вплотную.

– А Вы подонок, Юрий Юрьевич. Подонок!

– Что ты себе позволяешь, – отшатнувшись, выкрикнул директор.

– Подонок, – повторил Николай.

Он медленно пошел вон из приемной.

– Завтра чтобы без отца в школе не появлялся, – ударили ему в спину слова директора, перед тем, как он вышел в коридор. Но ему на это было наплевать.

* * *

Утро наступило быстро, словно его ветерком нагнало. Темнота, затушив звезды, уступила место цвету серому. Вскоре небо на востоке зарозовело. Разгораясь, рассвет раскрасил его в алое, и вот уже восходящее солнце плеснуло своими первыми лучами на ровную, почти зеркальную гладь моря, которые живыми, едва дрожащими и почти ровными линиями убегали к горизонту.

Юлька спала, свернувшись клубочком, обхватив руками колени. На небольшом полотенце – укрытая курткой Петра. Он хотел было ее разбудить, вместе встретить восход, но передумал – заснула-то далеко за полночь, и до первой электрички еще оставалось немало времени.

Они приехали в Светлогорск вчера, ближе к вечеру. Петр с трудом оторвал ее от компьютера, учебников и конспектов – когда он заехал к ней, Юлька усердно готовилась к предстоящему экзамену, долго не соглашалась, и, наверно, никуда не поехала, если бы не ее мама, Валерия Викторовна.

– Доча, Петруша, – она впервые за тот месяц, что Юлька их познакомила, назвала его так, и Петру это было отчего-то приятно, – тебе просто необходимо немного отдохнуть. Погулять, подышать свежим воздухом. Ты уже несколько дней, не поднимая головы, занимаешься. Доведешь себя до обморока. Удивляюсь, как поесть еще не забываешь. – Она улыбнулась, ласково глянув на дочь.

– Ну, хорошо, уговорили, – согласилась Юлька, и попросила Петра. – Только давай поедем электричкой, не на машине. Пожалуйста. Так хочется поворошить память, те ощущения, что возникали от поездки на море в детстве.

– Договорились, – согласился он.

Когда они уходили, Валерия Викторовна сунула ему в руки небольшой рюкзак.

– Держи, Петруша, пригодится.

Они, конечно, поехали электричкой. Долго гуляли по пляжу, лавируя в массе отдыхающих. Люди загорали, играли в волейбол, купались, а они просто шли вдоль линии прибоя и беззаботно болтали о разных разностях, не выбирая тем. Под ногами скрипел песок, волны с тихим шепотом накатывали на берег, и Петр с Юлькой даже не заметили, как на горизонте появился поселок Отрадное. Они прошли и его, остановившись только тогда, когда неожиданно для себя заметили, что вокруг стало темнеть, и солнце уже наполовину утонуло в Балтике.

– Электричка… Последняя электричка, – Юлька растерянно огляделась.

Она уже готова была броситься обратно, в сторону Светлогорска, но Петр удержал ее за руку.

– Мы слишком далеко ушли, не успеем.

– Как же быть, у меня завтра экзамен, – упавшим голосом, сказала она. – Может быть, автобус… Или такси…

Ноги ее от волнения подкосились, и Юлька опустилась на песок. Петр успел поддержать, чтобы она не упала.

– Во сколько экзамен? В девять? Поедем первой электричкой. Не волнуйся, будешь на экзамене вовремя, – он постарался ее успокоить.

Бросив рюкзак, он присел рядом.

– Первой? Да, первой успеем, – Юлька с надеждой посмотрела на него.

Усталость, которой они совсем не чувствовали, когда шли по песку вдоль линии прибоя, вдруг придавила обоих. К ним прибавилось чувство голода. Вдвоем на пляже, вокруг ни людей, ни огонька.

– Мы умрем с голоду, – мрачно пошутил Петр.

– Мама…, – Юля задумчиво посмотрела на рюкзак.

Несколько часов они таскали его с собой, даже не удосужившись взглянуть, что там внутри.

Последующие двадцать минут они с упоением жевали приготовленные Валерией Викторовной бутерброды, запивая по очереди из крышки термоса, оказавшейся у них единственной чашкой, куда его можно было налить, горячим чаем.

– Никогда не ел таких вкусных бутербродов, – дожевывая последний кусочек своего бутерброда, сказал Петр.

– Я тоже, – ответила Юлька. – У меня осталась еще половинка, могу поделиться.

– Не стоит. Нам далеко возвращаться, тебе силы нужны.

Петр встал на колени, сложив руки на груди, опустил голову.

– Ты что делаешь, – удивленно спросила Юлька.

– Молюсь на твою маму, а то в здешних местах случился бы первый случай каннибализма.

– И кто бы кого съел?

– Ты меня. Морально. Что не озаботился пищей земной, подумал только о духовной.

Отдохнув немного, они пошли обратно. Всю дорогу шли молча. Но им было так хорошо вместе, что слова и не нужды были вовсе. Напротив, слова могли нарушить то взаимное упокоение, ту гармонию, которая внезапно зародилась в их отношениях.

Ночью, когда она рассыпала в небе мириады звезд, вдалеке показались огни Светлогорска. Не доходя до городского променада, где гуляли немногочисленные отдыхающие, возможно такие же парочки, как они сами, несколько сот метров, Юлька и Петр устроились на пляже – до утра оставалось еще много времени.

– Пойдем искупаемся, предложил он.

Она покачала головой, отказываясь.

– Как хочешь. Я окунусь.

Он ушел купаться один. Долго плескался в неожиданно теплой для Балтики воде. Когда вернулся, Юлька спала, свернувшись калачиком на полотенце, заботливо, как и съеденные ими бутерброды и выпитый чай, положенном в рюкзак ее мамой. Стараясь не потревожить, Петр аккуратно свернул и подложил ей под голову оставшийся пустым рюкзак и присел рядом. Спать не хотелось. В последнее время он вообще старался спать как можно меньше. Во сне, вот уже несколько месяцев, ему не давали покоя странные необъяснимые видения. Назойливо вторгаясь в его сознание, они вызывали в нем чувство беспокойства и, непонятного, казалось, беспричинного страха. Он не понимал мотива этих снов, зачем они к нему приходят, о чем предупреждают?

Петр посмотрел на спящую Юльку. Ему вспомнилось, как вечером того дня, когда он впервые зашел в магазин «Теремок», встречал ее у магазина с огромной коробкой конфет, которую она же ему и продала несколькими часами ранее.

– Ой, – удивленно воскликнула девушка, когда он протянул ей коробку. – Это мне?

– Да! Надеюсь, конфеты придутся тебе по вкусу. В магазине, где я покупал, продавец, порекомендовавшая их, сказала, что они очень вкусные.

– Спасибо, – она смущенно взяла коробку в руки. – Юля.

Два месяца… Прошло два месяца. Вроде и немного, но Петру, как и в тот, первый день, все так же казалось, что он знает Юльку очень давно, всю свою жизнь. Они виделись каждый день, и через неделю после знакомства не могли себе представить, что какой-то из прошедших дней могли прожить друг без друга.

На пляж невдалеке высыпала стайка стрекочущих юнцов – девушек и парней лет не старше пятнадцати. Скорее всего, тайно сбежавших из какого-то летнего лагеря на ночное купание. Они с разбегу бултыхнулись в воду. Несколько девчонок стали плескаться на мелководье, трое парней поплыли на глубину, но метров через десять развернулись и вернулись обратно, и вся компания устроила веселую возню.

Петр испугался, что компания подростков разбудит Юльку, но она никак не отреагировала на устроенную ими суету и продолжала крепко спать.

Вскоре ребята, наплескавшись, убежали. Пляж опустел. На гладкой как зеркало поверхности моря появились первые всполохи розового оттенка, совсем бледного, но быстро набирающего сочность – невидимое за спиной Петра, поднималось солнце.

«Если низко склониться к воде

И смотреть по волнам на закат,

Нет ни неба, ни гор, ни людей,

Только красных валов перекат», – в памяти всплыли строки когда-то давно прочитанного стиха.

– Красиво. Только сейчас не закат. Светает.

Петр оглянулся. Юлька, сидела, глядя на него, обняв колени руками.

– Да, рассвет.

– Это чьи стихи? Дальше помнишь?

– Саши Черного. Увы. Только это и запомнилось. Как спалось?

– Хорошо, – Юлька сладко потянулась.

– Что же, тогда поднимайся. Пора выдвигаться на вокзал.

* * *

После трех недель почти беспрерывных моросящих дождей этим утром, раздвинув нависшие над городом свинцовые тучи, наконец, несмело выглянуло солнце. Потом легкий ветерок, как по мановению волшебной палочки, разогнал в небе серость, и оно открылось всей своей глубокой лазурью, в которой парили, словно птицы, оставшиеся от тяжелых туч несколько небольших полупрозрачных перьевых облаков.

Удивительно, как солнечный свет меняет настроение людей – даже в самые трудные минуты жизни он порождает в них надежду на лучшее.

Петер Николаи смотрел в окно и думал, слава всевышнему, что не дал на сей раз черной смерти разгуляться. Чума стервятником пролетела над Лифляндией и Курляндией, собрав в них и Литве богатый урожай человеческих жизней, крылом задела воюющие между собой Россию и Швецию, краешком их мирную Пруссию. Хотя, может быть, рано еще радоваться, болезнь коварная.

Лекарь тяжело вздохнул. Он так устал за прошедшие недели.

Николаи, отвернувшись от окна, посмотрел на большие напольные часы. Пришло время навестить Джулию. Ее состояние очень тревожило его. Болезнь цепко держала девочку в своих когтях, с ней никак не удавалось справиться.

Размышляя, что сказать Джулии, как успокоить, поддержать, тяжелой походкой он вышел из кабинета.

– Как ты себя чувствуешь сегодня, мой ангел, – спросил он, входя в ее комнату.

Девочка лежала в постели, обратив лицо к окну, старалась поймать солнечный свет. Внешне она чувствовала себя лучше, чем обычно, и это порадовало Николаи.

– Хорошо, совсем хорошо, – ответила она, повернувшись, – Вы опять спасли меня. Как тогда, когда я была совсем маленькой. – Она благодарно улыбнулась.

– Рано, рано еще говорить о спасении. Болезнь еще не побеждена, – подумал лекарь, зная ее коварство, но промолчал.

Джулия опять посмотрела в сторону окна, и в этот раз она поймала солнечный лучик, скользнувший по ее лицу.

– У нее солнце отсвечивает в глазах, – заметил Петер. – Может, бог даст, переможем болезнь.

Он присел на стул рядом с кроватью и наклонился.

– Давай-ка я посмотрю тебя, девочка.

Некоторое время Николаи осматривал свою пациентку, пытаясь поймать мельчайшие изменения в течение болезни, но ничего обнадеживающего не находил.

– Вы не боитесь? – вдруг спросила Джулия. – Вы не боитесь заразиться этой страшной хворью.

Петер вздрогнул. Вопрос поставил его в тупик, и он не знал, что ответить. Понимая опасность своей работы, возможность заразиться, он никогда, никогда его сам себе не задавал.

– А я боюсь, – не дождавшись его ответа, сказала Джулия. – Боюсь, что заражу Вас и… потеряю. Я себе этого никогда не прощу.

– Милая моя девочка, не думай о старике. Думай о своем здоровье, – поперхнувшись, сказал Петер, тронутый ее словами.

– Я чувствую, чувствую, все будет хорошо. Вы рядом, и мне поможете.

– Конечно. Иначе быть не может, – за спиной доктора, как можно мягче своим грубым голосом пророкотала Магда, входя с подносом.

– Магда, Магда, мне бы твою уверенность, – Николаи задумчиво посмотрел на Джулию.

– Я не хочу…, – сморщила она носик, глядя на заставленный едой поднос.

– Надо, девочка, надо. Понимаю, что не очень хочется, но у голодной сил не будет бороться с клятой болячкой, – поймав ее взгляд добавила Магда.

Петер поднялся, освободив ей место на стуле. Но она присела прямо на кровать, поставила перед Джулией поднос на ножках и стала ее кормить.

– Давай, деточка, давай! – она подносила Джулии полную ложку ко рту и добавляла, когда та опустеет. – Вот молодец! Мы силушки наберемся и с болезнью разберемся.

– У Магды появился талант к стихосложению, – слушая ее, подумал лекарь.

Через полчаса Магда, накормив Джулию, вышла из комнаты. Петер, делая вид, что погружен в важные размышления, сидел в сторонке, склонив голову, искоса поглядывал на девочку. Солнечный лучик перестал метаться, словно котенок, пристроившись на ее одеяле. Джулия, удивленно его разглядывая, задумчиво улыбнулась.

– Какой же она еще ребенок, – подумал Николаи. – Полуженщина, полудитя.

* * *

Колька оторвался от ствола старого пожелтевшего клена, у которого топтал траву битый час и, пнув подвернувшийся под ноги камень, решительно двинулся к подъезду примыкающего к парку торцевой стеной трехэтажного кирпичного дома. На полпути остановился, некоторое время постоял на месте, переминаясь с ноги на ногу и о чем-то раздумывая, потом повернул назад и почти бегом вернулся обратно.

– Трус! Трус несчастный, – обругал он себя.

– А что я ей скажу? – уже в следующее мгновение спросил себя Николай, и, прижавшись спиной к шершавому стволу дерева, сполз вниз, опустившись на корточки. – Что я не верю… что мужа скоро обязательно выпустят? Его просто оболгали? Разве ее это успокоит?

В лихорадочный поток мыслей неожиданно прорвалась одна, неприятная, от которой сразу в горле пересохло, тут же, подавив собой остальные, заполнила собой мозг.

– Подонок Юрьич! – Колька зло выругался. – Отца в школу… Как мне ему объяснить, за что его вызывают?

Он представил себе разговор Петрашова старшего с директором. Да, Кольку после этого разговора батя по головке не погладит.

– Может и лещей отвесить, – покачал головой Николай. – Хотя нет, обойдется. Расскажу ему все как было. Поймет. Батя человек справедливый.

Занятый своими мыслями, Петрашов не заметил, как навалились сумерки. На втором этаже на кухне в квартире Юлии Александровны зажегся свет.

Ранней весной, в начале марта, девчонки уговорили его и Димку Сухова составить им компанию, проведать заболевшую классную, заодно и поздравить ее с праздником восьмого марта. С цветами, пряниками и нехитрыми конфетами они завалились гомонящей ватагой в квартиру учительницы, поначалу ужасно напугав домработницу Глашу. Но замешательство и испуг ее через пару мгновений прошли, когда она поняла, кто перед ней и зачем пришли. Она проводила ребят в комнату больной и подхватилась бегом на кухню стряпать для гостей пирог.

Юлия Александровна, бледная, похудевшая, с темными кругами под глазами, отчего те казались больше и ярче, полулежала в кровати с маленькой книжечкой в руках, обложенная подушками и закутанная в одеяло. Увидев ребят, она улыбнулась. Николай тогда заметил, улыбка у «классной» искренняя, доверчивая, беззащитная, как у детей. Он смотрел на Юлию, окруживших ее девчонок и удивленно поймал себя на мысли, что она даже в таком болезненном виде очень красива, и если и выглядит старше его одноклассниц, то на года на два-три, и уж никак не на десять лет. В тот день и влюбился Колька Петрашов в свою классную руководительницу Юлию Александровну.