Текст книги "Времена души"

Лошади

…Кони шли на дно и ржали, ржали,

Все на дно покуда не пошли.

Вот и всё. А всё-таки мне жаль их,

Рыжих, не увидевших земли.

Борис Слуцкий

 
А всё же лошади те выжили…
Когда тонули корабли,
до берега добрались рыжие,
стряхнули воду – и пошли!
Они пошли бродить по свету,
пошли разгуливать печаль.
Мне кажется, свистит не ветер, —
а лошади – галопом – по ночам.
Они бегут от глупой смерти,
от океанской злой воды,
как убегает грусть от смеха,
как всё живое от беды.
Я их за городом встречаю,
пасутся мирно на лугу,
и, грустно головы склоняя,
о прошлом память берегут.
И поднимают к небу морды,
ведь небо – океан – родня…
Я лошадей не видел мёртвых,
они бессмертны для меня.
 

«Года, минутами шурша…»

 
Года, минутами шурша,
блуждают где-то в мирозданье,
где бродят первые свиданья
и в сны приходят не спеша.
 
 
И в этой лунной тишине
звезда щеки моей касалась.
А мне, наивному, казалось:
ты возвращаешься ко мне.
 

«Я постарел на три разлуки…»

 
Я постарел на три разлуки,
я опоздал на сотню встреч.
Как новой избежать разрухи?
Как мне прошедшим пренебречь?
 
 
Оно – мой камень преткновенья,
не обойти, как ни крутись.
И будущее – не спасенье!
От прошлого в нём не спастись.
 
 
За мною будут вечно следом
лететь из юности мечты,
наивные полупобеды
и недолюбленная ты.
 
 
Как бились в крике эти руки,
я что-то всё сказать хотел…
…Я постарел на три разлуки
и на печаль я повзрослел.
 

«Осенние ветры подули…»

 
Осенние ветры подули
и юность умчали мою.
Мечты и надежды уснули
в далёком тщеславном краю.
 
 
Всё проще, иначе с годами,
и трепет душевный угас.
Легко распрощавшись с мечтами,
о них я жалею сейчас.
 
 
И в жалости этой нелепой
тень юности бродит порой.
Но есть надо мной ещё небо,
и солнце ещё надо мной.
 

«Мы все у времени в долгу…»

 
Мы все у времени в долгу:
мы не ценили, что имелось.
Небрежно, как-то на бегу
швыряли дни, как будто мелочь.
 
 
Что было – не вернет никто,
душа замрёт не раз тревожно.
Давно ушедших дней итог
переиначить невозможно.
 
 
Пусть не закончился полёт
под всплеск рассветов и закатов.
Мы упустили время… вот
настиг нежданно час расплаты.
 

«Снег юности кружился надо мной…»

 
Снег юности кружился надо мной
весёлый, словно детский стих.
Взахлёб ловили мы его с тобой…
снег зрелости меня настиг
 
 
И одарил навечно сединой,
забыв, что был и я огнём.
Снег старости летает надо мной —
снежинки юности я вижу в нём.
 

«Мальчик примеряет шляпу отца…»

 
Мальчик примеряет шляпу отца.
Девочка – банты.
Девушка – платье.
Женщина – серьги.
А сирота
примеряет на всех прохожих
роль своих родителей:
мать и отца.
 

«Ещё на правой обручальное кольцо…»

 
Ещё на правой обручальное кольцо,
ещё надеждой светится лицо,
ещё живут дни давние удач,
ещё лишь только вздох, ещё не плач,
ещё приходят мысли по ночам:
ещё всё встанет по своим местам,
ещё он образумится, поймёт,
ещё останется, прощенный, не уйдёт.
 
 
Уже на левой обручальное кольцо,
уже печально постаревшее лицо,
уже наедине не вздох, а плач,
уже висит на стенке только плащ,
уже такие мысли по ночам:
уже всё поздно. Снова не начать.
Уже закрыта дверь. Навечно. Не войдёт.
Уже – одна! Осенний ветер листья рвёт.
 

Истина

 
Были дни: печали и радости,
и любили друг друга неистово.
Были годы такие разные,
и сквозь них продиралась истина.
 
 
Ни изъяна в ней и ни трещины,
но парит, как лукавое облако:
бродит счастье в облике женщины
и несчастье всё в том же облике.
 

«Я больше сюда ни за что не вернусь…»

 
Я больше сюда ни за что не вернусь.
Мечты, как всегда, обманули.
Пускай меня ранит безжалостно грусть
с упрямой настырностью пули.
 
 
Как мог я легко, безнадежно пропасть
под шёпот ресниц и под шорох.
Теперь никогда, приоткрыв свою пасть,
меня не проглотит твой город.
 
 
Теперь нипочём, ни за что, никогда
не стану я пленником встречи.
Я общие наши с тобою года
швырнул в ненасытную вечность.
 

Лодка

 
Я по году жду погоду,
но Находка – не находка.
Ночью рвётся на свободу,
у причала плача лодка.
 
 
На цепи скулит железной,
жадно грезит о просторе,
чтоб спасательным жилетом
обхватило лодку море.
 
 
Чтоб нестись навстречу водам,
позабыв навек про путы.
Кто мечтает о свободе,
тот не ищет ветр попутный.
 

«Капли времени – секунды…»

 
Капли времени – секунды
мельтешат отчаянно.
По лицу секут нас,
мы не замечаем.
 
 
Вглядываясь в Млечный,
ощущаешь вечером,
что горят не вечно
звезды эти вечные,
 
 
что свистят прощально
веткою секущей
в тишине печальной
капельки – секунды!
 

«Идут по жизни Квазимодо…»

 
Идут по жизни Квазимодо
с глухою смертною тоской.
Есть в мире вечные уроды,
есть в мире вечный непокой.
 
 
И очень трудно примириться,
хоть эта истина проста…
И квазимодам прямо в лица
чужая хлещет красота.
 

«О, как же мечтал он смыться…»

 
О, как же мечтал он смыться
из дома: от тряпок, детей…
Он – пасынок здравого смысла,
стал сыном безумных затей.
 
 
А жизнь его била и била,
он ад испытал и потоп.
И если вначале щадила,
то мстила вдогонку – потом.
 
 
Вернулся домой он усталым.
О сколько промотано дней!
По свету судьба расплескала,
и тряпки, и дом, и детей.
 
 
В житейской сплошной круговерти
мстит позднее чувство вины.
А грустные мысли о смерти
с годами не так уж грустны.
 

«В январе во всю морозы…»

Нине

 
В январе во всю морозы,
мы опять в плену стихий.
Ухожу я в дебри прозы,
забываю про стихи.
 
 
Словно окна забиваю,
словно с прошлым расстаюсь.
Забываю, забываю,
лишь тебя забыть боюсь.
 
 
На душе слегка тревожно,
грусть, как изморозь, светла.
И снежинка осторожно
на лицо твоё легла.
 
 
И мороза паутинки,
словно сети января.
В этой жизни мы снежинки.
чур, растаю первым я.
 

«Благодарю…»

 
Благодарю,
что я тебе себя дарю,
что вместе встретили с тобою мы зарю.
Мы встретили зарю не в мести!
Мы встретили с тобою вместе.
 
 
Благодарю
за прожитые дни.
Не всё удачно было-
не вини!
Не всё так было, как хотелось.
Быть может, задержалась зрелость.
 
 
Быть может, молодость дерзила,
но то, что было, —
было, было…
Благодарю
за первый общий снег,
за миг, за час, за день, за год, за век.
 

«…И в плен лукавыми глазами взят я…»

 
…И в плен лукавыми глазами взят я,
я не могу сегодня не любить.
Росистым утром розы срезать рад я,
чтоб радость красоты тебе дарить.
 
 
Любви мгновенья вечности дороже,
но чтобы мне счастливым быть,
я должен знать всегда: и ты не можешь
меня сегодня не любить.
 

«Какой счастливый год —…»

 
Какой счастливый год —
один из многих лет.
Я думал: никого
меня счастливей нет.
 
 
А помнишь ты леса,
где облака близки,
где ярки небеса,
где синий плеск реки?
 
 
Встречались мы с тобой —
какой счастливый год!
Не знал я: счастье – боль,
которая придёт.
 

«Огни новогодние тают…»

 
Огни новогодние тают,
и ёлки о лесе грустят.
А наши вчерашние тайны
прощаться никак не хотят.
 
 
Мечты, словно вольные птицы,
уносятся в звёздную высь.
И пусть никогда им не сбыться,
я рад, что они родились.
 
 
И в ночь поздравлений отрадно
коснуться пленительных плеч.
Мне нового счастья не надо,
мне прежнее надо сберечь.
 

«Настырные всплески сирени…»

 
Настырные всплески сирени
ломились нахально в окно,
когда погибал от сомнений…
но только тебе всё равно.
 
 
Из сердца, как будто из дома,
ушла навсегда… Решено!
Смеялась сирень долго-долго,
но было мне всё всё равно.
 
 
На улице, в шуме и гаме,
случайною этой весной
мы встретились… только глазами.
И мне, и тебе всё равно.
 

«Исконно русские стихи-…»

 
Исконно русские стихи-
исконно русские грехи.
Царю молиться,
Богу,
в поклонах биться.
И радости, и боли-
молиться!
И руки вновь заламывать,
и уходить в монахи.
Пытались зря замалчивать
стихи монархи.
С убийственностью страстной
решётками крестили.
Есть грех!
Грех самый страшный:
сама
себя
сечёт
Россия!
Касаться лбами пола,
упасть в грехах на снег.
Но крик догонит подлый:
– А бога нет!
Страна позоров диких,
кровавый след…
И снова крики, крики:
– А Бога нет!
……………………………………..
России нет!
 

«После обеда…»

 
После обеда
я вышел на балкон
и увидел, как резвятся,
весело прыгая,
две собаки.
Играя и повизгивая,
они утверждали
вилянием хвостов,
что жизнь,
даже если она собачья-
прекрасная штука.
И я этим псам весёлым
бросил кости,
оставшиеся от обеда.
Но оказалось,
что вместо костей
я им бросил
яблоко раздора.
Веселье сменилось
злостью,
а лай собак
стал походить
на самый отборнейший мат.
И когда
они были готовы
вцепиться друг другу в глотку,
я подумал,
глядя на них с высоты,
что жизнь-
всё же мерзкая штука.
 

«Бьются волны дни и ночью…»

 
Бьются волны дни и ночью
в популярный берег Сочи.
 
 
Может, морю ночью снится,
что тесны его границы.
 
 
Потому, не умолкая,
бьёт волна, за ней другая.
 
 
Думает с надеждой море:
«Всё фальшивое я смою».
 
 
Есть желание простое-
постижение простора.
 
 
Неизбежно волны стихнут,
а простор всё не постигнут…
 

«O tempora, o mores!»

 
O tempora, o mores!
А море – вечно море!
Какая глубина!
К нему съезжаться вправе
в любые времена
любые нравы.
На море всё меняется,
оно и нас меняет.
И всё объединяется,
и всех объединяет.
Оно – одно великое!
И носимся по берегу
мы с маленькими криками
и с малыми победами.
Поняв его величье,
/коль мы понять сумеем/,
становимся мы чище,
становимся сильнее.
……………………………..
И все печали волны смоют,
под жёлтый шелест сентября.
Мы, как в себя, уходим в море,
чтоб снова выплеснуть себя.
 

«Мне дождь приятнее, чем ты…»

 
Мне дождь приятнее, чем ты.
Он не грубит, ласкает нежно.
И в нём размытые мечты
не издеваются потешно.
 
 
Ах, жизнь, сложна ты и смешна…
Когда-то близкий стал далёким.
Не защитит дождя стена
от ядовитого упрёка.
 
 
Любовь… Всё это глупость, дым,
издержки юности фривольной.
И оттого, что нелюбим,
я ветром стал беспутным, вольным.
 

«На излёте последней надежды…»

 
На излёте последней надежды,
на излёте последней мечты
я такой же влюбленный, как прежде,
в эту жизнь, в этот лес и цветы.
 
 
Я такой же наивный и глупый,
верю в чушь – существует любовь.
Но твои ненадежные губы
будут нежно обманывать вновь.
 
 
И сквозь ложь, что живёт, не старея,
буду помнить, вини – не вини,
как аллея, в закате алея,
нам дарила счастливые дни.
 
 
О далёкие близкие встречи!
Не могли мы тогда разуметь:
даже вечность нисколько не вечна,
но об этом не стоит жалеть.
 

«Не надо, не плачь. Ведь над нами…»

 
Не надо, не плачь. Ведь над нами,
смотри стороною прошли
все тучи, которые снами
когда-то казаться могли.
 
 
Нам жизнь никогда не наскучит.
И мы веселее глядим
вослед уплывающим тучам
и верим, что всё впереди.
 
 
Что будет? Я знать не желаю!
Что было? Я знать не хочу!
Счастливо сейчас припадаю
во имя мгновенья – к плечу!
 

«Ночь —…»

 
Ночь —
стекло увеличительное:
растут, умножаются
неудачи,
страхи,
печали,
чужие победы,
свои поражения.
 
 
И только ведро
холодного утра,
опрокинутое на голову,
расставит всё
по своим местам.
 

«Горите мои тетради…»

 
Горите мои тетради…
Пламя щекочет ладонь.
Не честолюбия ради
я разжигаю огонь.
 
 
Словно сухие поленья,
потрескивают листы —
юношеские откровенья,
возвышенные мечты.
 
 
Смотрю на огонь с тревогой…
Чего я от жизни жду?
Я знаю, что я не Гоголь,
но рукопись тоже жгу.
 

«Опять идут дожди косые…»

 
Опять идут дожди косые,
а на душе – сплошь радиация.
Бог есть… Но только не в России.
Бог, к сожаленью, в эмиграции.
 

«Тридцать три… пора распять…»

 
Тридцать три… пора распять.
И не раз, раз пять.
 
 
А за что? За что найдут.
Находить – весёлый труд.
 
 
Так за что? Что за вопрос!
Там иуда, где Христос.
 
 
Предавать не надоест,
лишь бы были гвозди, крест.
 

«Воспоминаний суета…»

 
Воспоминаний суета
меня никак не отпускает,
упорно ночью зазывает
в почти забытые места.
 
 
И я мечусь, кричу во сне:
«Как тяжело сегодня в прошлом…»
Зачем тот путь, который прожит
тревожит душу снова мне.
 
 
Утраты не испить до дна…
Однажды в яростном порыве,
догонит, чтоб не быть счастливым,
чуть запоздавшая вина.
 

Я, ты, они…

 
Человек рождается…
В человеке рождается «Я»,
невыносимо огромного размера.
Я хочу! Я требую!
Мне, для меня, моя…
Человек подрастает, происходит замена
огромного «Я»
на самое среднее «Я»,
среднее «Я» не закрывает
полностью мир,
окружающим глаза
не сильно режет
и всё чаще, всё чаще
слышится «МЫ»,
а «Я» уже с каждым днём
слышится реже.
Мы хотим! Мы решили!
Это не блажь моя.
Это наше решение.
И мы ответим!
Человек стареет,
и его бывшее «Я»
огромное, становится
еле заметным.
Самые мудрые в жизни-
прошлые дни,
те, что прожиты
счастливо или серо.
Человек уже говорит не «Я» —
Они!
Но «Я» всё равно бьётся до смерти,
как сердце!
 

«Догорает осень…»

 
Догорает осень…
На душе печально.
Лишь воспоминанья
радость берегут.
Не кружатся листья
в воздухе прощально,
листья рыжие
заснули на снегу.
Снег! Он только выпал,
он еще не грязный,
кутает старушка
голову шарфом.
Первый снег —
для осени начало казни,
нехотя идет
она на эшафот.
 

«Не хочу…»

 
Не хочу,
чтоб жизнь шептала:
– Вот бумага
и рисуй…
Я хочу,
чтоб жизнь кричала,
надрываясь,
мне:
– Рискуй!
 
 
Исхожу все горы, чащи,
изобью ботинки вдрызг.
Надоело верить в счастье.
К чёрту счастье!
Верю в риск!
 

«Таинственны книги и ценны…»

 
Таинственны книги и ценны…
Я гладил рукой переплёт,
читая взахлёб Марка Твена.
…Теперь не читаю взахлёб.
 
 
Я сдержанней стал и мудрее,
понятнее жизненный путь.
Теперь всё трудней и труднее
меня удивить чем-нибудь.
 
 
Беснуется солнце в зените,
на свете тепло и светло.
А время счастливых открытий,
как детство, куда-то ушло.
 

«Что в этой жизни остаётся?»

 
Что в этой жизни остаётся?
Всё меркантильность, суета…
И лишь порою жалко бьётся,
в капкан попавшая мечта.
 
 
А если вырвется на волю,
считай, что просто повезло.
Что остаётся кроме боли?
Любовь, надежда, ремесло…
 
 
Но так расплывчато и зыбко
уставшая маячит цель.
…А на ветру скулит калитка,
как пёс, посаженный на цепь.
 

«Вот сейчас опустят гроб…»

 
Вот сейчас опустят гроб
в яму страшную, сырую.
И, как все, холодный лоб
осторожно я целую.
 
 
Где теперь твоя душа?
Затерялась в мирозданье?
Смотрит, сверху не дыша,
позабыв свои страданья.
 
 
Слёзы, боль, зажав в горсти,
я прощаюсь – и не плачу!
Но, увы, моё «прости»
ничего уже не значит.
 

«На зеленой тихой станции…»

 
На зеленой тихой станции,
где горят едва огни,
мы с тобой одни останемся,
мы останемся одни.
 
 
Вдалеке от шума города,
многочисленных друзей
будут нам дурманить головы
запах сосен, плеск ветвей.
 
 
Жизнь лесная! Жизнь прекрасная!
Но прекрасная пока
не забьётся в нас не ясная,
но знакомая тоска.
 
 
И поймём, что очень горестно,
невозможно, хоть убей:
нам – без шума и без города,
нам – без спора, без друзей.
 

«Над сыном мать проводит ночи…»

 
Над сыном мать проводит ночи.
Больной, мятущийся в жару,
всё время шепчет ей сыночек:
«Скажи мне, мама, я умру?»
 
 
Поспешно слезы вытирая,
не понимая – правда, ложь,
но мать в ответ: «Я знаю! Знаю!
Ты не умрёшь! Ты не умрёшь!»
 
 
И сын с надеждой снова бредит.
Нет лучше матери врачей.
О сколько раз на белом свете
спасали матери детей.
 
 
…Ты оглянись на путь, что прожит:
неотвратим тот страшный час,
когда, стараясь не тревожить,
уходят матери от нас.
 
 
И до сих пор не понимаю,
как мог, когда бросало в дрожь,
я не сказать ей: «Мама, знаю!
Ты не умрёшь! Ты не умрёшь!»
 
 
Пусть бросил бы слова на ветер,
от правды не уйти, и всё ж
порой бывает, что на свете
необходима даже ложь.
 
 
Я промолчал. И мстят мне ночи.
Когда по сердцу боль, как нож,
вновь слышу: «Знаю, мой сыночек,
ты не умрёшь! Ты не умрёшь!»
 

«Давай с тобой на лыжи встанем…»

 
Давай с тобой на лыжи встанем,
уедем в самый зимний лес.
Как у волшебника в кармане,
там много всяческих чудес.
 
 
На ветках серебристый иней
звенит —
лишь ветку колыхни.
Пусть зимний день весёлый, синий
заменит грустные нам дни.
 
 
А ты в ответ:
– Живешь мечтами!
Нам не спастись.
Средь ночи, дня
несётся прошлое за нами
так неизбежно,
как лыжня!
 

«Всё по-зимнему: грустно, бело…»

 
Всё по-зимнему: грустно, бело…
Шелестят за порогом потери.
И зачем же меня занесло
в этот век, в этот дом и в метели.
 
 
Прошептала: «Меня не вини…
Наши встречи – всплески азарта».
И небрежно прошедшие дни
расплескала, как веером карты.
 
 
Может, нам далеко до любви?
Может быть, от любви мы устали?
И зачем же прошедшие дни
кружат рядом назойливой стаей?
 

«Я набросил сам аркан…»

 
Я набросил сам аркан
на свою печаль.
Я умчался в Самарканд-
заново начать.
 
 
Думал, заново мне жить
уж пришла пора.
Думал заново я сшить,
что порвал вчера.
 
 
Нет иглы и ниток нет,
я плохой портной.
И лохмотья прошлых лет
Тянутся за мной.
 

«Приемлю всё, что послано судьбой…»

 
Приемлю всё, что послано судьбой,
как люди принимают землю.
Чтоб ни случилось, ни стряслось со мной —
я всё, как должное, приемлю.
 
 
Пускай мне мстят из прошлого года,
пускай, что было, – безвозвратно!
Мне жизни смысл понятен иногда,
мне цель, хоть иногда, понятна.
 
 
И я стремлюсь, во власти над собой,
познать до сути жизни чудо.
Приемлю всё, что послано судьбой,
но сам рабом судьбы не буду.
 

«Кому нужны стихи твои…»

 
Кому нужны стихи твои
твои счастливые минуты?
Ругай судьбу или хвали,
свой век, с двадцатым перепутав.
 
 
Тогда стихи звучали в такт
берёзам, осени, рассветам…
Сегодня всё совсем не так —
сегодня стыдно быть поэтом.
 

«Жил прекрасный поэт непутево…»

Памяти Алексея Прасолова

 
Жил прекрасный поэт непутево,
жил беспечно, как полубог.
И священное русское слово
пуще жизни любил и берёг.
 
 
Но однажды – нелепый случай,
и решил всё коварный миг.
А писал он гораздо лучше
именитых собратьев своих.
 
 
В этой жизни ему стало тесно,
он рванулся, но шея в петле.
Видно, пули Жоржа Дантеса
продолжают свистеть на земле.
 

«Кто за судьбу поручика поручится?»

 
Кто за судьбу поручика поручится?
И если прошлое вернуть опять,
то вряд ли что из этого получится:
дуэли, доли той не миновать.
 
 
Пусть годом позже, будет всё, как было,
как есть – убитым должен быть поэт.
И не мартыновские пули били,
и не Мартынов поднял пистолет.
 
 
Незримо зрела будущая дата,
бросая в бездну, поднимая вверх.
У века есть для гениев расплата,
без промаха бьёт в Лермонтовых век.
 

«Вдали от шума и от прений…»

 
Вдали от шума и от прений,
от суеты, фальшивых премий
писал стихи, встречал рассвет,
не думая о славе, Фет.
Он осознал давно, что слава-
пустая детская забава.
Важнее – плещется река
и серебрится в ней строка.
А если что-то в жизни вечно-
так этот синий майский вечер.
 

«По стёклам бьёт дождик осенний…»

 
По стёклам бьёт дождик осенний,
плывут вникуда облака…
Вот сборник… Тарковский Арсений-
и сразу отпустит тоска.
 
 
И книжку я только открою-
и сразу поманят пути,
и тучи спешат стороною,
и мимо проходят дожди.
 
 
И птицы в берёзовых чащах
щебечут… Известно давно:
всегда предвкушение счастья
приятней, чем счастье само.
 

«Семён Исаакович…»

 
Семён Исаакович,
вы слишком рано…
Ваш воз
никто не в силах волочить.
Стихи
как кровоточащая рана.
Бессильны даже лучшие врачи.
Среди серьёзных дел
и спешных,
среди литературно-гордых «мин»,
канатоходец и волшебник
необходим!
Семён Исаакович,
зачем так рано?
Могли бы жить ещё
вы тысячу стихов
и пить «парное далеко тумана»,
непревзойдённый словолов.
Стихи… стихи,
как птицы улетают.
Гнездо разорено.
Полёт взамен гнезда.
Всегда не вовремя поэты умирают,
как и живут не вовремя всегда.
 

Хлебников

 
По дорогам скитается Хлебников,
вот я слышу его шаги.
Много ль надо ему?
Хлеб и небо,
да всегда чтобы были стихи.
 
 
На стихах,
словно князь на подушках,
сладко спит,
от поэзии пьян.
Завтра скажет он мне:
«Послушай!
«Усадьба ночью чингисхань».
А пока он ободран и голоден
и непризнан почти насквозь.
Но такое приходит в голову,
что о голоде думать брось.
По России скитается Хлебников,
он на хлеб сыплет соль-облака.
Много ль надо ему?
Хлеб и небо
и глоточек один молока.
 
 
И ещё,
чтоб встречать рассветы
и бумагу всегда иметь.
Чтобы стать известным поэтом,
ему нужно одно-
умереть…
 

«Что делать, другие поэты…»

 
Что делать, другие поэты
придумают лучше сюжеты,
метафоры лучше найдут,
нас в рифмах с тобой обойдут.
 
 
Но я не завидую, право,
что в жизни отыщет их слава.
Что слава? Что деньги? Почёт?
В поэзии это не в счёт.
 
 
В поэзии важно: рассветы,
чтоб были дыханьем согреты,
чтоб строки вплетались твои
в зелёную песню травы.
 

«Немыслимо глупая веха…»

 
Немыслимо глупая веха
в судьбе моей, как ни верти:
я станцию мимо проехал,
названье которой «Стихи».
 
 
На скорости самой предельной
я мчался, боясь опоздать.
А вышло, что я не при деле.
Не спутал ли я поезда?
 
 
Как старая рана заноет,
надломится что-то в груди…
Но лучшее всё – за спиною!
Но худшее всё – впереди!
 

«Слёз больше нет…»

 
Слёз больше нет.
Не будем плакать
о днях,
что корчатся в золе.
И смерть —
единственная плата
за все тревоги на земле.
 

«Отлит я совсем не из бронзы —…»

 
Отлит я совсем не из бронзы —
из речки, из леса, из слов.
Отлит я немного из прозы,
но больше всего – из стихов.
 
 
Оттуда, где страсти клокочут,
где чувство вина и вины,
где самые белые ночи,
где самые чёрные дни.
 
 
Где рифмы рождаются трудно,
грубит, огрызаясь, строка.
Оттуда, где часто – минутно!
Оттуда, где редко – века!
 

«Когда звучала чья-то лира…»

 
Когда звучала чья-то лира,
зовя сражаться и любить,
я не творил себе кумира,
хоть без кумира трудно жить.
 
 
А слава реяла над всеми
чужая, не мешая нам,
я знал, что в жизни только время
расставит по своим местам
 
 
всё то, чему когда-то сбыться,
войти и в мрамор, и металл.
Но время может ошибиться —
я долго этого не знал.
 

Глупая песенка

 
Попроси всевышнего,
чтоб прибавил лишнего:
жизни десять лет.
– Попрошу!
 
 
Попроси, пожалуйста,
чтоб прожил без жадности,
счастливо ты век.
– Попрошу!
 
 
Попроси ты вот ещё:
денег и сокровища
чтоб прибавил он.
– Попрошу!
 
 
Также без смущения
власти ощущение,
власти попроси.
– Попрошу!
 
 
Всё добившись вскорости,
ты ума и совести
тоже попроси.
– Не хочу!