Текст книги "Погоня за величием. Тысячелетний диалог России с Западом"

1.7. Анализ

Что касается моих аналитических предпосылок, я отталкиваюсь примерно от следующего набора аксиом. Во-первых, я рассматриваю великую державу как понятие, а не как словосочетание. По словам Райнхарта Козеллека, «каждое понятие связано со словом, но не каждое слово является социальным и политическим понятием»120120
  Koselleck 2004, 84.


[Закрыть]. Соглашаясь с Козеллеком, я утверждаю, что политические и социальные понятия, такие как великая держава, «содержат в себе уверенную претензию на универсальность и всегда имеют множество значений – в исторической науке, порой в модальностях, отличных от слов»121121
  Ibid., 84–85.


[Закрыть]. Следовательно, с одной стороны, понятие никогда нельзя определить однозначно. С другой стороны, оно заключает в себе «всю полноту смысла и опыта в том социально-политическом контексте, в котором и для которого используется [связанное с понятием] слово»122122
  Ibid., 85.


[Закрыть]. Во-вторых, реконструируя историю понятия великая держава, я пытаюсь понять, менялась ли его семантическая и контекстуальная суть во времени и пространстве, и если да, то как именно и в ходе каких процессов это происходило. В-третьих, я соглашаюсь с основной посылкой Эйнара Вигена о том, что «международные отношения – это в том числе межъязыковые отношения»123123
  Wigen 2015, 427.


[Закрыть]. Для этого я дополняю свой анализ межъязыковым измерением и рассматриваю, как российские понятия, связанные с политическим величием, взаимодействовали с иностранными понятиями, связанными с аналогичными обозначаемыми, и как происходил перенос смысла. Наибольшее внимание этому взаимодействию уделялось, когда Россия стремилась влиться в европейское общество и добивалась признания своего статуса великой державы, то есть в конце XVIII – начале XIX века.

Выбор источников обусловлен дискурсивной спецификой рассматриваемых периодов. В основном я прослеживаю дискуссию о политическом величии России (а позднее – о статусе великой державы) там, где она разворачивалась в каждый исторический период. Отправной точкой является самое раннее из известных употреблений понятия держава, датируемое XI веком. Для XI–XVI веков наиболее релевантным и практически единственным широко доступным дискурсом является религиозная литература. Для XVI и XVII веков я рассматриваю источники, которые все еще относятся к религиозной литературе, но уже несколько меняют свой жанр, обращаясь к более широкой аудитории. Их назначение и стиль сильно варьируются и включают в себя широкий спектр жанров: от вероучительных документов старообрядцев до политических памфлетов Смутного времени (1598–1613). Я также анализирую некоторые известные дискурсивные памятники124124
  Если буквальное значение слова «памятник» не очевидно из контекста, далее под ним я чаще всего имею в виду дискурсивные памятники, то есть значимые тексты.


[Закрыть] того времени, такие как дипломатическая переписка Ивана IV. В качестве данных по XVIII веку я использую труды петровских идеологов, дипломатическую переписку и полемические эссе, а также работы некоторых российских историков XIX и XX веков. В XIX и начале XX века я фокусируюсь на дебатах в среде русской интеллигенции, уделяя особое внимание западникам и славянофилам. В то же время я читаю и интерпретирую мемуары и другие труды российских политических деятелей. Что касается XX века, то я обращаюсь к советскому культурному наследию (например, к кино периода сталинизма), а также к ряду вторичных источников, опубликованных известными историками холодной войны. Кроме того, я более подробно обосновываю свой выбор источников в каждой главе.

В связи с тем, что основное внимание я уделяю эволюции российских политических понятий, я больше фокусируюсь на российских источниках, описывая европейскую сторону истории бегло и в основном опираясь на вторичную литературу времен взаимодействия Европы и России. С российской стороны, однако, я пытаюсь представить полноценную историю понятия «великая держава», начиная с самых ранних ее употреблений.

Мой анализ в основном опирается на три взаимосвязанные школы мысли: немецкую школу истории понятий (Begriffsgeschichte)125125
  Koselleck 2004.


[Закрыть], Кембриджскую школу интеллектуальной истории126126
  Skinner 1969; Palonen 2003.


[Закрыть] и зародившуюся во Франции критическую историю современности с ее использованием генеалогического метода127127
  Фуко 1996; Garland 2014.


[Закрыть]. Несмотря на все нюансы, эти школы разделяют ряд фундаментальных предпосылок о социальной преемственности и изменчивости, которых придерживаюсь и я. Во-первых, все они не согласны с видением истории как прогрессивного пути к модерности, то есть как постепенного возникновения, развития и совершенствования современных идей и институтов, кульминацией чего оказывается их современная, наиболее совершенная форма. Напротив, общая для них точка зрения предполагает, что история не является постоянным движением от хаоса к порядку или от примитивного состояния к гармоничной сложности, а скорее представляет собой последовательность сменяющих друг друга порядков, каждый из которых имеет свои уникальные смысловые структуры и соответствующие правила поведения. Во-вторых, все они настаивают на том, что используемые идеи и понятия – это частные случаи политического действия, то есть они выполняют продуктивную работу, направленную на стабилизацию контекстуального значения или его изменение. Это заключение предполагает, что язык не просто отражение реальности, а скорее пространство продуктивного оспаривания, где акторы определяют, переопределяют и оспаривают социальные понятия в общих для них, акторов и понятий, контекстуальных средах, тем самым воспроизводя или изменяя семантические структуры рассматриваемого порядка. В-третьих, поскольку языки (и в более широком смысле дискурсы) одновременно служат инструментом для своих носителей и создают их социальную реальность, уместным способом показать их изменчивость является диахроническая экспозиция меняющихся значений, привязанных к политическим понятиям, практикам и институтам. Таким образом, представители всех трех школ (1) деэссенциализируют социальные реалии, которые воспринимаются социальными акторами как нечто само собой разумеющееся; и (2) анализируют социальные изменения, исходя из того, как меняются значения ключевых политических понятий, то есть их эволюции.

Как уже говорилось выше, эта книга не исторический труд. Скорее это синтезирующий обществоведческий проект, вдохновленный континентальной традицией критической истории модерности. Это то, что Мишель Фуко называл «историей настоящего». Поэтому я не претендую на экспертность в вопросе социального и политического развития России в прошедшие века. Вместо этого я реконструирую генеалогию современного дискурса. Я показываю, что этот дискурс возник в результате переосмысления и слияния ранее существовавших дискурсивных модусов. Я пытаюсь погрузиться в эти ранее существовавшие и существующие доселе модусы и стремлюсь понять их внутреннюю логику, то есть проанализировать их эмически. Отвергая представление, будто с течением времени понятия не меняют свое значение, я исследую и выявляю то, как они функционируют внутри каждого дискурса и какой смысл приобретают под воздействием своего семантического контекста, когда их используют в спорах и аргументах.

Глава 2
Абсолютное величие: происхождение и ранняя эволюция

Божьей десницей и милостью владеем мы своим государством сами, а не от людей приемлем государство, только сын от отца отцовское по благословению приемлет.

Послание Ивана Грозного польскому королю Стефану Баторию 1579 года

И ты бы сам рассудил, ведется ли так в великих государствах, как в вашем?

Послание Ивана Грозного шведскому королю Юхану III 1573 года

Язык, как известно, материя изменчивая. Слова меняют свое значение во времени и пространстве. Они приобретают новые обозначаемые и освобождаются от старых. В разных местах они собирают различные наборы смыслов и иногда означают несколько разные вещи даже для двух людей, находящихся в одном культурном и временном контексте. Также верно и то, что значения меняют слова. Как показывает стремительная эволюция любого молодежного сленга, это, конечно, происходит с течением времени, но особенно – в пространстве, что становится очевидным для каждого, кто занимался переводом или изучал региональные диалекты.

В то же время новые слова, отсылающие к старым обозначаемым, не являются «невинными» и пустыми ярлыками, лишенными самостоятельного значения. Даже если новое слово является чистым неологизмом, не существовавшим до того, как его ассоциировали с каким-то новым или старым явлением, оно несет в себе отличительную коннотацию, указывающую на стремление порвать с узами норм и традиций. И если одни языковые контексты более открыты для подобных инноваций (например, ранний Советский Союз, принявший большевистский новояз с его неологизмами и аббревиатурами128128
  Квинтэссенцией того, как этот новояз проникал в молодое советское общество, является повесть Михаила Булгакова «Собачье сердце» (1925), в которой воссоздана лингвостилистическая триада: русский аристократический, русский простонародный и русский большевистский, что стало серьезной проблемой для переводчиков этого романа на другие языки, где революционного новояза не существовало как стиля.


[Закрыть]), то другие остаются консервативными (например, современный исландский язык, носители которого до сих пор могут читать литературу, написанную на древнескандинавском языке тысячу лет назад).

Аналогичным образом, когда старые слова используются для обозначения недавно возникших понятий и объектов, они тянут за собой часть своей дискурсивной генеалогии. Эти генеалогии не обязательно всецело определяют то, как носители языка, используя конкретные слова, думают о категориях, к которым обращаются. Тем не менее они могут влиять на контекстуальную интерпретацию и, безусловно, имеют значение, поскольку проливают свет на часто извилистую историю понятий, которую те проходят, прежде чем обрести современные комплексные значения129129
  Например, если английское слово «king» этимологически связано со словом «kinship» (родство) или с «noble birth» (благородное происхождение) (Partridge 2002, 329), то его русский прямой эквивалент – «король» – предположительно является адаптацией имени Карл, которое носил Карл Великий (Черных 1999, 431). Первое слово связывает это понятие с уважаемым статусом в местном политическом сообществе, а второе подчеркивает его иностранное (а конкретно европейское) происхождение.


[Закрыть]. Иными словами, дискурсивные генеалогии помогают продемонстрировать, что значения, как и политические формации130130
  Аузан 2015.


[Закрыть], могут быть подвержены эффекту колеи. Слова, как правило, сохраняют (но и выборочно теряют) свои коннотации на протяжении всей истории их разговорного и письменного употребления.

В этой главе я начинаю реконструировать историю понятия великая держава. Важно отметить, что я не пытаюсь представить эту историю как непрерывное и неуклонное улучшение и исправление, которое ведет к наиболее чистой и семантически последовательной версии понятия в его современном употреблении. Вместо этого я реконструирую генеалогию несколько странного (при внешней оценке) и иногда противоречивого комплекса смыслов, определяющих великую державу сегодня как продукт локальной политической истории России, а также ее политических взаимодействий с внешним миром. Я рассматриваю это понятие как синтез качественно различных представлений о политическом величии, международных иерархиях и способах международной социализации.

Таким образом, это будет скорее история семантических сдвигов, чем история преемственности. Это будет история различных дискурсивных модусов и гегемоний, которые конкурировали между собой и вытесняли друг друга. Все эти модусы и гегемонии продвигали свое понимание того, что значит быть великой державой. Часто эти истории основывались на качественно разных предпосылках и ставили разные цели политического развития России. У них также было разное видение международной системы (если таковое вообще имелось). Большинство из этих представлений лишь отдаленно касаются идеи великодержавного управления, сформулированной в Европе в XVIII–XIX веках. Однако у них все же есть некоторые генеалогически связанные черты в том смысле, что каждый последующий модус, пытаясь одновременно и приспособиться к своему дискурсивному окружению, и вырваться из него, опирался на предшествующие модусы и использовал их структуры смыслов. Иными словами, общая задача любого новшества – пересобрать уже имеющееся в нечто качественно новое, но при этом знакомое аудитории. Именно поэтому даже марксистский интернационализм должен был как-то взаимодействовать с нарративами о национальном величии и великодержавном управлении (и в итоге пал их жертвой, см. главу 6). Точно так же, когда в XVIII веке Россия вошла в европейское общество и заявила о своем статусе великой державы внутри страны, ей пришлось учитывать истоки понятия великой державы – обозначающего, которое было выбрано в качестве прямого эквивалента une grande puissance, или great power.

Таким образом, я обращаюсь к самым первым употреблениям понятий держава (XI век) и великая держава (XVI век), чтобы посмотреть, какие коннотации они могли привнести в более поздние эпохи. Естественно, их первоначальное значение сильно отличалось от сегодняшнего. При этом они всегда были связаны с идеей политического порядка, который в то время понимался преимущественно в религиозных терминах и считался легитимным благодаря Божьему благословению. Кроме того, я анализирую, как величие, дарованное Богом, стало использоваться как политическая идеология для мобилизационных целей в периоды политических кризисов.

Основной вывод этой главы следующий: если религиозно осмысленная идея политического порядка в русском политическом дискурсе всегда была имплицитно связана с величием, понимаемым в трансцендентных терминах, то на величие как на черту именно российского режима стали четко указывать только в XV–XVI веках. Этот дискурсивный сдвиг стал защитной реакцией на стратегические вызовы того времени и трансформацию политических режимов в некоторых европейских государствах. Он позволил обнаружить ряд базовых представлений, которые русские правители раннего Нового времени имели о великих (то есть полноценных и легитимных) политических образованиях. Этот набор представлений относился к тому, что я называю абсолютным величием, то есть предполагал веру в то, что по-настоящему великое государство должно основывать свое величие прежде всего на правильном внутреннем режиме (утверждая свою приверженность нематериальной трансцендентной истине) и долговечной политической традиции. Я, конечно, не хочу сказать, что международная иерархия не имела никакого значения. Скорее я имею в виду, что способ реализации этой иерархии основывался главным образом на претензиях, связанных с историей и свойствами внутренних режимов.

В основу этого анализа легли первоисточники (и предоставленные экспертные комментарии), опубликованные в рамках проекта «Литературная библиотека Древней Руси» (далее «Библиотека»). Изначально проект возглавляли научные сотрудники Института русской литературы РАН, но со временем он перерос свои рамки и привлек внимание многих других исследователей со всей России. Сегодня Библиотека – одно из самых полных собраний наиболее значимых текстов древнерусской литературы, написанных начиная с XI века. Она состоит из двадцати томов (пятнадцать из которых полностью оцифрованы и опубликованы в открытом доступе131131
  Институт русской литературы 2006.


[Закрыть]), охватывающих все жанры древнерусской литературы – от христианских житий и переводов иностранных текстов до летописей и политических памфлетов, дипломатической и повседневной переписки, как на церковнославянском132132
  Церковнославянский язык был главным литературным языком в Киевской Руси и Московии раннего Нового времени до XVIII века, когда он был вытеснен русским языком в светской литературе и остался в употреблении только в церковных кругах. На нем почти никогда не говорили вне церковных служб. В повседневном общении в период с X по XV век предпочтение отдавалось древнерусскому языку или одному из его диалектов.


[Закрыть], так и на современном русском языке. Таким образом, Библиотека представляет наиболее всесторонний срез российского дискурса раннего Нового времени, а также предшествовавшего ему периода, что позволяет провести исчерпывающий и глубокий анализ.

2.1. Самые ранние источники: великая

Изучать эволюцию составного понятия великая держава вряд ли имеет смысл, если считать, что семантический эффект, который несут в себе как его элементы по отдельности, так и их сочетание, оставался неизменным на протяжении веков. Для носителя современного русского языка обе части понятия имеют возвышенный оттенок и обычно относятся к действительно «великим» личностям и событиям (например, великий русский поэт Александр Пушкин и Великая Отечественная война) и могущественным международным акторам (например, ядерная или космическая держава). Так было не всегда: существовал ощутимый дисбаланс, поскольку понятие держава непосредственно обозначало высшую политическую власть (обычно дарованную Богом) и не было излишне полисемичным, в то время как великая в церковнославянском, в отличие от современного русского языка, могла описывать самые разнообразные вещи, то есть покрывала довольно большой семантический спектр.

В церковнославянских текстах прилагательное великий использовалось почти как слово-паразит. Оно было чрезвычайно полисемичным и могло обозначать большой размер, доброту души, географическое положение, интенсивность чувства и превосходство в политической иерархии – часто все в одном тексте. В одном из источников начала XIV века слово великий описывало (1) более высоко стоящие в иерархии титулы великих князей и княгинь133133
  Высший титул в русской политической иерархии до коронации Ивана IV на царство в 1547 году.


[Закрыть], (2) их правление (великое княжение), (3) счастье, которое принес на Русь ее креститель Владимир I (великая радость), (4) чрезмерное усердие в служении единому Богу (великое устремление), (5) жестокую битву (сеча великая), (6) трепет и ужас (великий страх и ужас), (7) статус мучеников в церковной иерархии (великомученик), (8) архангела Михаила (великий архангел Михаил), (9) большое деревянное бревно (великая колода) и (10) начало монголо-татарского ига (великое жестокое пленение)134134
  Лихачев и др. 1999е.


[Закрыть]. Иногда авторы использовали такие конструкции, как «[великий князь] Дмитрий… был… велик в своем величии»135135
  Лихачев и др. 1999и, 225, выделение добавлено.


[Закрыть], что воспринималось не как тавтология, а как приемлемая форма прославления136136
  Несомненно, величие (к которому я еще вернусь в этой и следующей главах) уже тогда могло иметь вполне конкретное и самостоятельное значение, сопоставимое с величеством; то есть великий князь Дмитрий действительно был велик в своем величии или исполнял свои княжеские обязанности похвальным образом.


[Закрыть]. Кроме того, несколько известных русских городов также имели в своем названии слово великий (например, Великий Новгород и Великие Луки). Таким образом, в отличие от современного русского языка, в церковнославянском существовал чрезвычайно широкий спектр вещей, людей и явлений, которые можно было назвать великими. В то же время, что весьма удивительно, до XVI века прилагательное великий/великая/великое почти никогда не использовалось для характеристики политической власти (власть, владычество или держава) или Российского государства (Русь, держава или государство).

Из этого правила есть несколько заметных исключений. Например, источник XI века описывает жизнь первых канонизированных святых ранней православной церкви, двух младших сыновей крестителя Руси Владимира Великого, которых «поставил Бог светить в мире, многочисленными чудесами сиять в великой Русской земле»137137
  Лихачев и др. 1997в, 347.


[Закрыть]. Однако великая, скорее всего, использовалась здесь как хвалебный эпитет или характеристика большого размера, так как в общем контексте этот случай кажется слишком единичным. То же самое следует сказать и о другом источнике рубежа XIV–XV веков, автор которого в довольно макиавеллиевском, но гораздо более нравоучительном духе наставляет великих князей, как надо править. Автор предостерегает своих читателей от неблагодарности Богу, наделившему их «великой властью», и призывает их «воздать ему за это столь же большое воздаяние»138138
  Лихачев и др. 1999к, 427.


[Закрыть]. Исключение, которое подтверждает правило, можно найти в трех эпических рассказах о Куликовской битве (переломной битве русских князей с войском Золотой Орды в 1380 году). Во всех трех эпосах средневековая Русь описывается как великая только один раз, хотя Русь и русские упоминаются более 150 раз. Другое исключение связано с той же битвой: Дмитрий Донской, командующий русскими войсками и впоследствии канонизированный православной церковью, по преданию, «Богом дарованную принял власть, и, с Богом все свершая, великое царство создал и величие престола земли Русской явил»139139
  Лихачев и др. 1999и, 221, выделение добавлено.


[Закрыть].

Однако, несмотря на эти и некоторые другие исключения140140
  В изданиях Лихачев и др. 1997д, 2003a можно также найти выражение великая власть.


[Закрыть], словосочетания, в которых прилагательное великий характеризует политическую власть (державу и ее синонимы) или Российское государство, явно отсутствуют в церковнославянских источниках до XVI века. Почему же такое полисемичное прилагательное использовалось по отношению к власти и Российскому государству лишь в очень редких случаях? Разве не естественным было бы восхвалять власть великих князей и управляемое ими государство с помощью этого широко употребимого хвалебного слова? Чтобы найти ответ, я рассматриваю литературные употребления слова держава, а также некоторых других лексем, обозначающих политическую власть.

2.2. Самые ранние источники: держава

Как понятие держава141141
  В разных вариантах церковнославянской орфографии это слово могли писать как держава, дьрьжава, дерьжава, дьржава, дръжава или дрьжава.


[Закрыть] также широко использовалась в церковнославянских источниках. Первоначальное значение слова несколько отличалось от современной трактовки, указывающей на сильное государство, способное оказывать влияние на международном уровне. В источниках XI–XIII веков держава часто представлялась как божественный атрибут. В современных переводах этих текстов оно часто передается как сила Господа142142
  Лихачев и др. 1997б, 162–163.


[Закрыть], могущество Господа143143
  Лихачев и др. 1999д, 404–405.


[Закрыть] или остается без перевода (держава Господа144144
  Лихачев и др. 1997д, 482–483.


[Закрыть]). Показательно, что одним из самых распространенных заключительных пассажей церковнославянских текстов был тот или иной вариант утверждения «честь и держава и поклонение, со Отцом и с пресвятым, благим и животворящим Духом, всегда, и ныне, и присно, и во веки. Аминь»145145
  Например: Лихачев и др. 1997ж, 191; 1997з, 291; 1997л, 65.


[Закрыть]. Применительно к земной жизни держава могла означать власть князя146146
  Здесь и далее в этом подразделе переводы даны на современный русский язык в том виде, в каком они представлены в Библиотеке.


[Закрыть] (переводится как власть)147147
  Лихачев и др. 1999б, 34–35.


[Закрыть] или правителя (переводится как государь)148148
  Лихачев и др. 2004, 144–145.


[Закрыть], но почти никогда государство, страну или землю. В более поздних источниках оно также может означать правление149149
  Лихачев и др. 2006г, 472–473; 2006и, 120–121.


[Закрыть]. Тот факт, что иногда земная держава, как и божественная, оставалась в переводе в своем первоначальном виде, говорит о том, что для носителя современного русского языка все эти значения по-прежнему различимы150150
  Лихачев и др. 1999a, 484–485.


[Закрыть]. Нередко держава переводилась как величество. В современном русском языке это слово является однокоренным и почти омонимичным слову величие151151
  Лихачев и др. 1997ж, 172–173; 1999в, 218–219.


[Закрыть], и в тех случаях, когда в церковнославянском языке употреблялось величество, на современный русский язык оно иногда могло переводиться как величие152152
  Лихачев и др. 1997г, 50–51; 2001г.


[Закрыть].

Древние авторы четко понимали, что держава как атрибут земного правителя дается только по милости Божьей и сама по себе имеет божественное происхождение. В своем анализе русских политических мифов Майкл Чернявский проиллюстрировал этот тезис на примере концептуализации политической власти в житии Андрея Боголюбского, великого князя Владимирского XII века, который стал жертвой убийства и был впоследствии канонизирован православной церковью. Чернявский пишет, что

в случае с Андреем летопись впервые раскрывает теологический статус политической власти, чтобы еще больше осудить убийц: «Как сказал апостол Павел: всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо существующие власти от Бога установлены. В своем земном бытии кесарь подобен всякому человеку, но в своей власти он имеет чин Божий… кто противится правителю, тот противится закону Божию»153153
  Cherniavsky 1961, 12.


[Закрыть].

В описанной ситуации Бог мог даровать и отнимать державу по своему усмотрению. Поэтому автор жития, демонстрируя свое христианское прощение и смирение, просит душу убитого князя умолить всемогущего Бога, «чтоб простил он братий твоих, победу им дал над врагами и мирное царство [державу], правление почетное и многолетнее, во веки веков»154154
  Лихачев и др. 1997е, 216.


[Закрыть].

Идея о том, что держава – это Божий дар, присутствовала и во многих других церковнославянских источниках. Один из источников XV века восхваляет великого князя, выделяя его среди равных, поскольку «нет такого, как государь наш великий князь Борис Александрович. И сей по милости Божией есть держава и опора нашему городу»155155
  Лихачев и др. 1999л, 91.


[Закрыть]. Аналогично, в одном из немногих источников, где восхваляются женщины-правительницы, «Повесть о царице Динаре», царица собирает войска, обещая, что все «выступим против варваров… [я] забуду про женскую немощь, укреплюсь мужским разумом… но не хочу слышать угрозы врагов своих пленить жребий Богоматери – державу, врученную нам от нее!»156156
  Лихачев и др. 2006a, 91.


[Закрыть]. Очевидно, что в первой половине XVI века, как и сегодня, сильной женщине у власти часто приходилось мобилизовывать своих сторонников, убеждая их в том, что она почти что мужчина.

Таким образом, великий князь или княгиня в этом смысле были передаточным звеном, или «посредниками», в процессе осуществления Богом своей власти над людьми157157
  Cherniavsky 1961, 27.


[Закрыть]. И если люди были богобоязненны и праведны, он даровал им доброго и мудрого правителя. Если же люди грешили, правитель для их наказания посылался жестокий и эгоистичный. Так или иначе, великие князья не обладали никакой собственной властью – они были наделены только властью Бога, которая по определению была неограниченной, всепроникающей и великой, так как являлась атрибутом трансцендентного Творца, но ее можно было лишиться в любой момент. И если внутри одной системы различные режимы, как и управляющих своими частными владениями разных правителей, допустимо сравнивать между собой, то держава, данная Богом, не могла быть сравнима ни с чем. Это была константа, которая к тому же изначально могла быть только великой, так как до Нового времени величие христианского Бога в православной Руси никто не был готов поставить под сомнение. Поэтому выражение великая держава прозвучало бы для читателя того времени, скорее всего, как тавтология, поскольку (отчасти, как и сегодня) вторая часть этого словосочетания (держава) уже содержала в себе смысл первой части (великая). Это понятие выражалось в абсолютных, а не в относительных терминах.

Держава как «власть, данная Богом» сохраняла свое значение на протяжении всего периода, предшествовавшего началу Нового времени. Уже в 1617 году, сразу после очередного затяжного политического кризиса, ранее приведшего к польско-литовской оккупации Москвы, анонимный автор свидетельствует, что именно «непобедимая сила [держава] – десница Христа, Бога нашего» в конце концов спасла столицу от захватчиков158158
  Лихачев и др. 2006д, 543.


[Закрыть]. В данном случае это слово было переведено на современный русский язык как сила, возможно, для того, чтобы отличить его от других, более распространенных к тому времени обозначений, таких как государство или страна. При этом, когда держава использовалась в последних значениях, в источниках Библиотеки XVI и XVII веков она обычно оставлялась без перевода, поскольку соответствовала своему сегодняшнему значению. Если она использовалась в значениях, которые воспринимаются как более архаичные (например, «власть, данная Богом»), переводчики обычно заменяли его на силу159159
  Там же.


[Закрыть] или могущество160160
  Лихачев и др. 2005, 702–703.


[Закрыть].