Текст книги "Погоня за величием. Тысячелетний диалог России с Западом"

Глава 3
Театральное величие: от величества к возвеличиванию

Есть ли истинно или ни, что натуральные историки повествуют, будто от блистания молниина маргариты зачинаются, а се известно нам, что вся сия державы Российской прибыли и корысти, аки дражайшыя царскаго венца маргариты, от молний и громов, на поле Полтавском бывших, зачаты и рождены суть.

Феофан Прокопович. Слово похвальное о баталии Полтавской (1717)

Возведи убо окрест очи твои, богоспасаемая Державо Российская, и виждь в воинстве твоем неизреченную метаморфозис, но сию не фабулярную, но истинную.

Гавриил Бужинский. Sermo panegyricus in diem natalem serenissimi ac potentissimi Petri Magni (1723)

В предыдущей главе я показал, что в источниках раннего Нового времени и предшествующих ему периодах имеющее религиозные истоки понятие держава в своей семантике всегда содержало элемент величия. Оно признавалось атрибутом земного правителя лишь постольку, поскольку правитель был передаточным звеном для осуществления христианским Богом своей божественной власти над людьми. Держава была дарована Богом, а значит, такая власть была неограниченной, безотносительной, всепроникающей, верховной, безраздельной, трансцендентной и всегда великой. Следовательно, в средневековой Руси и Московском княжестве раннего Нового времени держава ассоциировалась с престолом, но никогда с самим князем/царем, несмотря на то что «природное тело» правителя всегда имело в России более важное значение, чем в других европейских политических системах. Поскольку князья и вера были единственными конкретными проявлениями идеи государственности на Руси, каждый из них считался святым, а его личности приписывались монашеское благочестие и смирение. И все же любой князь/царь оставался лишь посредником между Богом и людьми, как при жизни, так и после смерти (в качестве святого)231231
  Cherniavsky 1961, 33.


[Закрыть]. Правитель, обладающий державой, уподоблялся древнему владельцу частного домохозяйства, который имел полную и безраздельную власть в своей вотчине. Однако, несмотря на то что в понимаемом подобным образом государственном образовании у него была вся полнота potestas, то есть подкрепленной насилием исполнительной власти, auctoritas, то есть властный авторитет, подкрепленный признанием его легитимности, в решающей степени зависел от православной церкви, которая обеспечивала величество (читай, истинное величие) царского престола, опираясь в основном на свои обычаи и ритуал.

Такое устройство напоминало византийскую симфонию, то есть разделение верховной власти между царем и патриархом232232
  Величко 2013.


[Закрыть]. Первый обладал исключительным мандатом на управление, а второй олицетворял собой величественную власть. Признание этого порядка другими государствами не имело решающего значения. Именно поэтому некоторые русские цари могли открыто отвергать предложения о включении их в европейскую политическую иерархию, поскольку относились к своему политическому мандату как к Божьему дару, а не как к системно определяемому статусу233233
  Зорин цит. по: Neumann 2008, 15.


[Закрыть]. Ранняя русская версия симфонии также не позволяла прославлять монарха через сравнение его с божеством. Это было бы воспринято как явное богохульство, поскольку верховная власть была символически разделена.

Однако к моменту восшествия на престол Петра Великого (1682–1725), который задумал фундаментально европеизировать Россию, дискурсивные паттерны изменились, причем в неожиданном направлении. Основополагающая идея о том, что Россия – великое государство, сохранилась, но ее проявления полностью переместились в панегирическую литературу и проповеди, воспевающие личную славу монарха, где он (а впоследствии и она) сравнивался с живым божеством. По выражению Чернявского, «святой князь… превратился в богоподобного царя»234234
  Cherniavsky 1961, 78.


[Закрыть], что было немыслимо в XVII веке. Эту тенденцию не преминули зафиксировать и иностранные наблюдатели235235
  Живов и Успенский 1987, 47.


[Закрыть]. В глазах народа русский монарх приобретал личную харизму и мистическую значимость, а величество Российской державы, ранее ассоциировавшееся с православной церковью, превращалось в возвеличивание личности самого монарха.

В этой главе я прослежу начавшийся в XVII и завершившийся в XVIII веке дискурсивный сдвиг от величества к возвеличиванию и, соответственно, от абсолютного понимания политического величия к театральному. Театральное величие в значительной степени зависит от внешних атрибутов и силы аффективного воздействия. Оно отрывается от трансцендентной религиозной основы и полагается на эффект политического зрелища. Естественно, эта перемена радикально изменила политический дискурс и привела к фундаментальному переосмыслению основных ролей и отношений во внутренней политике России – особенно ролей царя и патриарха и их политического взаимодействия. Само переосмысление произошло главным образом в XVII веке, в результате инициированного официальной церковью в 1653 году религиозного раскола и последующих гонений на старообрядцев, которые отказались принять новые религиозные практики. Политические последствия раскола я прослеживаю в первой части этой главы.

Во второй части я сравниваю практики возвеличивания правителей до рубежа XVIII века и после. Также я прослеживаю интеллектуальное влияние европейских мыслителей на главных идеологов Петра и показываю, как они адаптировали в своих трудах европейские концепции естественного права в специфически российскую теорию политического уклада. Наконец, я анализирую главный способ возвеличивания в ходе правления Екатерины Великой (1762–1796), императрицы, которая благодаря своему просвещенному абсолютизму стала одним из самых почитаемых российских монархов в истории. Великодержавный дискурс ее времени, как я покажу ниже, структурно и семантически оставался похожим на дискурс Петровской эпохи.

3.1. Сакрализация монарха

Российские филологи и историки культуры Борис Успенский и Виктор Живов утверждают, что русские цари начали подчеркивать свою особую харизму и сакральность как богоизбранных личностей в середине XVI века, начиная с Ивана IV236236
  Живов и Успенский 1987, 54–56.


[Закрыть]. Можно спорить о том, насколько претензии Ивана на особый статус и неподотчетность своему народу (см. главу 2) были приняты населением в целом, но ясно, что нормализация подобной риторики послужила толчком к дальнейшей сакрализации российских монархов. Анализируя источники начала XVII века, Живов и Успенский фиксируют в употреблении российского титула «царь» важный сдвиг, который происходил во время Смуты и сразу после нее. Российский титул «царь», заимствованный из Византии, где он был связан прежде всего с имперской традицией и использовался для обозначения должности верховного правителя (басилевс как наследник римских императоров), также был прочно укоренен в религии и использовался как одно из имен Бога (бог как царь мира). Однако первоначально омонимы различались в письменности с помощью специального надстрочного знака (титло), который использовался для обозначения сакральных понятий. Позже он стал использоваться и для написания титулов благочестивых земных царей, что означало их фактическое включение в религиозную традицию и приписывание им особой божественной харизмы237237
  Живов и Успенский 1987, 56.


[Закрыть].

В результате этот титул, дискурсивно присвоенный живому человеку, порождал мистические коннотации. Неудивительно, что в Смутное время актуальное прежде противопоставление праведного и неправедного правителя (и представление о том, что справедливость правителя можно оценить по его делам) уступило место противопоставлению истинного и ложного царя (которое не поддавалось рациональному осмыслению, поскольку единственным различием был субъект воцарения – Бог или дьявол, – а об этом никогда нельзя было судить с уверенностью). Этот сдвиг вызвал череду самозванцев, в начале XVII века претендовавших на российский престол.

Тем временем это было только началом длительного процесса, который завершился лишь в царствование Петра Великого, ставшего официальным главой церкви и чья личная божественная харизма превратилась в установленный дискурсивный факт. В панегирической литературе Петра сравнивали с самим Иисусом Христом (в связи с этим маргинализированная оппозиция обличала его как Антихриста). Хотя некоторые из его предшественников (например, отец Петра Алексей Михайлович) уже выработали привычку помещать свои портреты в контекст, намекающий на их святость (например, на фресках или в Библии), эта привычка все равно вызывала протест как со стороны официальной церкви, так и со стороны раскольников238238
  Самым ярым критиком был патриарх Никон, который призывал Алексея «не приписывати на ся Божественную славу, глаголанную от Пророк и Апостол» и настаивал, что «царское изображение на орле и на коне гордо велми и с приписании пророческими иже о Христе пророчествоваша». Другим ярым критиком был протопоп Аввакум, духовный лидер старообрядцев и заклятый враг Никона. В ответ на возникшую практику называть царя святым во время церковных служб Аввакум сетовал, что это «неслыханно, кто бы себя велел в лице святым звать, разве Навуходоносор Вавилонский!» (Живов и Успенский 1987, 58, 74).


[Закрыть]. Сам Алексей также не претендовал на личную святость. Например, в одном из писем в главный русский монастырь – Троице-Сергиеву лавру в Сергиевом Посаде – он описывает себя как «верный и грешный раб Христов… сидящий на престоле царском и содержащий по изволению Божию… царства российского скипетр и пределов его, и тленный царь Алексей»239239
  Акт № 127 1836, 172.


[Закрыть]. Иными словами, предшественники Петра, за исключением нескольких случаев нарушения канона святости240240
  На самом деле такие нарушения происходят и остаются потенциально допустимыми до сих пор, даже в гораздо более светском по сравнению с XVII веком контексте. Недавно портреты Владимира Путина, министра обороны Сергея Шойгу и Иосифа Сталина (!) должны были быть инкрустированы в настенную мозаику в недавно построенном Главном храме Вооруженных сил РФ (Патриарший собор Воскресения Христова) (The Moscow Times 2020; Издание внесено Минюстом России в реестр иностранных агентов). После общественного резонанса политические лидеры были удалены из мозаики, которая тем не менее сохранила ряд спорных изображений (Солдатов 2020).


[Закрыть], по большей части все же приписывали величие своей державы царскому трону и скипетру (то есть посту верховной власти), а не себе как «тленному» человеку. Как же тогда величественный авторитет царской власти смог переместиться в плоскость личной харизмы царя, которая стала наделяться божественной славой? В следующих разделах я прослежу путь кочующего величества, которое отправилось в путешествие из‑за кризиса престолонаследия 1598–1613 годов.

3.2. Кочующее величество

Конец династии Рюриковичей в 1598 году вызвал фундаментальную трансформацию господствовавшего тогда понимания верховной власти в Московском княжестве раннего Нового времени. Божественное величество, которым ранее наделялись царский пост и фигура царя как наместника Бога в управлении земными делами, в связи с продолжающимся кризисом престолонаследия должно было, пусть и временно, переместиться в другие дискурсивные оболочки. В течение последующих 15 лет величество московского режима – а значит, и его политическая легитимность в глазах подданных – регулярно утверждались или приписывались различным представителям московского общества раннего Нового времени: от протоолигархов (Семибоярщина) и церковной элиты (патриархи Гермоген и Филарет) до народа как такового (ополчение Минина и Пожарского). Ниже я реконструирую некоторые этапы и проблемы на пути этого процесса, а также опишу решающую роль, которую сыграла православная церковь в сохранении преемственности представлений раннего Нового времени о политическом величии в Московском княжестве.

В предыдущей главе я показал, как идея государства241241
  Русское слово «государство» впервые появилось в середине XV века и обозначало единоличную власть великого князя и соответствующий политический режим. Например, когда великий князь Московский Иван III в 1470‑х годах разгромил соперничавший с ним Новгород, в своем обращении к побежденным он настаивал на том, что «коли… государству быть… в Новгороде, то мы хотим государства своего, как на Москве. А государство наше великих князей таково: вечевому колоколу в отчине нашей, в Новгороде, не быть, посаднику не быть» (Шарымов 2004, 131–132). Более содержательный анализ понятия «государство» см. в работах: Kharkhordin 2001 и Кром 2018. Новгородский вечевой колокол использовался для созыва граждан на общие собрания. Он часто служит символом формировавшейся республиканской традиции в России, которая, предположительно, была пресечена в зародыше московским абсолютизмом. По сей день демократическая оппозиция в России представляет традицию Новгородской республики как потенциальную возможность и альтернативу консолидированной путинской автократии (Petro 2009).


[Закрыть], которое в прежнем представлении было частным уделом великого князя, была дискурсивно присвоена жителями «великого государства Московского»242242
  Лихачев и др. 2006е, 151.


[Закрыть]. Так, в «Новой повести о преславном Российском царстве»243243
  Этот источник отсутствует как в работе Kharkhordin (2001), так и в работе Ortmann (2007). Это упущение позволило обоим авторам сделать вывод, что только при Петре I (за исключением отдельных случаев во время правления отца Петра) понятие «государство» стало использоваться для обозначения чего-то отдельного от личных владений царя. На деле уже в 1612 году некоторые люди использовали это понятие для обозначения чего-то, полностью отделенного от фигуры государя.


[Закрыть], значимом политическом памфлете, широко распространявшемся в Москве во время польско-литовской интервенции зимой 1610/11 года, Московия почти без исключений именуется «нашим Великим государством»244244
  Лихачев и др. 2006е, выделение добавлено.


[Закрыть]. Историк Михаил Кром, реконструировавший генеалогию русского патриотизма, считает это время и контекст важнейшими для зарождения русского национального самосознания245245
  Кром 2018, 229–232.


[Закрыть].

Учитывая масштабы социальной мобилизации в начале 1610‑х годов, сообщество подданных (оно же «народ») казалось естественным альтернативным локусом суверенитета. Возможно, московиты, сумевшие организоваться и успешно защититься от оккупации, но все еще не имевшие легитимного в глазах народа царя, могли бы использовать этот случай для переосмысления своего политического сообщества по этим новым принципам. Вступительный призыв «Новой повести» наводит на мысль, что идея патриотического общества могла зародиться именно здесь:

Православным христианам матери городов Российского царства преименитого великого государства – всяких чинов людям, которые еще душ своих от Бога не отвратили, и от православной веры не отступили, и в вере заблуждениям не следуют, а держатся благочестия, и врагам своим не предались, и в богоотступную их веру не совратились, но готовы за православную свою веру стоять до крови246246
  Лихачев и др. 2006е, 151.


[Закрыть].

Однако в других источниках того времени народ как политическая категория часто описывается как пассивный объект обмана и манипуляций. Он не воплощает в себе идею Русской земли и не занимается ее защитой. Вместо этого его «пасут», «ослепляют», «обижают», «опекают», «убивают», «просвещают», «побуждают», «атакуют», «спасают» и т. д., и только изредка он «ополчается» или «изгоняет» кого-то247247
  Например: Хворостинин, 2006.


[Закрыть]. Так, в источнике из Пскова, который был наиболее независимым и самостоятельным политическим субъектом того времени, народ представлен в основном как разобщенная, сварливая и «трусоватая» толпа, которую «будоражили», «соблазняли», «захватывали», «побивали камнями и сжигали», «грабили», «пытали» и называли «буйнопомешанной»248248
  Лихачев и др. 2006з.


[Закрыть].

Таким образом, структура дискурса XVII века еще не подходила для полного переноса идеи государства с божественной власти суверена на территорию или народ249249
  Ивер Нойманн (Neumann 2008) приходит к аналогичному выводу о локусе управления.


[Закрыть]. Также было бы неверно считать, что идея политического порядка полностью утрачивает свою трансцендентную составляющую и начинает мыслиться как устанавливаемая изнутри сообщества. Как я показал в предыдущей главе, Россия не переосмыслила идею величия и не привязала ее к сугубо внешним проявлениям и международному признанию (как это произошло в случае Швеции)250250
  Ringmar 2007, 145–186.


[Закрыть]. Слово «великое» в выражении «наше великое государство» продолжало интерпретироваться в сугубо религиозных терминах.

Неослабевающее значение православной церкви в легитимации политического строя России раннего Нового времени объясняет важность фигуры патриарха во всех вышеперечисленных источниках. Даже в «Новой повести», которую историки считают свидетельством зарождения патриотического общества и русского национального самосознания, патриарх играет ведущую роль. Это объясняется тем, что патриарх Гермоген, занимавший свой пост с 1606 по 1612 год, наиболее активно критиковал самозванцев, был одним из вдохновителей народного восстания и тем самым стал символом патриотического движения. В литературе того времени Гермогена часто называют «государем» и «отцом отцов». Показательно, что первый из этих титулов с добавлением слова «великий», бывший традиционным королевским титулом, впоследствии носили коронованные цари новой династии Романовых и их первые патриархи251251
  Лихачев и др. 2006е.


[Закрыть]. Последний титул в несколько измененном варианте («отец отечества») был дан Петру I вместе с титулом императора в 1721 году, то есть в тот же год, когда он учредил Святейший синод, фактически подчинивший Русскую православную церковь светской власти.

Передача Гермогену локуса суверенитета была неоднозначным, но важным политическим шагом, ставшим решающим для процесса, который я здесь прослеживаю: присвоения духовной власти государством. По сути, приписывание Гермогену божественного величия и земной политической власти было обратной операцией, которая обнаружила существующую близость между духовной и земной властью, и их пересечения стали в принципе возможны. В начале XVII века фигура патриарха заполняла лакуну политической власти в силу того, что ранее примыкала к ней. Позже, когда весь опыт Смутного времени осмыслялся в литературе, можно было заметить, что этот метонимический ряд был расширен и соединил в себе две династии: Рюриковичей и Романовых. Но, кроме того, новоучрежденный порядок предполагал присвоение царского титула и первым патриархам. Так, один из современников объяснял, что выбор главного переговорщика с польским королем пал на Филарета (отца первого из Романовых и следующего патриарха), потому что он происходил «из рода прежних славных царей, так как союзом с ними он был облечен частицей их власти»252252
  Хворостинин 2006, 637, выделение добавлено.


[Закрыть]. Этот способ легитимации – преемственность российской государственности через патриарший род – был повсеместно распространен в народном дискурсе того времени253253
  Например: Лихачев и др. 2006к.


[Закрыть]. В результате после 1613 года российский политический дискурс был переформулирован таким образом, что идея величия, не претерпев радикальных изменений, была сохранена в своей абсолютной форме через иерархов Русской православной церкви.

Стоит отметить, что ситуация, когда патриарх почитался как патриотический герой и лидер зарождающейся государственности, вызывала неоднозначные оценки. Некоторые бояре, участвовавшие в выборах следующего царя, критиковали Гермогена именно за то, что он взял на себя неестественную для его священного сана функцию пропаганды и призыва к народной борьбе254254
  Лихачев и др. 2006л, 754.


[Закрыть]. Таким образом, несмотря на успешную мобилизацию общества, православная церковь как лидер по сути политического процесса уже в XVII веке воспринималась с сомнением. Сегодня политическая роль православной церкви и ее патриарха также остается неоднозначной. Хотя патриарх встречается с Путиным и его администрацией довольно регулярно, а также несомненно входит в высший круг российской политической элиты (со всеми вытекающими отсюда коррупционными выгодами), в настоящее время Русская православная церковь скорее напоминает мощную корпорацию, стремящуюся к относительной независимости от правительства, чем организацию, претендующую на роль политического актора255255
  Ерженков 2020.


[Закрыть].

Еще одним потенциальным локусом величества и политической легитимности в Смутное время было непостоянное представительное собрание – Земский собор, который некоторые историки сравнивают с современными представительными органами в Западной Европе256256
  Хороший анализ структуры Земского собора и его потенциальной равнозначности западным институтам см.: Ключевский 1988, 176–199.


[Закрыть]. Действительно, в начале XVII века этот институт настолько прочно утвердился в России, что первоначально выполнял роль главного легитимизирующего органа для всех быстро сменявших друг друга монархов в период Смуты. Затем, с 1610 по 1613 год, он обладал верховной властью (как законодательной, так и исполнительной) и управлял внутренними и внешними делами. Наконец, начиная с 1613 года, после того как Земский собор избрал нового монарха, он, предположительно, продолжал действовать почти непрерывно до 1622 года, являясь главным совещательным органом при новом царе257257
  Мякотин 1894.


[Закрыть].

Несмотря на важную роль духовенства в деятельности Земского собора, само понятие «земский» (от слова «земля») изначально возникло в противовес Священному собору (то есть православному церковному собранию). Поэтому в России Земский собор часто воспринимается как исходная точка в процессе возникновения светского правительства и представительного управления258258
  Например: Зубов 2013.


[Закрыть]. Между тем идея политического представительства не смогла твердо укрепиться ни в Московском княжестве раннего Нового времени, ни позднее в Российской империи, несмотря даже на дальнейшее появление таких выборных органов, как земства и Дума. История России XVII и XVIII веков наглядно демонстрирует, что, несмотря на многочисленные попытки российской элиты ограничить неограниченную власть монарха, таким изменениям зачастую сопротивлялись не сами монархи, а население в целом.

Основная причина народного протеста против чисто представительного управления заключалась в том, что в дискурсе того времени полновластный, возведенный Богом на престол монарх воспринимался как гарант некой справедливости и, как это ни парадоксально, равенства, а идея зарождающейся олигархической республики – как эксплуататорская и несправедливая. Абсолютный монарх рассматривался как главный защитник масс от коррумпированной и эгоистичной элиты259259
  Например, Василий Ключевский, один из самых известных русских историков XIX века, утверждал, что Смутное время вскрыло один из недостатков, которым было «несоответствие политических стремлений и притязаний московского боярства характеру верховной власти и народному взгляду на нее: боярство хотело наложить цепи на верховную власть, которая привыкла считать себя неограниченной и которая по народному взгляду должна была быть таковою» (2000, выделение добавлено). В этом же контексте британский историк Джеффри Хоскинг (Hosking 2000, 309) напоминает о вековом законном праве каждого российского подданного подавать прошения государю, существовавшем до 1767 года.


[Закрыть]. В источниках того периода, когда Земский собор избирал нового царя, народная неприязнь к тем кандидатам, которых нельзя было легко ассоциировать с идеей божественного воцарения, проявлялась достаточно ярко260260
  Так, двумя кандидатами, не получившими народной поддержки, были сын шведского короля Карла IX и князь Дмитрий Трубецкой, который также исполнял обязанности главы правительства с 1611 по 1613 год.


[Закрыть]. Например, казаки и поместные представители в «Повести о Земском соборе 1613 года» обвиняли бояр в том, что они руководствуются корыстными интересами, а не Божьей волей, и поддержали кандидатуру молодого нехаризматичного Михаила Романова. Свой выбор они обосновали тем, что Михаил был сыном патриарха и, следовательно, имел наиболее непосредственную связь с божественным величеством (которое сохранялось через патриарший род)261261
  Повесть о земском соборе 1613 года, 1985.


[Закрыть].

В XIX веке подобные умонастроения и связанные с ними политические практики были обычным делом. Самый показательный пример подобной позиции можно встретить в сочинении российского государственного деятеля Дмитрия Трощинского, который занимался обоснованием административной реформы Петра I. Среди прочего Трощинский утверждал, что, поскольку механизм политического представительства в России был нарушен из‑за ряда институциональных проблем и истории отношений между управляющими и управляемыми, неограниченная власть абсолютного монарха была необходимым противовесом против возможности эксплуататорского олигархического правления. В его понимании абсолютный монарх «долженствует быть… единственным представителем народа, который, по своему положению, кроме его, не может иметь никакого другого представителя»262262
  Трощинский 1868, 56.


[Закрыть].

В XX и XXI веках троп «царь хороший, бояре плохие» жив как никогда. Он часто упоминается в популярной культуре, а независимые социологи нередко обращаются к нему, объясняя причины неизменной популярности Путина. Глава независимого центра опросов Левада-Центр263263
  Внесен Минюстом России в реестр иностранных агентов.


[Закрыть] Лев Гудков сформулировал это следующим образом:

Стабильность системы обеспечивает известное амбивалентное отношение к власти: царь хороший, бояре плохие. Поэтому, когда… экономика стагнирует уже 10 лет – люди направляют свое раздражение на чиновников, но не на «национального лидера» – он для них символ державы, его трогать нельзя264264
  Гудков 2021.


[Закрыть].