Текст книги "Люди в погонах"

Полковник, не сходя с лыж, окинул взглядом местность и, указывая палкой на едва приметную вдали полосу дороги, стал вводить офицеров в обстановку.

– Оперативное время двадцать два тридцать. Ночь, – сказал Жогин и сделал небольшую паузу, чтобы присутствующие могли осмыслить его слова. – Итак, двадцать два тридцать, – повторил он, повысив голос. – Наша разведка обнаружила, что на восточном берегу реки Малой и южнее поселка Ольховка «противник» ведет активные окопные работы. Разведка была обстреляна пулеметным и минометным огнем…

Офицеры, встав полукругом возле командира, внимательно слушали, делая пометки на картах. Потирали рукавицами покрасневшие носы и щеки.

– По данным авиаразведки, – громко и бодро продолжал Жогин, – установлено: в тридцати километрах восточнее Ольховки движется колонна мотопехоты и танков «противника». Направление движения – на запад. Наши главные силы совершают марш. Голова колонны прошла Совиное урочище, что южнее высоты «Верблюд».

Жогин помолчал, оглядывая присутствующих, воткнул в снег палку, сказал:

– Даю десять минут на размышление, затем буду слушать. Действуете все в роли командира полка.

– Разрешите вопрос? – подал голос Мельников.

– Какой? – спросил Жогин.

– Что еще известно нашей разведке?

– Ничего.

– Еще вопрос. – Мельников сделал шаг вперед. – Каково состояние наших войск?

– Состояние, – повторил Жогин, подумав: «Неужели плохо объяснил?» – Но быстро отогнав эту мысль, ответил с обычной сухостью: – Изменений никаких. Войска в полной боевой готовности.

– Понятно, – сказал Мельников.

Когда время, отведенное на размышление, истекло, Жогин посмотрел на часы и, подняв голову, скомандовал:

– Все!.. Кто доложит решение?

Еще с минуту длилось молчание. Потом вперед выступил Соболь. Морщась от усиливающегося мороза, он заговорил приглушенным, слегка дребезжащим голосом:

– Я, товарищ полковник, считаю…

– Зачем это: «я», «считаю», – остановил его Жогин с явным неудовольствием. – Докладывайте командирским языком. Коротко и ясно.

– Виноват. – Соболь неловко переступил с ноги на ногу и после небольшой паузы продолжал докладывать: – Главные свои силы сосредоточиваю в районе высоты «Верблюд» и балки Пологой. Организую дополнительную разведку. Наступление готовлю на восемь ноль-ноль…

Полковник слушал и довольно кивал головой. Правда, у Соболя и теперь не все обстояло гладко с формой доклада, зато по мыслям он, как всегда, был близок к решению самого Жогина.

– Так, хорошо, – сказал полковник, когда Соболь кончил. – Послушаем других товарищей. Кто не согласен с подполковником Соболем? У кого имеется другое решение?

– У меня другое решение, – послышался голос Мельникова. Жогин просверлил его острым взглядом.

– Ну, докладывайте, что там у вас.

– Я решил наступать сразу с ходу, не дожидаясь рассвета, – твердо сказал Мельников.

– Решать надо разумно, – предупредил Жогин. – Всякое решение требует обоснований.

Мельников помолчал, потом спросил:

– Разрешите продолжать?

– Продолжайте.

Степь быстро окутывали сумерки. Холмы, перелески словно приседали, уменьшались, теряя очертания. Пропала и серая полоска дороги. Офицеры по-прежнему стояли полукругом. Холод донимал их, пробирал сквозь полушубки, заползал в валенки. Все чаще приходилось пошевеливать руками, переступать с ноги на ногу. У Мельникова по телу тоже расползались холодные мурашки. Чтобы заглушить дрожь, подполковник говорил громко:

– У «противника» может оказаться термоядерное оружие. С наступлением рассвета он получит возможность применить его по скоплениям наших войск. Допустить этого нельзя. Надо атаковать «противника» с ходу, используя темноту. При этом следует учесть, что «неприятель», по всей вероятности, не успел еще подтянуть силы. Надо опередить его…

– Но вы не учитываете, что свои войска совершили большой марш, – заметил Жогин. – К тому же ночь, снег, река. Полных разведданных о «противнике» нет. Что скажете на это, подполковник?

Последнее слово он произнес подчеркнуто, как бы говоря, что звание обязывает серьезнее подходить к решению задачи. Мельников подумал, но от своих мыслей не отказался.

– Войска наши в полной боевой готовности, – снова послышался его уверенный голос. – А войска «неприятеля» сильно потрепаны, расстроены. Лед на реке достаточно прочный, чтобы форсировать этот рубеж с ходу. Соприкосновение с «противником» лишит его возможности…

– Громкие тирады тут не нужны, – внушительно сказал Жогин. – Мы изучаем тему, в которой не предусмотрено термоядерное оружие. Поэтому прошу не отвлекаться. У вас есть что-либо по существу темы?

– В таком случае нет, – с волнением произнес Мельников. Наступила тишина. Полковник постоял с минуту молча, потом спросил:

– Кто еще доложить хочет?

Попросил слова молчавший до сих пор Григоренко. В белом полушубке и с густо заиндевевшими усами, он был похож сейчас на древнего витязя из старинных русских сказок. Посмотрев на него, Жогин сказал с усмешкой:

– Давай, комиссар, воюй!

Григоренко улыбнулся:

– Попытаюсь. Мне думается, в решении Мельникова есть рациональное зерно. Кому не известно, что у наших врагов…

– Не понимаю, – перебил Жогин. – Кого вы убеждаете? Кто возражает против того, что вы говорите? Еще раз повторяю, товарищи, не отвлекайтесь от темы. – Он повернулся к стоявшему на правом фланге Шатрову и Приказал: – Доложите мое решение.

Пока начальник штаба пересказывал заранее составленный план подготовки к утреннему наступлению, полковник смотрел на замполита и досадовал: «Что за привычка у человека? Всегда он выскочит со своими нравоучениями. Как будто перед ним солдаты первого года службы».

Стало совсем темно. Майор Шатров докладывал торопливо, однако держался, несмотря на донимающий холод, бодро. Многое из того, что он говорил, было уже известно присутствующим. Вернее, каждый из них догадывался, что одобрено решение Соболя. Теперь оставалось уточнить и запомнить основные пункты этого решения.

– Ну как, всем ясно? – спросил Жогин, когда Шатров, прижав руки к бедрам, сказал, что доклад окончен. – Вот та-ак, – почти пропел полковник с хрипотцой в голосе. – Теперь слушайте насчет завтрашнего дня. Выход от штаба в семь ноль-ноль. Пункт сосредоточения здесь. – При этом он поднял палку и снова воткнул ее в снег возле лыжи. – Будем разыгрывать динамику боя.

Затем последовала его команда «Шагом марш», и офицеры один за другим заскользили по склону высоты, вытягиваясь в цепочку. Впереди Жогина, не торопясь, двигался майор Шатров, позади – Соболь. В темноте резко скрипели по снегу лыжи, цокали железные наконечники бамбуковых палок.

Перед самым леском, когда выбрались на хорошо накатанную дорогу, Соболь догнал полковника и пошел рядом с ним.

Жогин спросил:

– Послушайте, подполковник. Если не ошибаюсь, вы друзья с Мельниковым?

– Так точно, вместе в академии учились.

– Откуда у него такая страсть к оригинальностям?

Соболь замялся.

– Не знаю. Может, на почве исканий. Он ведь пишет книгу.

– Какую?

– Кажется, о действиях войск в условиях современного боя.

– Это серьезно? – Жогин даже замедлил шаги, не то удивленный, не то пораженный неожиданным сообщением.

Соболь охотно продолжал:

– Написано солидно, товарищ полковник, почти три толстых тетради. Провидцем, так сказать, хочет быть.

– Да-а-а, – задумчиво пробасил Жогин. – Это новость. Три тетради?

– Так точно. Собственными глазами видел. Может, и получится что-нибудь умное, товарищ полковник?

– Не знаю.

Весь остаток пути до штаба Жогин шел молча. Лишь когда снял с ног лыжи и увидел, что рядом никого, кроме начальника штаба, нет, спросил вполголоса:

– Вы знаете, майор, что Мельников научными упражнениями занимается? Не знаете? А ведь ходите на его занятия, наблюдаете. Очень красиво получается. Этак он может превратить батальон в подопытного кролика, и вы не заметите. Обратите внимание, майор. Усильте контроль.

– Слушаюсь, – ответил Шатров, не совсем понимая, о каких научных упражнениях идет речь.

3

Через три дня после офицерской учебы состоялось первое заседание полковой комиссии по рассмотрению рационализаторских предложений. Было принято решение ходатайствовать перед командованием о выделении денежных средств и фотоматериалов для осуществления рядовым Зозулей своего изобретения. Узнав от подполковника Сердюка об этом решении, Жогин пришел в ярость. Он отбросил протокол и закричал, багровея:

– Вы заместитель мой или кто?

Сердюк вобрал в плечи лысую голову и принял выжидательную позу.

– Кто вы, я спрашиваю? – не унимался Жогин. Крупные губы его посинели. Еще минуты две он гремел, потом шумно вздохнул и размашисто заходил по кабинету, возмущенно повторяя:

– Они приняли решение!.. Они решили!.. А что же вы, председатель комиссии, там делали?

Сердюк ответил нерешительно:

– Ведь два члена комиссии изучали замысел Зозули, товарищ полковник. И вот пришли к выводу…

– Пришли, пришли, – снова загремел Жогин. – А вы там зачем? А моя резолюция? Беспринципный вы человек, подполковник. На поводу у других идете, вместо того чтобы влиять, воспитывать.

Жогин разочарованно махнул рукой и пошел к столу.

– Вы не верите, что изобретение может быть ценным? – спросил Сердюк, постепенно расправляя свои покатые плечи.

– Не задавайте детских вопросов, подполковник. Неужели вы не понимаете, что поощряете нарушителя дисциплины?

– Но Мельников дал ему положительную характеристику.

– Что Мельников, – поморщился Жогин. – Мельникова самого надо воспитывать и воспитывать.

В кабинете воцарилось тягостное молчание. Сердюк долго смотрел на залитое густой краской лицо командира, потом сказал примирительно:

– Вы же, товарищ полковник, можете не утверждать протокол комиссии. Ваше право.

Жогин бросил на Сердюка подозрительный взгляд.

– Ишь, какие хорошие! Не утве-ержда-ать! А вы за плечами командира ангелов разыгрывать будете. Все! Можете идти!

Сердюк вышел. Жогин прошагал еще раз по кабинету, потом взял из стаканчика карандаш, медленно постучал им по столу, горько досадуя: «Ну и помощничек. Мельников ему закон, а резолюция командира – ничто».

Он бросил карандаш и сел за стол. Хотел перечитать протокол, но не смог. Лицо горело, точно рядом пылала печка. Бесцельно побродив взглядом по витиеватому почерку Сердюка, Жогин откинулся на спинку стула.

В дверь постучали.

– Да! – крикнул полковник.

Зашел Шатров с бумагой в руках.

– Приказ министра, – доложил он, вытянувшись и застыв на месте.

– Давайте. – Жогин спрятал протокол в папку и стал внимательно читать приказ. В нем говорилось о результатах инспекторской проверки крупного воинского соединения. При проверке обнаружено, что многие тактические занятия и учения проводятся здесь по старинке, без учета возможности применения оружия массового поражения, которым империалисты усиленно оснащают свои войска. В конце приказа, где перечислялись выводы, были выделены жирным шрифтом фамилии офицеров, которым министр указывал на отсутствие творческой инициативы и бдительности.

Дочитав приказ до конца, Жогин взглянул на Шатрова, задумчиво сказал:

– Крепко написано. Теперь, пожалуй, и у нас начнут перестраиваться.

– Я тоже так понимаю, – ответил Шатров. – Придется, товарищ полковник, план боевой подготовки пересматривать, вносить изменения.

– Сразу, не разобравшись? – удивился Жогин и покачал головой: – Ох и народ! С этакой прытью тоже в приказ попасть недолго. Вы забываете, майор, что находитесь в армии, где есть боевой устав, наставления. Они тоже утверждены министром. И он их не отменял. Наконец, есть командир дивизии.

– Это мне ясно. Но в приказе…

– Что «в приказе»? Разве в нем сказано: отныне требования боевого устава считать утратившими силу? Ведь этого не сказано?

– Нет. Однако учитывать новое мы обязаны.

– Правильно, обязаны, – согласился Жогин, – только не так, как предлагаете вы. Поймите, если в каждом полку начнут по-своему ломать и перекраивать планы, я даже не представляю, что получится. Анархия! Надо полагать, будут какие-то разъяснения, указания. Знают же об этом приказе вышестоящие штабы. Да, вот что! – воскликнул вдруг полковник повеселевшим голосом. – Давайте-ка проведем разведку.

– Позвонить в штаб дивизии? – догадался Шатров.

– Да. Скажите, получили, мол, приказ. Изучаем. Не будет ли каких разъяснений. Одним словом, прощупайте.

– Слушаюсь.

Когда Шатров скрылся за дверью, полковник взял из стаканчика красный карандаш и снова склонился над приказом. Внимательно перечитывая текст, он подчеркивал отдельные слова и строчки, делал одному ему понятные пометки на чистых полях документа.

В кабинет опять вошел взволнованный Шатров и доложил:

– Говорил с начальником штаба дивизии по телефону, товарищ полковник.

– И что же?

– Получил какой-то неопределенный ответ. Указаний, говорит, пока не ждите. Сами хорошо подумайте.

– Сами. Гм… – Жогин откинулся на спинку стула и часто забарабанил пальцами по краю стола. – Тоже заняли выжидательную позицию. Я знаю. Ждут, что скажет командующий. А вы, майор, хотели с места в карьер. Вот бы и сели в калошу. Очень красиво.

Шатров задумался. Может, и в самом деле проявил он торопливость в отношении плана. Не стоило, возможно, высказываться так вот сразу, в упор. Но ведь мыслями своими он должен делиться с командиром. Это даже необходимо. И начальник штаба дивизии, наверное, не зря посоветовал подумать.

– Ну ладно, – сказал полковник, озабоченно потерев пальцами лоб. – Идите, майор. Я сам поговорю с генералом.

После ухода Шатрова Жогин долго стоял у окна и наблюдал в незамерзший кусочек стекла за тем, как в предвечернем воздухе падают крупные хлопья снега, как, цепляясь друг за друга, они мягкими клочьями ваты повисают на деревьях и на дощатой изгороди.

По запорошенной дороге прошли строем солдаты. Они остановились возле штаба на площадке, предназначенной для развода караулов. Потом послышалась команда: «Рав-ня-я-яйсь!» Заиграл оркестр. Полковник перешел к другому окну, пытаясь лучше увидеть солдат. Но морозные узоры на стеклах скрывали все от его взора. Тогда он быстро оделся, расправил на голове высокую каракулевую папаху и вышел на крыльцо. Заметив его, люди на площадке подтянулись, выше подняли головы. «Правильно, так и должно быть, – подумал полковник. – Командира за километр видеть надо».

Домой приехал в сумерках. Дверь оказалась на замке. «Значит, ушла на спевку, – подумал он о Марии Семеновне. – И чего бегает? Не молодая ведь. Пора бы понять это». Включив свет, он поставил чайник на электрическую плитку. Потом, переодевшись в пижаму, лег на диван, повернулся к стене и закрыл глаза. Ему хотелось отдохнуть, ни о чем не думая. Но злые мысли сами лезли и лезли в голову, собирались в тугой узел, заставляли волноваться. «Какая-то беспокойная жизнь наступила, – вздыхал полковник. – Раньше этого не было. Сейчас рассуждать много стали. Другой и в офицерах-то ходит без году неделя, а уже норовит поучать. Книги, видите ли, сочиняет. Вот и Мельников бумагу марать вздумал. А что он может написать хорошего, если свои служебные обязанности не выполняет как следует? И сверху еще поблажки дают. Ну зачем начальник штаба дивизии ответил Шатрову: «Подумайте сами»? Вот и начнутся разговоры, кривотолки разные. А ведь можно было собрать командиров и сказать четко или разъяснение приложить к приказу. Разучились, что ли?»

Пришла Мария Семеновна. Одетая, не снимая пухового платка, встала перед мужем, сказала:

– Паша, ты бы, что ли, побеседовал со Степшиным. Неладно у них с Дусей. Весь вечер в слезах просидела. До развода ведь может дело дойти.

– А я что, сводить их буду?

– При чем тут «сводить». Поговори хоть толком. Ведь Степшин, кажется, твой любимец. Поймет, может.

– А брось ты «любимец», «поймет», – махнул рукой Жогин. – Терпеть не могу в чужую жизнь вмешиваться. Сами разберутся.

– Не прав ты, Паша. – Мария Семеновна сняла платок, разделась и подошла к зеркалу, поправляя уложенные в тугой пучок темные волосы. – Я сама завтра поговорю с ним, если ты не хочешь.

– Говори, пожалуйста, – резко бросил Жогин и, не желая больше спорить, взял в руки газету. Мария Семеновна искоса взглянула на мужа и ушла на кухню.

4

В штабе полка появился необычный рапорт. Он был написан ровным убористым почерком на шести тетрадных листах. Сейчас рапорт лежал на столе перед Жогиным. Полковник читал:

«После внимательного изучения последнего приказа Министра обороны и состояния боевой подготовки в нашем полку считаю своим долгом высказать некоторые соображения. Как вам известно, товарищ полковник, многие занятия и учения у нас проводятся по старинке, в дневное время. Мне кажется, было бы разумно наибольшую часть из них перенести на ночь. При современных средствах борьбы ночные действия являются наиболее эффективными, поэтому к ним надо быть хорошо подготовленным. Теперь несколько слов о методе проведения учений. Некоторые из них проходят односторонне. «Противник» зачастую изображается условно. Это не дает такой пользы, которую дали бы двусторонние учения. Хочу доложить также о состоянии изучения офицерами техники. В этом вопросе, на мой взгляд, тоже есть существенный недостаток. Во-первых, таких занятий мало. Во-вторых, проводятся они оторванно от боевой подготовки подразделений и потому сводятся почти к нулю. Об этом говорит тот факт, что ни один из офицеров первого батальона до сих пор не может самостоятельно водить бронетранспортер…».

Далее шли замечания по поводу огневой подготовки солдат, отдельных тактических приемов. В конце рапорта стояла подпись: «Подполковник Мельников».

Прочитав рапорт, Жогин поежился и потер пальцами лоб. За время службы в армии ему не приходилось получать от подчиненных офицеров подобных бумаг. А тут вдруг целая петиция, да еще с какими словами: «мне кажется», «на мой взгляд», «мои соображения».

– До чего дошел человек, – вспыхнул полковник, ударив ладонью по краю стола. – Учебный план утвержден мною и командиром дивизии, а он умника разыгрывает…

Жогин прошелся по кабинету, затем вызвал начальника штаба.

– Что вы скажете об этом сочинении? – спросил он сдержанно, чтобы расположить Шатрова к откровенному разговору. Тот помолчал, опустив голову, потом неторопливо ответил:

– По-моему, есть ценные мысли.

– Что же тут ценного? – повысил голос полковник, но сразу же взял себя в руки, перешел на прежний тон. – Неужели вы считаете необоснованные рассуждения о ночном бое, о перестройке стрельбищ, о тактике серьезными?

– Можно обсудить, поспорить, – сказал Шатров и, помедлив, добавил: – Было бы очень полезно.

Жогин повел на него недоверчивым взглядом:

– Вы предлагаете устроить собрание?

– А почему бы нет?

– Ну и придумали. – Жогин возмущенно покачал головой. – Хотите боевой полк превратить в неорганизованную артель. Нет, я рассудка еще не лишился. План, утвержденный старшим начальником, для меня закон и для вас тоже.

– Да, но творческое обсуждение вопросов боевой учебы не противоречит уставу.

– Это громкие фразы. Надо не обсуждать, а выполнять то, что приказывают. Вызовите подполковника ко мне.

После ухода Шатрова Жогин еще раз перечитал рапорт, подчеркнул красным карандашом некоторые строчки и долго думал над тем, как вести себя с автором этого странного сочинения.

Медленно походив по кабинету, полковник решил поговорить с комбатом, не горячась, обстоятельно. «А то ведь он может пойти к комдиву, – подумал он, – а тот начнет упрекать, что не могли побеседовать, убедить».

– Садитесь, – вполголоса предложил Жогин, когда Мельников вошел в кабинет. – Очень удивлен вашими действиями, – начал он, постукивая тяжелыми пальцами по рапорту. – Вы своими замечаниями ставите под сомнение план, утвержденный старшим начальником. Кто позволил вам это делать?

Мельников недоуменно поморщился:

– Вы не так поняли, товарищ полковник. По-моему…

– А по-моему, это безобразие, – отрывисто сказал Жогин. – Представьте, если каждый из нас начнет составлять вот такие петиции, – он взял рапорт и бросил обратно на стол, – вряд ли армия будет армией. Надеюсь, вы согласитесь со мной, подполковник… Иначе быть не может… Теперь о ваших так называемых мыслях. Должен сказать, что все это несерьезно. – Голос его то набирал силу, то слабел, но тон все время был непререкаемым. – Вот вы пишете о ночном бое как о самом эффективном. Это же явное заблуждение. Кому не известно, что ночь сковывает действия войск, не дает возможности наблюдать за полем боя, втройне выматывает силы.

Мельников попытался не согласиться, но Жогин остановил его, не дав закончить фразы.

– Вообще, – сказал он, резко тряхнув головой, – разговор этот ненужный. Командующий дал указания, какие учения проводить ночью. Будут другие указания – будем их выполнять. Но пока их нет. В приказе министра тоже ничего об этом не сказано.

Затем полковник раскритиковал другие вопросы, затронутые комбатом в рапорте. Касаясь учебы офицеров, он не выдержал, сказал с раздражением:

– Почему вы так пишете, что изучение офицерами техники проводится в отрыве от боевой подготовки подразделения? Это же ложь.

– Разрешите доложить? – спросил Мельников.

– Что, что вы доложите?

– Я считаю, что на занятиях и учениях офицеры должны и работать на радиостанциях, и водить машины. У нас же этого нет.

– Значит, водителей долой и сажай за руль офицеров? – с усмешкой спросил Жогин. – Очень красиво получится. Обезличка, хаос, и за поломки отвечать некому. – Он встал и вышел на середину кабинета. Мельников тоже поднялся. – Какой же командир пойдет на такой безответственный шаг? – продолжал полковник, все более раздражаясь. – Думать надо. Нельзя так легковесно подходить к серьезным вопросам.

Мельников сделал вид, что не принял к сердцу последние слова полковника и с прежней выдержкой сказал:

– Все же я буду добиваться, чтобы офицеры овладели техникой в совершенстве.

– А кто вам мешает? – Жогин в упор посмотрел на комбата. – Пожалуйста, добивайтесь, буду очень рад. Правда, с горючим у нас туговато, но можно запросить дополнительно, давайте рапорт, заявку.

– Хорошо, я напишу.

– Ну все, – заключил Жогин, – на этом разговор закончим. Вы, подполковник, свободны.

Уходя из кабинета, Мельников подумал: «Разговор можно закончить, но от мыслей своих я не откажусь и попробую доказать, что они правильные».

Проводив комбата долгим взглядом, Жогин облегченно вздохнул. Он был доволен тем, что разговор закончился удачно. Взяв красный карандаш, полковник старательно написал на углу рапорта: «Побеседовал, разъяснил ошибку». Затем он взял рапорт и сам отнес его начальнику штаба.

5

Однажды утром, едва Жогин успел зайти в штаб, ему навстречу попался председатель колхоза «Маяк» Фархетдинов. Невысокий, подвижной, в лохматом лисьем треухе, он пожал полковнику руку и сразу заговорил о деле:

– Павел Афанасьевич, уважаемый, ну как же быть? Волки овец едят. Помощь нужна…

– Товарищ Фархетдинов, – остановил его Жогин, – ну как вы не поймете, что полк – это не охотничье общество, а боевая единица. Мы не можем отвлекать людей от боевой подготовки. Не можем. У нас план.

Фархетдинов развел руками:

– Нехорошо, Павел Афанасьевич. У вас план и у нас план. Мы хлеб даем армии, мясо. Ничего не жалеем. Только помощь просим. Летчики аэросани дали. Тридцать волков убили. В лес аэросани не идут. Солдат надо в лес.

Жогин вздохнул:

– Не знаю, как убедить вас, товарищ Фархетдинов. Не можем мы дать солдат, не можем. Вот разве полковых охотников мобилизовать. Пойдемте в кабинет. – Перед самой дверью полковник остановился и крикнул дежурному: – Позовите замполита!

Пришел Григоренко. Жогин сказал ему, кивнув в сторону Фархетдинова:

– Опять на волков соблазняет.

– Чувствую, – сказал Григоренко. – Что ж, надо помочь.

– Ясное дело, надо, Павел Афанасьевич, – подхватил Фархетдинов, сняв с головы рыжий треух. – На вас вся надежда. Ведь чуть не каждый день овцы гибнут. Прямо сладу нет с проклятым зверем.

– Знаю, все знаю, – сказал Жогин после небольшой паузы и перевел взгляд на Григоренко. – Давайте, подполковник, помогайте. Вы – охотник. Вам, как говорят, и карты в руки.

Григоренко молчал, посматривая себе под ноги и слегка покачиваясь, как бы говоря: карты-то карты, но что можно сделать?

– А кто у нас из комбатов охотник? – спросил вдруг Жогин.

– Мельников, кажется, – ответил Григоренко.

– Вот с ним и действуйте.

– Не знаю, какое у него настроение.

– При чем тут настроение? – повысил голос полковник. – Передайте, что я приказал. – Он повернулся к Фархетдинову и так же громко сказал: – Вот и все! Теперь имейте дело с замполитом. А ко мне больше не ходите.

Повеселевший было Фархетдинов сразу изменился в лице и пристально посмотрел на Жогина. Посмотрел сердито, исподлобья, смяв треух в крепких, задубевших на ветру пальцах. Полковник неожиданно смягчился. Но не потому, что испугался взгляда председателя. Нет. За время командования полком ему приходилось не таких смельчаков ставить на место. А, вероятно, потому, что перед ним стоял человек в штатской одежде, которому нельзя даже скомандовать «кругом».

– Вы, конечно, не поймите, товарищ Фархетдинов, что я вообще не желаю с вами встречаться, – как можно сдержаннее проговорил Жогин. – Вы председатель колхоза, человек ответственный. Какие вопросы возникнут, пожалуйста, заходите. Но не требуйте невозможного. Не отрывайте нас от учебы. Ведь задача армии: охранять вас, охранять!..

– Понимаем, все понимаем, Павел Афанасьевич, – вздыхая, ответил Фархетдинов и вместе с Григоренко вышел в коридор. Им обоим было понятно, что несколько даже самых лучших охотников не смогут провести облаву на большой территории, густо заросшей лесом и пересеченной балками. Григоренко подошел к тумбочке дежурного, взял телефонную трубку, позвонил в первый батальон.

– Мельников? Здравия желаю! Тут я с командиром полка беседовал. Есть одно важное поручение. Какое? По части охоты на волков. Собраться надо и выехать на облаву. С кем? Ну вы, я, другие офицеры. Может, удастся солдат взять…

«Это что, приказ?» – прозвучало в трубке.

Замполиту не хотелось переходить на официальный тон, однако не дать прямого ответа комбату он не мог.

Несколько секунд трубка молчала. Затем в ней послышался сдержанный, но язвительный вопрос: «Значит, и на охоту здесь ходят по приказу?»

Григоренко попытался объяснить, что происходит, но комбат прервал:

– Знаете что, товарищ подполковник, охота – занятие добровольное. А у меня сейчас для такого дела нет свободного времени. Словом, не могу.

«Обиделся», – подумал Григоренко и решил, что продолжать телефонный разговор сейчас бесполезно, лучше всего поговорить с комбатом лично. И он спросил с товарищеской мягкостью:

– Нагрянуть к вам можно?

– Пожалуйста, – равнодушно ответил комбат.

Григоренко повернулся к Фархетдинову.

– Пойдемте!

Мельников встретил их суховато. Но, познакомившись с Фархетдиновым, повеселел, стал расспрашивать о колхозе, вспомнил Дальний Восток.

– Там у нас была хорошая дружба с рыбаками, строителями. Даже на рыбалку вместе ездили. Охоты какие закатывали.

– Вот, вот, – оживился Фархетдинов. – Насчет охоты и пришел. Волки донимают, сладу нет. Десять овечек за неделю съели.

– Помочь надо, Сергей Иванович, – серьезно сказал Григоренко, впервые назвав комбата по имени и отчеству. Мельников посмотрел ему в глаза и покачал головой: ловкий вы, дескать, ход сделали. Но тут же перевел взгляд на гостя и сказал твердо:

– Ладно, поможем.

«Вот это по-человечески», – подумал Григоренко и, чтобы довести начатое дело до конца, подсказал комбату:

– Может, мы договоримся конкретнее? Не получилось бы так: пока за столом сидели, соловьями пели, а как из-за стола встали, мигом голоса потеряли.

– Да мы вроде еще не пели, – улыбнулся Мельников. – А вот насчет конкретности сейчас посмотрим.

Он достал из сейфа карту, развернул ее на столе и красным карандашом подчеркнул серые квадратики, обозначающие колхоз «Маяк». Григоренко и Фархетдинов тоже подошли к карте.

– Ну, где тут волчьи места? – спросил Мельников и ткнул карандашом повыше населенного пункта. – Вот здесь, что ли, севернее?

– Так-так, – закивал головой Фархетдинов. – Они самые, Барсучьи урочища.

Взяв циркуль, Мельников поставил одну его ножку на край леса, другую – в скопление серых квадратиков, обозначающих военный городок, затем перенес его на линейку и стал что-то мысленно прикидывать, шевеля густыми черными бровями. Вскоре был вызван Степшин. Он вошел в кабинет чем-то расстроенный, грустный. Тоже склонился над картой, вытянул вперед губы и на вопрос комбата: «Что можно придумать?» – неопределенно ответил:

– Что ж тут придумаешь? Боевую подготовку срывать не разрешат.

– А так, чтобы не срывать? – спросил Мельников.

– Не знаю, товарищ подполковник.

– Да-а-а, – задумчиво протянул Мельников, опустив глаза, и вдруг оживился. – А знаете, что мы сможем сделать? – Он снова повернулся к Степшину. – Есть у нас тема: «Наступление в лесистой местности». Вот и отработаем ее в этих самых Барсучьих урочищах. А до урочищ ночной марш совершим. Тоже плановый. Как думаете?

– Можно, – нехотя согласился Степшин. Григоренко покрутил ус и, довольный, поднялся со стула.

– Правильно, Сергей Иванович, лучшего не придумаешь. Поможем колхозу по-настоящему. Мне, например, и в голову не приходила такая мысль.

Мельников улыбнулся.

– Мудрость тут невелика. Просто тема нужная под руки попала. Только нам хорошо сговориться с охотниками нужно. Главное, силы правильно расставить. У вас много охотников? – спросил Мельников у Фархетдинова.

– Человек пять будет.

– А у нас?

– Тоже человек шесть наберем, – сказал Григоренко.

– Вот и хорошо. – Комбат посмотрел на Степшина. – Придется вам выехать на место, посмотреть, потом план составим.

– Слушаюсь, – ответил майор. Оживленный Фархетдинов схватил Мельникова за руку и принялся изо всех сил трясти ее, горячо приговаривая:

– Спасибо, командир, от души спасибо.

Наблюдая за поведением гостя, Григоренко все больше удивлялся необыкновенной подвижности и сердечной простоте, с которой тот выражал свои чувства. Особенно подкупало замполита лицо председателя. В момент гнева на нем сжимался и каменел каждый мускул. Зато в минуты радости оно мгновенно светлело и начинало сиять, будто под яркими лучами солнца. Таким было лицо Фархетдинова сейчас. И Мельников проявлял к гостю все больше уважения. Он даже пригласил его на обед в офицерскую столовую, но тот ответил, что, к сожалению, не может, очень спешит в районный центр на совещание.

Когда председатель колхоза ушел, Григоренко и Мельников еще долго беседовали. Замполиту хотелось подробнее расспросить комбата о его дальневосточном опыте связи воинов с гражданским населением. Во время разговора он одобрительно кивал головой и в то же время жаловался: