Текст книги "Фокус гиперболы"

Тиберий уже готовился к отплытию в Нарону Иллирийскую, когда в Путеолы прискакал гонец императора Августа с приказом отложить поездку и следовать в город Нола, где и находился сам император.

Тиберий спешил. Он понимал, что причиной столь неожиданного возвращения его с дороги, скорее всего, стало внезапное и резкое ухудшение здоровья престарелого императора.

Да и расставание с императором было каким-то … незавершенным. После слов напутствия император вроде как хотел сказать еще что-то. Это было видно по его лицу и глазам, но, видимо, передумал, чуть помолчал и закончил традиционным: «bonum factum – в добрый час».

Тиберий спешил сейчас еще и потому, что его подгоняли любопытство и опасения. Два дня тому назад император показал ему экземпляр завещания о наследовании им – Тиберием – титула императора. Он узнал об этом решении еще три месяца назад, узнал от самого Августа, но слова – это только слова, а вот демонстрация заверенного по всем правилам документа свидетельствовала о том, что решение окончательное и ни при каких обстоятельствах изменено быть не может. Тиберий после этого жеста императора ожидал продолжения. Близкие к императору люди знали, что во всех его поездках по стране с ним всегда следует небольшой с надежными запорами сундучок, содержимое которого известно только Октавиану Августу. Вручая документы из этого сундучка, или поручая какое-либо дело, связанное с его содержимым, император всегда объявлял: – E saciario – то есть – из Заветного места. – Это был своего рода гриф важности и секретности, и к тому же означал контроль со стороны самого императора. Да. Тиберий ожидал тогда продолжения, ожидал перехода к делам и содержимому «Заветного места». Но не дождался. И вот теперь торопился, зная, случись что с Августом, найдется достаточно желающих сунуть нос в таинственный сундучок. А там должно быть немало интересного. Император Август в любом деле шел ab ovo – от яйца, от начала – и всегда находил для разнонаправленных, словно ветви гиперболы, интересов общую точку – фокус гиперболы, отталкивался от этой точки как от опоры и стремился дойти, по его выражению, до «Геркулесовых Столбов». (Геркулесовы Столбы – древнее название Гибралтара. В переносном смысле – дойти до конца, до сути. Прим. авт.)

Важно было успеть, чтобы не допустить любопытных к заветному сундучку. И, что там кривить душой, любопытно было бы узнать: чем закончилась история талисмана Пятнадцатого Победоносного легиона с засевшими в памяти персонажами: Клодием Криспом, хитрым и вероломным Авелем и юным пленником Арменом. Тайна талисмана витала над Тиберием все эти годы.

Но вот, наконец, городские ворота небольшого городка, узкая улочка к родовому гнезду императора – дому, возведенному еще его дедом – Октавием. Спешиваясь у дома, Тиберий с облегчением вздохнул: приход смерти всегда обозначен внешними признаками, сейчас их, слава Юпитеру, не наблюдалось. В атрии дома его встретил Ликин, и сразу повел в покои императора. Октавиан Август лежал на ложе, укрытый, несмотря на жару, толстым шерстяным покрывалом. Тиберий поразился перемене, произошедшей с этим человеком за минувшие дни. Его кожа высохла и пожелтела. Седые волосы истончились и поредели. Скулы как будто выдались, а глаза провалились и горели каким-то непонятным огнем. Тиберий произнес традиционное приветствие, внимательно вглядываясь в эти глаза. «В них нет ни теплоты, ни радости, ни даже страдания. Я вижу в них лишь нетерпение. Нетерпение в таком положении – как странно», – подумал Тиберий и почувствовал, как застарелая обида шевельнулась в нем. Август не дал этому чувству развиться и захватить мысли Тиберия и быстро произнес: – Ты успел. Хорошо. К делу, – глянул на Ликина и приказал: – Помоги снять. – Ликин подошел к ложу, откинул покрывало и, поддерживая голову, помог снять с шеи императора золотую цепь с ключом. Август кивнул головой Тиберию: – Подойди. – Тиберий подошел и наклонился, высохшие руки императора накинули золотую цепь с ключом ему на шею. Август, как показалось Тиберию, с облегчением вздохнул, словно снял с себя груз, и, обращаясь к Ликину, сказал: – Отведи и покажи. – Ликин поклонился, показал рукой на задрапированный рядом с ложем простенок, за которым обнаружился еще один выход из покоев, и направился туда. Тиберий последовал за ним, и оба оказались в небольшой светлой смежной комнате. Там под окном и стоял заветный сундучок, обитый фигурными медными пластинами. – Вот замок, – показал Ликин, отодвинув чуть в сторону медную пластину. Тиберий нагнулся, вставил ключ, раздался щелчок, и Ликин приоткрыл выгнутую крышку сундучка. Тиберий с любопытством заглянул внутрь. Заветное место почти доверху занимали пергаментные свитки. Тиберий выпрямился, а Ликин закрыл сундучок и с силой надавил на крышку. Послышался легкий щелчок: сработал запор заветного места. Тиберий и Ликин вернулись к ложу императора. Август с усилием поднял и протянул руку в сторону Тиберия и сказал: – Ему – Тиберию Нерону Цезарю – я оставляю все. Будь же предан ему, Ликин, как был предан мне. Иди. – В глазах Ликина блеснула слеза, он поклонился обоим и покинул покои, аккуратно притворив за собой дверь.

– Присядь, – Август взглядом показал на стоящую поодаль лавку. Тиберий сел и приготовился слушать. Император тяжело вздохнул: – Теперь ты имеешь доступ к Заветному месту. Долго говорить не могу, ослаб. Скажу лишь, что не все мне удалось довести до конца и теперь это переходит в твои руки. Сохрани Ликина, он много знает и будет предан тебе и полезен. – Август перевел дух: – Теперь ты, Тиберий Цезарь, отец римлян. Вергилий говорил: «Могуществу их не кладу ни предела, ни срока». Да будет так! И я хочу, чтобы ты понял главное: невозможно нести мощь и величие Рима лишь на мечах и броне наших легионов. Невозможно. И еще хочу, чтобы ты всегда помнил, – и процитировал Еврипида: «Коль преступить Закон, то ради царства, а в остальном его ты должен чтить». Август закрыл глаза, на его лбу выступили бисеринки пота, дыхание стало шумным и прерывистым. С возгласом: – Лекаря, лекаря, – Тиберий выбежал из покоев.

В два часа пополудни император Октавиан Август скончался.

Сопровождая тело покойного императора в Рим, и разбираясь в своих новых ощущениях, Тиберий вдруг понял, что смерть Августа унесла с собой и чувство застарелой обиды. Долгие годы она тлела в душе Тиберия. И тлела, увы, небезосновательно. Август в давние времена развел мать Тиберия – Ливию – с ее законным мужем и женился на ней. Ливия к тому времени уже имела сына: его – Тиберия – и была беременна вторым ребенком. Фактически Август лишил Тиберия семьи. Затем, когда стали подрастать собственные сыновья Августа, так он называл усыновленных им племянников, он выдавил Тиберия в «добровольную» ссылку на долгие семь лет на остров Родос. И только когда смерть прибрала обоих сыновей императора Августа, Тиберию было разрешено вернуться в Рим. И даже фраза в завещании императора: «Так как жестокая судьба лишила меня моих сыновей Гая и Луция, пусть моим наследником ….. будет Тиберий Цезарь…» – оставляла в душе горький осадок. Но смерть сильнее обид. Да, сильнее.

Тиберий ехал верхом и размышлял. «Он – Август – был творцом великих дел. Его легионы по землям двух континентов – Евразии и Африки – дошли до Геркулесовых Столбов. Они воплотили мечту императора Августа сделать Средиземное море внутренним морем Империи. Он сделал это. И назвал это море – Mare Nostrum – Наше Море.

Он хотел добиться мира и спокойствия на Востоке. И он добился этого. Он умиротворил Армению, а с Парфией – этим вековым врагом Рима – и вовсе сотворил чудо. Парфяне при смене династий избирали царей по его – Августа – указке. Великие дела великого правителя. Но и великие не всегда достигают цели. Нет, – сам себя поправил Тиберий, – великие не всегда успевают достичь цели. Не успевают потому, что и их жизнь всегда ограничена рамками обстоятельств. Разные могут быть обстоятельства: болезнь, кинжал убийцы, чаша с ядом, споткнувшийся конь или неумолимое время.

Тиберий оглянулся и нашел взглядом Ликина. Он следовал рядом с одной из повозок процессии, рядом с заветным сундучком. Дела следуют за телом. Тело будет предано огню на Марсовом Поле и закончит земной путь. Дела же его и имя его будут жить в веках»

Самолет начал снижение. Петр закрыл Красную папку и мысленно, словно передразнивая доктора «SS», повторил: «В веках, в веках! Эх, отец, отец!»

Самолет приземлился. Здравствуй, Москва!

Глава X. Первый визит. Московская встреча.

Субботняя погода не радовала. С утра лил дождь, и казалось конца этому не будет. Петр стоял у подъезда гостиницы «Космос», посматривая то на плаксивое низкое небо, то на свои часы.

Николай появился из-за угла огромного здания ровно в четыре часа, как они и договаривались. Подошел, поздоровался, стряхнул и сложил зонт и деловито поинтересовался: – Я первый?

– Да, первый. А вон тот щеголеватый парень, скорее всего, из твоей команды. Идет уж больно целенаправленно.

Николай обернулся, увидел, как от остановившейся белой «Волги» к ним движется молодой человек, и подтвердил: – Да, это Буржуй собственной персоной. О! Его лысина явно прогрессирует. – Николай чуть повернул голову: – А! Это тоже наш! Его величество Баш. Вон, видишь, бежит, газеткой прикрывается, промок, как цуцик. Смотри, Петр, даже с такого расстояния виден шестьдесят четвертый размер его головы, это, скажу, очень большой размер. Башка что надо! Ба! С бодуна, сукин кот!

– Как это ты определил? – с сомнением спросил Петр.

– По ряхе, по инфракрасному излучению.

Буржуй и Баш подошли одновременно. После шумных объятий и рукопожатий Николай подвел друзей к скромно стоящему чуть в стороне Петру и представил его: – Знакомьтесь, Петр – наш русский лондонский друг из Австралии. Прошу. – После сдержанных представлений и рукопожатий Николай объявил: – Предлагаю продолжить знакомство наверху. Бойца ждать не стоит: он слегка задержится. Швейцара я предупрежу. Петр, веди.

На лифте поднялись на двадцать пятый этаж. У входа в ресторан «Планета-Космос» их поджидал метрдотель и сразу отвел к заказанному столу недалеко от барной стойки. Официант раздал меню и карты вин.

– Ого! Други мои! Водка «Смирновская», водка «Рябиновая», водка анисовая… э… «Оузо русали», – с детской непосредственностью провозгласил большеголовый гость. – Гм! Три доллара за флакон. Так, так! Это же сколько будет в рублях? Курс сейчас, дай бог памяти, шестьдесят семь копеек за доллар. Итого грубо два рубля бутылка. Как «Солнцедар». Пожалуй, надо будет прихватить, – достал из кармана брюк несколько смятых червонцев и посмотрел на официанта.

При упоминании названия «Солнцедар» всех, кроме непосвященного Петра, скривило и даже передернуло. Только Черту известно: сколько человечьих глаз эта продукция виноделия превратила в вурдалачьи, сколько мозгов отбросила на предыдущую ступень эволюции, сколько желудков изъязвила, сколько печенок разложила, сколько приборов опустила на вечные времена.

Официант, которого тоже передернуло от этого названия, снисходительно-полупрезрительно, как это могут только официанты, профессора, шулера, зажравшиеся партийцы и валютные проститутки, через губу процедил: – Рубли не берем. На вынос не даем. – Головастый окинул всех взглядом, состроил на лице мерзкую гримасу и с надрывом прохрипел: – Найн сало! –Друзья рассмеялись, а Петр и официант недоуменно переглянулись.

Большеголовый обратился к официанту: – Друг мой, мы вас позже позовем, а пока нам надо определиться. – Официант ушел. Гость убрал в карман червонцы, притворно вздохнул и подвел итог: – Итак, вкушать здесь мы можем лишь от щедрот нашего нового друга. Либо придется менять точку, несмотря на нелетную погоду и мокрые штаны. Либо, – Баш смешно округлил глаза и перешел на шепот, – поменять у Петра рубли на доллары и тем самым совершить преступное деяние с наказанием вплоть до расстрела. Бр-р-р. Рубли они, видите ли, не берут! Печально. – Петр, наконец-то, смог сказать: – Да не волнуйтесь вы так! Это моя проблема, ведь я пригласил! – Но раз так, раз ты так щедр, – быстро вклинился Баш, – то хотелось бы знать….э… – Петр вывел его из затруднительного положения, усмехнулся и сказал: – Щедрость моя не знает границ в пределах трехсот долларов. – Все рассмеялись и заинтересованно уткнулись в меню. Баш сделал вывод: – На триста долларов можно охренительно погужевать. Да, Буржуй? – Буржуй неопределенно хмыкнул, а Петр задал вопрос: – Почему вы используете клички? Мне как-то неудобно обращаться – Баш, Башка. – Тот немедленно отреагировал: – А ты не бери в башку. Гы-гы-гы! Башка и Башка, или Баш. Что тут такого? У нас повелось так с первых классов школы. Все клички имеют происхождение и подоплеку. Почему я Башка – итак ясно. Нет, не потому что голова большая. Я умный. Ну– ка, други мои, подтвердите. Вот, видишь, гы-гы-гы. Про остальных сейчас расскажу. Буржуй, к примеру, имел феноменальные способности в игре «в стенку». Это когда на кон недалеко от стены в столбик ставятся несколько монет. Игроки по очереди бросают каждый свою пятикопеечную монету– биток – в стену, стараясь, чтобы биток, отскочив от стены, упал как можно ближе к кону. Тот, чья монета оказалась ближайшей, забирает полкона. А если биток попадает в кон – это удача. Игрок забирает весь кон. Понял? Так вот. Буржуй почти всегда выигрывал и, значит, был при деньгах. Потому и Буржуй. Я потом про него еще кое– что расскажу. Ха! Все тайное станет явным.

Чека стал Чекой, он же Чекушник, он же Чекуля, в классе седьмом-восьмом, когда заявил, что будет работать в КГБ. Начитался или насмотрелся чего-то. А до этого Чека был Бесом. От фамилии Бессонов.

Боец занимался большим теннисом, но всегда хотел заниматься еще и боксом. И занялся. Тут все просто. Ну, ладно. Успеем еще познакомиться поближе. А сейчас надо бы сделать заказ. Не пьём – время теряем, гы-гы, да и Буржую скучно без ананасов и рябчиков. Гы-гы-гы! – Буржуй, повернувшись к Петру: – Сегодня, я думаю, мы наслушаемся всякого. Зуб даю, что Баш сегодня и «аналогичный случай» вспомнит. Башку с бодуна лихо заносит. Он становится безбашенным, занозистым, бывает и несдержан, и многословен, и язвителен, и велеречив, и говнист. Но обижаться на него не стоит. – А что за «аналогичный случай»? – спросил Петр. – Все ухмыльнулись, а Баш быстро сказал: – Да, ерунда, не обращай внимания. – Петр пожал плечами, кивнул головой и поднял руку. Официант подошел и принял заказ. Уже вслед ему Баш бросил: – Друг мой, товарищ, охлажденную водочку и холодные закуски прошу без промедления. – Непременно, – обернувшись, ответил тот. И опять на его лице мимолетно проскочило какое-то непонятное выражение. Баш заметил это и, ёрничая, протянул: – Не любит, о-ох не лю-у-бит! Придется принять меры. Я сейчас. – Баш встал и быстро направился к выходу, поправляя на ходу мятые подсыхающие брюки. – Куда это он? – спросил Петр. Чека покачал головой: – Аферу задумал какую-то, не иначе. Он у нас бо-ольшой выдумщик. – Минут через десять тот возвратился и только уселся, как появился официант и стал расставлять на столе тарелочки с селедочкой, грибочками, маслинками, нарезками, маринадами и салатами. Все молча наблюдали за действом, но как только официант стал наполнять рюмки, Баш быстро заявил: – В дальнейшем функцию разлива беру на себя. – Официант кивнул головой, пожелал приятного аппетита и удалился. Баш поднял рюмку: – Ну, за знакомство и со свиданьицем. –Чокнулись. Выпили. Закусили. Петр поинтересовался: – Ты упоминал о каком-то сале, может заказать? – Все замерли, над столом зависла мертвая тишина, Баш поперхнулся, выдавил из себя «не надо… гы-гы… заказывать…гы-гы» и все грохнули смехом. Когда отсмеялись, Баш смахнул слезу и рассказал: – Когда-то нам довелось услышать в компании рассказ – не рассказ, анекдот – не анекдот, в общем, я попытаюсь эту хреновину воспроизвести. – А может не надо? – спросил Буржуй. – Надо, – парировал Башка, – а то как он – герр Питер – поймет? Итак, война. Немцы захватывают украинское село и сгоняют всех жителей на сход к хате бывшего сельсовета. На ступеньках стоят два немецких офицера. Один из них достает планшет с листком бумаги и начинает с акцентом громко читать: – Доблестный германский вермахт прогналь больше-е-е-викофф и еврейский комиссарр и даль фам новьий порьядок. Теперь тот, кто поймайт, или… или не поймайт парртизанен……, – поворачивается ко второму офицеру и тихо говорит: – Ганс, по-моему, эти мудаки в штабе опять все перепутали. – Смотрит в бумажку и продолжает: – …Тот получайт, я-я, тот получайт са.., са.., са.. – Из толпы кто-то выкрикивает: – Сало? – Башка строит на лице мерзкую гримасу и, заканчивая, рычит: – Найн сало! Салупа! Гы-гы, нет, нет, заказывать не будем. Гы-гы-гы. Да. Дурость, конечно, но запомнилась. А «найн сало» стало выражением отрицания, присказкой и символом желанного, но недоступного или невозможного. Вот так. Понял, дружище? – И стал наполнять рюмки. В это время Буржуй воскликнул: – Ну, наконец-то. Явление Бойца народу. Вечеря в полном составе все же состоится. – К столу с улыбкой на лице легкой, пружинистой походкой приближался выше среднего роста спортивного телосложения молодой мужчина. Короткие рукава летней рубашки подчеркивали хорошо накачанные бицепсы. Весьма приятный вид молодого человека слегка смазывался заметным тиком левого века. Все встали, старые друзья обнялись, обменялись рукопожатиями и подвели вновь прибывшего к Петру. Тот пожал руку новому знакомому, и все уселись за стол. – Итак, други мои, – заявил Баш, – поскольку теперь все в сборе, я повторю свой тост – за знакомство и со свиданьицем. – Выпили. Баш, разжевывая грибочек, продолжил: – Я сейчас немножко расскажу о нас, а потом уж полюбопытствуем о тебе, Петр. Все мы дружим с первого класса и жили в то время в одном дворе. Правда, дружба Буржуя и Бойца носила несколько странный характер. Они частенько дрались межу собой, и повод для этого у них находился мгновенно. Потом так же мгновенно мирились. Так вот. Как-то сцепились они из-за чего-то в очередной раз, и когда борьба перешла в партер, Буржуй по запарке укусил Бойца за ухо. Пролилась кровь. Боец в долгу не остался и так врезал Буржую, что на лбу у него образовалась ссадина и царапина. Бой был прекращен с объявлением ничьей. Родители Бойца, узрев его окровавленное ухо, естественно, поинтересовались происхождением травмы. Боец, а он и тогда уже был немногословен, хмуро пробормотал: – Буржуй укусил, собака. – Надо заметить, в том году наблюдалась вспышка заболеваний бешенством. Родители всполошились и потащили Бойца в больницу. Врач тоже не пожелал разбираться в доводах Бойца, что его укусил за ухо собака Буржуй, но Буржуй – не собака, и влепил ему противостолбнячный укол.

Буржую тоже досталось. Прослышав от родителей Бойца о противостолбнячном уколе, мама устроила Буржую допрос: – Это был укус? – Она имела в виду царапину на лбу Буржуя. Буржуй этого не понял. Он понял, что ему предъявлено обвинение в укушении друга, отпираться не стал и признался: – Да. Укус. – Мама тут же схватила его за руку и, не слушая его, потащила в больницу, где Буржую тоже всадили укол. Так и ходили они вместе на уколы больше месяца. От этого их дружба окрепла и драться между собой они перестали. Я правильно изложил? Правильно, а раз так – сам собой напрашивается внеочередной тост за дружбу. За дружбу! – Выпили. Буржуй, закусывая маслинкой, заметил: – Ты, Башка похмельная, узурпировал и право тостирования, и право розлива. Ты больше проливаешь, чем наливаешь. Всегда у нас на розливе был Боец. У него рука верна и тверда. – Вот, – немедленно отреагировал Баш, – Буржуй он и есть Буржуй. Пролива-а-а-ю я, видите ли! – Буржуй прав, – веско заявил Боец, – согласно Уложению, виночерпием всегда был я. Обычай деспот меж людей. Стало быть, не будем нарушать традиции. – Петр живо поинтересовался: – Какое Уложение? – Уложение твоего тезки, – быстро ответил Боец, – Петра Великого – «О всепьянейшем Соборе», – и начал наполнять рюмки. –А-а, – вспомнил Петр, – регламент царских питейных развлечений? – Ну, да, стало быть, – простодушно подтвердил Боец, – его мы и взяли за основу. Все должно идти по порядку. Сначала стадия официальная, если повод для встречи официальный, затем шутейная: анекдоты, шуточки, приколы, прибауточки, затем «мировой политик», без этого не можем, далее феминистская стадия и завершает все маразматическая. Иногда последние две сливаются в одну и тогда все говорят одновременно и не поймешь о чем, но, как правило, на похабном замесе. – Боец передохнул: – А теперь позвольте традиционный тост – за любовь! – Чокнулись, выпили. Закусили. Глаза у всех заблестели. Чека проглотил кусочек ветчинки и сказал: – Пришло время познакомиться поближе. Я кратко представлю всех. Петр – австралиец, студент – историк Лондонского университета. Специализация – раннеимперский Рим и новейшая история России. До этого закончил технический колледж. Между прочим, по той же специальности, что и я – технология производства цветных металлов.

Особых примет нет.

Так, пойдем по кругу. Буржуй, он же просто Бур. Баш как-то метко определил, – цитирую раннего Баша: «получил диплом Буржуй, и послал он всех на…….Буржуин все просчитал, все обдумал и познал: лучше фаллос в руке, чем вагина вдалеке». В общем, сотворил Буржуй финт и, презрев интересы промышленности, технично отбоярился от распределения и, значит, от работы в пропахших мазутом, соляркой и краской цехах ЗИЛа, и подался в сферу обслуживания. Теперь в автосервисе командует. Увлечения? Есть увлечения. Увлекается Буржуин, как и предписано Марксом, накоплением первоначального капитала. Но и возвышенное, и духовное ему не чуждо. Бур давно и живо интересуется эпохой становления христианства. А это, как я понимаю, и есть Римская раннеимперская эпоха. Общая тема с тобой, Петр. Прошу обратить внимание: технаря Буржуя тянет к гуманитарным проблемам.

Особые приметы. Тотальная лобно-теменная лысина, характерный «деголлевский нос» из-за чего, к слову сказать, девчонки в старших классах называли его не иначе как Сашуля Дегулля – лауреат Шнобелевской премии.

Бур же отвечал им в том духе, что деголлевский, то есть укрупненный нос, есть неоспоримое доказательство пропорционально укрупненного мужского органа. Девчонки хихикали, а некоторые решались на проверку.

Так. Далее. Баш. Он же Башка, он же Калган, он же Голова и Головка. Кандидат, по выражению Бура, е… . биологических наук, дипломированный и остепененный биолух. Автор известного постулата: «от перемены мест съедаемого стул не меняется». Он же сделал попытку сформулировать и второй постулат: «от перемены мест выпиваемого …. Но вышла незадача. Ввиду затянувшихся авторских экспериментальных исследований. Увлеченность экспериментами дала нежелательный побочный эффект – Баш стал толстеть и, следовательно, вынужден был заняться еще и проблемой ожирения. И проявил себя как диагност и методист. Его предельно простую и доступную методику использует во время душевых, ванных или банных процедур, не побоюсь сказать, все взрослое мужское население страны. А звучит это так. Стоя голым посмотрите вниз, и если вы не видите ВСЕГО себя, значит, первую стадию ожирения вы уже миновали, и пора бить тревогу. – В монолог Чеки вдруг вклинился Баш, помахал у себя перед носом поднятым назидательно вверх указательным пальцем и заявил: – Чека, не надо вносить ретушь. Фраза должна звучать так: «…если ты посмотрел вниз и не увидел своего конца, значит ты в начальной стадии ожирения». Так понятнее. – Хорошо, хорошо, – согласился Чека, – так о чем я? Ах, да! Видимо, лишний вес привел еще к одному нежелательному побочному эффекту, потому что все мы помним высказывание временно растолстевшего Баша: «Ожирение есть причина безвременной кончины. Безвременная кончина в сексе также печальна как в смерти». И еще помнится его депрессивный афоризм: «Что есть любовь? – Возня!».

Тогда Баш быстро сбросил лишний вес.

– Ну, далее, – продолжил Чека, – это, как говорится, шуточки. А вообще, Баш интересный человек. Защитил кандидатскую диссертацию в области биологии и тут же поступил на вечернее отделение технического вуза. Не могу, говорит, тянет к гидро – но особенно – к пирометаллургическим процессам, к ионообменной и огненной романтике. Здесь мы наблюдаем обратный эффект: возвышенную гуманитарную Башку тянет к технической прозе. При этом он у нас, между прочим, еще и философ с детства, а с юношества поэт и историк. Правда, историк он специфический. Его интересует история иудейского народа. Он ищет ответ на вопрос: является ли расселение и рассеивание евреев по странам мира благом для развития человеческой цивилизации, благом для народов, или это их бич? С институтской скамьи мучает Башку этот, прямо скажем, щекотливый вопрос. И тут должен отметить: поскольку расселение евреев приобрело массовый характер, если я не ошибаюсь, именно во времена имперского Рима, то у Баша и с Буром, и с Петром обнаруживается точка общего интереса.

По психотипу – сангвиник и максималист. Это его выражение: «Целоваться – так взасос, пить – так взахлеб, любить – так вусмерть»

– Момент, Чека, момент, – прервал его Петр. – И, обращаясь к Башу, спросил: – И каковы достижения в изучении этого скользковатого, я с этим полностью согласен, вопроса касательно расселения еврееев? – Тот задумался и тихо ответил: – Я в начале пути. И начать пришлось с изучения Библии. И это все, что я пока могу сказать.

– Так, – продолжил Чека, – особые приметы Баша. Есть. Одна. И всем видна. Идем далее. Боец, он же Бой. Боец всегда тяготел к спорту. С первого класса занимался большим теннисом, а с шестого еще и серьезно занялся боксом. Настолько серьезно, что по совету тренера по окончании школы Боец изъявил желание служить в армии. Большая редкость в наше время. Призвался, попал в спортроту, потом в ЦСКА. Стал мастером спорта и кандидатом в сборную СССР по боксу. Затем беда. На отборочных соревнованиях Боец получил сильнейший удар в голову, временно посадил зрение и обзавелся особой приметой – тиком. Врачи поставили крест на его карьере. Сейчас тренирует детей. Я правильно изложил? – спросил Чека. – Да, – коротко ответил Боец, – наполнил рюмки, вздохнул и сказал: – Ну, прямо по теме и, стало быть, последний тост из перечня обязательных и традиционных: за здоровьичко! – Выпили. Крякнули. Закусили. Чека продолжил: – Мне все задавали вопрос относительно твоего, Петр, приглашения. И это понятно, – и посмотрел на Петра. Петр вытер салфеткой губы: – Да, странное, конечно, я понимаю, с вашей точки зрения, приглашение. Но могу повторить лишь то, что говорил Чеке. Новейшая история России – это вы! Да, да, вы! Вы – разные, а история одна – общая. – Верно, – согласился Баш – мы – разные. Уж такие разные, други вы мои. И самый «разный» из нас, конечно же, Чекуля. Мы его, считай, два года не видели. С тех пор как он загремел в Армению. И, кстати, зачем тебя туда направили? Это в девятнадцатом веке считалось, что каждый русский офицер должен пройти Кавказ. А сейчас что?

– Честно скажу. Я не знаю зачем меня туда направили. И не вижу в этом никакого смысла. Если бы я был матёрым, опытным оперативным сотрудником, то это можно было бы считать усилением кадрового состава, передачей опыта и тому подобное. Но я не матерый оперативник, я щенок, брошенный на чужую псарню. Я много думал на сей счет и, в конце концов, пришел к мнению, что, вероятно, есть какой-то «верхний» смысл, ускользающий от меня – простого смертного. Это как вера в Господа. Она не требует доказательств и логического обоснования. Ты или веришь, или не веришь. Да и само слово «вера» пришло к нам, как я полагаю, от латинского vere – истина. А истина, как известно, не нуждается в доказательствах.

– Одним словом – ты служишь, Чека, потому что служишь. Так? – спросил Буржуй.

– Получается так. Это мой долг.

– Подожди, подожди, – вмешался Боец, – ты хочешь сказать, что тебя не готовили к работе в Армении?

– Нет, не готовили.

– Так может быть, Чекуха, ты глаз Москвы и ухо? – сладко-пакостным тоном поинтересовался Башка и загоготал –гы-гы-гы!

– Хорошее предположение. Но дело в том, что глаз должен видеть, а ухо слышать. А что можно увидеть, если ничего не знаешь, и что можно услышать, если ничего не понимаешь. Нет опыта, нет знания истории, древнейшей, между прочим. Нет знания традиций и национальной психологии, весьма, замечу, своеобразных, и, главное, нет языка как инструмента познания. К тому же Армения – мононациональная республика. Русский язык там в той или иной степени знают почти все, но говорят, разумеется, на родном. А что означает незнание языка? Это означает, что при тебе можно сладким тоном говорить, что ты придурок, а ты этого не поймешь и будешь в ответ глупо и благодарно улыбаться. Так что – какой там глаз, какое там ухо?

– Так, может, Закавказье – это наказание тебе? – подал голос Буржуй.

– Наказание? За что можно наказывать младенца, которого только-только освободили от пеленок. Нагрешить я еще не успел. Так что и эта версия отпадает.

– Я, я понял! – Баш округлил глаза и придал лицу тупо – торжественное выражение, – ты несешь высокое знамя интернационализма!

– Да? Древка в руках я что-то не ощущаю.

– Гы-гы! Значит, ощущаешь, аллегорически, так сказать, фаллический символ.

– В том смысле, что меня послали на…?

– Ну, да. Да ты не комплексуй, – и, с кавказским акцентом обращаясь к Бойцу, – а щто, рука Бойца налывать устала, панэмаешь ли?

Боец безропотно наполнил рюмки. Баш поднял свою и продолжил в том же духе, подражая персонажу известного фильма: – Чекуля назвал сэбя щенком. Нам это слово нэ подходыт. Ми назовем его птэнцом. Далэко улэтэл наш птэнэц, далэко. Так, выпьем за то, щтобы как далэко нэ лэтал, он ныкогда нэ атрывался от нашего коллектива. – Бой тут же изобразил плаксивое лицо и прорыдал: – Жалко птичку. – Посмеялись, выпили, закусили. Баш серьезно обратился к Чеке: – Извини, друг мой, продолжай.

– Ну, ладно, продолжаю. В общем, прилетел я, как сейчас помню, первого февраля в Ереван и сразу подался в «кадры» Комитета. Кадровик – кстати, тоже бедолага, переведенный из Карелии, – после моего доклада о прибытии задал мне совершенно идиотский вопрос: где бы вы, товарищ лейтенант, хотели служить? Я ему в том же духе ответил – в Москве. В ответ он криво усмехнулся и сказал: – Планы в отношении вас несколько иные. Есть намерение направить вас в чудесный и второй по величине в Армении город Ленинакан. Как вы на это смотрите? – Я ответил: – Раз уж вы меня спрашиваете, – отвечу: отрицательно. Я хотел бы проходить службу в Ереване. – И подумал: «Неужели он ждал, что я отвечу: спасибо, я рад служить в Ленинакане, а если бы мне предложили районный Спитак, то был бы в восторге, а если бы сельский Ахурян в погранзоне, то был бы и вовсе счастлив?». И еще подумал: «Раз уж он строит разговор в такой форме, то почему бы мне не поупираться?» Но упираться мне долго не пришлось. Кадровик повел меня в кабинет генерала – зампредседателя по кадрам. Там разговор повторился. Эти двое проследовали в кабинет председателя, меня же оставили в приемной, но не прошло и минуты, как туда же вызвали и меня. Я зашел, представился, как положено, председатель вышел из-за стола и направился ко мне. Я же деревянным шагом направился ему навстречу. Где-то в середине кабинета размером с полфутбольного поля мы встретились. Мне было пожаловано высочайшее рукопожатие, отеческая улыбка и добрые слова, прозвучавшие в двух фразах: – Я доволен, товарищ Бессонов, что вы изъявили желание служить в городе Ленинакане. Приказ о вашем назначении я подписал, отправляйтесь к месту службы.