Текст книги "Трудное бабье счастье"

– А кто это всё сделал? – перевела очкастая.

– Ну как это «кто»? Я же сама и сделала. А кто ж ещё?

Господин, не дожидаясь, когда очкастая переведёт, взял в руку одну из поделок.

– Что… это? – задал самостоятельно вопрос. На вроде бы русском.

– Это из сказки «По щучьему веленью», – заспешила с объяснением Надежда Николаевна. – Иванушка. Это дурачок такой наш. Русский. Иначе говоря, простофиля. Пустой человечек. А от жизни хочет много. Вот он, видишь, на печке-то и сидит. А печка-то по воздуху, вишь, как летит. Как самолёт. Хотя и без крылышек. Ему и любо!

Очкастая перевела. В сознании Надежды Николаевны запечатлелось только одно несколько раз повторившееся слово: «Феритейл! Феритейл!» А что за «феритейл», Надежде Николаевне невдомёк.

Господин внимательно, не перебивая и не отпуская из рук поделки, слушал, о чём ему говорила очкастая. Только когда она, кажется, объяснила всё, что хотела, он вернул поделку на прилавок и тут же взял в руки другую. Очкастая, не дожидаясь вопроса, о чём-то опять залопотала, и вновь господин её внимательно выслушал. Только когда закончила, он обратился напрямую к Надежде Николаевне, а очкастая незамедлительно перевела:

– Насколько мы понимаем, вы всё это продаёте?

Надежде Николаевне оставалось только утвердительно покивать головой.

– И если мы купим у вас всё, сколько вы за это хотите?

– Всё?.. – Надежда Николаевна не поверила своим ушам.

– Да! Всё-ё-ё! – на этот раз ответил сам господин, широко улыбаясь, и в подтверждение, что он не обманывает, широко развёл в стороны обе свои руки. Получилось как два крыла. Сейчас вот взмахнёт ими и улетит далеко, за Волгу. Улетит – не поймаешь.

О, как забилось сердце Надежды Николаевны!

– Ой, я даже не знаю…

– А вы подумайте. Не спешите, – кажется, впервые доброжелательно улыбнулась очкастая. – У нас ещё много времени, мы не спешим.

«Что же… Что же мне в самом-то деле запросить-то? Господи помилуй! Ой, только бы не продешевить… Только бы не продешевить! – проносилось в сознании Надежды Николаевны. – Хотя, с другой стороны, можно так загнуть, такое брякнуть, что они дальше и слушать не станут. Задницей повернутся и уйдут. А запрошу-ка я у них… тыщу! Поделок вон сколько. Три десятка. И все как одна разные. И все почти как живые. Тыщу-то они, поди, если все скопом, вполне стоят… Я стоко времени, труда в них поло́жила. Пусть будет тыща… А покажется много, так уж и быть, я ведь и подешевле не против…»

Когда Надежда Николаевна назвала цену, а очкастая её перевела, у господина, так во всяком случае показалось Надежде Николаевне, несколько удивлённо поползли вверх брови.

«Ох, видать, много запросила… Сейчас возьмут и уйдут», – ухнуло сердце Надежды Николаевны. Она уже собралась было пойти на попятный, когда господин что-то проговорил, а очкастая перевела:

– Вы слишком дёшево себя цените. Вы ещё не знаете цену своего товара. Месье Бошваль готов купить у вас за три тысячи, – она опять ободрительно улыбнулась. Смысл этой улыбки, как это прочиталось самой Надеждой Николаевной, был примерно такой: «Жар-птица прилетела в твои руки. Хватай её за хвост, не зевай!»

– Я согласная!

Тут же весь её товар перекочевал в большую яркую сумку, что находилась в руках пожилой, до сих пор не произнёсшей ни слова, а только внимательно слушающей дамы. Пока наблюдала за перемещением своих поделок, Надежда Николаевна испытала смешанные чувства: возвышающую её гордость (всё-таки труды оказались не напрасны, кому-то сильно приглянулись, кто-то их достойно оценил!) и сжимающую сердце горесть, как если бы она расставалась с кем-то ей очень близким безо всякой надежды увидеться вновь.

Между тем господин достал из-за пазухи бумажник, извлёк деньги, передал их очкастой, о чём-то снова попросил. Очкастая аккуратно пересчитала купюры и только после этого подала их Надежде Николаевне. В руках господина между тем появилась блестящая, как будто даже посеребрённая, пластиковая карточка, которую он протянул Надежде Николаевне.

– Это визитка месье Бошваля, – объяснила очкастая. – Вы всегда, если захотите, сможете его по ней отыскать.

Пока Надежда Николаевна держала деньги в одной дрожащей от волнения руке, а переливающуюся серебром карточку в другой, господин ещё что-то произнёс. Очкастая не преминула открыть свою сумочку, достала из неё записную книжку, авторучку и протянула то и другое Надежде Николаевне.

– Напишите, кто вы. И ваш адрес. Как вас отыскать. Постарайтесь не ошибиться. Это о-очень важно.

Перед тем как уйти, господин почтительно взял руку Надежды Николаевны и, как это делают кавалеры в кино, поцеловал. У Надежды Николаевны ноги подкосились. Попрощалась с ней и показавшая в улыбке ослепительной белизны зубы дама. Правда, руку Надежды Николаевны целовать не стала, просто подержала пару мгновений в своей.

– Всего вам доброго! – сказала на прощанье очкастая. – Успехов вам!

– На здоровьичко, – только и смогла выдавить из себя ошарашенная всем случившимся Надежда Николаевна.

С базара летела как будто на крыльях! Первым делом в находящийся как раз по дороге к дому продмаг. Разговеться от души! И не вчерашним Толяниным студнем и копчёным сомом, от которого желудку до сих пор как-то не по себе, а взять салями палку, сливочного масла, фарш мясной, три сорта конфет, не говоря уже о всякого рода мелочи: хлеб, крупы, маргарин и тому подобное. Знакомая продавщица даже с улыбкой поинтересовалась:

– Что это вы, тётя Надя? Уж не в лотерею ли какую случаем выиграли?

– В лотерею не в лотерею, Томочка, но что выиграла – это точно.

Глава 4
Ставки сделаны

1

Где-то уже в начале девятого явился запаренный сынок.

– Ну ты, мамк… Чесслово… Дай пять… Ты как мать-героиня. Короче, обмыть это как-то… Чтоб не в последний раз.

– Обмоем, обмоем. Только не прямо сейчас. Ты мне пока вот что… – Подала сыну пластиковую карточку. – Глянь, что там.

Николаю стоило только бросить взгляд – сморщился, как от зубной боли.

– Не, мамк. Тут же всё не по-нашенски. Мне это не по зубам.

– А по-каковски?

– Да хрен его разберёт! Похоже, что по-английски.

Сама Надежда Николаевна, как и сынок, иностранному в свои школьные годы почти не обучалась. Из-за отсутствия как должно обученных преподавателей.

– Ладно. Оставь. Посиди минутку.

Двумя этажами выше жил с семьёй инженер с нефтеперекачки «Палкино». Они поселились здесь относительно недавно, поскольку сама станция открылась вот-вот, и не очень спешили налаживать контакты с соседями, хотя из разговоров Надежда Николаевна уже знала, что девочка у них умница, каких поискать, и круглая отличница.

Поднялась по лестнице, позвонилась. Дверь открыла инженерша.

– Здрасьте. А ваша Юлечка какой иностранный в школе учит?

– Иностранный? – естественно, озадачилась таким вопросом инженерша. – Английский.

– А можно её на минуточку?

– Пожалуйста… Юля!.. Подойди сюда. К тебе пришли… Проходите… А что у вас за проблемы?

Надежда Николаевна показала карточку.

– Я была сегодня на базаре, и кто-то купил у меня, а взамен вот это оставил. Мне сказали, что я теперь всегда его смогу вот по этому отыскать.

Подошла Юлечка. Худенькая, бледненькая, очкастенькая – словом, такая, какой и положено по всем нормативам выглядеть круглой отличнице.

– Сможешь прочесть, что там написано? – карточка перекочевала в руки Юлечки.

Несколько заинтригованная, инженерша между тем продолжала оставаться в прихожей.

– Мне словарь нужен, – чуточку сконфуженная, вскоре призналась Юлечка, как только молча пробежала глазами по карточке. – Там непонятные слова попадаются.

– Вы, кажется, из двенадцатой квартиры? – уточнила инженерша у Надежды Николаевны. – Пока идите к себе. Как только Юля справится, мы вам сами занесём.

– Ну и чего? – поинтересовался Николай при виде возвращающейся матери. – Прочитали?

– Не всё так быстро. Подождать надо.

– Тогда обмываем?

– Что у тебя за манера стала такая?.. – у Надежды Николаевны сразу испортилось настроение. – Чуть что – сразу «обмываем». Наобмываешься, что на себя скоро перестанешь походить!

– С чего это вдруг?

– Да не «вдруг»! Чего-то тебе надо с собой тоже делать, Коля. И на работе, и по дому. Чтоб люди тебя уважали. А сейчас, кого ни послушаешь, хоть бы кто словечко про тебя хорошее! Знаешь, что тебя в народе Циркачом прозвали?

– Да ты чего, мамк?.. Чего ты, короче?

– Думаешь, мне всё выслушивать это за тебя не обидно? Другие вон, посмотришь, вроде тебя, как-то о будущем задумываются, в люди тянутся, ещё обучаются чему-то, а ты так и собираешься всю жизнь, как Иванушка-дурачок, где чего подбросят? Ты ж раньше, помню, совсем не глупым был! И в школе, помню, тебя хвалили. Ума не приложу, какая у тебя напасть? Какой отравой тебя опоили? Что сотворилось-то с тобой?!

Да, словно сил каких-то, решимости в одночасье поприбавилось у Надежды Николаевны. Как будто почувствовала себя уверенней. Вот и пошла в наступленье на сына, чего не решалась делать раньше.

– Короче… Чего тебе от меня надо? – Николай, видно, и сам рассердился. – Чего ты мне всё морали-то свои читаешь? Чего я, маленький, по-твоему, что ли? Живу как хочу! По-твоему, как ты думаешь, всё одно жить не буду. А Циркач, между прочим, совсем не так уж и плохо! Вон, посмотришь, как «солнце» крутят… Или со зверями.

– Тебе не со зверями жить, а с людьми! Вот и живи по-людски.

– Да ну тебя! Ты тоже… Чуть подвезло, уже и нос кверху. А кто, вспомни, тебе печку наладил? И, между прочим, ничего за это с тебя не взял. А кто другой – мог бы. Короче… Дай хоть стольник до получки. Я тебе, так уж и быть, – кровь из носу – отдам.

Денег сыну Надежда Николаевна всё-таки одолжила, хотя и знала наверняка, на что они пойдут. Но не в поощрение его недостойного, в её понимании, поведения, а за оказанную им действительно бесценную подмогу.

Уже после того как сын покинул её квартиру, позвонили в дверь. У порога стояла Юлечка, с карточкой и вырванным из школьной тетради, аккуратно заполненным чёткими буквами листком.

– Огромное тебе спасибо! Всё разобрала?

– Ну, так… – честно призналась она. – Относительно.

Скромная девочка. Надежда Николаевна, едва проводила за дверь свою переводчицу, надела очки, подошла поближе к зажжённой люстре.

«Профессор доктор Патрик Бошеваль

Глобальный союз по культурному разнообразию ЮНЕСКО

Отделение искусств и культурное предпринимательство

1, улица Миоллиса

75732 Париж СЕДЕКС 15

Франция».

Ещё цифры: телефон, какой-то «факс»… Электронный адрес («Что ещё за электронный адрес?»). Здесь Юлечка вообще оставила всё как есть – разбирайся, мол, сама.

Итак, судя по всему, её поделки поехали во Францию. Конечно, с географией у неё было на отлично, она прекрасно представляла себе, где эта Франция находится. Не было проблем и с Парижем. Но изнутри распирало желание ещё с кем-то поделиться. Не напрямую, а исподволь. Притворится неграмотной – так, смотришь, и о своём триумфе как будто невзначай поведает.

Решила позвонить старой школьной подруге Татьяне, иначе говоря, сестре Павла. Она уже много лет как жила в Ярославле.

– Тань, это я, Надёна. Узнала? Ещё не спишь?

– Да нет. А что?

– Франция это где?

– Чего-чего?

– Ну Франция, страна такая. Я помню, приблизительно где, а хотелось бы поточнее. У тебя там карты географической под руками нету?

– А тебе почто?

– Да я свои вещички сегодня туда продала. Вот мне и интересно – где это?

– Какие «вещички»?

– Ну помнишь, я ещё тебе говорила, я там разные… из глины… Никто не покупал, а сегодня вдруг подошёл один, с теплохода, – и всё зараз. Две тыщи мне за это отвалил!

На тысячу убавила, чтоб не так сильно завидовали.

– Иди ты!

– А он, оказывается, живёт во Франции.

– Слушай, Надюха, дак это же прямо просто здорово! Ужасно рада за тебя! Это значит, у нас тоже кто-то может купить.

– Ну, у нас я не знаю… У нас это трудно.

– Купят, купят! Только с умом к этому делу надо подойти. Хочешь, я с Витькой с нашим насчёт этого поговорю? Тем более он сейчас как раз где-то там у вас в Кошкино ошивается.

Витькой был Татьянин зять.

– А что? Ладно. Поговори.

– Ну а насчёт этой самой… Франции, ты говоришь? Я так припоминаю, она где-то там рядышком с Италией. Да они там все вместе. Почти вперемешку. Они же все крохотные, не то что мы. Разве их всех, этих карликов, упомнишь?

Татьяна была всегда одной из самых отстающих в школе. Добрые учителя еле-еле её на троечках вытягивали.

2

Через пару дней Надежду Николаевну навестил Витя. К этому моменту Надежда Николаевна уже была неплохо с ним знакома, и он, по правде говоря, всегда был ей не по душе. Гонору, мнения о себе – с гору Эльбрус, а толку пшик. Назвался предпринимателем – и заважничал. Всем подряд «тыкал». Брался то за одно, то за другое. Занимался какое-то время сборкой щитовых домиков. Потом грибы-ягоды оптом скупал. Подрядился даже кем-то вроде свахи: агентство организовал, через которое можно познакомиться. И нигде, ни в чём толку не добился и по-настоящему богатым не стал.

– Ну чего, тётка? Показывай, чем ты мир собралась удивлять.

Надежда Николаевна как раз обедала. «Тётка» мимо неё, конечно, не проскочило, скребнуло, но она уже привыкла, что Витя «тётками» называет почти всех женщин постарше, поэтому сильно на такое обращение не обиделась. Намеренно не спеша убрала с обеденного стола всё, что там было лишнего. Покрыла чистой скатертью. Только после этого разложила на нём всё, что у неё оставалось из непроданного, то есть первые, так и не нашедшие себе пока спроса поделки.

Витя оглядел дожидающийся признания товар. Большого энтузиазма в его глазах Надежда Николаевна не приметила.

– Ну что, тётка, тебе сказать?.. Я тебе скажу, такого добра…

– А Франция-то? – обиженная, тут же поспешила напомнить Надежда Николаевна. – По-твоему, они там ни в чём не разбираются?

– Франция… – поморщился Витя. – Не Франция, а какой-то там… чудик один. Сразу уж и Франция! Хотя ладно… Учитывая, что мы с тобой какие-никакие, но всё ж таки родственники… Так уж и быть, рискну.

Надежда Николаевна сразу воспрянула духом.

– И сколько ж ты за всё это хочешь? – поинтересовался Витя.

Надежда Николаевна, конечно же, не забыла, как промахнулась с ценой при разговоре с иностранцем, поэтому, ни капельки не задумываясь, заявила:

– Три.

– Три чего?

– Тыщи, конечно!

У Вити от такой наглости чуть глаза на лоб не полезли.

– Ну, тётка…

– Да я тому ж иностранцу…

– Ты мне, тётка, хватит про иностранца! У иностранцев денег – куры не клюют. Для них – что три тысячи, что три рубля. У них твёрдая валюта, а у нас что ни день, то инфляция. По закону первую партию вообще могла бы за спасибо…

– Ещё чего!

– Но раз уж мы с тобой родственники, так уж и быть, рублей… шестьсот за всё я тебе дам. Но ни на копейку больше!

Что оставалось делать Надежде Николаевне? Ещё немного, скорее для виду, подумала и согласилась. И вновь, как и в первый раз, пожалела свои труды, наблюдая за тем, как они исчезали в недрах Витиной сумки.

– Теперь так… Сиди, тётка, спокойно, не рыпайся. Чуть что – дам тебе знать. А не дам – считай, дело пахнет керосином. – И уже совсем было двинулся к двери.

– А деньги-то?.. – успела прокричать ему в спину Надежда Николаевна. – Шессот-то рублей!

– А вот если продадутся, будут тогда тебе деньги. А ты как думала?..

Проводив Витю, Надежда Николаевна решила, что ей самая пора приниматься за новую партию. Для этого в первую очередь надо было вновь отправиться за глиной в родные Сосновцы. «Не по-умному я это делаю: каждый раз по ведёрку. Приехать бы на чём большом, как следует загрузиться, чтоб уж потом надолго хватило». Однако машина туда не пройдёт, завязнет по дороге. Оставался только какой-то трактор с прицепом. Надежда Николаевна знала – трактор можно раздобыть в ПМК. Там же ещё работал один из старых приятелей её покойного мужа.

Пошла к нему. Тот спокойно, не перебивая, выслушал её просьбу.

– Что ж… Трактор, конечно, можно.

– С прицепом.

– Тележка там будет. Самосвалка. Дело-то не в этом… Это ж тебе куска в два с половиной станет.

– А чего так много?

– Где ж «много»? Это ещё по минимуму. Сама посуди: туда приедь, нагрузись, возвертайся обратно. Это ж работы на целый день! Да и горючка. Так что двух с полтиной ещё и маловато.

Надежда Николаевна подумала, подумала… Две с половиной тысячи… Это означает одно: отдаст за машину и сама опять останется фактически без ничего. Опять на «чернуху» переходить.

– Слушай, Макарыч… Может, так договоримся? Пока полторы, остальное – потом. Ты меня знаешь, за мной не пропадёт.

– Ладно. Так уж и быть, – махнул рукой. – Потом так потом. Но только в это воскресенье, раньше я никак не смогу.

К воскресенью заметно похолодало. Да и неудивительно: была уже середина ноября. С раннего утра даже выпал снег, однако вскоре под солнцем растаял.

«Хорошо, что я собралась на тракторе. Теперь каждый день можно ждать, что ударят морозы. Хорошо, если ещё и Волга при этом станет, а то, как бывало все последние годы, – настоящим льдом и не пахнет. Тогда уж точно до родной деревни, пока не настанет весна, не добраться».

До заветного места доехали без больших проблем. В пути, бултыхаясь на кочках, Надежда Николаевна думала: «Как бы там глины оказалось побольше… А не окажется – кричи караул, другой такой же волшебной, с такими удивительными способностями мне уже никогда и нигде не отыскать. Вот и закончится на этом всё моё предпринимательство, едва успев начаться…»

Нет, похоже, глины здесь было видимо-невидимо. Так решила, пока вгрызалась лопатой. Чем глубже, тем глина мягче, податливей, тем более настойчиво просится в руки. Пока грузились, пошёл мелкий дождь. Надежда Николаевна вся с головы до ног перемазалась.

– Может, хватит, Николаевна? – её напарник уже запарился, махая лопатой.

– Не, мало. Мне на всю зиму должно хватить.

– Ты будто комбинат целый собираешься запускать. Здесь на целую бригаду работы!

– А что ты думаешь? Может, и запущу.

– Неужто считаешь, твои безделушки ещё кому-то понадобятся?

– Раз юнеске понадобились, значит, не такие уж и безделушки.

– Юнеске это кто?

– Ну, это долго тебе объяснять.

– Чудачка ты, Николаевна, – сказал, убирая пот со лба, напарник. – И отчего это раньше в тебе такого не замечалось? Жила вроде как все. Куда тебя потянуло?

Надежда Николаевна и сама задавалась этим вопросом. И не раз. И пока не находила ответа.

– Я, видать, как эта глина, Макарыч.

– В каком смысле?

– Уснула. Много-много лет назад. Лежала себе и лежала и в ус не дула. А потом… вдруг взяла и проснулась. Как знать, может, из меня теперь тоже кто-то чего-то выдающееся вылепит.

– Как бы тебе это всё каким-нибудь боком не вышло.

– Не выйдет… А если и выйдет, значит, так тому и быть. Зато хоть поживу какое-то время в своё удовольствие.

Домой, в Кошкино, вернулись лишь в девятом часу вечера: уже гружённый трактор на обратной дороге прочно увяз. Хорошо, Макарыч предусмотрел такую вероятность: запасся топором. Пришлось срубать деревья, мастерить слеги, подкладывать под пробуксовывающие колёса. В конце концов и силы, и терпенье истощились, и он уже проклинал себя за то, что взялся за это дело.

– Да за такую работу не то что два с полтиной – пять кусков с тебя б надо было сорвать!

Хорошо, хоть тележка по прибытии на место сработала как положено: опрокинулась сама – но убирать ссыпавшуюся на землю глину под навес пришлось уже одной Надежде Николаевне.

К себе в квартиру на улице Газовиков она едва притащилась в начале двенадцатого ночи. Еле живая. Ещё на подходе к дому её встретил – подумать только! – Толян.

– Надюх! Ты где это пропадаешь?

– А твоё какое дело?

– Как этто… «какое дело»? Я этта… Переночевать пришёл. Звонюсь, звонюсь…

– Да пошёл ты! – беззлобно отозвалась Надежда Николаевна. – Не до переночеваний мне сегодня. Не видишь, так разуй глаза! Еле живая.

– А чё?

– Шёл бы ты… честное слово. Не приставай, а то людей позову.

Насчёт «людей позову» Надежда Николаевна, конечно, обмолвилась единственно ради красного словца, однако Толян понял её буквально.

– Почто же… людей-то? Я и сам, раз так, уберусь. Токо я чего хочу тебе сказать…

Надежда Николаевна уже не слушала, поднималась по лестнице.

Однако сюрпризы на сегодня не закончились.

Только умылась, разобрала постель – звонок в дверь. Решила, что это опять Толян, – ни на первый, ни на второй, более протяжный, звонок не откликнулась. Однако, когда зазвонили в третий раз, пришлось подойти к двери.

– Какого чёрта тебе ещё надо? – сердито, хотя и не очень громко, чтобы соседи не услышали, прошипела она. – Я же тебе русским языком сказала…

– Мамк, это я, – ответили сыночкиным голосом. – Открой. Чего ты?

Тут Надежда Николаевна сразу отворила.

– Твоя выгнала? – первым делом поинтересовалась, пропуская мимо себя сына.

Сказала первое, что пришло на ум, и почти не ошиблась. Почти.

– Ну да! – вяло возмутился Николай. – Как это она меня выгонит? Сам ушёл.

Никаких допросов Надежда Николаевна больше учинять не стала: видит, сыночек, как и она, еле стоит на ногах. Оставила Николая на кухне, разложила у себя в комнате кресло-кровать, постлала бельё. Когда всё сделала, позвала.

– Я чего, мамк?.. – прежде чем окончательно улечься, задал вопрос Николай. – Как насчёт того… короче… если я хоть с недельку у тебя поживу?

– Живи. Ты мне не мешаешь. Только учти, в холодильнике почти ни шиша. И кошелёк почти пустой.

– А ты ж… сколько-то там тыщ… Неужто всё уже потратила?

– Всё. Спи! – скомандовала Надежда Николаевна. – Завтра, если хочешь, поговорим.

«Про тыщи вспомнил, – подумала, раздеваясь уже в темноте. – Вот в том-то всё и дело. Оттого и от своей ушёл. Подумал, что ему теперь тут понаваристей будет. Ох, сынок, сынок… Непутёвый ты мой. Чего хоть с тобой дальше-то, с таким нескладёхой-неладёхой, будет?..»

3

Когда пробудилась на рассвете – испытала ощущение, как если бы находилась на разогретой сковородке. Измерила температуру. Тридцать восемь и один! Срочно приняла меры: пара каких-то таблеток (ещё рукой Павла на пакетике было отмечено: «от грипа»), горячий настой мать-и-мачехи со столовой ложкой мёда, уксусный компресс на лоб. Часа через два вновь измерила. Тридцать шесть и девять. Так-то лучше. Слабость по всему телу и нежелание расставаться с постелью не оставляли. Однако ж пора подыматься… Ещё накануне, вчера, пока возилась с глиной, приняла решение: не откладывая в долгий ящик, сделать очередной замес.

Николай в своём кресле пока сладко посапывает. Незаметно для себя опять задремала, очнулась часа через два. Сына на месте уже не оказалось: то ли на работу пошёл, то ли к своей шалаве счёл за лучшее вернуться (раз всё равно у матери пока поживиться нечем). Ну и хорошо. Ей всё спокойнее.

Встала, попила на этот раз брусничного листа. Есть ничего не стала. И как ни тяжело было, заставила себя прогуляться к потревоженной ею вчера глине. Взятый на себя зарок надо было выполнять. Принялась за работу.

Вернулась уже в начале третьего. Ещё раз измерила температуру: на этот раз тридцать семь и шесть. Повторила всё, что делала этим утром: те же таблетки, мать-и-мачеха, уксусный компресс. Правда, ещё добавила горячие ножные ванны с горчицей. Улеглась в постель.

Теперь она могла лежать долго-долго. Некуда и незачем было идти. Никто нигде её не ждёт, никто её не домогается, никому нет до неё дела. Может даже умереть – не скоро обнаружат. Если только Николай. Или этот… примазавшийся… чучело гороховое… Толян. Поэтому полёживай себе спокойно, Надежда Николаевна. Ты за свою жизнь уже достаточно набегалась, наработалась – не то с двенадцати, не то с тринадцати лет, как мать впервые привела на скотный, сунула лопату в руку: «Вон, видишь говно? Отгребай! Да аккуратно в кучку складывай». Ох-хо-хо… Как вспомнишь, так вздрогнешь. Теперь имеешь полное законное право лежать, задрав ноги, смотреть в потолок, прислушиваясь, как тикают часы и о чём-то беспрестанно то ли бубнит, то ли поёт подвешенная на гвоздь коробка радио.

Плохо ли это или хорошо, что ты сейчас совсем одна? Наверное, как и во всём и со всем в жизни, одновременно и «да» и «нет». А где, в чём и куда перевешивает – это надо очень уж отзывчивыми весами пользоваться! Лучше ни о чём таком пока вообще не думать, просто лежать и чего-то ждать. Какого-то, может, даже очередного чуда… Да, очередного. Ведь, что ни говори, по меньшей мере одно такое чудо с ней уже сотворилось.

Теперь вся её надежда, все планы на будущее связывались с человеком, которому она никогда не доверяла и от которого никогда ничего для себя не ждала. Пойдут дела у Вити, сможет он чего-то кому-то продать – тогда и на улице Надежды Николаевны будет пресветлый праздник. Не сможет, тогда точно лучше поскорее убраться на тот свет. Другого хода-выхода, пожалуй, больше пока не предвидится да и, пожалуй, как ни крути-верти, видеться не будет. Разве можно вернуться обратно, туда, откуда она только что ушла, теперь, после того как наяву убедилась, какая волшебная сила таится в её руках, как много, оказывается, им подвластно? Нет, больше такой каторги, как бы плохо ей ни стало, уже не потерпит… Уж лучше сдохнуть.

Правда, кроме ненадёжного, не вызывающего никаких симпатий Вити, была у Надежды Николаевны ещё одна зацепка: далёкий щедрый иностранец. Но… Не так уж, кажется, много времени утекло с тех пор, как он внезапно явился перед ней, безмерно обрадовал, обнадёжил, окрылил и… бесследно исчез, растаял. И вот уже представляется ей всё это как будто во сне. Единственное, что сейчас напоминало о чуде, – бережно хранимая ею пластиковая карточка. Надежда Николаевна то и дело доставала её, трогала, ощупывала, разглядывала на свет. И всё ради того, чтобы лишний раз убедиться: она, эта карточка, со всем её содержимым, начертанным непонятными Надежде Николаевне буквами, знаками, почти иероглифами, всё-таки действительно существует и всё происшедшее с нею в тот день на базаре вовсе не сон. Да, на какое-то время это разглядывание и ощупывание убеждало, немного успокаивало. Но пройдёт день-другой – и те же сомнения, та же неуверенность…

4

Время шло, а от Вити не было никаких новостей. Самой же – отыскать, допросить – внутренняя преграда, гордость. Сказано же им было: «Сиди спокойно, не рыпайся». А пора бы и рыпнуться – Надежда Николаевна опять на мели. Почти всё, что только осталось, даже после неполного расчёта с Макарычем, подчистилось. Уже знакомые ей мучительные раздумья, где б наскрести хотя бы на буханку чёрного хлеба, давали о себе знать.

Как-то позвонила дочь Лидия (впервые после обидевшего Надежду Николаевну телефонного разговора), но теперь её голос звучал удивлённо-восторженно:

– Мам, я слыхала, ты какому-то интуристу свои игрушки за хорошие деньги продала!

Ага! Только сейчас до неё дошло.

– Продала, – скупо откликнулась Надежда Николаевна, обида в ней ещё не остыла.

– Ну и чего ж ты тогда? Чего молчишь? Чего не похвастаешься? Я и то случайно об этом…

Надежда Николаевна молчала. Ждала, что дочка скажет дальше.

– Ну ты просто у нас молодчага! И откуда это у тебя? Вроде раньше никогда этим не занималась.

– Послушай, – вдруг как-то само собой, как будто независимо от её воли, вырвалось из Надежды Николаевны, – ты не можешь мне выслать хотя бы пару копеек? А то я приболела и совсем без денег сижу.

Она, кажется, впервые за всю свою жизнь попросила у кого-то взаймы.

И сразу какой-то тормоз на другом конце провода. Чувствуется, дочка озадачена. Наверное, уже и не рада, что позвонила.

– Н-ну, я не знаю, мама… Вообще-то я сама сейчас не работаю, с Алёнкой сижу, а Юрию уже третий месяц зарплату не выдавали. Всё только обещалками кормят. Мне же сказали, тебе там даже совсем неплохо заплатили…

– Ладно, – теперь уже не рада и Надежда Николаевна, – это я так, не подумавши…

– Нет, конечно, если тебе уж очень надо…

– Да всё, всё! Обойдусь как-нибудь, – до её слуха донеслось, как расплакался ребёнок. – Иди успокаивай свою Алёнку.

Надежда Николаевна долго переживала этот разговор с дочерью, корила себя за выпорхнувшую, как птичка из клетки, просьбу о деньгах: «Докатилась, старая… Клянчить стала. Таким макаром скоро на паперть выйду с протянутой рукой». Только вообразила себя среди нищей братии у церкви, вспомнила про свой стародавний «грех»: о надёжно спрятанных ею золотых часиках. «Самая, похоже, пора настала с ними расстаться». Только кому бы их предложить? При этом не подвергая себя опасности быть изобличённой. Вспомнила: одна из тех, с кем долго пришлось бок о бок работать в валяльне, приблизительно одних с нею лет, почти каждую субботу или воскресенье ездила в Рыбинск, чтобы подвезти кой-чего из еды её учившейся чему-то в Рыбинске дочери. «Рыбинск – не Кошкино, там куда легче покупателя найти. Сбудет с рук – и концы в воду».

Шура, так звали эту её знакомую, хоть и не проявляя большой охоты (понятно, кому интересно брать на себя лишнюю обузу?), всё же не посмела отказать человеку, с которым много лет делила все радости и невзгоды их пыльной работы. Часы взяла, ни одного вопроса не задала, обещала вернуться вечером. Вернулась, как и обещала. Но без денег, с теми же часами.

– Ты где их сама-то взяла? – первое, о чём спросила, когда переступила через порог квартиры.

У Надежды Николаевны тут же сердце в пятки ушло.

– Они ж у тебя ненастоящие!

– Как это «ненастоящие»?!

– Золото ненастоящее.

– А это… там же клеймо вроде как стоит.

– Да фуфло всё это! И клеймо ненастоящее. Я в ювелирный – там люди знающие. На меня даже посматривать стали косо. Я подумала: «Сейчас в каталажку загребут». Быстренько смылась. Так что ты в другой раз осторожнее с этими часиками! Не ровён час, загремишь. Как фальшивомонетчик.

Надежда Николаевна ни спорить, ни оправдываться перед Шурой не стала. Молча забрала у неё злополучные часы. Видно, на лице её при этом было написано нечто такое, что заставило Шуру задать ещё один вопрос:

– Что, видать, совсем с ресурсами неважно? Так уж и быть, по старой дружбе могу рублей триста пока одолжить.

– Одолжи, – Надежда Николаевна старалась при этом не глядеть на Шуру, не ровён час заметит, как покатилась слеза по её щеке. – Ты меня знаешь. Я завсегда, когда сама при деньгах…

На одолженные Шурой три сотни Надежда Николаевна протянула ещё полторы недели. От Вити по-прежнему не было ни ответа, ни привета. Всё-таки решилась, переборола гордыню, позвонила Татьяне:

– Ну как там?.. От Виктора от вашего пока ничего?

– Ты насчёт игрушек своих? Да, видать, пока ничего хорошего. Был у нас ещё как-то на позато́й неделе, ничего не сказал, а я сама тоже про это забыла. Теперь убрался куда-то, уже давно не звонил, не показывался, – голос у Татьяны был равнодушный, хоть бы как-то посочувствовала, всё б, может, Надежде Николаевне чуточку полегче стало.