Текст книги "Историко-психологический анализ реформирования и модернизации России. Учебное пособие"

2) инициативной стороной (субъектом) выступает внешняя сторона.

Примером первого варианта модернизации выступает прежде всего Китай и другие азиатские страны.

Совершенно по-другому выглядит модернизация, когда она инициируется извне.

В данном случае самым ярким примером выступает война в Ираке. Это пример управляемой извне модернизации.

Что касается модернизации Японии, ибо она вначале проходила под контролем США. Но затем строилась с учетом обеспечения национальных интересов и максимального использования сильных национально – культурных факторов.

Если говорить об оранжевых и прочих революциях в странах СНГ, то это пример тоже управляемой модернизации.

Российские реформы 90-х годов XX в. также происходили под контролем внешних сил: международного валютного фонда и американских советников. В результате Россия, по крайней мере, лишилась финансового суверенитета.

В контексте сказанного имеет смысл подробнее остановиться на войне в Ираке, которая в мемуарах Буша младшего преподносится именно как модернизация.

Иракская война (с 20 марта 2003 по 1 сентября 2010) – военный конфликт, начавшийся с вторжения сил США и их союзников в Ирак с целью свержения режима Саддама Хусейна.

Формальным поводом к войне послужила информация ЦРУ о наличии в Ираке запасов оружия массового поражения, впоследствии не нашедшая подтверждения.

Значительная часть аналитиков считают, что настоящей целью военной операции было установление контроля США над нефтяными месторождениями Ирака.

Революционные события в африканских и арабских странах показали, что результат догоняющей модернизации должны устраивать не только США и Европу, но и граждан этих государств.

Основные направления развития компаративной науки Дэвид Аптер характеризует, опираясь на всесторонний анализ трех ведущих компаративных подходов, к числу которых он относит институционализм, девелопментализм и неоинституционализм. Институциональный подход отличает концентрация внимания на исследовании механизмов функционирования политических систем через изучение структуры и характера функционирования систем государственного управления различных стран. Весьма характерно, что Дэвид Аптер определяет институционализм как фундамент компаративной политической науки. Давая такое определение институционализма, Аптер подчеркивает, что его отличительной чертой является акцент на компаративном исследовании правовых баз и конституций разных стран, механизмов реализации государственной власти, суверенитета, юрисдикции, правовых и законодательных инструментов во всем многообразии их форм.

Слабым звеном институционализма Аптер считает несоответствие теории практике. Он видит в этом одну из причин неизбежного отхода от институциональных классических традиций и обращения исследователей к поиску иных подходов. В своих отрицательных оценках Аптер опирается на анализ негативного опыта установления демократических институтов и конституциональных основ демократии в ряде стран в периоды после первой и второй мировых войн, сопровождавшихся распадом мировых империй. Историческая практика продемонстрировала недостаточную действенность институционального социального инжиниринга, что сделало необходимым, подчеркивает Аптер, усиление внимания к психологическим, экономическим, социальным и организационным факторам, находившимся, большей частью за рамками традиционного институционального компаративного анализа.

Историческая логика, отмечает Аптер, привела компаративную науку к девелопментализму (Developmentalism) – новому подходу в компаративном анализе, утвердившемся в период с 50-х по 70-е годы XX века. «Новая» компаративная, политическая наука была ориентирована на изучение проблем роста и развития. Девелопментализм включал в себя совокупность основных теорий социальных изменений. Как «новая» компаративная наука, политический и экономический девелопментализм делал акцент не столько на технологиях государственного управления, сколько на анализе процессов социальных изменений /Social Change/, опираясь при этом на целый ряд других дисциплин, представленных в современной системе социальных наук.

В рамках девелопментализма возникли два альтернативных подхода. Один из них – теория модернизации /Modernization theories/. Второй – теория обусловленности /Dерепdепсу theories/. В теории модернизации воплотились традиции Макса Вебера. К этому направлению Аптер относит таких исследователей, как Габриэль Алмонд, Самюэль Хантингтон, Дэвид Аптер, Люсиан Пай, Майрон Вайнер, Леонард Биндер, Эдвард Шилс, Талкотт Парсонс и других.

Теория обусловленности, имевшая, как считает Аптер, общие корни с идеями К.Маркса, объединила теоретиков разного научного профиля: экономистов Пола Бейрона и Андре Гундара Франка, историков Перри Андерсона и Эрика Хобсбаума, представителей политической науки Гейвина Китчинга, Колина Лейса, Бенедикта Андерсона и других.

Для большинства представителей первой группы исследователей легитимной формулой независимости развивающихся стран была схема: «деколонизация, плюс рост, плюс демократизация». Представители второй группы квалифицировали ее как стратегию гегемонии и давления.

Идентифицировав две противоположные тенденции в развитии девелопментализма, как нового компаративного подхода, Аптер определяет суть различий их теоретической и методологической базы. Теория модернизации опиралась на теорию равновесия и ориентировала исследователей на разработку всех вопросов в контексте либерального капитализма, как основы демократии. Сторонники теории модернизации делали акцент на изучение процесса создания институтов демократии в контексте экономического роста. Оппоненты же придерживались теории конфликта и свои разработки вели в контексте идей социализма, как основы демократии. Приверженцы теории обусловленности делали особый акцент на противоречиях роста при капитализме.

Соответствующим образом трансформируется сфера проблематики компаративного анализа. Суть происходящего Аптер определяет как смещение акцента с изучения института государства на исследование социальных структур, и прежде всего, в контексте того, как эти структуры могут наилучшим образом обеспечить институционализацию демократических норм и принципов, социализацию и мотивацию людей в соответствии и с этими ценностями, интернализацию демократических ценностей в обществе в целом.

Девелопментализм предполагает сравнительный анализ обществ с широким диапазоном различий. Предусматривалось сопоставление, как особенностей социально-политических институтов этих обществ, так и уровней их культуры. Суть «нового» компаративного подхода заключалась в идее о континуитете, целостности и неразрывности процесса социальных изменений. Предполагалось, что трансформации доиндустриальных обществ в индустриальные на Западе и их аналоги в странах так называемого третьего мира имеют одну природу и составляют единый по сути своей процесс.

Акцент на проблемах институционализации, интернализации, социализации норм и ценностей демократии в переходный к современному обществу период приблизил компаративную науку к теории познания, почерпнутой из социальной психологии, и теории ценностей, заимствованной из политической антропологии. Еще одна стержневая проблема, связанная с анализом поведения отдельных культур и этнических групп в условиях социальных нововведений и инноваций, объединила девелопментальные теории с теорией идентичности Эрика Эриксона, теорией мотивации достижений Дэвида МакКлеланда, теорией фрустрации-агрессии Джона Долларда.

Единую стержневую основу, обеспечивающую сходство и общность традиционного институционализма, девелопментализма и нового институционализма составила, по мнению Аптера, проблематика, связанная с анализом плюралистической демократии. С позиций неоинституционализма эта проблематика включала вопросы политического поведения, анализ изменения будущего политических партий и значимость этих изменений для государства, проблему определения соотношения «элита демократизация», вопрос о государстве социального благоденствия по типу демократий скандинавских стран и другие. Центром компаративного анализа стало сопоставление политических партий, способов формирования коалиций, изменения общественных аттитьюдов, изменение роли элиты и бюрократического аппарата, а также самих политиков в условиях различных политических режимов.

Примером успешной модернизации на основе кросс – культурного анализа можно привести опыт развития Японии.

Японский стиль управления синтезировал традиционные культурные ценности и передовые западные технологии управления.

После Второй мировой войны Япония оказалась в режиме американской оккупации. Предприятия были разрушены, старые довоенные управленческие кадры подверглись «чистке». Американские методы, которые вначале внедрялись без учета национальной психологии, оказались неудачными.

В результате проведенных реформ японская система управления вобрала в себя особенности национальной и американской моделей. В частности, она включает в себя элементы, не свойственные американскому подходу управления экономикой: пожизненный наём работников и процесс группового принятия решений.

Успех экономических нововведений определяется степенью их соответствия национальной психологии, ментальности. Поэтому необходима квалифицированная социально – психологическая экспертиза проводимых реформ с учетом российской ментальности.

К сожалению, в ходе реформ была разрушена не только социалистическая система социальных ценностей, но и традиционно – православная, несмотря на легализацию религии.

Система нормальных ценностей во многом была вытеснена «воровскими законами», понятиями, а также гламурными представлениями.

Труд утратил значение всякой ценности, и вместе с ним образование, наука, военная служба и т. п.

Приоритетное значение приобрело понятие «крутизна», успех любой ценой, в том числе получение прибыли путем подделок, обмана. Отсюда широкую популярность получили «Школы стервологии», тогда, как во все времена, стервы были не в почете.

Цена денег стала несоизмерима ни с какой другой ценностью. В результате искажены все известные шкалы о счастье, успехе, карьере. Тем самым умным, честным, квалифицированным людям был перекрыт доступ в бизнес и политику. Возникла элита, с представителями которой, спецслужбы других стран не советуют вступать в контакт.

Поэтому в настоящее время в России кросс – культурные исследования проводить почти не возможно. Сравнивать культуру, институты других стран с отечественными нельзя.

Ценностный вакуум заполнен криминальным дерьмом, потоком льющимся с экран телевизоров, газетных страниц, радио. Страна живет по понятиям.

Отсюда минимальный инвестиционный поток. Зато отток валюты за границу побил все рекорды.

Реальную модернизацию риторикой о ней не заменить. Впрочем, говорят же: «Пол and Стены». Вроде бы старое, но по-новому звучит.

Таким образом, при модернизации изменениям подвергаются не только правовые и экономические институты, но и социальные, прежде всего – культурные. Причем данные инновации не всегда носят позитивный характер.

Поэтому и возник, как уже говорилось, конфликт между западной и восточной культурами. Как на Западе, так и на Востоке и Азии есть немало ценного и вместе с тем неприемлемого.

Не учитывать этого нельзя. В то же время недопустимо данный конфликт решать с помощью террора.

Просто нужно грамотно и ответственно использовать результат кросс – культурного анализа, сравнения культур, их взаимодействия.

Положительным примером в этом контексте являются Япония, Китай, Сингапур и др. страны.

Уничтожение преимуществ национальной культуры, нормальных социальных ценностей обрекает модернизацию на неудачу, ибо выбивает почву из – под неё.

В то же время нельзя консервировать все подряд, кондовое лишь на этом основании, ибо оно национальное и поэтому лучшее.

Америка имеет свои неоспоримые базовые ценности. Россия – уникальный цивилизованный мир.

Но Америка и Россия – далеко не идеальны с точки зрения реального культурного развития.

Поэтому США не следует рассматривать только в качестве эталона, а Россию представлять в роли догоняющей модели модернизации.

Глобализация заставляет иначе страны жить в условиях мультикультуры, т. е. межкультурного взаимодействия.

В данной ситуации единственно рациональной позицией является заимствование лучших стандартов и образцов извне при сохранении глубинных пластов своей национальной культуры.

Модернизация – процесс унификации правовых и социально – культурных институтов при их переносе из развитых стран в развивающиеся. В данном случае слепое копирование недопустимо. Это обстоятельство может привести не только к догоняющей, но и деструктивной, разрушительной модернизации.

В частности, индустриальное общество, которое было построено в СССР, разрушено в ходе реформ 90-х годов XX века, произошел распад Союза, национальная система образования деградировала и т. д.

Исходя из этого, можно сделать вывод о том, что Россия нужна не догоняющая, не деструктивная, а рациональная модель модернизации, т. е. развития.

Модернизация в различных частях мира может идти различными путями, не обязательно слепо повторять западный опыт. Таким образом, ставится под сомнение тезис о постепенном увеличении однородности обществ. Это делается, например, в так называемой «теории конвергенции».

Сильным толчком в этом направлении послужили успехи модернизации в Японии и ряде других стран Восточной Азии. В частности, оказался скомпрометированным классический вывод Макса Вебера о том, что конфуцианская мораль является тормозом на пути рационализации общественных отношений и, следовательно, препятствует модернизации. Однако в Японии успешная модернизация экономических и социальных отношений сочеталась с постоянной опорой на традиционные конфуцианские и буддистские ценности.

В 60-е годы стало ясно, что надежды, связывавшиеся ранее с ожидаемым быстрым развитием освободившихся стран третьего мира, практически не оправдались. Большинство развивающихся стран очень скоро столкнулись с разнообразными проблемами социального и экономического характера, которые многим представлялись совершенно неразрешимыми. Связанные с этим политические и идеологические компоненты весьма способствовали тому, что, начиная со второй половины 60-х годов, основной теоретической парадигмой, сменившей «теории развития» в странах третьего мира, становится так называемая «теория зависимости», восходящая к ленинскому пониманию империализма.

Фактически «теория зависимости», объясняющая неудачи модернизации в развивающихся странах негативным: влиянием Запада, стала неофициальной идеологией многих правительств третьего мира. Наиболее значительными в этом плане оказались труды бразильского ученого и политического деятеля Фернандо Кардозо. По мнению Кардозо, нельзя рассматривать ситуацию в латиноамериканских странах… как повторение европейского и североамериканского процесса развития». Хотя сам Кардозо придерживался достаточно сдержанного подхода, его последователи в различных регионах мира значительно заострили антизападную направленность теории зависимости. При этом обычно указывалось на то, что сложившееся международное разделение труда, поддерживаемое мощными транснациональными корпорациями, препятствует нормальному развитию экономики развивающихся стран.

Теория зависимости» неожиданно встретила мощную поддержку в академической среде западных стран. Дело в том, что именно в конце 60-х годов здесь разгорелись бурные события, связанные с «молодежной революцией» и «новыми левыми». И если на социальную систему развитых стран Запада эти события оказали в конечном счете лишь незначительное влияние, то в академической сфере они буквально «смели» профессоров и исследователей старой школы. На их место в весьма короткий срок пришли ученые значительно более левой ориентации, трактовавшие своих предшественников как «идеологических прислужников буржуазии». Естественно, что оптимистичные «теории развития» 50-х годов воспринимались в этой среде как «буржуазная пропаганда». К тому же, тезис об эксплуатации международным капиталом народов развивающихся стран принадлежит к числу основных постулатов Франкфуртской школы, на которую ориентировалась идеология «новых левых».

Это заставило многих американских социологов несколько пересмотреть свои прошлые, оказавшиеся слишком оптимистичными, построения. Из литературы этого периода необходимо отметить прежде всего работы Ш. Эйзенштадта. Он в частности пишет: «Критика привела к утверждению нескольких важных аспектов вариативности институциональных сторон модернизации. Во-первых… формирование новых институтов… не обязательно приводит к целостному обновлению общества, а может даже сопровождаться укреплением традиционных систем… Во-вторых, все в большей степени признавалась системная жизнеспособность переходных обществ…». Эта цитата взята из самой известной работы Ш. Эйзенштадта «Традиция, развитие и современность», получившей большой резонанс в мировой социологии.

На протяжении 70-х и 80-х годов XX в. происходило дальнейшее отступление от изначальных методологических схем. При этом дискуссия постепенно смещалась с обсуждения взаимоотношений «традиции» и «современности» в сторону цивилизационного подхода.

С одной стороны, многими исследователями утверждалось, что общества прошлого имеют настолько различный социальный облик, что объединять их в рамках единого понятия «традиционного общества» можно лишь чисто механически. «Традиция слишком разнородна, чтобы ее можно было использовать как продуктивную аналитическую концепцию», – писал один из наиболее видных теоретиков этого периода С. Хантингтон.

С другой стороны, и понятие «современность» перестало удовлетворять западных исследователей. Во-первых, по мнению многих из них, различные модели модернизации и, соответственно, ее результаты слишком неодинаковы. Во-вторых, все большее число ученых начинает разрабатывать концепцию постмодерна, в которой одной из основных тем является критика понятия прогресса как такового.

Но если исчезает и отправная точка движения (традиция) и конечный пункт назначения (современность), то и само движение превращается в иллюзию. Исходя из этого, западные теоретики все чаще настаивают на равноправности всех форм общества, каждое из которых идет своим собственным путем к собственной цели. Становятся ли все общества похожими друг на друга? На этот вопрос мы можем ответить: да, становятся более похожими, чем они были раньше, но отнюдь не в смысле одинаковости конечного пункта их развития». При этом разнообразные исторические коллизии в странах третьего мира на протяжении последних нескольких веков трактуются не как распространение общей тенденции развития – сперва на Западе, а потом и в других регионах – а как «столкновение цивилизаций», бывших до этого разъединенными. Но при таком подходе исчезает какое бы то ни было основание для сопоставления событий в различных регионах – каждая страна становится неповторимым явлением, с собственной историей и с собственными законами развития.

Утрата предмета обсуждения неизбежно сказалась на интенсивности дискуссий. Только в 90-е годы XX в. в связи с событиями в советском блоке и в Китае, началось некоторое возрождение интереса к проблеме. При этом нынешние исследователи в некотором смысле вернулись к той простой формулировке теории модернизации, которая была выработана в 50-е годы. Признавая многое из того, что говорилось в адрес концепции модернизации, эти авторы, тем не менее, полагают, что огромное разнообразие модернизационного опыта и культурных форм, существующих в современном мире, не снижают плодотворности модернизационного подхода к новой и новейшей истории человечества на теоретическом уровне. Так, например, П. Бергер (один из наиболее активных сторонников теории модернизации в современной западной социологии), защищая теоретические построения У. Ростоу от его позднейших критиков, указывает, что недостатками точки зрения тои эпохи являлись не европоцентризм и не пренебрежение фактической сложностью изменений в современном мире, а всего лишь некоторые иллюзии относительно быстроты и гладкости процесса модернизации в третьем мире.

Несколько отдельно от вышерассмотренной эволюции теории модернизации стоят идеи, связанные с так называемой концепцией «постиндустриального общества». Восходя к работам Белла и Гелбрейта, эти идеи большей частью касаются современного этапа модернизации на Западе. Однако в последнее время появился ряд публикаций, рассматривающих последствия постиндустриальной модернизации на общемировом уровне. Сторонники этого подхода указывают, что в отличие от индустриальных обществ недавнего прошлого современный глобализованный постиндустриализм гораздо в меньшей степени зависит от источников сырья и наличия дешевой неквалифицированной рабочей силы. Соответственно, слабо развитые страны третьего мира оказываются практически исключенными из мирового разделения труда, что создает крайне неблагоприятный фон для их социального и экономического развития.

В России идеи, связанные с теорией модернизации, получили распространение с большим запозданием. Это объясняется, естественно, тем, что проблемы, рассмотрению которых она посвящена, являлись предметным полем исторического материализма и, соответственно, относились скорее к области идеологии, чем науки. Полому в советское время обсуждение теории модернизации в нашей стране могло существовать только в виде ее критики с позиций марксизма-ленинизма (работы Бельского А.Г., Осиповой О.А.). Вместе с тем, хочется подчеркнуть, что это не мешало отдельным авторам, особенно занимающимся конкретными проблемами развивающихся стран, высказывать некоторые вполне здравые соображения. Любопытно, например, что, анализируя критику теории модернизации ее западными оппонентами, некоторые отечественные ученые были склонны выступать скорее в защиту ее исходных формулировок, справедливо усматривая в большинстве критических положений не столько нападки на конкретную точку зрения Ростоу, или Хазелитца, или Эйзенштадта, сколько попытку скомпрометировать саму идею общественного прогресса.

В постсоветский период в отечественной литературе оформилось два основных направления, в русле которых ведется дискуссия вокруг проблем модернизации в России. К первому из них можно отнести работы, прямо заимствующие западную терминологию и пытающиеся проанализировать с этих позиций нынешнюю ситуацию в стране. К сожалению, теоретический уровень проработки заимствуемых методологических положений в большинстве таких работ весьма невысок. «В результате исследовательская мысль дошла до определения модернизации как процесса изменений в направлении типа общественной системы, развившегося и утвердившегося в странах Запада».

Заметим, что подобная точка зрения широко распространена в постперестроечной публицистике. По аналогии со «строительством социализма» постулируется курс на «строительство капитализма», обсуждается вопрос о «выборе пути». Даже если подобные пассажи вполне уместны в политической пропаганде и публицистической литературе, то все же представляется сомнительным их использование в профессиональных научных изданиях.

Второе направление сформировалось не столько из заимствования современных западных концепций, сколько из переосмысления традиционного для отечественной общественно-политической мысли вопроса о положении России по отношению к Западу и Востоку. Эта линия развивалась скорее силами историков и социальных философов, нежели собственно социологов (см.: Русская наука и обновление общества. – M.,1980).

Попытки осмысления бурных событий конца 80-х – начала 90-х годов, а также места 70-летней советской эпохи в истории страны, совпали с «повторным открытием» отечественным научным сообществом культурологической и философской традиции рубежа XIX–XX веков. По-видимому наибольшее влияние на широкие круги гуманитариев оказали работы Николая Бердяева, переизданные крупными тиражами в начале 90-х годов. Характерным отличием сформировавшегося на этой основе направления является попытка увязать проблему модернизации российского общества с «русским национальным характером» (своего рода «почвеннический» подход), просвещенным консерватизмом.

Рассуждение Ахиезера сводится к тому, что Россия, встав еще с допетровских времен на путь «догоняющей» по отношению к Европе модернизации, оказалась в своего рода эволюционном тупике, связанном с наличием перманентного «раскола» (по терминологии Ахиезера) внутри общества. Фактически, как считает автор, в России сформировалось два общества, имеющих резко отличающуюся культуру и социальные ценности. В результате, поэтапное эволюционное развитие оказалось блокированным, попытки продвинуться по пути модернизации циклически приводили к тому, что Ахиезер называет «инверсией», то есть резкой сменой социально-культурных ориентиров.

Таким образом, модернизация в рамках данного направления рассматривается если не как сугубо российский опыт, то – во всяком случае – как процесс, причины, внутренняя логика развития и конечная цель которого имеют автохтонную природу. При этом, даже в тех случаях, когда провозглашается принципиальное единство оснований модернизации, неявно предполагается, что весь остальной мир мало чему «научил» россиян, так как Россия с ее богатой историей предстает неповторимым и уникальным явлением, имеющим собственные законы (см., например, Лихачев Д.С. Три основы европейской культуры и русский исторический опыт.).

Такая точка зрения во многом напоминает взгляды славянофилов, просвещенного консерватизма. Вряд ли с ней можно согласиться. На самом деле должен возобладать рационалистический подход к модернизации России, учитывающий опыт Японии, Китая, Сингапура и Кореи.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что существуют различные модели модернизации: догоняющая, развития и деструктивная.

Догоняющая модель модернизации – это слепое копирование и перенос западных институтов в страну, где проходят реформы. Происходит это в случае игнорирования сравнительного анализа.

Модель развития появилась в ходе модернизации Японии, Китая, Сингапура, Южной Кореи и других стран.

Она означает заимствование всего лучшего извне при сохранении и развитии всего лучшего национального.

Догоняющие модели модернизации применялись по отношению к странам третьего мира. СССР предпринял попытку самостоятельного развития и достиг значительных успехов в индустрии, науке, культуре, образовании. К сожалению, 90-е годы XX века результат этих реформ были утрачены. После развала индустрии Россия вошла в кризис, о выходе из которого можно говорить только после её восстановления. Этот вывод основан на анализе объективных показателей, а не какой – либо субъективной оценке, чьём-то желании. В 90-х годах XX века в России спад промышленности достиг 70 %. Индустрия в ходе XX в. и начале XXI века не восстановлена, структурная реформа экономики не произведена. Она приобрела торгово-сырьевой характер. Поэтому нет оснований говорить о полном выходе России из кризиса, несмотря на высокие цены на нефть и рост ВВП.

В ходе реформ образование и наука отчасти утратили свою эффективность. Это произошло из – за некомпетентного заимствования извне. Оно не пошло на пользу.

Оценивать ход и эффективность модернизации нужно с позиции национальных интересов. С этой точки зрения модернизация современной России носит в отдельных областях деструктивный характер в силу игнорирования сравнительных преимуществ культурно – психологического и экономического характера.