Текст книги "За пределами любви"

– На, надень. – Ладонь разжалась, в ней лежали очки – темные, с большими круглыми стеклами. – Никто не должен тебя узнать, надень, – повторил Влэд.

Элизабет взяла очки, повертела в руках. Машина притормозила, огней снаружи стало очень много, одни непрерывные огни, они слишком ярко светили своим желтым электрическим светом.

– Куда приехали? – повторила Элизабет. – Кто не должен узнать?

– Никто, – проговорил Влэд, останавливая машину. Он выключил двигатель, повернулся, теперь в глазах осталась одна решимость, ничего, кроме решимости. – Мы на вокзале. Поезд уходит через пятнадцать минут.

– Мы уезжаем? Куда? – Наверное, Элизабет должна была удивиться, но она не удивилась.

– Я все сейчас расскажу. – Он замялся, видимо, думал, как начать. – Здесь нельзя оставаться, я давно уже понял, очень давно, еще когда искал тебя. Я знал, что рано или поздно найду, и все продумал. Здесь нельзя оставаться, слишком много опасностей. А теперь еще одна – ты убила человека. Они найдут тебя – там же были люди, они видели тебя, знают, кто ты. Они найдут и отомстят. Или просто заявят в полицию, они обязаны заявить, и тебя засудят. Они могут посадить тебя на десять-пятнадцать лет… – Влэд пожал плечами. – Кто знает, что они могут сделать?

– Но я ведь не виновата, я защищалась, – попыталась было возразить Элизабет.

– Конечно. – Ладонь Влэда лежала на спинке переднего сиденья, сам он почти полностью развернулся назад. – Но вряд ли тебе удастся это доказать. Все, кто находился в доме, будут свидетельствовать против тебя. У них просто не будет выхода, не станут же они сами изобличать себя и признаваться, что участвовали в изнасиловании? Конечно же нет. И тебя могут признать виновной. К тому же ты говоришь, что человек, которого ты убила, он известный, богатый.

– Кто, Рассел? – зачем-то переспросила Элизабет и кивнула: – Да, он известный и богатый.

– Ну вот, видишь. – Правая рука Влэда оторвалась от спинки сиденья. Если бы и левая оторвалась, можно было бы сказать, что Влэд развел руками. – Зачем рисковать? Тебя и так измучили. Ты и так потеряла детство, не хватает еще, чтобы ты потеряла всю жизнь.

– Что же делать? – Голос Элизабет задрожал. Она не успела подумать о последствиях, она думала только о том, что спаслась, что самое страшное осталось позади, ей и в голову не могло прийти, что ее могут в чем-то обвинить. А оказывается, могут. Ведь она лишила человека жизни. Сознательно, хладнокровно.

– Лучше всего уехать. Далеко, в Европу. Я все продумал, ко всему подготовился. Говорю же, я знал, что найду тебя. Что рано или поздно найду. Смотри. – Он чуть нагнулся: оказывается, на пассажирском сиденье лежал небольшой чемоданчик, чем-то схожий с медицинским саквояжем, Элизабет и не заметила его.

Влэд щелкнул замком, открыл, назойливый электрический свет проник в темнеющую прореху быстрее взгляда Элизабет. Внутри лежали деньги, много пачек денег. Она подняла недоуменные глаза.

– Я продал твой дом в Бредтауне. – Влэд смотрел на нее, в его взгляде не было ничего, кроме решимости. – Кроме того, какие-то мои собственные сбережения, деньги твоей мамы. Получилась приличная сумма, во всяком случае, на первое время тебе хватит. Потом еще, – в его руке оказался плоский широкий сверток, – вот здесь твои новые документы. Ты теперь Кэтрин Ридж. Так намного проще. Потому что они наверняка начнут искать тебя. – Элизабет снова взглянула на него вопросительно. – Не буду объяснять, времени нет, но у меня есть знакомые. Я ведь сам въехал в Штаты, так сказать, не совсем законно. В общем, не важно, главное, что у тебя новые документы. Итак, маршрут следующий: сначала на поезде в Нью-Йорк, а оттуда сразу на корабле во Францию.

Влэд замолчал. Элизабет стало казаться, что все происходящее – мираж, выдумка ее больного воображения. Какая Европа, какая Франция?

– И еще, – Влэд чуть подался вперед, решимость в его глазах тоже стала ближе, – по новым документам, как Кэтрин, ты на три года старше, тебе восемнадцать, и ты многое можешь теперь сама. Можешь путешествовать, жить в отелях, пользоваться счетом в банках… даже голосовать. – Он улыбнулся. – Но самое главное, ты можешь жить без опекуна, – снова улыбнулся, – вроде меня. Ты абсолютно свободна, Кэтрин, твоя жизнь, как это ни банально звучит, в твоих руках. Ты теперь сама отвечаешь за себя. Только ты. Ну что, пора, пойдем, нам еще надо купить билеты.

Купить билеты оказалось легко: Влэд подошел к окошку, расплатился. Элизабет ждала его в стороне, он не хотел, чтобы кассирша видела ее. Они вышли на платформу, поезд отходил минут через пять-шесть. Почему-то Влэд остановился на перроне.

– Вот тебе еще конверт. – Он помялся. – В нем, внутри, номер счета в швейцарском банке. Когда я уезжал из Европы, я спешил, у меня не было времени, чтобы… – Он сбился.

– В общем, у меня остался счет в Швейцарии, в Цюрихе, на нем должна быть сумма… не сказать что астрономическая, но опять же, тебе пригодится. На, держи конверт.

– Зачем? Ты же будешь вместе со мной, правда? – не поняла Элизабет и сразу испугалась.

– Я не поеду с тобой, Лизи. Не могу. – Он протянул было к ней руки, видимо, хотел обнять, но тут же спохватился, отдернул. – Мне надо вернуться.

– Куда вернуться? – переспросила Элизабет. Она ничего не понимала, только то, что поезд отходит через несколько минут.

– Туда, в дом на Форест-стрит. Как можно скорее, пока еще ночь, пока все спят. Иначе бы я сам отвез тебя в Нью-Йорк. Но я не могу, мне надо попасть в дом, пока они не проснулись.

И тут Элизабет все поняла – разом, как будто нахлынула лавина и захлестнула, похоронила под собой.

– Нет! – Крик прорезал пустынный ночной воздух, отразился от длинного железного поезда. – Ни за что! Ты едешь со мной, слышишь, со мной! – Она схватила его за руку, потянула к себе – так делают дети, когда хотят, чтобы взрослый пошел вместе с ними.

– Нет, Лизи, ты поедешь одна, мне надо вернуться. – Вот откуда решимость в его взгляде, успела догадаться она. – Тогда, может быть, они не начнут тебя искать.

– Но как же я одна? – Слезы разом наполнили горло, подобрались к носу, остро защекотали, откуда только они взялись в ее полностью опустошенном теле. – Как же ты? Ты же погибнешь! Да и я без тебя!

– Лизи, – он все же протянул руку, положил ей на запястье, – я уже не молодой человек, я прожил хороший кусок жизни, очень хороший. Я любил твою маму, это было счастье, потом тебя. Но перед тобой я виноват, я не должен был, я всегда знал, что не должен… – Он не сказал, что именно «не должен», но Элизабет и так знала. – Просто так получилось. Человек слаб, Лизи. Я слаб. Я виноват перед тобой. Единственное, в чем я могу найти себе хоть какое-то оправдание, это в том, что я любил тебя. Очень любил. И ничего не смог противопоставить любви. Понимаешь, получилось, что любовь оказалась сильнее меня. Ее оказалось так много, что я не смог справиться с ней.

Почему-то он стал говорить короткими фразами, видимо, спешил. Поезд вздохнул, выпустил из себя столб густого пара, взметнул его вверх.

– Каждый раз, когда я смотрел на тебя, дышал твоим запахом, слышал твой голос, просто думал о тебе – каждый раз я становился слаб, становился бессилен перед любовью. Даже когда я потерял тебя, когда боялся, что никогда не увижу, я все равно мечтал, что мы уедем вместе куда-нибудь, например в Мексику, и будем жить там вместе. Поэтому я и сделал новые документы. Видишь, даже когда тебя не было, я не мог победить свой эгоизм, свою слабость, не мог победить любовь. Глупо, конечно, но любовь к тебе оказалась моей главной слабостью. Слава Богу, что я успел сделать документы, теперь они пригодятся.

Он задумался на секунду:

– Но сегодня я сильнее слабости. И теперь я должен искупить, исправить все свои ошибки. Даже не для тебя, а для себя. Твоя молодость оказалась уничтожена, исковеркана, и в этом тоже виноват я. Я не должен был любить тебя, не имел права. Я не должен был позволить им увезти тебя, я должен был предвидеть, предупредить. Я пытался уберечь тебя, но оказалось, что плохо пытался, недостаточно. Видишь, во всем моя вина. И теперь я должен ее искупить. Я не могу вернуть тебе детство, юность, но я хотя бы постараюсь дать тебе будущее. Ты должна быть счастлива, Лизи. Слышишь?

Он неуверенно приподнял руку, осторожно дотронулся до ее волос, видимо, хотел провести по ним, погладить. Но так и не провел, рука опустилась.

– А за меня не волнуйся. Это даже хорошо, что у меня будет много времени. Ты же знаешь, я всегда хотел написать книгу, но у меня не получилось, не было времени, время утонуло в глупой суете, в постоянном размене. А в тюрьме никаких забот, там не на что размениваться. Я даже думаю о ней не только как об искуплении, но и как о возможности…

Он говорил, но она уже не слышала его. Слезы выкатывались из глаз, скапливались во рту, Элизабет не успевала сглатывать их, они сразу забили нос, уши. Все сразу поползло, потеряло отчетливость – не только перрон, стоящий рядом длинный поезд, не только лицо Влэда, решимость в его глазах, улыбка на узких, едва различимых губах, но и слова, они тоже с трудом пробивались сквозь расплывающийся в слезах, зыбкий осенний воздух.

– Нет-нет, пожалуйста, нет… – Она сама не знала, что шепчут ее опухшие, одеревеневшие губы.

Наверное, она первой потянулась к нему, обняла, иначе почему ее щека легла на его плечо, почему руки прижимали, тянули к себе его шею?

– Иди, тебе пора, – раздалось совсем рядом, наверное, поэтому она и услышала. Он оттолкнул ее, ступенька поезда оказалась совсем рядом, достаточно было только приподнять ногу, зацепиться за нее. Элизабет обернулась.

– Я тебя никогда не забуду! – закричала она. – Никогда, слышишь?

Он улыбнулся, улыбку она смогла разглядеть. А вот были ли в его глазах слезы или ей показалось, она так и не поняла. Как решимость может уживаться со слезами? Может быть, она перепутала его слезы со своими? Попробуй, пойми, в чьих именно глазах стоят жидкие, мутные, неразборчивые слезы?

Поезд вздохнул еще раз, что-то угрожающе лязгнуло внизу, дернулось, чтобы удержаться, – ей пришлось занести вторую ногу на ступеньку, схватиться за поручень, правда, мешал чемоданчик, как он оказался в ее руке? И тут она вспомнила, что не поцеловала его ни разу, даже на прощание. Она хотела соскочить, спрыгнуть, она бы успела коснуться губами его щеки, но поезд дернулся еще раз, теперь тяжело, гулко, и оказалось, что кто-то тянет ее за руку внутрь – пожилой мужчина в кондукторской форме, она и не замечала его прежде.

– Давайте, дамочка, проходите. Позвольте, я вам помогу, – говорил он, затягивая ее внутрь.

– Я никогда не забуду тебя! – крикнула она сквозь кондукторское бормотание. Сквозь лязг колес. Сквозь блеклый электрический свет. Сквозь разделяющий их воздух. Сквозь пропитавшие это всё – и лязг, и свет, и воздух – слезы. Сквозь бездарный, беспощадный мир.

Кажется, он махнул ей рукой. Нет, он наверняка махнул ей рукой.

* * *

Я замолчала.

– Ну и что было потом? – спросил мсье Тосс.

Я уже привыкла к тому что он внимательный и молчаливый, что он умеет и любит слушать.

– Ну а что потом? – Я пожала плечами, подставила лицо ненавязчивому швейцарскому солнцу. Погода выдалась сегодня исключительная, надо же, и в размеренном швейцарском однообразии бывают праздники. – Я сделала все, как он сказал: села на корабль, чемоданчик с деньгами прихватила с собой, тогда деньги еще не запрещали провозить. Обосновалась во Франции, пошла учиться, в результате закончила Сорбонну. – Анатоль приподнял брови, мол, уважаю, вас, мадам. – Счет Влэда в швейцарском банке оказался весьма значительным, совершенно непонятно, почему он вел скромное существование в Штатах. Возможно, ему так было сподручнее: знаете, есть такие мужчины, будучи вполне обеспеченными, они по-прежнему ведут аскетическую жизнь, не позволяя роскоши развратить и расслабить себя. Я уважаю таких. Влэд был именно таким.

– Так что же в результате с ним случилось? – последовал еще один вопрос.

– Все случилось именно так, как Влэд предполагал. Он вернулся в дом, где его и обнаружили утром в одной комнате с трупом. Началось следствие, дело получило большой резонанс, о нем писали тогда все газеты. Американские, конечно, но я их читала в Париже. Ну а как же иначе, известный бродвейский драматург и продюсер, застреленный маньяком в собственном доме. Даже бытовал тогда термин «бредтаунский маньяк».

Я усмехнулась, задумалась. Собственно, что еще рассказывать, разве что сухие, далекие факты.

– Влэд признал свою вину. Рассказал следствию, как Рассел похитил его приемную дочь, как он из чувства мести проник в дом и застрелил Рассела ночью. Правда, девочку, свою приемную дочь, он так и не нашел. Свидетели подтвердили, что девочка на самом деле была, жила в доме, хотя никто, конечно, не рассказал о том, что с этой девочкой сотворили. История выглядела вполне правдивой, во всяком случае, на первый взгляд, прокурор уже был готов передать дело в суд, но тут появился детектив Крэнтон, тот самый, который занимался маминым убийством. Он не дал закрыть дело, что-то его не устраивало. Там действительно наблюдались нестыковочки. Например, была девочка – и вдруг ее не стало. Исчезла именно в ночь убийства. Странно, правда? Другой вопрос – каким образом благородный мститель узнал имя похитителя и адрес его пребывания? Похоже, Влэд не смог это как следует объяснить. Ну и самое главное, куда делся пистолет, из которого стрелял убийца. Я ведь впопыхах забыла его передать, увезла с собой. Он до сих пор у меня, лежит в комоде заряженный, хотите посмотреть?

Анатоль улыбнулся. Когда он слушал, улыбка у него становилась мягкая, казалось, он все был готов понять и простить. Любой грех, любое признание. Я же говорю, он оказался талантливым слушателем, мой долгожданный мсье Тосс.

– В общем, мы тогда прокололись на перроне. Вернее, раньше, в машине. Сами понимаете: юная девушка, прощание с молодостью, с родиной, эмоции, слезы, страсти, вот и растерялась, залезла зачем-то в карман юбки Линн, переложила пистолет в саквояж. По инерции, сама не понимала, что делаю. Вот и увезла с собой орудие убийства. А ему пришлось отвечать. Влэду, в смысле. Потому что всевидящий детектив Крэнтон ну никак не желал ему верить без пистолета. В общем, как и следовало ожидать, доблестный детектив стал обо всем догадываться, заподозрил исчезнувшую девушку начал ее поиски. Хотя соучастника, то бишь Влэда, по-прежнему держал в каталажке, не выпускал. Ждал, пока тот расколется. Но и до суда дело тоже не доводил.

Я подняла бокал бургундского и оросила свои уставшие от нескончаемой болтовни губы. Время было послеполуденное, как раз для первой порции понижающего холестерин лекарства. Анатоль молчал, ждал. Ну и дождался, конечно.

– Но соучастник и не думал раскалываться. Он засел в своей темнице и начал строчить книгу, претворяя заветную мечту в жизнь. И самое забавное, что он ее написал. Более того, книга была присовокуплена к делу как вещественное доказательство. Потому что она была написана обо мне, о Влэде, о маме, о Расселе, конечно. Правда, никакого отношения к действительности описанная история не имела. Влэд там изображен страшным искусителем, красавцем, в которого с ходу влюбилась моя мама, а потом я. Мол, он не смог отказать своим педофилическим наклонностям и увлекся мной без памяти, а когда на поверхность всплыл Рассел, он его застрелил. В общем, показал себя чудовищем, хотя и не без шарма. Я, когда читала, просто обхохоталась, как он там все напридумал. Просто действительность наоборот.

Я снова сделала глоток: так, запивая рассказ вином, было легче.

– Но самое главное, он и меня там умертвил: я умираю от родов где-то на Аляске. То есть засунул как можно дальше и совершенно в противоположную сторону. Я потом проверила, там действительно умерла от родов девочка примерно моего возраста. Как он это узнал? Видимо, просматривал газеты, он ведь всегда был предусмотрительным.

Я еще раз глотнула вина, надо же было приостановить бесконечный монолог.

– Самое забавное, что история, описанная в книге, повлияла на следствие. Влэд был изображен таким обаятельным чудовищем, что даже Крэнтон ему поверил. В общем, как говорится, подействовала великая сила искусства. Потом книга каким-то образом оказалась опубликованной, стала бестселлером, все ее читали. Так что секретный счет в цюрихском банке, к которому у меня имелся доступ, солидно пополнился. В принципе по этой ниточке меня могли найти, но они восприняли книгу как чистосердечное признание и перестали меня искать – я ведь умерла от родов где-то на Аляске. Собственно, насколько я понимаю, именно для этого Влэд и написал ее, чтобы они оставили меня в покое. Хотя, если разобраться, там концы с концами не сходятся. Да и вообще, смешная книга получилась.

Анатоль смотрел на меня, его взгляд совершенно ничего не выражал – внимательный, доброжелательный, сопереживающий взгляд голубых глаз. Через такой натренированный взгляд невозможно пробиться, невозможно понять, что именно за ним спрятано.

– Так значит, вот вы кто. – Он покачал головой, как бы не веря.

– А вы что, еще не догадались? – поддразнила его я. – Наверняка книгу читали, она сейчас вроде как классика. Он пожал плечами.

– Конечно, какие-то параллели я давно заметил. Но то, что это вы и есть, нет… я не догадался. А в книге действительно много противоречий, особенно в сцене убийства. Многие исследователи не могли понять, откуда они появились, даже предполагали, что умышленно вставлены в текст.

– Конечно. – Я ответила ему тоже внимательным, добрым взглядом. Жаль, что он не видел его за большими, слишком темными стеклами моих очков. – Он просто издевается над всеми. Над судом, над прокурором, но главное, над Крэнтоном, самым проницательным из детективов.

– И что произошло с Влэдом? Его осудили? Сколько ему дали? – вернул меня к теме мой искушенный слушатель. Все же умело у него получалось меня направлять – деликатно, ненавязчиво.

– Его не осудили, не успели. Он умер еще до суда. – Тут я подумала о черных очках как о благе, слезы только добавили бы патетики обычно циничной, сильно подпорченной жизнью старухе. – Они написали, что у него случился сердечный приступ. Но я уверена: он сам убил себя, отравился скорее всего. Книгу он написал, меня спас, а больше, по его разумению, жить ему было незачем. К тому же Крэнтон продолжал его допрашивать и мог до чего-нибудь докопаться. А так и спрашивать не с кого – подсудимый благополучно скончался, дело можно успешно закрывать. Они его и закрыли.

Я вздохнула, но тихо, чтобы собеседник не услышал. Потом взяла бокал, допила вино – слишком быстро, слишком скомканно.

– Вот и получилось, что я убила не одного, а двух человек. Взрослых, вполне здоровых мужчин.

– Ну и как вы прожили жизнь? Все же эта история не могла не отложить на вас отпечаток? – дипломатично поинтересовался господин литератор. Нет чтобы в лоб, что-нибудь типа: «Так вы в результате свихнулись?» или: «И как у вас с психикой с тех пор?» А он: «отложить отпечаток» – весьма, надо сказать, деликатно.

– Да как-то особенно не отложила, – призналась я искренне. – Я оказалась ребенком с повышенным инстинктом выживания. И если честно, то в целом моя жизнь прошла вполне успешно. Единственное, знаете, я оказалась за пределами любви.

– Где? – спросил Анатоль и дополнил мягкий голос таким же мягким взглядом.

– К сожалению, это не мое определение. Я его позаимствовала, вычитала где-то. Впрочем, давно, так что оно теперь как бы и мое тоже. Хорошо звучит «за пределами любви», правда?

Я выдержала паузу, Анатоль чуть заметно кивнул, давая понять, что он весь внимание.

– Представьте, есть мир, в котором правит любовь. Она царствует в нем. Это вполне обычный мир, люди живут в нем своей обычной жизнью – ездят в транспорте, ходят на работу, покупают продукты, устраивают застолья. Но все перечисленное, как и вообще все, что в происходит в этом мире, происходит по строгим законам любви. Так или иначе, но по ее законам. Потому что любовь правит в нем и не выпускает ничего из-под своего зоркого контроля. Все, казалось бы, ничего не значащие действия, не имеющие значения события, – все они так или иначе связаны с любовью, и подчинены ей, и движутся во времени и пространстве только ради нее. Понимаете? Множество людей живут в мире, где правит любовь, вот прямо сейчас, здесь, этим чудесным спелым днем.

Я сняла очки, я почувствовала потребность открыть миру, в котором царствует любовь, свой прищуренный, близорукий взор.

– Но есть и другой мир, тот, что за пределами любви. На первый взгляд, он ничем не отличается – в нем тоже ездит по улицам общественный транспорт, и люди точно так же работают, и так же устраивают застолья, может быть, не менее веселые и обильные. Вот только любовь в нем не правит. У всего, что происходит в этом мире, другая первопричина, другая природа и другие законы развития. Тоже разумные, порой добродетельные, но к любви они не имеют отношения. Поэтому мир и называется: «за пределами любви». Там, кстати, тоже существует любовь, бывает, что чистая, бывает сильная, но она не правит миром. Иногда она важна, иногда даже драматична, но она – не закон. А раз не закон, то и не подчиняет. Любовь там – равноправная часть всего остального мироустройства, но не более того.

Анатоль молчал, не перебивал, не поддакивал, как обычно нетерпеливые люди поддакивают длинным пояснениям. Он даже до стакана с «Перье» не дотрагивался. Хотя имел привычку употреблять лишь чистую, незамутненную воду каждый раз, когда выслушивал мою сбивчивую болтовню.

– Так вот, миры эти граничат, и их жители могут перемещаться, переходить из одного в другой. И многие, особенно со временем, с возрастом переходят из мира, где правит любовь, в мир, который находится за пределами любви. Но для тех, кто перешел границу, для них очень строгие визовые ограничения и назад их больше уже не пускают. Туда, в мир, где правит любовь. Даже взятки не помогают. Кто-то, конечно, просачивается контрабандой, но разве что единицы.

Мне снова пришлось надеть очки, опять защипало в носу. Бог ты мой, что же это со мной происходит, я и не помню, когда ощущала слезы на глазах, я, наверное, даже ни разу не волновалась за последние сорок лет. А тут на тебе, прихватило, даже приятно стало, что все еще умею чувствовать.

– Так вот, понимаете, что произошло, Анатоль? Тогда, на перроне маленького вокзала, я перешла границу, попав в мир, который находится за пределами любви, и больше никогда назад не попала. Понимаете, любовь никогда больше не правила в моем мире. Много было хорошего, интересного, даже волнующего, но любовь мной не правила.

Я взглянула внутрь бокала, он почему-то был пуст. Пришлось подозвать расторопного мальчика в белом переднике, попросить долить. Не хватает еще напиться – пьяная расчувствовавшаяся старуха, что может быть комичнее?

– Получается, что все чувства – любовь, ревность, страсть, ненависть, горе – они все остались там, в детстве, с мамой, с Влэдом, и умерли вместе с ними. Потому что все сильные чувства, они тоже связаны с любовью, в том самом мире, где она правит…

Я замолчала еще и потому, что подступивший комок мешал говорить. Надо же так растечься от жалости к самой себе, и когда… на самой последней главе книги. Похоже, Анатоль понял, что должен мне помочь, подтолкнуть мой засбоивший речевой механизм.

– Послушайте, Кэтрин, – произнес он мягким, полным понимания голосом. Особенно доверчиво у него вышло «Кэтрин». – Вас так долго и изощренно пытались уничтожить, да еще в детстве, когда психика только формируется, – не каждый вообще оправился бы и выжил. Вот вам и пришлось заморозить свои чувства. Обыкновенный инстинкт выживания.

Вам пришлось эмигрировать из того мира, где правит любовь, вас заставили. Вы стали его политической эмигранткой. Если бы вы остались в нем, он бы вас раздавил.

Я кивнула и опустила нос в бокал.

– Да-да, – закивала я оттуда, из бокала. – Цинизм, ирония, безразличие, холодность – вот они, лучшие лекарства от подлой болезненности чувств. Послушайте, дорогой соавтор, книгу мы с вами, похоже, закончили, давайте напьемся сегодня, отпразднуем. Как вам перспектива бесчинствовать с разнузданной богатой сумасбродкой? А потом я пойду трахать моего божественного Карлоса, да и вам бы не мешало подцепить какую-нибудь кралю. Здесь их столько – просто на любой вкус.

Кажется, я уже заметно захмелела. Что было, конечно же, хорошо.

Утром все пошло наперекосяк: голова, спина, общая слабость. Не было даже сил добраться до душа. Пришлось отменить утренние ритуалы – массаж, сауна, аэробика, теннис. Карлоса тоже пришлось отослать – раздражал своим присутствием. Конечно, я сама дура, надо же так глупо потерять над собой контроль, даже не помню, когда со мной подобное случалось. Вот и мучайся теперь общим физическим бессилием.

Только к четырем часам я стала возвращаться к жизни, как-то привела себя в порядок, выползла из своих апартаментов вниз – к тусклому дневному свету, к какой-никакой шевелящейся в нем жизни. И сразу наткнулась на моего вчерашнего собутыльника. Вернее, собокальника, потому что бутылку я уже давно не могу осилить.

Почему-то Анатоль был в пиджаке и вообще выглядел официально. Он подошел ко мне.

– Я вас ждал, – сообщил он холодно вместо того, чтобы проявить заботу, осведомиться о моем похмельном старческом здоровье. – Я не хотел уезжать, не попрощавшись.

Я остолбенела.

– Уезжать?! – Даже через темные очки, задача которых была скрывать не солнце от моих глаз, а, наоборот, мои мешочные, синюшные глаза – от солнца… даже через темные очки он должен был заметить мое удивление. – Куда уезжать?!

– Книга написана. – Он пожал плечами.

Сегодня он был скучен и пресен, ни блеска в глазах, ни блуждающей улыбки, ни чуткого внимания. Сухое, формальное, скучное лицо скучного человека. Я вспомнила, он выглядел таким, когда мы встретились в первый раз. Вот так: был интерес – была жизнь. Интерес прошел – и жизнь туда же. Всегда одно и то же.

– Книга написана, пора уезжать. Я не хотел, не попрощавшись, – повторил он.

– Ну что же, – ответила я сухостью на сухость. – Единственная просьба: когда книга выйдет, назовите ее «За пределами любви». Во всяком случае, так я буду знать, что это наша книга.

– Хорошо, – кивнул он, но опять получилось сухо. – Наш сегодняшний разговор, если захотите его записать, пошлите мне по электронной почте. Вот адрес. – Он сунул мне в руку бумажку, я взглянула: на ней от руки был написан электронный адрес. Почтового, конечно же, не было. Я даже не удивилась.

– Конечно, пришлю, – согласилась я.

Мы замолчали, постояли несколько секунд. Не знаю почему, но я не хотела его отпускать.

– Ну что же вам пожелать, неблагодарный мой информационный вампир? – начала я. – Вот что… – Я выдержала паузу, собираясь с мыслями. – Прошлое потому и прошлое, что оно прошло, и вариться в нем – дело неблагодарное. Я вот варилась все эти недели, и что хорошего? Расчувствовалась в результате, потеряла контроль, напилась вчера. Сегодня разогнуться не могла. – Я махнула рукой, мол, что поделаешь. – Будущее… Какое там у меня будущее? В моем возрасте каждый следующий день заведомо хуже предыдущего. Так что будущее ничего хорошего мне не готовит и надеяться на него бессмысленно. Поэтому остается настоящее. Дорожите настоящим, милый мой Анатоль, каждым его мгновением, съедайте его без остатка, насыщайтесь им. Настоящее – это лучшее, что у нас есть. Живите настоящим, вдыхайте его очарование, пейте его нектар.

Даже его скучное, безразличное лицо осветилось.

– Очень оптимистично, – улыбнулся он. – Раз будущее хуже настоящего, то следует жить настоящим… Забавная логика. Но ведь будущее плавно перетекает в настоящее. Вот в чем парадокс. Как их разделить?

– А вы оставайтесь еще на недельку, мы и обсудим, – предложила я.

– Да нет, пора. Меня ждут, я и так пробыл здесь дольше, чем собирался.

– Ну что ж, давайте я провожу вас до такси. Вон такси у ворот, наверняка вас поджидает?

– Меня. – Он кивнул.

Мы шли по желтой песчаной дорожке, она, казалось, прогибалась и мягко пружинила под ногами.

– Куда теперь? За новым сюжетом?

– Да нет, – ему приходилось сдерживать шаг, чтобы идти вровень со мной, – сюжет я уже придумал.

– Правда? – делано удивилась я. – Сами… Надо же, какая удача. И о чем же будет ваша новая книга?

Он остановился, повернулся ко мне, вгляделся пристально, будто видел в первый раз.

– Следующая книга о том… – Пауза. – О том, что вас нет.

Вот это было неожиданно, я даже не нашлась сразу что ответить. Потом все же нашлась.

– Значит, наши друзья, ну эти, немецкий профессор и русская балетная звезда, они, значит, оказались правы, когда говорили, что вы укокошиваете своих прототипов. Вот и меня, похоже, хотите умертвить.

– Вас не надо умерщвлять, – он продолжал внимательно меня изучать, – вас и так нет. Вы и не существовали никогда.

– Но я существую, – возмутилась я.

– Это вам кажется, – подвел он черту.

– Но значит, и вам тоже кажется. Вы же разговариваете со мной. Глазеете вон на меня, как слон на муху.

– И мне кажется, – согласился изобретательный добытчик сюжетов.

– Интересно. Может быть, объясните подробнее?

Он покачал головой.

– Вы спросили, о чем моя следующая книга, я вам ответил.

Я пожала плечами. Мы подошли к терпеливо ожидающему такси.

– Ну что, может быть, вы все-таки обнимете меня? – напросилась я. – О поцелуе в щеку я и не мечтаю.

Он смягчился, расставил руки, пригнулся к моей старческой немощной плоти, прижал к себе. Руки у него оказались сильными, пришлось напрячься, чтобы выдержать горячее объятие.

– А вы говорите, что меня нету, – произнесла я куда-то в область его уха.

– Никого нету, – ответил он негромко.

Потом он сел в машину.

– Значит, сегодняшний разговор я вышлю на ваш электронный адрес, – сказала я в открытое окно.

Он кивнул, улыбнулся, машина вздрогнула и плавно покатила по желтой, плотной песочной дорожке. Метров через сто она переходила в ровный, гладкий асфальт.

* * *

Кому: профессору Вейнеру

Копия: Анатолию Тоссу

От кого: Карлос Родригес

Тема: Мадам Кэтрин Ридж

Уважаемый доктор Вейнер!

Посылаю Вам уведомление, что позавчера утром Кэтрин исчезла из отеля. Я пришел переодеться к обеду, номер был пуст. К вечеру я начал волноваться, сообщил администрации отеля. Они начали искать Кэтрин, она никогда не покидала отель, не предупредив. Машина ее стояла в гараже. Утром вызвали полицию. Пока розыски не дали никаких результатов. Вы просили сообщить о каких-либо чрезвычайных обстоятельствах, если они произойдут. Вот я и сообщаю.