Текст книги "Религиозные судьбы великих людей русской национальной культуры"

Говоря словами знаменитого проповедника Никанора, архиепископа Херсонского, «Ломоносов, первый русский ученый, естествоиспытатель, историк, оратор, стихотворец, был вместе с тем и мыслитель истинно русский, истинно христианский». Откуда, из какой среды пришел этот разносторонний гений? Кому он обязан богатством своих дарований и интересов?.. «Сын крестьянина по отцу, своею материю имел он дочь диакона; она, ее дух, ее семейные предания дали один из первых толчков пробуждению духовных сил ее дитяти, направляли и первоначальное развитие их в известную сторону в духе происхождения и склонностей матери».

Нужно отметить, «что грамоте учил его церковный дьячок, его первою школою после дьяческой избы была церковь и церковный клирос, первыми учебными книгами Часослов и Псалтирь, а первыми учителями его в языкознании Мелетий Смотрицкий со своей “Грамматикой”, а в стихотворстве Симеон Полоцкий с переложенной им в стихи Псалтирью; что в Москве от голодной смерти спас его и в школу привел монах, образовали его монастыри и два старейших духовных училища – Московское За иконоспасское и Киевское; что, воспитанный лицами священного сана, вскормленный вещественным и духовным хлебом церковным, он и сам был готов принять священный сан и посвятить себя на служение Церкви; что, наконец, и в Академию наук устроил его архиерей, знаменитый Феофан Прокопович…»

Разумеется, очень существенно указать на те питающие источники духовной жизни, которые при крайней простоте и суровости первоначального обучения и воспитания юного Ломоносова сообщили ему истинно христианское мировоззрение, раскрыв для него тайные сокровища природы, мысли и слова. Первосвященный Никанор опять напоминает: «…что с раннего детства имел он особливую охоту к четью-петью церковному; что Часослов и Псалтирь, все употребительнейшие в Церкви молитвы, каноны, песни церковные, всю Псалтирь не только в подлинном ее библейском тексте, но и в стихотворном переложении знал он наизусть; что в двух старейших духовных училищах основательно изучил он богословие и отцов Церкви; что примерами великих отцов, богопросвещенных испытателей природы, вдохновенных певцов величия Божия в природе, каковы были Василий Великий, Григорий Богослов, был он поощрен к изысканию тайн природы; в высоких святоотеческих творениях, в богодухновенных Писаниях библейских почерпнул он сам, советуя почерпать и нам, богатство и возвышенность родного слова; в творениях святоотеческих, в Писаниях библейских, равно как и в великой книге природы, почерпнул он лучшие истинно поэтические свои вдохновения, так что безукоризненными и достоподражаемыми как по возвышенности мысли, так по благородству чувства, даже по чистоте, правильности и изобразительности языка, можно назвать те из его стихотворений, проникнутых христианским миросозерцанием, в которых воспевает он Бога и дивные в мире дела Божии…»

Добавим от себя, что ни одна биография Ломоносова не может считаться правдивой и полной, если она не освещает религиозной основы его многообразного творчества, столь знаменательного в смысле усвоения положительных элементов западной культуры. Можно только удивляться тому блеску, богатству и разнообразию плодов, созревших на многоветвистом древе русского национального гения, который мог так пышно распуститься только на родной почве под живительными лучами никогда не меркнущей истины Православия.

Для Ломоносова отростки западноевропейского образования явились не полнотой истины, а лишь прививкой иного ее понимания, усилившего рост самобытного разума и углубившего его природные понятия и представления. Если бы линия умственного развития шла от Ломоносова без отклонений в стороны, в благотворной близости от Православной Церкви, то впоследствии нам не пришлось бы говорить о беспочвенности русской интеллигенции, о духовном ее порабощении Западом, не было бы в нашей общественной жизни «лишних» людей и Гоголь родился бы в мир с талантом иного качества. «Просим помнить, – говорит архиепископ Никанор о Ломоносове, – что вера в Бога была единственной путеводной звездой его жизни, – она одна не раз спасала его от явной гибели; что без водительства веры Ломоносов не был бы нашим Ломоносовым, перед которым мы благоговеем, а сгинул бы безвестно и бесследно или рыбаком где-нибудь на пустынном берегу Белого моря или Северной Двины, или с голоду в Москве, или в долговой германской тюрьме, или солдатом в прусской крепости; что вера в Бога подкрепляла его и в академической деятельности среди тяжких испытаний, среди непонимания, зависти, вражды, поощряемых его увлечениями и действительными слабостями; что вера в Бога, основательное изучение ее в христианских источниках не помешали ему основательно изучить строение коры земной и химическое сочетание элементов материи, напротив, одно в нем помогало другому; помогло ему объять и мир, и человека, и величие Творца в живом и целостном единстве сколько научного подробного глубокообстоятельного, столько же и возвышенного поэтического христианского миросозерцания; одно в союзе с другим помогло ему избежать крайностей, с одной стороны, мертвого схоластика, буквалиста-фарисея, с другой – бездушного скептика-материалиста; что вера в Бога и знание богословия не помешали ему быть первым русским ученым, математиком, физиком, химиком, металлургом, геологом, астрономом, основателем русского стихотворства, правильной прозы, истории, наших университетов, помогли ему осуществить в себе прообраз высокоразвитого цельного русского человека».

Вот эта самая цельность Ломоносова и является плодом его религиозности, в свете которой он в любой отрасли знания, в искусстве, в языке, в природе – всюду видел присутствие Божие, всюду находил Божественную мысль.

В своей ученой деятельности Ломоносов особое значение придавал изучению природы, движимый к этому примером Василия Великого и Иоанна Дамаскина, в творениях которых имеется много рассуждений о разных явлениях природы. В «Слове о происхождении света» он так определяет идею изучения природы: «Испытание природы трудно, однако приятно, полезно и свято. Чем больше таинства ея разум постигает, тем вящее увеселение чувствует сердце. Чем далее речение наше в оной простирается, тем обильнее собирает плоды для потребностей житейских. Чем глубже до самых причин толь чудных дел проницает рассуждение, тем яснее показывается непостижимый всего бытия Строитель. Его всемогущества, величества и премудрости видимый сей мир есть первый общий, неложный и неумолчный проповедник…»

В основе научных исследований Ломоносова лежало твердое убеждение в полном согласии веры и знания, религии и науки. Это убеждение есть новое подтверждение цельности его духа, не поврежденного ни рефлексией, ни внутренним разладом. В прибавлении к рассуждению «Явление Венеры, на солнце наблюденное», он говорит: «Правда и вера суть две сестры родные, дщери одного Всевышнего Родителя, никогда между собою в распрю придти не могут, разве кто из некоторого тщеславия и показывания своего мудрования на их вражду всклеплет. А благоразумные и добрые люди должны рассматривать, нет ли какова способа к объяснению мнимого между ними междоусобия».

Указав также на рассуждения о природе Василия Великого и Иоанна Дамаскина, Ломоносов продолжает: «Так сии великие светильники познания натуры с верою содружить старались, соединяя его снискание с богодухновенными размышлениями в однех книгах, по мере тогдашнего знания в астрономии. О, если бы тогда были изобретены нынешние астрономические орудия и были бы учинены многочисленные наблюдения от мужей, древних астрономов, знанием небесных тел несравненно превосходящих; если бы тогда открыты были тысячи новых звезд с новыми явлениями; каким бы духовным парением, соединенным с превосходным их красноречием, проповедали оные святые риторы величество, премудрость и могущество Божие…» «Создатель дал роду человеческому две книги. В одной показал свое величество, в другой – свою волю. Первая – видимый сей мир, Им созданный, чтобы человек, смотря на огромность, красоту и стройность его зданий, признал Божественное всемогущество по мере себе дарованного понятия. Вторая книга – Священное Писание. В ней показано Создателево благоволение к нашему спасению. В сих пророческих, апостольских и богодухновенных книгах истолкователи и изъяснители суть великие церковные учители. А в оной книге сложения видимого мира сего физики, математики, астрономы и прочие изъяснители божественных, в натуру влиянных действий, суть таковы, каковы в оной книге пророки, апостолы и церковные учители. Не здраво рассудителен математик, если он хочет Божескую волю вымерять циркулем. Таков же и богословия учитель, если он думает, что на Псалтири можно научиться астрономии и химии. Толкователи и проповедники Священного Писания показывают путь к добродетели… и благополучие жития, с волею Божией согласованного. Астроном открывает храм Божеской силы и великолепия, изыскивает способы и ко временному нашему блаженству, соединенному с благоговением и благодарением ко Всевышнему. Обои обще удостоверяют нас не токмо о бытии Божием, но и о несказанных к нам Его благодеяниях. Грех всевать между ними плевелы и раздоры».

Читая эти мысли Ломоносова о необходимости, о естественности, о законности согласия между верой и знанием, между наукой и религией, мы воспринимаем их не как результат философского увлечения автора, а как плод личного внутреннего опыта, опыта жизни, опыта религиозного ее восприятия. Особенно ярко проявляется эта религиозная подлинность, религиозная достоверность переживаний и убеждений М. В. Ломоносова в его поэтических произведениях: в духовных одах и переложениях псалмов Давида. Вот несколько стихов из этих переложений:

 
Хвалу Всевышнему Владыке
Потщися, дух мой, воссылать:
Я буду петь в гремящем лике
О Нем, пока могу вздыхать.
 
 
Никто не уповай во веки
На тщетну власть князей земных,
Их тож родили человеки,
И нет спасения от них.
 
 
Блажен тот, кто себя вручает
Всевышнему во всех делах
И токмо в помощь призывает
Живущего на небесах.
 

Для подобных переложений, глубоко искренних и сильных, нужна подлинная, живая вера в Бога: к Нему и прибегал наш первый ученый в разнообразных обстоятельствах своей богатой жизни, полной не только удач и успехов, но и тяжелых испытаний – физических и нравственных.

Наблюдения величественных картин суровой природы Севера в молодые годы и раскрытие ее тайн в научном исследовании всегда вызывали в Ломоносове религиозное чувство восторга и удивления перед величием и премудростию Творца. Выражением этих переживаний являются такие оды, как «Утреннее размышление о Божием величестве» и «Вечернее размышление о Божием величестве по случаю северного сияния». Проникнутые глубоким религиозным чувством, эти произведения считаются лучшими в его поэтическом творчестве.

 
Утреннее размышление о Божием величествеУже прекрасное светило
Простерло блеск свой по земли
И Божии дела открыло:
Мой дух, с веселием внемли;
Чудяся ясным толь лучам,
Представь, каков Зиждитель Сам!
 
 
Когда бы смертным толь высоко
Возможно было возлететь,
Чтоб к солнцу бренно наше око
Могло, приблизившись, воззреть,
Тогда б со всех открылся стран
Горящий вечно океан.
 
 
Там огненны валы стремятся
И не находят берегов;
Там вихри пламенны крутятся,
Борющись множество веков;
Там камни, как вода, кипят,
Горящи там дожди шумят,
 
 
Сия ужасная громада,
Как искра пред Тобой одна.
О коль пресветлая лампада
Тобою, Боже, возжена
Для наших повседневных дел,
Что Ты творить нам повелел!
 
 
От мрачной ночи свободились
Поля, бугры, моря и лес
И взору нашему открылись,
Исполнены Твоих чудес.
Там всякая взывает плоть:
Велик Зиждитель наш Господь!
 
 
Светило дневное блистает
Лишь только на поверхность тел;
Но взор Твой в бездну проницает,
Не зная никаких предел.
От светлости Твоих очей
Лиется радость твари всей.
 
 
Творец! покрытому мне тьмою
Простри премудрости лучи
И что угодно пред Тобою
Всегда творити научи,
И, на Твою взирая тварь,
Хвалить Тебя, бессмертный Царь.
 

Подлинно поэтическое изображение восхода солнца и озарение им всей природы могло явиться только в результате глубокого религиозного переживания, чуткого к откровению Божественной красоты, Божественного присутствия в природе.

В другой оде – «Вечернее размышление о Божием величестве по случаю северного сияния» – Ломоносов изображает великолепную картину северного сияния, не раз виденную им в раннем детстве. Замечательно, что научное исследование этого явления природы не ослабило, а усилило его религиозно-поэтическое вдохновение:

 
Лице свое скрывает день;
Поля покрыла мрачна ночь;
Взошла на горы черна тень;
Лучи от нас склонились прочь;
Открылась бездна звезд полна:
Звездам числа нет, бездне – дна.
 
 
Песчинка, как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном вихре тонкий прах,
В свирепом как перо огне:
Так я, в сей бездне углублен,
Теряюсь, мысльми утомлен!
 
 
Уста премудрых нам гласят:
Там разных множество светов;
Несчетны солнца там горят;
Народы там и круг веков;
Для общей славы Божества
Там равна сила естества.
 
 
Но где ж, натура, твой закон?
С полночных стран встает заря!
Не солнце ль ставит там свой трон?
Не льдисты ль мещут огнь моря?
Се хладный пламень нас покрыл!
Се в ночь на землю день вступил!
 
 
О вы, которых быстрый зрак
Пронзает в книгу вечных прав,
Которым малый вещи знак
Являет естества устав, —
Вам путь известен всех планет —
Скажите, что нас так мятет?
 
 
Что зыблет ясный ночью луч?
Что тонкий пламень в твердь разит?
Как молния без грозных туч
Стремится от земли в зенит?
Как может быть, чтоб мерзлый пар
Среди зимы рождал пожар?
 
 
Там спорит жирна мгла с водой;
Иль солнечны лучи блестят,
Склонясь сквозь воздух к нам густой;
Иль тучных гор верхи горят;
Иль в море дуть престал зефир,
И гладки волны бьют в эфир.
 
 
Сомнений полон ваш ответ
О том, что окрест ближних мест;
Скажите ж, коль пространен свет?
И что малейших дале звезд?
Несведом тварей вам конец?
Скажите ж, коль велик Творец?
 

Из биографии М. В. Ломоносова мы знаем, что как человек он был подвержен многим чисто человеческим слабостям, но его религиозность, будучи постоянным настроением, проникая весь строй его переживаний, сообщала ему особую чуткость и восприимчивость даже к явлениям, непостижимым для разума. Расскажем о примере такой чуткости Ломоносова словами архиепископа Херсонского Никанора. «В доказательство бытия в нас неуловимой для рассудочного мышления духовной силы мы можем сослаться на один поразительный факт в жизни нашего Ломоносова – на видение им смерти своего отца.

Вот этот факт. На пути из Голландии в Россию на корабле Ломоносов видит сон: отец его, рыбак, плывет на лодке по Ледовитому морю, поднялся ветер, шумят волны и готовы поглотить пловца; сын хочет кинуться к нему на помощь, но руки, ноги его окаменели; лодка, грянувшись о берег близлежащего острова, разбивается в щепы; отец борется с волнами, вынырнул было, вскрикнул: “Михайло!” и исчез, а потом выкинут был на берег. По прибытии в Петербург, не имея покоя в душе при неотступной мысли, что отец его лежит непогребенный, Ломоносов употребил много усилий отыскать в столице своих земляков. Спрашивает, что сталось с его отцом; те отвечают, что в начале весны с товарищами он отправился в море, но вот уже 4 месяца о нем нет никакого слуха. Не имея покоя в душе, Ломоносов сам хотел ехать на виденный во сне остров, знакомый ему с детства, но отпуска из Петербурга не получил. Тогда он упросил местных рыбаков побывать на том острове и, если найдут тело отца его, предать его честному погребению. Тело отца было найдено и погребено. Со скептиками спорить не станем, – говорит дальше архиепископ Никанор, – а по нашей вере, то дух отца сказал духу единственного сына о своем предсмертном томлении и посмертной туге вследствие того, что тело остается без погребения и молитв. Так, по крайней мере, смотрел на дело сам Ломоносов».

Итак, для нас с вами, уже далеких потомков Ломоносова, живущих в эпоху расцвета научных достижений, открытий, изобретений, наш первый ученый так же близок, как если бы он был наш современник. Близок он нам, верующим, своей живой верой в Бога, с которой разум его был в полном согласии. Как теперь мы, так и он в свое время ясно видел залог духовного здоровья в единстве разума и сердца, ясно понимал различие их функций и взаимное проникновение и без всякого насилия над собою сознавал ограниченность человеческого рассудка.

Но нам сейчас важно знать не столько факт религиозности Ломоносова, сколько содержание этой религиозности, ее дух и живую для нас силу.

1. Этой живой силой дышит на нас прежде всего мысль Ломоносова о природе как о воплощении величия Божия. Оно – величие Божие – открывается человеческому разуму в меру дарованных ему понятий или познавательных способностей и возбуждает сердце к благоговению и благодарности перед Создателем мира. И чем глубже проникает разум в таинства природы, тем больше радуется сердце о премудрости и силе Божией. В познании причин природных явлений нам открывается Сам непостижимый Строитель – Первопричина всего существующего. Отсюда легко заключить, что закон природы есть не что иное, как ясное выражение действующей в мире воли Божией.

2. Другая, не менее живительная для нас мысль Ломоносова видит в Священном Писании откровение человеку Божественной воли как благоволения к нашему спасению. Разумение Священного Писания приводит нас к добродетельной жизни, а ценность этой жизни заключается в согласии с волей Божией. Чувствуется, что Ломоносову очень близка мысль о том, что в исполнении Божественной воли человек и находит подлинную свободу духа.

3. Живительна для нашего религиозного сознания и мысль о внутреннем согласии религии и науки, так разобщенных и враждующих в сознании безрелигиозном. Ломоносов почувствовал эту вражду коренных начал человеческого духа как грех, как болезнь, как нарушение его цельности и, опираясь на собственный опыт, исключавший всякое самоутверждение рассудка, признал знание и веру родными сестрами, дочерьми одного Всевышнего Родителя. Мысль эта по своей образности столь же прекрасная, сколь и убедительная.

4. Обнаружив в своей замечательной жизни необычайно сильную волю, достойную своих могучих и разнообразных дарований, Ломоносов находил наивысшее удовлетворение в подчинении своей воли воле Божественной, ведущей человека ко спасению, часто через горести и испытания:

 
Сие, о смертный, рассуждая,
Представь Зиждителеву власть,
Святую волю почитая,
Имей свою в терпеньи часть.
 
 
Он все на пользу нашу строит,
Казнит кого или покоит.
В надежде тяготу сноси
И без роптания проси.
 

В истории русского просвещения имя Ломоносова никогда не будет забыто, ибо русская наука ведет от него свое начало. Даже самый язык наш обязан Ломоносову установлением своих форм в его «Российской грамматике». Объясняя необходимость ее изучения, Ломоносов говорит: «Тупа оратория, косноязычна поэзия, не основательна философия, неприятна история, сомнительна юриспруденция без грамматики», то есть без знания законов, направляющих язык к правильному употреблению, так же, добавим мы, как тупа самонадеянность человеческого разума и сомнительна его наука без разумения Божественной истины. Таков вывод из мировоззрения нашего первого и православного ученого.

Религиозное сознание русского общества в эпоху Екатерины II

С дальнейшим проникновением западноевропейских идей религиозное сознание русского общества все более и более затемнялось. Казалось бы, что «просветительная» философия XVIII века должна была расширить горизонты православного миропонимания, сообщить ему известный иммунитет (сопротивляемость) против чрезмерных притязаний человеческого разума на познание истины; казалось бы, что от знакомства с отрицательными идеями Запада основы православной жизни должны были только окрепнуть, как окрепли они в действительно просвещенном сознании лучших представителей тогдашнего духовенства. Но в русском светском обществе происходило иное: новые западные идеи усваивались им тем легче, чем удобнее было оправдывать ими распущенную, нравственно недоброкачественную жизнь, чем решительнее новая философия снимала нравственные запреты.

Для того чтобы глубже проникнуть в религиозное сознание русского общества екатерининской эпохи, нужно прежде всего внимательнее отнестись к нравственному состоянию этого общества, в котором нетрудно будет усмотреть причину необыкновенно легкомысленного увлечения чуждым и разрушительным духом вольтерьянской философии. Следует заметить, что русское общество усвоило себе не столько внутреннюю, теоретически принципиальную сторону философской морали, сколько практические результаты французского сенсуализма – это бесшабашное прожигание жизни. На почве этого прожигания жизни, этой нравственной распущенности сошлись все представители екатерининского общества. Всеобщая распущенность нравов, разврат, роскошь и мотовство богатых, притеснение крепостных, по свидетельству современников, составляют характеристические черты нравственной физиономии тогдашнего общества. («Еще при Екатерине в высшем русском обществе, – говорит Ф.-К. Шлоссер, – не искали даже внешнего вида гражданской добродетели, но хвалились своею смелою распущенностью».) В данном случае тон всему обществу задавали самые верхи его… Князь М. М. Щербатов в таких чертах рисует нравственное состояние придворной сферы второй половины XVIII века: «Весь двор, – говорит он, – в такое пришел состояние, что каждый почти имел незакрытую свою любовницу; а жены, не скрываясь от мужа, ни от родственников, любовников себе искали… И так, разврат в женских нравах, угождение государю, всякого рода роскошь и пьянство составляли отличительные умоначертания двора, а оттуда уже разлились и на другие состояния людей».

Фаворитизм при дворе того времени считался совершенно нормальным явлением; роскошь и расточительность тогдашних придворных доходили до чудовищных размеров. За двором к нравственной распущенности тянулись и другие слои общества. Беспутное прожигание жизни царило везде. Это прожигание жизни отзывалось слишком тяжело на положении крепостных. Помещики, в видах добытия лишних средств, так быстро утекавших у них при мотовстве, по свидетельству одного современника, «без милосердия мучили крестьян, отнимали у них все, что им попадалось в глаза, и чрез то приводили их в несказанную бедность, от которой они никак не были в состоянии избавиться» (А. Я. Поленов). В своей нравственной разнузданности помещики, отбирая у крестьян их имущество, посягали иногда даже на жизнь (см. дела Салтычихи, Эттингерши, Шеншина, Ефремовой, княгини Козловской и др. в «Русском архиве», 1900, с. 345–348; в «Русской Старине», IX, 1874, с. 383–490). Посягательства на честь крепостных женщин были заурядным явлением. Разврат в обществе царил открыто всюду и считался даже признаком образованности и хорошего тона. В данном случае слишком характерное, говорящее само за себя, показание мы находим в письмах одного современника. «Кто поверит теперь, – говорит он в своем письме от 22 июля 1806 года, – человек, который не мог представить очевидного доказательства своей развращенности, был принимаем дурно или вовсе не принимался в обществе своих товарищей и должен был ограничиваться знакомством с пожилыми людьми, – да и те иногда суются туда же. Кто не развратен был на деле, хвастал развратом и наклепывал на себя такие грехи, каким никогда и причастен быть не мог». Такова картина нравственного состояния общества в блестящий екатерининский век «просвещения».

В чем это «просвещение» заключалось? В чем была настоящая сущность так называемой просветительной философии XVIII века, породившей у нас вместо настоящих убеждений вольнодумство, вместо истинного просвещения – затемнение религиозного сознания? Ответ на этот вопрос даст нам знакомство с тем умственным движением, которое возникло в конце XVII столетия в Англии и распространилось оттуда по всей Западной Европе, проникнув, конечно, и к нам в Россию.