Текст книги "Рубин Великого Ламы"

ГЛАВА XVIII. Таинственная Лхаса

Осмотрев кумирню, пассажиры «Галлии», естественно, захотели исследовать и другие места Лассы. Их проводник сейчас же предложил свои услуги, тем более, что осуществить это желание было нетрудно, так как один] из выходов кумирни открывался прямо на улицу священного города. Улица эта была широкая и чистая; красивые дома, сверкающие белизной, были разукрашены красными и желтыми полосами вокруг окон и дверей. Едва только путешественники вышли из кумирни на улицу, как тотчас же туземцы, сначала один, потом два, три, десять, двадцать, не меньше сотни, остановились, рассматривая невиданных людей. В несколько секунд вокруг них образовалась громадная толпа; каждый кричал, звал других; из окон высунулись головы, а затем появились в дверях; из всех домов выскакивали обитатели и со всех ног бежали поглазеть на невиданное зрелище. Толпа прибывала, шумела и глядела с разинутым ртом на иностранцев. Очевидно, жители Лхасы никогда не видели ничего подобного. Европейцы в стране лам производили такое же впечатление, какое получилось бы в деревне, если бы туда спустился какой-нибудь обитатель луны, или житель тех фантастически» стран, о которых Отелло рассказывал Дездемоне, что головы у них сидят ниже плеч. Смеясь, крича, бранясь толкая друг друга, тибетцы теснились вокруг иностранцев, обходя их с разных сторон, чтобы лучше рассмотреть; иностранцы же, по совету проводника, решили направиться к храму Будды, рассчитывая, что это месте наиболее интересно. Так как толпа, по-видимому, была, в хорошем настроении, не выражала ничего угрожающего, а, напротив, даже была расположена к иностранцам, то они могли спокойно продолжать свой путь, мало обращая внимания на впечатление, которое возбуждали. Со своей стороны, они с любопытством рассматривали обитателей этого недоступного города, тибетцев: монгольского типа, с широкими мускулистыми фигурами, оливковым цветом кожи и маленькими глазками, в которых светилось лукавство. Мужчины и женщины были одеты в одни и те же костюмы, с маленьким отличием. Это было что-то вроде платья, или кафтана, застегнуто го на плече и стянутого в талии ярким поясом; ноги обуты в войлочные сапоги зеленого или красного цвета. Головной убор у мужчин имел вид сборчатой шапки с широкими полями, а женщины носили желтые чепчики, очень напоминающие фригийскую шапочку. Волосы у женщин заплетаются в две косы, спрятанные в тафту, которая спускается на лицо; у мужчин же, как и у китайцев, на затылке висела одна коса, переплетенная жемчугом и стеклянными бусами. Но что всего более удивило путешественников, это лица многих женщин, расписанные черным лаком, что придавало им отвратительный вид. Они не могли понять смысла такого разукрашивания: ведь всякая татуировка, без сомнения, имеет целью различными способами украсить лицо, а здесь, по-видимому, его желали обезобразить. Отто Мейстер, расспросив об этом Матангу, вскоре мог уже объяснить своим спутникам, что такой обычай есть следствие закона, существующего с давних времен: какой-то император, царствовавший за несколько столетий до настоящего времени, издал закон, который запрещал женщинам появляться с открытыми лицами в общественных местах, в противном же случае они были обязаны разрисовать лицо таким безобразным образом, чтобы не смущать многочисленных лам, населяющих священный город. Дамы сконфузились от такой необыкновенной покорности женщин Лхасы этому жестокому закону и единодушно объявили, что они никогда в жизни не слышали о подобном послушании. Говоря по правде, лица некоторых женщин, случайно не скрытые под этими масками, позволяли составить невысокое мнение о красоте тибетских женщин. Этот закон, как заявил любезно лорд Темпль, скорее должен быть применен к пассажиркам «Галлии», которые рискуют вскружить головы всем ламам, не исключая и самого Великого Ламы, настолько они прекрасны, особенно при сравнении их с тибетскими женщинами… Толпа, по-видимому, была того же мнения, как и лорд Темпль, потому что, как все заметили, она выражала особенные знаки почтения, когда дамы проходили мимо.

Со всех сторон люди с разинутыми ртами снимали шапки и чесали правое ухо, что означало выражение приветствия, как объяснил это черный доктор. Петтибон сначала, казалось, был очень оскорблен такими поклонами и имел большое желание вырвать уши у этих негодяев; но его успокоили – пусть лучше так, да мирно, чем иначе, и он наконец философски примирился с такой манифестацией азиатской вежливости.

Что касается Отто Мейстера, то он был увлечен оживленной беседой с Матангой, который рассказывал ему о достопримечательностях города, осыпая его в то же время вопросами о происхождении путешественников и цели их путешествия. По указанию почтенного ламы все направились к дворцу Тале, проходя по самым лучшим улицам города. Эти улицы действительно имели опрятный вид, но, бросая взгляд на боковые, прилегающие к этим главным артериям, можно было согласиться, что путешественники поступали очень умно, не заворачивая в стороны, потому что боковые улицы похожи были на отвратительные конюшни. По мере того, как иностранцы подвигались вперед, толпа все возрастала; они шли, сопровождаемые настоящим кортежем, который не имел даже в мыслях причинять какой-нибудь вред. Ежеминутно им попадались нищие, которые протягивали кулак с выставленным большим пальцем, – это такой способ просить милостыню, – и нищие, конечно, тоже присоединились к толпе.

Пришли на площадь. Вдали какие-то громадные шары кружились с изумительной быстротой; подойдя ближе, все увидели, что это были клоуны, одетые в широкие белые шаровары и зеленые в складках туники; талия была стянута желтым поясом, от которого свешивались на некотором расстоянии друг от друга длинные плетеные веревки с шерстяными кистями на концах. Когда клоуны кружились, эти веревки растягивались горизонтально и делали танцора похожим на шар. На головах у них были колпаки, украшенные перьями фазана, а лица закрыты черной маской с длинной белой бородой.

Как только клоуны увидели иностранцев, тотчас же, следуя общему примеру, прекратили свои выступления, сложили ковры и присоединились к толпе. Даже собаки, наполнявшие все улицы Лхасы, ужасные и голодные, с красной пастью и высунутым языком, с глухим и яростным лаем пустились тоже вслед за толпой. Эти ужасные животные, кажется, созданы были для того, чтобы возбуждать отвращение к этому верному другу человека. Страх, внушаемый ими (особенно была испугана: Мюриель), еще усилился, когда благосклонный проводник рассказал о тех обязанностях, которые исполняли там собаки.

В Тибете употребляется четыре вида погребения усопших: тела их или сжигают, или топят в реке, или относят в горы, или же, наконец, режут на куски и отдают на съедение этим ужасным собакам! И это самый высший почет, который тибетцы могут оказать умершему…

– Если здесь такое необыкновенное множество собак, то разве не может быть частых случаев бешенства? – сказал кто-то из путешественников.

– Да, действительно, бывают многочисленные случаи водобоязни! – ответил совершенно спокойно Матанга, не видя в этом ничего страшного.

Со всех сторон на всех стенах домов, дворцов и храмов, и над дверями, на широких развевающихся лентах, путешественники снова увидели знаменитую надпись, историю которой рассказывал им Матанга:

«Отmanipadmehoum».

– О! драгоценность в лотосе, аминь! – невольно воскликнули они.

Матанга повел их по какой-то улице, которая состояла из необыкновенно странных зданий; стены их, в противоположность стенам других домов, оштукатуренных в однообразный белый цвет, исключая желтые и красные рамы дверей и окон, имели какой-то причудливый, узорчатый вид. Вглядевшись внимательнее, европейцы поняли, что стены эти составлены не из кирпича или песчаника, а из бычьих и бараньих рогов! Строители воспользовались различием рогов: бычьи – белые и гладкие, а бараньи – черные и шероховатые и, скрепляя их цементом, образовали удивительные рисунки, разнообразные до бесконечности и очень красивые; Матанга утверждал, что эти дома, построенные из рогов, отличаются чрезвычайной прочностью. В ту же минуту они подошли к новому буддийскому храму. У входа помещалась громадная статуя Будды, сидящего в мистическом цветке лотоса; улыбаясь, он поднял вверх два пальца. Перед статуей стояли медные вазы, в которых помещались дары из молока и масла, подносимые идолу. Бесчисленное множество лам заняты были только тем, что жгли жертвуемые свечи перед идолом и вертели «молельное колесо», – остроумную машину, посредством которой на колесо наматывались тексты молитв, вместо того, чтобы их читать, если для чтения верные не имели времени или желания.

Почти все ламы при виде европейцев быстро покинули свои посты и подошли поближе, чтобы рассмотреть невиданных гостей. Все, казалось, положительно терялись в догадках насчет происхождения этих иноземцев. Одежда, цвет лица, походка – все поражало тибетцев.

Толпа так сдавила путешественников, что они должны были составить круг и поместить в середину дам, чтобы тех не задавили, и в таком виде едва двигаться вперед.

Несмотря на эту предосторожность, положение было очень неприятное.

Кто-то из них спросил Матангу, какие главные достопримечательности города. Он отвечал с улыбкой, что если бы такой вопрос предложили китайцу, он не преминул бы ответить: «Собаки, женщины и ламы…» Но сам он, уроженец города, истинный патриот, остережется подобной нелепости. По его мнению, самые драгоценные произведения Лхасы, это – «pou-lou», особенная шерстяная материя, окрашенная в яркие цвета; курительные свечки, известные во всей Азии под названием «tsanhiang», и, наконец, деревянные чаши, без которых каждый тибетец был бы несчастнейшим человеком в мире. Эту чашу он всегда носит на груди и пользуется ею для самого разнообразного употребления. Там он готовит «дзамбу» (tsamba), такое тесто из масла и ячменной муки, которое он мешает руками и лепит катушечки – это хлеб у тибетцев. В чашу он наливает чай, который, долго кипятит на огне аргала, – топлива не особенно приятного запаха, которое собирают за животными; прежде чем выпить чай, он бросит туда огромный кусок масла; а чтобы вычистить чашу, он вытирает ее тоже маслом. Считается полезным этими остатками вытирать лицо и руки. Из чаши пьют также напиток вроде кисловатого пива, довольно приятного вкуса; в чашах едят также и мясо, вареное или жареное. Словом, чаша эта для него и кухня, и тарелка, и чашка, и стакан.

Когда спросили насчет цены этой увлекательной чаши, Матанга объявил, что чаша из лакированного дерева без всяких украшений может стоить от нескольких су до пятисот и тысячи франков. Он повел своих спутников в лавку, где женщина с сильно раскрашенным в черный цвет лицом предложила им разнообразный выбор чашек, действительно очень миленьких, но до того простых, что они не могли понять, каким образом цена их может доходить до такой невероятной цифры. После некоторых просьб объяснить это, Матанга, наконец признался, что самые дорогие чаши имеют силу обезвреживать все яды. Каким образом?.. Этого ни один честный тибетец не возьмется объяснить.

Продавщица не преминула предложить путешественникам курительные свечки «tsan-hiang», вылепленные из душистого теста фиолетового цвета. Тесто это приготовляется из коры различных ароматических деревьев, истолченной в порошок с примесью мускуса и золотого песка; эти свечки курят в храмах, перед идолами, и в комнатах. Запах нежный, но немного дурманящий; все жители Тибета обожают его, а китайцы даже наживают большие барыши посредством грубой подделки свечек, которыми наводняют все азиатские рынки.

Накупив разных предметов у продавщицы с черным лицом, путешественники, следуя за своим любезным проводником Матангой, направились в квартал Пебум, где жили индейские ремесленники, осевшие в Лхасе, – по справедливости, самые искусные в стране. Ткачи, ювелиры, плавильщики, механики, кузнецы – все превосходно знали свои ремесла. Это маленькие люди с живым лицом, темным цветом кожи, особенно замечательны своей детской веселостью; в их квартале постоянно слышны песни, пляски, постоянно раздаются звуки музыки.

Путешественники накупили себе большое количество материи «pou-lou» с необыкновенно живыми и яркими оттенками, любопытных золотых и серебряных вещей, оригинальных вышивок, а затем пошли по дороге к дворцу.

Вдруг поднялся страшный шум, показалась группа всадников, богато одетых, на лошадях с красивой сбруей. Они скакали прямо к иностранцам. Благодаря Матанге, европейцы узнали, что это были посланцы от самого Великого Ламы. Всеобщая молва дошла до него; он узнал, что в Лхасу прибыли необыкновенные иностранцы, и повелевает им явиться к нему, – таково было сообщение посланцев.

Если бы иностранцы вздумали противиться этому приказанию, это для них было бы очень трудно. Вся толпа в глубочайшем благоговении, как один человек, упала ниц и распростерлась на земле при появлении послов Великого Ламы. Его повеления были священны, и если бы наши пассажиры упорствовали, толпа, наверно, употребила бы силу, чтобы заставить их повиноваться священным распоряжениям воплощенного Будды. Не заставляя себя просить как-нибудь иначе, тем более, что их любопытство увидеть Великого Ламу совпадало с этим требованием, путники пошли по дороге к дворцу.

Очень скоро они увидели великолепное здание. Статуя Будды громадной величины стояла на пороге главного входа; неоценимые драгоценности украшали идола. Со всех сторон виднелись барельефы из чистого золота, серебра, меди и слоновой кости, чудные ковры были разбросаны по мраморным плитам и украшали стены. Резные кадильницы, распространяющие благовоние, блестящие фрески – все это делало дворец жилищем, полным пышности и великолепия. Толпа людей, ударяясь лбами о землю, ползла по ступеням священной резиденции бога, и путешественники, встреченные множеством лам, были торжественно отведены к воплощенному Будде.

Это был молодой человек пятнадцати или шестнадцати лет, довольно упитанный, с– нежным и довольно приятным лицом; на толстых губах его играла лукавая улыбка, а в черных глазах, окаймленных очень длинными ресницами, светилась хитрость – господствующее выражение всей физиономии.

Он сидел на груде подушек, покрытых тигровой шкурой, в широком одеянии из желтого шелка, обшитом редкими соболями. Ожерелье, кольца, застежка у пояса и серьги в ушах сверкали крупными бриллиантами; маленькие золотые гребешки с бриллиантами, которые скрепляли на верхушке головы его густые черные, как вороново крыло, волосы, довершали украшения Великого Ламы. Возле него на подушке из золотой ткани лежала великолепная корона, усыпанная бриллиантами.

Великий Лама не поднялся со своего места, когда вошли посетители, а только сделал милостивый жест рукой, между тем как на широком лице его изобразилась улыбка удивления. Сановники, сопровождавшие европейцев, упали на пол и, вытирая его своими лбами, ползли, таким образом, приближаясь к трону Будды. При этом они упирались коленями и локтями и на каждом шагу целовали пол. Наши посетители не хотели подражать такому рабскому поведению, а только поклонились Великому Ламе без всякого коленопреклонения, что, конечно, сильно удивило его. Но, по правде говоря, он так был поражен наружностью посетителей, что не имел возможности подумать о чем-нибудь другом. Казалось, он хорошо оценил красоту мисс Дункан и Мюриель, потому что сделал им особенно милостивый знак головой.

Все европейцы уселись на подушках, разложенных на полу перед Великим Ламой; слуги принесли чаю с молоком в миниатюрных золотых чашечках с резьбой тонкой работы, которые заменяли во дворце национальные чашки.

Чай был выпит. Великий Лама спросил гортанным, но мягким голосом, не умеет ли кто из иностранцев говорить по-тибетски; доктор ответил утвердительно, и начался следующий разговор.

– С какой стороны явились вы, благородные иностранцы? На ваших лицах сияет отвага, а по вашим густым усам и бороде мы можем судить, что вы великие воины, люди очень храбрые!

– Мы – жители западной страны! – ответил Отто Мейстер.

– Англичане из Калькутты? – спросил воплощенный Будда.

– Среди нас есть англичане, но наш начальник француз!

– Француз!.. Ах!., французы тоже из Калькутты?

– Французы – это большая нация, живущая по соседству с англичанами, которых ты знаешь, но далеко, гораздо дальше Калькутты… в Европе. Ты ничего не слышал про Европу?

Будда улыбнулся и покачал головой.

– Небо предостерегает меня сомневаться в твоих словах, – сказал он, – но мы знаем, что дальше Калькутты есть только изменчивое море…

Напрасно доктор старался объяснить ему происхождение иностранцев, Великий Лама не верил.

– А откуда происходишь ты, старый брат, что твое лицо так– черно – в сотню раз чернее, чем лица всех наших бедных тибетцев, тогда как лица твоих спутников, особенно спутниц, цветут как розы? – спросил Будда с большим интересом.

Отто Мейстер так быстро дотронулся до своего лица, что все поняли, о чем идет речь, еще раньше, чем он перевел. Оливье не мог удержаться от улыбки, видя растерянный взгляд несчастного человека, который пустился в такое длинное рассуждение, что Лама ничего, видимо, не понял.

– Цвет лица ничего не значит, лишь бы душа была чиста! – вежливо произнес наконец Лама. – Но я тебя прошу, объясни мне, по крайней мере, почему у всех вас волосы таких различных оттенков? Посмотри на нас!.. У всех нас волосы черны, как черное дерево, исключая стариков, голова которых покрылась снегом… Вы же не такие, у каждого из вас различный цвет… Вот у этого, – указал он на лорда Темпля, – борода как огонь. А у этого, – указывая на Оливье, – борода и волосы похожи на кору каштана. Волосы этого молодого брата (лорда Эртона) похожи на солому после уборки хлеба… Эта молодая девушка кажется украшенной лучами солнца… а у другой волосы похожи на золоченую бронзу… у одной глаза голубые, как наше озеро Кукуноор, а у другой серые, как небо в грозу… есть почти черные… Какая же причина этого удивительного разнообразия, если все вы, исключая тебя, явились из западной страны?

Доктор попробовал объяснить Великому Ламе смесь европейских рас, которые не представляют такого же однообразного типа, как монгольская раса; он просил его обратить внимание на то, что все пришедшие имеют общие признаки кавказской расы: овальное лицо, правильные черты, большой лицевой угол, шелковистые волосы и белую кожу, но Лама не менее прежнего остался заинтригованным наружностью посетителей. Он закончил свой допрос, осведомляясь, не существует ли такой мази или мыла, которые могли бы изменить цвет кожи черного человека в белый и цветущий, как у иностранцев.

Переходя затем к предметам более серьезным, Далай-Лама пожелал узнать, зачем приехали к нему иностранцы и с каким караваном. Когда доктор старался дать ему понятие об аэроплане, удивлению его и недоверию не было границ. И в то же время на лице его отразилось видимое беспокойство. Очевидно, он вообразил, что это предвещает вторжение неприятеля – вечный кошмар тибетцев и особенно обитателей Лхасы. Пророчества угрожали, что Тибет будет покорен иностранцами, и такая перспектива была причиной их ужаса, вполне естественного. Великий Лама спросил со страхом, сколько времени люди западной страны предполагают провести у него. Этот вопрос доктор передал Оливье, который очень ясно видел беспокойство на широком лице воплощенного Будды.

– Пусть Великий Лама не беспокоится из-за нашего присутствия, – ответил он. – Наше пребывание в его государстве будет коротким. Мы уедем сегодня же вечером, довольные тем, что видели его и познакомились с его столицей, такой знаменитой и таинственной!

Едва только Оливье произнес эти слова, как общее восклицание удивления и недовольства вырвалось из уст почти всех пассажиров. Один только лорд Дункан и его дочь молчали.

– Сегодня вечером? Неужели вы так решили?.. Уходить в этот же день? едва только прибыли… Капитан шутит!., никто этому не поверит!

Все вскочили, забывая августейшее присутствие Будды, и досада отразилась на взволнованных лицах пассажиров.

– Успокойтесь, господа, прошу вас! – сказал Оливье с иронией. – Предоставьте мне право отправляться, когда я хочу, из страны, куда мне захотелось прибыть!.. Мне принадлежит право, я думаю, руководить экспедицией по-своему. Я предпринял ее с единственной целью доказать, на что способен мой аэроплан. Для этой цели я выбрал Тибет, как страну более отдаленную и малодоступную. «Галлия» со славой выдержала этот опыт. И мне остается только возможность скорее вернуться в Европу, чтобы возвестить цивилизованному миру о полученных результатах!

Черный доктор в волнении нечаянно сдвинул свой парик и дал всем заметить белую полосу между черной кожей лица и черепом, что вызвало удивление на всех лицах, не только Великого Ламы, но и непосвященных в его тайну.

– Но, наконец, капитан, – воскликнул он, схватив в руку свой несчастный парик, – ничто нам не предвещало такой быстрый уход!.. Положительно ничто!.. Общая молва, напротив, давала нам основания надеяться, что мы пробудем здесь некоторое время… и что мы можем извлечь из этого… некоторую выгоду!.. Не везут же, наконец, просто так людей в такие далекие страны!..

– Ничто вам не мешает остаться в Тибете, если на то есть у вас желание, господин доктор, – отвечал Оливье, смотря прямо в глаза фальшивому негру. – Я вас не удерживаю. Что касается того, что я привез вас в Тибет, то позвольте мне напомнить вам, что вы попали сюда вполне по вашей воле! Разве вы можете упрекнуть меня в чем-нибудь, если вы сами достигли своего намерения только благодаря отсутствию совести?

– Сударь! – пролепетал доктор, вспомнив про парик и быстрым взмахом руки яростно нахлобучивая его на голову, – я вас не упрекаю!., я сожалею!., вот и все… я сожалею, как и все мы сожалеем! Такой превосходный случай!., нежданный… потерян навсегда!..

– Какой случай, милостивый государь? Говорите яснее, прошу вас!

Доктор сделал раздраженный жест и пробормотал что-то непонятное.

– О! господин Дерош! – воскликнула вдруг Мюриель, умоляюще складывая руки, – вы не будете так жестоки!.. Вы не заставите нас уйти сегодня вечером!..

– Жесток, мадемуазель? Я пришел бы в отчаяние от этого! Но чем же мой уход, назначенный мною на определенный день и час, может заслуживать такого титула?

– Но… Но… А рубиновые копи? – произнесла наконец Мюриель, причем углы ее рта опустились и выражение лица ее стало жалобным и комичным.

– Как? вы также, мисс Рютвен!.. Все эта история с копями! – воскликнул Оливье. – Но это абсурд. Это басня!.. И я пользуюсь этим случаем, чтобы спросить вас всех: когда, каким образом, при каких обстоятельствах я дал кому-нибудь повод думать, что я отправляюсь на Тибет на поиски сокровищ? Замечу мимоходом, что вы, кажется, не знаете, что разработка копей в этой стране запрещена под страхом самого тяжелого наказания. Никто не рискнул бы раскапывать землю, опасаясь преследования духовенства. Такая мысль просто фантастична; сверх того, я глубоко сожалел бы, если бы должен был объяснить одной алчностью живое сочувствие, которое высказывали, сопровождая меня! – прибавил он с насмешливой улыбкой.

– О! конечно, мы были счастливы совершить такое путешествие, – сказала Мюриель, которая, кажется, готова была плакать с досады, – но все-таки это жестоко! Это жестоко!.. Я никогда не ожидала этого от вас, господин Дерош!

– Я очень огорчен, уверяю вас, что причинил вам неприятность, мисс Рютвен, но, к несчастью, мое решение неизменно! А вы, мисс Дункан, – прибавил Оливье, немного тише, обращаясь к Этель с заметным беспокойством, – и вы, может быть, того же хотите от меня?

– Как вы можете так думать! – ответила с живостью Этель, которая с презрением смотрела на это проявление жадности своих спутников.

– Нет! нет!.. Я не могу так думать о той, которая так добра и прекрасна!

– Но взгляните, – возразила Этель с некоторой неловкостью, – бедный Будда понимает, что между нами что-то происходит!.. Он беспокоится. Объясните же ему, в чем дело, господин доктор!

– Мы действительно поступаем непростительно, предаваясь нашим спорам перед этим бедным мальчиком! – воскликнул капитан. – Господин доктор, потрудитесь спросить Будду, не соблаговолит ли он посетить мой корабль и разделить с нами завтрак? Скажите ему, если он согласен, то пусть поспешит, потому что отход аэроплана состоится непременно сегодня вечером, в семь часов! – проговорил Дерош, бросая взгляд на всех спутников.

Отто Мейстер проговорил несколько слов с угрюмым видом; Будда действительно, казалось, понял их спор, поднялся, осматривая хитрым азиатским взглядом каждого из посетителей, точно желая разгадать их мысли, – и принял предложение с заметной поспешностью.

Все вышли из дворца вслед за Буддой, в сопровождении сановников и многочисленных лам; весь кортеж двинулся к аэроплану.

Пробираясь среди массы народа, распростертого на земле в пыли, наши путешественники и их гости дошли до сада, где находилась «Галлия». Удивление Великого Ламы и его свиты при виде чудесного корабля не имело границ. А когда они узнали, что путешественники прибыли по воздушному пространству, то не могли скрыть своего удивления, что имеют дело с великими чародеями.

Все уселись завтракать вокруг большого стола. Столовые приборы необыкновенно занимали гостей. Ложки и вилки в особенности доставляли громадное удовольствие Великому Ламе, так что Оливье предложил ему взять целую дюжину. Воплощенный Будда, в восторге от подарка, снял со своего пальца кольцо с крупным бриллиантом и надел его на палец Оливье.

После завтрака молодой капитан повел Великого Ламу по всему аэроплану и показал его во всех подробностях. Когда кончился визит, было почти пять часов. Оливье объявил о своём намерении проводить Ламу во дворец; и только один лорд Дункан обещал сопровождать его. Дамы, уставшие после утренней прогулки, предпочли остаться дома, а другие пассажиры разошлись с самым угрюмым видом. Оливье повторил громким голосом перед всем экипажем приказание Петтибону быть готовым к отлету в семь часов и отправился вместе с лордом Дунканом провожать воплощенного Будду до дворца. Там они расстались самыми лучшими друзьями. Дополнив этой прогулкой исследование города, Оливье и лорд Дункан вернулись на корабль к шести с половиной часам.

Капитан «Галлии» в сопровождении командира взошел по лестнице. В ту минуту, как Оливье ступил на палубу, его схватили за руки, за ноги, заткнули рот и грубо повалили на пол. Это были четыре негра, сидевшие в засаде. Связав его по рукам и ногам, так что он не мог пошевельнуться, негры отнесли его на нос, в помещение экипажа, и положили на пол.

Первое, что бросилось Дерошу в глаза, был Петтибон, лежащий на полу, связанный, в таком же положении.

Почти в ту же минуту четыре других негра принесли лорда Дункана, так же связанного и с завязанным ртом, и положили рядом с его злосчастными товарищами. После этого негры ушли и заперли за собой двери.