Текст книги "История Франции"

VIII. О том, как управлялась Франция после смерти короля Генриха IV

1. За шесть месяцев до своей смерти, разговаривая с маршалом де Ледигьером, Генрих IV сказал, что «уверен, что во Франции в основе всего лежит авторитет государя. Вот почему он хотел, чтобы его сын, дофин, был бы тем центром, в котором сходятся все нити общественной власти… и что его намерением было учредить абсолютного монарха и придать ему все достоверные существенные признаки королевства, так чтобы в стране все были бы обязаны ему повиноваться…» Абсолютный монарх – он сам и был таким монархом. Ужасы гражданской войны, столько раз приводившие Францию к расколу, объединили французов вокруг короля. Его личное обаяние привело корону к упрочению власти на основе любви в еще большей степени, чем на основе силы. В течение целого века «Франция сходила с ума по Бурбонам». С 1610 г. она начинает объединять себя с королем, и это происходит инстинктивно, а не по принуждению. Страдания, причиненные беспорядком, и личность умиротворителя привели к добровольному послушанию. Народ принимал и даже желал замены множества местных властей одной центральной властью, охватывающей всю страну.

2. Однако монархический абсолютизм был ограничен уже существовавшими привилегиями, или свободами, а также обычаями. Нужно помнить, как проходил процесс образования королевства: через браки, путем получения наследства, приобретений, аннексий провинций и городов, которые присоединялись к королю. Одно из таких последних присоединений – Бретань – было добровольно санкционировано штатами герцогства, потому что «надежда на мир, которая связана с этим союзом, предпочтительнее всего того, что могло бы быть препятствием этому». В обмен на присоединение сеньории ее провинции и города получали от короля гарантии, которые назывались привилегиями или свободами. Привилегии, которые явились лишь этапом превращения власти, существовавшей в Средние века, во всемогущую власть равенства великих демократических государств, были способом заставить признать централизацию тех, кого этой власти лишали. Поэтому в глазах короля привилегии были законным правом преемственности. Корона соблюдала свои обязательства и не стремилась применять по всей Франции единое законодательство. В каждой провинции соблюдались свои обычаи. В некоторых сохранялись свои провинциальные штаты. Долгое время юристы утверждали, что Генеральные штаты, Национальные ассамблеи или комитеты были самыми ранними и самыми уважаемыми институтами королевства. В XVI в. можно было надеяться, что Генеральные штаты, используя существующие разногласия, приобретут авторитет, сравнимый с авторитетом английского парламента. Но во Франции существовало нелепое, хотя и традиционное правило голосования по поручению. Оно всегда ослабляло штаты. Во времена Генриха IV общественное мнение уже не доверяло своим штатам. «После того как канцлер заверил королевство, всеми теперь почитаемое, в добрых намерениях своего правительства, в штатах уже ничего не происходит, если не считать приветственных речей да взаимных реверансов». Но как только штаты проявляли слишком большие претензии, король приказывал снять гобелены со стен, закрыть залы, и депутатам оставалось только вернуться восвояси, что они и проделывали без лишнего шума.

3. Так кто же следил за соблюдением обычаев в королевстве? В принципе, парламенты. Мы уже видели, что судебные палаты отделились от королевского двора. В XVII в. парламенты уже существуют в Париже, Тулузе, Бордо, Руане, Эксе, Гренобле, Дижоне и в Ренне – в этих сильных и уважаемых городских общинах. Первый президент парижского парламента, одно из самых значительных лиц королевства, ни в чем не уступает принцам крови и канцлеру. Члены совета, одетые в алые одежды и мантии, подбитые горностаем – символ принадлежности к королевской власти, поскольку они представляли короля, – рассматривают дела в последней инстанции. Они регистрируют эдикты, и если считают их противоречащими основным законам королевства, то имеют право сделать замечания. На самом же деле при сильном короле замечания остаются без последствий, во-первых, потому, что никто точно не знает, что такое основные законы королевства; во-вторых, потому, что король имеет право «держать королевский трон», на котором он сам председательствует в парламенте, и в этом случае парламент обязан подчиняться его воле. Парламент существует только благодаря королю, а потому он бессилен против короля. Генрих IV обращается с парламентом бесцеремонно: «Вы указали мне на бремя, которое накладывает этот эдикт на наши финансы; но вы не указываете мне способа выйти из этих затруднений и тем более не указываете способа, как содержать мою армию. Вот если бы вы предложили мне по две-три тысячи экю каждый или согласились бы отдать деньги на ваше содержание или на содержание казначеев Франции, то это и было бы основанием не выпускать эдиктов; но вы хотите, чтобы вам хорошо платили, и при этом думаете, что очень много работаете, когда делаете мне замечания, состоящие из прекрасных речей, полных пустых, громких слов. И после такой работы вы идете погреться и доставляете себе всяческие удовольствия» (Lettres missives. T. IV. Р. 415). В ту эпоху должностные лица считали, что парламента, как некоего подобия Верховного суда, было достаточно, чтобы гарантировать невозможность тирании во Франции. Но суд, с которым исполнитель имел право спорить, ничего и никому не гарантировал.

Система городского управления в конце XV – начале XVI в. Миниатюра. Около 1500

4. Король частично использует своих судей для управления королевством. Бальи и сенешали вплоть до появления интендантов были в равной степени и управляющими, и судейскими. Первый президент провинциального парламента заменял в случае необходимости губернатора. Король отправлял в его совет указания, где помещаться канцлеру, суперинтенданту финансов и государственным секретарям, обязанности которых во времена Генриха IV были еще плохо определены. Канцлер является пожизненным главой правосудия, он хранит королевские печати. Начиная с Карла VII, король держит в своей власти армию и сам является ее главнокомандующим. Армия состоит из дворянства (в основном из младших сыновей дворянских семей), французских отрядов кавалерии и инфантерии; кроме того, есть наемники: швейцарцы, шотландцы, немцы. «Покойный король Генрих IV говорил, что во Франции насчитывается 300 тыс. прекрасных солдат, ветеранов, за свой счет овладевших военной наукой; не вызывает никаких сомнений, что с первой дробью барабанов легко собрать и вооружить еще 80 тыс. человек… У короля во всех крепостях множество оружия и пушек. Мы сами видели на стенах и у городских ворот Парижа сто пушек… А кроме пушек, в Арсенале находятся магазины оружия для 50 тыс. пехотинцев и для 1500 кавалеристов. А что до пороха, пуль и прочего, то у короля всего этого в изобилии…» Эти внушительные цифры вызывали восхищение всей Европы. Английский посол Кэрью писал: «Король мне сказал, что мог бы поставить под ружье в своем королевстве 50 тыс. кавалерии и 200 тыс. пехотинцев, не нарушая труда ни одного землепашца и ни одного ремесленника». Армия всегда пользовалась во Франции большим авторитетом, потому что только армия гарантировала защиту от иностранных вторжений. Она и королю придавала огромный авторитет.

5. Состояние финансов было слабым местом французской монархии. Сюлли, ненавистный, как должен быть ненавистным каждый хороший министр финансов, восстановил временное равновесие. В 1610 г. доходы составляют около 30 млн ливров, что примерно соответствует расходам, а кроме того, была восстановлена казна для ведения войны. Система налогов также была немного улучшена. Король простил не уплаченную в срок талью, «заботясь больше о том, чтобы его называли отцом народа, творящим добро, чем о том, чтобы оставить память в потомстве о другом, более очевидном титуле». Но косвенные налоги, напротив, возросли. Самым знаменитым налогом, который сыграет большую роль на протяжении всей истории Франции, был налог полетта (по имени Шарля Поле, который его изобрел). Это ежегодный налог, равный 1 % цены проданной должности, который отныне будут выплачивать судьи и другие чиновники, но в обмен за уплату этого налога они получат право оставлять по наследству свои должности сыновьям. Полетта утвердила наследование должностей и создала настоящую прослойку «дворянства мантии». В тот день, когда монархия установила этот налог, она «продала власть буржуазии». Однако потребуется еще два века для того, чтобы она это осознала. Наконец, начиная с 1560 г. духовенство должно ежегодно добровольно отказываться от части доходов Церкви. Это называлось «безвозмездным даром», но безвозмездным он был только по названию.

6. Если бы в начале XVII в. мы разрезали на горизонтальные слои пирамиду, представляющую классы французского общества, то вот что мы примерно увидели бы. На вершине находится король, окруженный церемониалом, пышность которого при последних Валуа приобрела почти восточный характер, хотя Генрих IV и вернул ему отчасти былое простодушие. Можно задуматься, не сыграло ли существование любовниц, столь проклинаемых историками, очень важную роль тем, что рядом с сувереном, окруженным лестью, оказывалась женщина, которая осмеливалась разговаривать с ним, как с обыкновенным человеком. Потому что существует здоровый альковный эгалитаризм. Гарем аннулирует благотворные последствия такого эгалитаризма, потому что там фаворитка отделена от остального мира и ничего о нем не знает, тогда как Агнесса Сорель, Диана де Пуатье, Мари Туше и Габриэль д’Эстре были умными и хорошо информированными женщинами. Вслед за королем следовали «великие». Самая высокая аристократия состояла из принцев крови, не имеющих себе равных и испорченных властью. Сюда же относились и очень опасные инородные принцы, такие как принцы дома Лотарингии, которые зависели от Франции, но сохраняли свои права суверенов. К этой касте «великих» принадлежали также и губернаторы провинций, в принципе назначаемые на три года, а на деле несменяемые, всесильные в своих владениях и торгующиеся с королем за оказанную ими поддержку. Следует отметить, что эти представители высшей аристократии обладали властью только по соизволению короля. Ведь это он назначал губернаторов, и они были всего лишь его служащими. Средневековая иерархия уже сломана, и у мятежного принца крови уже нет многочисленных вассалов, чтобы набирать из них армию. Позднее Фронда покажет, что существуют еще основания опасаться восстания, но уже начиная с 1660 г. «великие» были полностью приручены.

7. Следующей прослойкой является среднее и мелкое дворянство, оно представляет примерно 70 тыс. феодов. Бо́льшая часть этих дворян – полукрестьян-полувоинов – еще проживает в своих замках с подъемными мостами и турелями. Но они начинают понимать, что из-за обесценивания денег они полностью разорены и что единственный способ восстановить богатства их семей – это жить в тени короля, раздающего места и бенефиции. Король поощряет сплочение дворянства при дворе, потому что здесь этот неугомонный класс, причинявший столько хлопот предкам, находится в полной от него зависимости. В общем все происходит так, словно он говорит дворянам: «Откажитесь от феодального прошлого, которое никто уже не в силах оживить; откажитесь вершить правосудие, взимать налоги и, главное, откажитесь от ведения личных и гражданских войн. И тогда ваше вознаграждение будет очень значительным во всех отношениях: „Здесь вы получите куриную косточку, там – голубиную, а к тому же еще и бесчисленные ласки“» (Ж. Лафонтен). Король хорошо принимает их при дворе, все они становятся его товарищами по оружию. Но жизнь при дворе стоит дорого. Они участвуют во всех затеях, и костюмы должны быть великолепными. Вскоре их фермы и хутора, луга и мельницы оказываются проеденными; теперь нужно прибегать к королевским милостям. Король тратит на их содержание треть бюджета (при Генрихе IV). Такова цена за преданность дворянства. Когда демократия заменит аристократию, поменяются и получатели выгод, и характер этих выгод, но список получателей останется таким же длинным. Никакое правительство не может удержаться у власти без друзей и их поддержки, и никакое правительство, если оно не раздает ни синекур, ни милостей, не обзаведется друзьями. Французская аристократия не сумела сохранить в неприкосновенности, как это сделала английская аристократия, ни свой авторитет, ни свою власть. Причинами ее непопулярности в стране были: ее зависимость от короля, ее пренебрежение к своим обязанностям на местах, отказ заниматься торговыми делами, отказ обсуждать совместно с другими сословиями положение дел в стране.

8. Духовенство зависит как от короны, так и от Святого престола. Епископы назначаются королем. Когда приходы вакантны, доходы с них идут королю. Он же ведет и список бенефиций. В обмен на поддержку Галликанской церкви корона признает во всей стране преобладающее место за духовенством. Епископы и архиепископы имеют право на большие почести, а в советах за ними закрепляются многочисленные места. Как и дворянство, духовенство освобождено от тальи, от габели и от многих других налогов. Время от времени, чтобы проголосовать за налог под названием «добровольный дар», собиралась ассамблея духовенства, которое использует эти собрания для того, чтобы энергично защищать привилегии Галликанской церкви. Тесный союз между Церковью и монархией остается во Франции элементом стабильности. Таким же элементом стабильности будет союз Церкви и государства и в Англии, а позднее – и в Соединенных Штатах. Постоянный конфликт между гражданской и духовной властью всегда ведет к ослаблению режима.

9. Часто звучало утверждение, что дворянство во Франции было изолированной кастой. Нет ничего более неточного. Всякий разбогатевший горожанин мог сделать своего сына дворянином, если он давал ему образование и покупал для него должность. Мантия судьи или советника сопровождалась жалованием дворянства, а полетта позволяла делать это дворянство наследственным. Судья, как и дворянин, был освобожден от тальи и налогов; он платил только подушную подать. Всякий удачливый торговец, всякий процветающий врач или хирург обучал своего сына латыни, а затем делал из него королевского служащего. Для удовлетворения амбиций буржуазии король умножал количество должностей. В XVII в. в каждой маленькой деревушке было гораздо больше чиновников, чем теперь. Ни одна европейская страна не была превращена, подобно Франции, в кормушку для законников и финансистов. Крупная буржуазия, тепло укутанная в меха, «красовалась в своих красных или черных мантиях во всех креслах, украшенных королевскими лилиями». Некогда дворянство выбрало своим уделом войну; французская буржуазия воспользовалась этим, чтобы прибрать к рукам администрацию и правосудие. Она привнесла туда очень важные качества: любовь к порядку, к экономии, часто и к образованности; иногда она была склонна и к проявлению мужества, как это было в случае с Арле, первым президентом парламента, который не боялся Лиги. Но были у буржуазии и свои недостатки: тщеславие, скупость, завистливость – все то, что мы находим у мольеровских представителей буржуазии, а позднее найдем и в персонажах Бальзака.

10. Говоря о третьем сословии тех времен, было бы ошибочно предполагать, что в нем был представлен подлинный народ. Третьим сословием ловко выставляла себя крупная буржуазия. На самом деле в основании пирамиды находились лишенные всяких привилегий классы, которые платили талью. В те времена французские города были населены целым племенем мелких торговцев, осмотрительных, трудолюбивых, совестливых. В них нет той финансовой смелости, которую мы находим в Италии и Англии. Французский торговец довольствуется малым, откладывает сбережения, мечтает стать эшевеном и удалиться от дел. Если ему по силам, то он отправляет своего сына на королевскую службу; если нет – то передает ему свою торговлю. Обычаи этого класса мало изменились с XVII по XIX в. Ремесленники работают небольшими группами: несколько подмастерьев и хозяин. Для работы они объединяются в корпорации, а для развлечений – в братства. Кроме того, работники одного и того же ремесла образуют нечто вроде франкмасонства: у них свой условный язык и знаки, по которым они узнают друг друга. Таким ассоциациям приписываются многие бунты и мятежи, и правительство старается отучить их от этого. Мелкий люд не любит таких корпораций. Как и сам феодальный строй, эти корпорации были полезны в Средние века, потому что позволяли торговцам и ремесленникам совместно защищаться. Понемногу пропадали те опасности, которые их породили. И тогда остался только властный и тяжеловесный организм, который обеспечивал самым богатым мастерам несправедливые привилегии. Вот почему в XVII в. всеобщей тенденцией становится обращение к королю с просьбой вмешаться и ограничить всевластие корпораций.

11. Жизнь крестьян трудно описать достоверно. Легенда превратила эту эпоху, вероятно по контрасту с ужасами гражданской войны, в золотой век «с курицей в каждом горшке». Но у английских послов, которые наблюдали народ, отягощенный повинностями и поборами, было другое мнение: «Их шкура делится между духовенством, придворным дворянством, деревенским дворянством и чиновниками правосудия». Один француз, кардинал дю Перрон, также писал: «В Англии все они пьют доброе пиво и едят хорошую говядину и нет никого, кто не был бы одет в сукно и не имел бы серебряной чаши. Во Франции же они жалкие и тощие; королям следовало бы проявлять к ним некоторое уважение». И вместе с тем земля все более дробится, а население возрастает. Франция уже славится своими сельскохозяйственными продуктами: вином, фруктами, сырьем для пастельной краски, сливочным маслом и сырами. Она экспортирует соль и растительное масло. Французский крестьянин очень трудолюбив, он никогда не отчаивается, но он полагается на короля, который освободит его от пережитков феодализма. В XVII и XVIII вв. недостаток решительной твердости по отношению к дворянству со стороны королей как раз и явится одной из причин революции.

IX. О том, как Возрождение и Реформация изменили Францию

1. Можно ли говорить, что Возрождение и Реформация оставили во Франции глубокий след? Поверхностный обзор ситуации в стране в 1610 г. заставил бы усомниться в глубоком характере этих перемен. Мы увидели бы короля, ставшего более сильным, чем раньше, заметили бы более быстрое, чем во времена Людовика XI, движение к централизации и абсолютизму и восстановленное влияние католиков. Конечно, протестанты получили Нантский эдикт, но контрреформа действует активно, и в один прекрасный день Нантский эдикт будет отозван. Кажется, что Возрождение побеждено, так же как побеждена и Реформация. Зарождающийся XVII в. заявляет о себе как об эпохе веры и христианской морали. Вольность нравов писателей уже не в моде. Малерб приходит на смену Ронсару. Только три поколения отделяют «Гептамерон» от «Принцессы Клевской» мадам де Лафайет, но какое различие и в нравах, и в общем тоне! И насколько герои Корнеля ближе персонажам героических песен, чем Панург к Брату Жану! Поэтому естественно встает вопрос: не было ли Возрождение во Франции простой интерлюдией, не оказавшей никакого влияния на развитие основной драмы?

Леонард Готье. Вид Парижа в 1607 г. Гравюра начала XVII в.

2. Нет, это совсем не так. Вопреки видимости истинная вера строителей соборов уступила место опасным духовным поискам. В мире, бесконечно расширенном астрономами, Бог становится еще более великим, но гораздо менее близким. Человек предоставлен самому себе. И в своих «Опытах» Монтень показал, что индивид с честью может выйти из борьбы за создание своей философии, а потому Франция никогда не забудет Монтеня. Те, кто будет его опровергать, как, например, Паскаль главным образом, будут вынуждены опровергать его внутри самих себя, ибо отныне он представляет существенную часть всего французского характера. Монтень не отрицает Бога – вовсе нет, – но он помещает Его на «великолепно изолированный» трон и продолжает жить, как если бы Бог не существовал. «Монтень, – восхищенно замечает Сент-Бёв, – это вся природа целиком, но без Благодати». Он предвещает Спинозу с его абстрактным Богом. Для такого человека, как Монтень, ни святой Августин, ни святой Фома не являются властителями умов. Все его ссылки делаются на дохристианский период – на римский и греческий. По имени и по крещению он христианин. Следуя обычаю, он ходит к мессе, но христианство не играет никакой роли в его внутренней жизни. Если христианство и оставило в нем след, то это только привычки в жестах и в языке. Монтень не больший христианин, чем Вольтер, и он гораздо меньший христианин, чем Андре Жид.

3. Таким образом, совершенно очевидно, что Возрождение явилось духовной революцией. Хотя Возрождение рассматривало себя просто как поиск компромисса между античной и схоластической философской мыслью, оно уже в самом себе несло понятие национального самосознания, Французскую революцию, современную науку и мировые войны. Человек XVI в. считает, что суть жизни не изменилась, поскольку он все так же видит короля на своем троне, сеньора в его замке и кюре в его церкви. Но ему неведомо, что теперь король зависит от банкира или от золотого рудника, что и позволяет ему содержать армию и обходиться без помощи феодального дворянства. Ему неведомо, что вскоре войны будут объявляться не для защиты истинной веры, а для защиты независимости среднего класса, а позднее – независимости народных масс. Ему неведомо, что гуманизм приведет к научному агностицизму. Духовную революцию периода Возрождения нельзя приравнивать к Реформации. Главным следствием Возрождения является разрыв между идеей иррационального авторитета и истиной, данной в Откровении. Протестантизм не отрицал Откровения. Он только требовал придерживаться в этом священных книг. В XX в. гуманистическая революция будет угрожать протестантизму в той же степени, что и католицизму. Поэтому Религиозные войны окажутся войнами братоубийственными. Ренессанс и Реформация были в действительности противоположными силами. Правда, гораздо позднее французский протестантизм, ставший, как и всякое меньшинство, либеральным, присоединится к движению Возрождения, но в XVI в. ни один гугенот не мог предвидеть такого превращения. Кальвин был либералом в меньшей степени, чем Брисонне.

4. В политическом плане национальная борьба сменила борьбу феодальную. Королевские браки сохранят значимость (и так будет вплоть до эпохи Луи-Филиппа), но эти личные связи останутся в качестве пережитков. В Средние века, когда экономика была экономикой, ограниченной усадьбой или коммуной, самое большее – ярмаркой, экономические войны были невозможны (вероятно, только за исключением войн за овладение торговлей с Востоком). Национальная экономика Нового времени вовлечет страны в завоевания колоний, богатых драгоценными металлами, а затем – первичным сырьем. Патриотизм зародился во Франции очень давно и окреп во время Столетней войны. Уже начиная с Генриха IV, ни одно чувство не может соперничать с ним в сердце французов. Когда во время Фронды дворянство станет искать союза с иностранцами, тотчас же возникнет народный мятеж. Популярность доброго короля Генриха – это победа патриотизма над фракционностью. Хотя в XVI в. патриотизм еще оспаривается и гугенотами, как, например, Дюплесси-Морне, и католическими «якобинцами» Лиги, фигура короля уже воплощает единство нации, и абсолютная монархия заберет его с собой и в XVII в.

5. Рождение великой литературы, защита и прославление французского языка явились существенными элементами национального единства. Французская элита полностью вжилась в творения гуманистов, и с этих пор она будет стараться подражать совершенству форм творцов Античности. Ни один современный народ не будет придавать такого большого внимания стилю, красноречию, выбору слов. Даже проповедник станет писателем. Франциск I, Генрих IV и их потомки станут писателями-классиками. Долгое время этой общей славы, этого торжества разума и шпаги будет достаточно для объединения всех французов, которые обретут в наслаждении красотой и величием своей страны такую радость, что на два последующих века позабудут вольности Ренессанса. Во времена Генриха IV национальное самосознание достигает своего наивысшего уровня. Республиканские настроения героев Плутарха, хорошо известные благодаря переводу Амио, оставили свой след в произведениях Корнеля, так же как веселые двусмысленные вольности Рабле отзовутся в баснях Лафонтена, но в XVII в. средний французский обыватель будет послушно ходить в церковь по воскресеньям, кричать в сердечном восторге «Да здравствует король!» и терпеливо сносить привилегии дворянства и духовенства. Он никогда не узнает, что во времена его отцов свершилась великая революция человеческого духа.

6. Так что же произошло? А то, что в XVI в. во Франции и в большинстве стран Европы цивилизация, основанная на чувственном опыте, сменила цивилизацию, основанную на истине, данной в Откровении. В тот момент, когда произошло крушение Римской империи и античная философия погрузилась в сон, христианская философия спасла западный мир. Ренессанс подхватил историю духа на том этапе развития, где ее оставили греческие философы. Во внешнем облике Франции еще ничто не обнаруживает перемен, кроме стиля памятников и стихов. Но дело сделано, люди Нового времени будут чаще искать ответа в природе, чем в Библии. Хорошая она или плохая, но эта революция еще не окончена и по сегодняшний день. Она может завершиться либо всеобщим крахом, либо новой формой всемирного государства, научной и гуманистической формой христианства, некой религией разума; либо, наконец, возвратом к Божьему Граду. Роль историка заключается не в том, чтобы судить эту революцию, а в том, чтобы показать ее размах и уже в XVI в. обнаружить ее признаки.