Текст книги "История Франции"

Книга третья
Абсолютная монархия

I. О том, как Людовик XIII и Ришелье упрочили дело Генриха IV

1. Любые меньшинства – это язвы на теле монархии. Генрих IV сделал регентшей королеву Марию Медичи, надменную полную блондинку, довольно красивую, поскольку ее рисовал Рубенс, но чрезмерно самодовольную, властную и не пользующуюся никаким авторитетом. Новому королю было только девять лет. Вечно хныкающий одинокий ребенок, он был передан на руки шталмейстерам, слугам и поварам. Возможно, что мать, не уделяя внимания его образованию, стремилась продлить малолетство сына. Сама она находилась под сильным влиянием подруги детства, своей молочной сестры, которую привезла из Флоренции, Леоноры Галигаи, смуглой и жадной ведьмы. Леонора была замужем за неким фатом Кончини, и эта чета иностранцев в течение нескольких лет управляла королевой-матерью, а через нее и всей Францией. Став маркизом д’Анкром, Кончини добился своего назначения маршалом. «Великие» возражали. Смерть Генриха IV вернула им надежду на превращение Франции в олигархию. «Время королей прошло, – говорили они. – Пришло время принцев и „великих“». Генрих IV, используя свой дар личного обаяния и ловкости, используя ту усталость от гражданской войны, в которой все тогда пребывали, установил королевское единоначалие. Но личное обаяние – это не «рецепт правления», и «мастерство, которое не передается по наследству, исчезло вместе с артистом» (Ж. Каню).

2. Чете Кончини хватило ума сохранить, кроме всем ненавистного Сюлли, прежних министров Генриха IV – «барбонов», а барбонам хватило ума понять, что бессилие меньшинства делало всякую войну нежелательной. Они прекратили кампанию, развязанную покойным королем против Габсбургов, и, чтобы упрочить мир, Мария Медичи решила женить короля, своего сына, на Анне Австрийской, дочери Филиппа III Испанского, правнучке Карла V. Это вызвало негодование среди протестантов, почувствовавших для себя угрозу, но и католическое дворянство тоже не успокоило. «Великие» обоих вероисповеданий создали Лигу и осудили злоупотребления властью со стороны регентства. Сама же страна была настроена против «великих» и выступала за короля; поэтому в 1614 г. идея созвать Генеральные штаты казалась весьма разумной мерой. Людовик XIII, только что достигший совершеннолетия, предстал перед ними в белых одеждах, элегантный и хрупкий. Вереницы кортежей восхитили зевак, но «эти господа из штатов» проявили мало заинтересованности общенациональными делами. Каждый из трех орденов[31]31
  То есть представленные в Генеральных штатах духовенство, дворянство и третье сословие, заседавшие по отдельности.


[Закрыть] ратовал за свой приход. «Дворянство шпаги» упрекало «дворянство мантии» и требовало упразднения полетты, то есть права на наследование должностей. Основным представителем духовенства был молодой епископ Ришелье из Люсона, прекрасное красноречие которого привело всех в восторг. Нос с горбинкой, тонкие губы, «рыцарские бородка и усы», бледный и худой – его облик производил величественное впечатление. Он требовал, чтобы духовные лица были теснее приобщены к власти. Он говорил: «У них действительно меньше, чем у остальных, личных интересов, которые часто губят дела общественные. Они и не должны иметь личных интересов, потому что соблюдают принятый целибат, и ничто их не переживет, кроме души, которая, не имея возможности копить богатства на земле, побуждает их, служа своему королю и своему отечеству, думать в этом мире только о том, чтобы навечно заслужить на небесах славное и полное вознаграждение…» Это было все равно что предложить свою кандидатуру, и Мария Медичи, которая прониклась восхищением к молодому, бледному и гордому прелату, приняла это к сведению. После острых дискуссий штаты были разогнаны обычным образом: со стен сняли гобелены. Они разъехались, так ничего и не сделав. После себя они оставили стране Ришелье, которого королева вскоре призвала в совет, и совет встретил его благосклонно. Из своего далекого прихода этот великий епископ пристально следил за двором и составил собственные правила для достижения цели. В них он рекомендовал будущим государственным мужам молчаливость, скрытность и уклончивые ответы, подобные «отступлению армии, которое спасает и людей, и снаряжение». Сразу после смерти Генриха IV он понял, что регентша может оказаться ему полезной, и стал предпринимать шаги, чтобы приблизиться к ней. А потом просто нужно было потратить усилия на «увядающую красоту и пылкое сердце» (Ф. Джустиниани). Своим взглядом, который мало кто мог вынести, он зачаровывал ее и, никогда не теряя достоинства прелата, управлял этой королевской волей.

Бракосочетание Людовика XIII и Анны Австрийской. Гравюра начала XV в.

3. Но среди условий решения задачи было одно данное, которым напрасно пренебрегли и регентша, и Кончини, и Ришелье: это был молодой король. В свое время его оставили в обществе слуг и любимого товарища – Шарля д’Альбера де Люиня, красивого малого, который, как и Людовик XIII, обожал верховую езду и охоту. Никто не обратил внимания, что король стал совершеннолетним, следовательно повелителем; никто не задумывался, что он отлично сознавал свои права, что у него был твердый, а если надо, то и жестокий характер. Необщительный, рассеянный, он делал вид, что скучал. Он любил Люиня, боялся женщин и лег в постель своей жены только через пять лет после свадьбы, когда его привел туда все тот же Люинь. Но он умел принимать решения, командовать и ненавидеть. Когда ему надоело наблюдать, как красуется маршал д’Анкр, он отдал тайный приказ одному капитану своих личных гвардейцев.[32]32
  Кончино Кончини был застрелен капитаном Николя Витри 14 апреля 1617 г.


[Закрыть] Людовику XIII было шестнадцать лет. «Да, теперь я король!» – заявил он. При дворе это восприняли как гром среди ясного неба. Придворные, подлые по природе, обратились к новому светилу. Ришелье, скомпрометированный связями с Кончини, удалился в свою епархию; Мария Медичи была сослана в Блуа; Леонору Галигаи сожгли как ведьму на Гревской площади. Люинь стал бы повелителем страны, если бы обладал хоть какими-нибудь способностями. Но это был слабый человек, совершенно не разбирающийся в делах. А он оказался в той ситуации, когда требовались редкие способности. В Германии продолжались сражения между католиками и протестантами. Богемия и Венгрия бунтовали против императора. Император взывал к Франции во имя католицизма, в то время как протестанты Германии просили вмешаться, чтобы положить конец проискам Австрии. Чтобы руки не были связаны в европейских делах, нужно было обеспечить мир внутри Франции, где все еще сильная партия королевы-матери вызывала беспокойство у партии короля. Ришелье, став секретарем высочайшей особы при Марии Медичи, многократно пытался вести переговоры по примирению между матерью и сыном, но не добился успеха. В 1621 г. во время похода от краснухи умер Люинь. Король его не оплакивал. Впрочем, он вообще редко плакал. После его кончины Ришелье, освободившийся от врага, получил кардинальскую шапку. Но красное одеяние «имело для него цену только в том случае, если оно превращалось в мундир первого министра».

Робер Нантейль. Портрет кардинала Ришелье. 1657

4. До этого момента Людовик XIII рассматривал Ришелье как беспокойного и опасного прелата, «готового поджечь королевство со всех четырех сторон», и не желал с ним никаких сношений. «Вот человек, – говорил он, – который очень хотел бы оказаться в моем совете, но после всего, что он сделал против меня, я не могу на это решиться». Наконец давление, оказанное Марией Медичи, и личные достоинства кардинала – особенно если учесть, что достоинства в совете встречались совсем нечасто, – вынудили Людовика XIII уступить (1624). Для организации секретной встречи между королем и кардиналом был привлечен таинственный и сильный посредник. Это был отец Жозеф – мистический капуцин, мечтательный и практичный гений, безоговорочно преданный Ришелье, посредник tenebroso, cavernoso,[33]33
  Мрачный, скрытный (ит.).


[Закрыть] о котором кардинал говорил: «Вы тот главный человек, которым воспользовался Господь, чтобы привести меня к тому счастливому положению, до которого я возвысился». Едва только Ришелье оказался в совете, как его роль с «несказанной легкостью» стала возрастать день ото дня. Вскоре король понял, что он обретет в нем как раз того «главного министра», которого так искал, и, позабыв предубежденность, поставил Ришелье во главе всех дел. Устоявшаяся легенда исказила отношения, существовавшие между этими людьми. Романисты, драматурги, историки живописуют Людовика XIII как несчастного сира, «наделенного сотней лакейских добродетелей и ни одной добродетелью господина», которого кардинал вроде бы как заставил «играть вторую роль в монархии и первую – в Европе» (Ш.-Л. Монтескьё). Ришелье они изображают как сверхчеловека, гениального и безжалостного деспота. «Он унизил короля и возвысил королевство», – говорит Монтескьё. Но реальная ситуация – как это всегда и бывает – оказалась более сложной. У Людовика XIII душа была отнюдь не лакейская, это был суровый властитель, обладавший самым высоким представлением о своих королевских правах и обязанностях. Ревниво относясь к своей власти, он сам грубо унижал Ришелье. Король бывал крайне суров с парламентом. «Вы созданы только для того, чтобы разбирать дела между мэтром Пьером и мэтром Жаном, – сказал он первому президенту Леже, – и если вы будете продолжать свои затеи, то я так укорочу вам коготки, что сразу раскаетесь». В другой раз он сказал: «Я не торгуюсь со своими подданными и чиновниками… Я – господин и желаю, чтобы меня слушались… Я повидал этих господ из парламента города Бордо и задал им хорошую трепку… Чем больше распускаешь таких людей, тем больше они этим пользуются…» Это король, а не кардинал требовал смертных казней. Ришелье, склонному прощать, король писал: «Приказываю, чтобы вы были менее покладисты и менее склонны к жалости по отношению к вышеназванным сеньорам, которые пренебрегли своими обязательствами по отношению к хозяину этой лавочки». Вот таков был его язык, простонародный и образный. Людовик XIII заикается, но при этом он отлично знает, что именно хочет сказать. Очевидный ум, несгибаемая воля. Ему изменяет только здоровье. И в этом он похож на своего министра. Их сближают одинаковые недуги и одинаковые способы их лечения.

Ганс Трошель Младший. Гибель маршала д’Анкра. 1617

Жереми Фальк. Портрет Людовика XIII, короля Франции и Наварры. 1643

5. Потому что Ришелье тоже был человеком болезненным, сжигаемым лихорадкой, нервным, часто на грани слез, с непостоянным настроением, суетливым и нетерпеливым. «Он может плакать по желанию», – говорила Мария Медичи. Но на самом деле он испытывал потребность плакать. С раннего детства он отличался меланхолическим нравом. Уже будучи первым министром, он в полном одиночестве вкушал в своей комнате скромную пищу и искал тишины в Шайо и Рюеле. Иногда его «огненная натура» взрывалась кратковременными и страшными приступами гнева. Если он говорил: «Сударь, ваш скромный слуга», то каждый осмотрительный посетитель должен был как можно скорее спасаться бегством. Но этот невротик умел проявлять стойкую волю. «Нужно упорно желать», – говорил он и часто выдвигал против любой критики «бесповоротное упорство человека, который заткнул себе уши». Принципиальное, а не ограниченное упорство. Никогда еще не было такого светлого ума. «Разум должен служить правилом и нормой поведения во всем», – говорил он. Он шел прямо к проблеме и с одного взгляда проникал в суть дела. Кроме ясности, он считал скрытность самым важным качеством государственного деятеля. Кроме высокопреосвященнейшего, он был еще и высокосекретнейший. «Он не делает того, что говорит, и не говорит того, что делает», – перешептывались его враги. Он исповедовал суровость, а не злопамятство: «Если человек подчиняется своему чувству мести, то выдвигать его во власть – это все равно что вкладывать шпагу в руку бешеного». Мало на какого министра так нападали и так клеветали. Он научился спокойно выносить атаки: «Нельзя наносить оскорбления ни одной должности; оскорбления закаляют того, на кого они направлены, и служат славе тех, кому вы хотите навредить». Но если величие министра и человека неоспоримы, то вовсе не верно, что он «создавал» французскую политику. Еще задолго до него многие короли стремились снизить значимость «великих», чтобы придать Франции ее естественные границы и чтобы сдержать австрийский дом. У Ришелье не было широких замыслов или планов, у него был только метод. «В политике, – говорил он, – гораздо лучше руководствоваться необходимостью дел, чем заранее предустановленными решениями», что представляется высшей мудростью любого деятельного человека.

6. «Моей первой задачей было величие короля; второй – могущество королевства». Он поэтапно смог добиться этих целей. Одним из препятствий оказалось наличие во Франции укрепленных протестантских городов и гугенотских армий. Ришелье как кардинал был вполне веротерпимым; Ришелье как государственный деятель не мог допустить того, что вносило раскол в государство. «Надо их ограничить, – говорил он о протестантах, – в том смысле, что каждый подданный должен жить в одном едином государстве, то есть он не может входить ни в какое отдельное объединение и должен зависеть от решений своего государя». Другими словами, все, что он требовал от каждого протестанта, – это быть послушным подданным. Он предпочитал французского гугенота испанскому католику. Но к несчастью, в тот период некоторые гугеноты предпочитали английского протестанта французскому католику. Отсюда возникала необходимость покончить с «хроническим шантажом» Ла-Рошели и с другими укрепленными городами. Ла-Рошель была для гугенотов тем же, чем некогда был Кале для англичан, то есть постоянным плацдармом во Франции. Чтобы помочь протестантской крепости в ее обороне, Бекингем, фаворит короля Англии, дошел до того, что высадился со своей армией на острове Ре. Кардинал осадил Ла-Рошель, одержал победу, и в 1628 г. Людовик XIII торжественно въехал в город. И здесь проявилась мудрая сдержанность Ришелье. Победитель, он заключил мир, способствующий примирению: всеобщая амнистия, свободное отправление культа, никаких конфискаций имущества. Еще через несколько месяцев мир, подписанный в Алеи «эдикт милости», положил конец Религиозным войнам. Протестанты, которые отказались от вооруженного поддержания своей безопасности, в обмен получили все моральные гарантии. Ришелье сокрушил партию, но не культ, и обращение еретиков стало «событием, которого нужно ожидать от Небес, не применяя никакого насилия».

7. Интриги «великих» были не менее опасны, чем происки гугенотов. Король и кардинал и им «укоротили коготки». Был период, когда обе королевы устраивали заговоры против Ришелье, в которых участвовали вместе с ними и Гастон Орлеанский, брат короля, наследник трона, и прекрасная Мари де Роган, герцогиня де Шеврёз (эта фаворитка Анны Австрийской в возрасте двадцати одного года осталась вдовой коннетабля Люиня, фаворита Людовика XIII), и внебрачные сыновья Генриха IV. Покарать королев и Месье было затруднительно, но зато статисты заплатили сполна и за себя, и за главных героев. Шале, Монморанси, Сен-Map лишились своих славных голов. Маршал де Бассомпьер, национальный герой, за ничтожное участие в заговоре Марии Медичи был посажен в Бастилию и оставался там до самой смерти Ришелье, то есть до 1642 г., хотя «был абсолютно невиновен ни в каком преступлении, – говорил он, – и никогда не свершал ни одного поступка, который не заслуживал бы скорее похвалы и награды, чем наказания». Ришелье происходил из дворянской семьи, но он считал дворянство опасным для государства, которое не вело войны, потому что тогда дворянство внедряло воинственный дух во внутреннюю жизнь. Отсюда и суровость эдиктов против дуэлей, за которые Ришелье карал смертью. И тогда аристократия, «не имея возможности обратиться к трагедии, обратилась к галантности». Ришелье говорил, что все политики согласны с тем, что если бы простой народ слишком процветал, то «было бы невозможно удерживать его в нормах предписанного ему поведения… Потеряв отличительную черту своей подчиненности, народ потеряет и память о своем звании. Народ можно сравнить с мулом, который, привыкнув к труду, больше портится от длительного отдыха, чем от работы…» В его глазах предметом забот правительства было не счастье народа, а безопасность государства, без которой не будет ни счастья, ни самого народа.

8. Ришелье казалось, что первым условием для безопасности государства является реалистичная внешняя политика. В Европе продолжались столкновения между протестантами и католиками. Во главе Контрреформации стоял австрийский дом и Испания. Император старался уничтожить немецкие свободы и осуществить к своей выгоде объединение Германии. Протестантские князья оказывали ему сопротивление. Чью сторону должна была принять Франция? Единственный большой друг Ришелье, Франсуа дю Трамбле, отец Жозеф, долго старался убедить кардинала в необходимости организовать нечто вроде Крестового похода, чтобы превратить Европу в христианскую и римскую. Но проницательный ум Ришелье шел дальше внешней видимости. Австрия утверждала, что борется за веру, но на самом деле она боролась только за Австрию. Если бы дом Габсбургов одержал победу над немецкими князьями, если бы он стал доминировать над Германией, Богемией, Нидерландами, Испанией и Италией, тогда он владел бы всей Европой и с независимостью Франции было бы покончено. Но разве французская цивилизация – это не та цивилизация, которая придала католицизму его европейский характер? Не является ли долгом французского министра и римского прелата поддерживать жизнеспособной и сильной родину Крестовых походов и соборов, Жанны д’Арк и Людовика Святого? Возможно, рассуждая подобным образом, сам Ришелье, не сознавая того, оказывался софистом и патриотом в большей степени, чем священником. Во всяком случае, для спасения Франции он решил примкнуть к немецким князьям, чтобы «высказать Испании все, что на сердце». Это была не та политика, которую он хотел бы проводить, но в данный момент она была наилучшей. «Он более тонко, чем кто бы то ни было другой, делал различие между плохим и самым плохим, между хорошим и самым лучшим» (кардинал де Рец).

Михаэль ван Лохом. Людовик XIII, Анна Австрийская и дофин на театральном представлении во дворце кардинала Ришелье. Гравюра первой половины XVII в.

9. В период между 1624 и 1635 г. Ришелье употребил все свое искусство на то, чтобы, не ввергая Францию в войну, натравить на Австрию ее врагов. Дания, а затем Швеция, которых подстрекал Ришелье, пришли на помощь немецким князьям. Лютеранский король Швеции Густав-Адольф получил субсидии для продолжения войны. В конце концов эту политику одобрил даже отец Жозеф: «Такими вещами нужно пользоваться как ядами, малое количество которых становится противоядием, а чрезмерное – убивает…» Чрезмерным оказалась бы протестантская империя, если бы она заменила империю католическую. Ришелье уже заручался гарантиями, продвигался к Эльзасу, вел переговоры с католической Баварией, но в 1632 г. Густав-Адольф умер. Это стало концом шведской гегемонии. В 1633 г. казалось, что армии императора дезорганизованы мятежом генерала Валленштейна, который мечтал создать (ради своей выгоды) такую империю, где все религии были бы равноправны. Ришелье надеялся, что, пока длится этот бунт, Франция без сражений дойдет до Рейна, естественной границы королевства. Его войска проникли в Эльзас. Но всегда случается что-то непредвиденное: в течение двух лет Валленштейн был убит, шведы побеждены, а немецкие князья разбиты при Нордлингене. Испания послала войска в Австрию. Австрия оказалась бы победительницей, если бы Франция не вышла на арену. И тогда Ришелье перестал колебаться. Теперь, чтобы избежать австрийской гегемонии, следовало выступить на стороне протестантов Германии.

Аллегорическое изображение Французского королевства в виде корабля, управляемого Людовиком XIII и Ришелье. Гравюра. 1630

10. Эта война таила в себе опасности. В течение десяти лет Ришелье прилагал усилия к перестройке морского флота Франции, но его сдерживали финансовые трудности. Испанская инфантерия (пехота) была самой грозной в Европе. В 1636 г. Франция была оккупирована и испанцы шли на Корби, их лазутчики добирались до Понтуаза. Все могло бы погибнуть, если бы проявленное мужество не равнялось опасности. Но своей верой в заступничество Провидения отец Жозеф оказал поддержку королю и кардиналу. Они вышли на улицы Парижа. И страна дала солдат и денег. Это был год «Сида»,[34]34
  Пьеса Пьера Корнеля, в основе которой трагический конфликт между страстью и долгом (1638).


[Закрыть] и великие чувства внушали великие подвиги. Испанец был изгнан. Франция обрела веру в себя. Враги Ришелье пришли в растерянность. В одном из писем Вуатюра вышучивались «те, кто в своей ненависти к правителям ненавидит свою собственную страну, и те, кто ради погибели одного-единственного человека хотел бы погибели всей Франции». И следовал вывод: «Нельзя продолжать ненавидеть человека, который так счастлив, что отомстил своим врагам… Расстаньтесь со своей партией раньше, чем она расстанется с вами». Достоверно, что после 1636 г. Ришелье почти не покидал успех. Его войска продвинулись в Пикардию и Артуа, на юге они заняли Руссильон. В 1642 г. Франция приближалась к Шельде, к Рейну, к Альпам и Пиренеям, то есть ко всем своим естественным границам. Еще один повод для торжества: 5 сентября 1638 г., через двадцать три года после свадьбы, Анна Австрийская наконец подарила Франции дофина. Гастон, герцог Орлеанский, враг кардинала, утратил всякую надежду на наследование трона. А еще через два года свершилось новое чудо: сорокалетняя королева произвела на свет второго сына, и Людовик XIII «выказал еще больше радости, чем после рождения первого, потому что он не ожидал такого счастья – оказаться отцом двоих детей, после того как он так долго опасался не иметь их совсем» («Мемуары» мадам де Мотвиль). Но в ноябре 1642 г. кардинал, который уже давно болел, почувствовал, что умирает. Он так и не увидел мирной Франции, ради которой столько трудился.

11. Священнику, который спросил его перед причастием: «Прощаете ли вы своих врагов?» – он ответил: «У меня не было других врагов, кроме врагов государства». Он говорил искренне, потому что всем пожертвовал в своей жизни ради интересов королевства. При Ришелье восторжествовало чувство национального достоинства. Людовик Святой был человеком, который мог пожертвовать целой провинцией ради идеи. В глазах Людовика XIII и Ришелье величие Франции, которое неразрывно связано с величием короля, является единственной и главной идеей. Величие, но не гегемония. Они вовсе не стремятся установить господство Франции над Европой. Они хотят обеспечить Франции должное место и помешать господству над Европой любой другой державы. Именно по этой причине, а вовсе не из личной ненависти старался Ришелье свалить «громадное дерево австрийского дома»; по этой же причине он был суров с любыми раскольниками, ибо, не имея внутреннего единства, Франция не могла надеяться на внешнюю безопасность. Все историки единодушны в оценке его внешней политики: все ее хвалят и признают, что еще и сегодня она является образцом для французской дипломатии. Но после его смерти внутренняя политика получила разноречивые оценки. Одни обвиняли его в том, что он настолько уничтожил все местные власти и провинциальные свободы Франции, что чрезмерная централизация сделала революцию неизбежной. «Французская монархия, – говорили они, – базировалась на согласии короля с его дворянством, его парламентами и штатами королевства; Ришелье, утверждая, что суверенитет столь же неразделим, как геометрическая точка, проповедуя, что государю принадлежит право как нарушать закон, так и создавать его, разрушил творение наших королей и создал новое правительство, которое оказалось нежизнеспособным». Но другие отвечали, что не Ришелье придумал абсолютизм и что королевство Людовика XIII мало чем отличается от королевства Генриха IV.

12. Вместе с тем совершенно очевидно, что Ришелье хотел абсолютной власти как для короля, так и для самого себя. Он вкусил прелести власти и «полюбил славу больше, чем это дозволяет мораль». Создавая Французскую академию (1635), он мечтал, чтобы Республика Литературы сама осознала свою власть – впрочем, вполне обоснованную – над языком и над произведениями разума. О нем говорили, что он был «наставником французской нации» (Ф. Джустиниани). Он действительно пытался научить французов логике в принятии решений и твердости в их исполнении. Он считал, что французами трудно править, потому что у них «больше сердца, чем рассудка», а потому они одновременно и нетерпеливы, и медлительны. Сколько раз он жаловался на «медлительность Франции»! Но еще во время событий в Корби он понял также, сколь быстры и значительны периоды подъема Франции. Почему же историки приписывают ему еще что-то другое помимо простых и традиционных мыслей? Потому что Ришелье был не просто великим министром – он был еще и превосходным писателем. Ничто не сохраняется во Франции так долго, как совершенство формы. По ясности взглядов и законченности изречений Ришелье в высшей степени был французом. После его смерти французы, ненавидевшие его при жизни, открыли его заново и выразили ему свою признательность.