Текст книги "Колдовской мир. Хрустальный грифон"

Мой лорд открыл глаза и шевельнулся.

– Я… – медленно произнес он.

Нивор стоял возле нас с теплой улыбкой.

– Сейчас и здесь ты – Керован. Может, немного меньше, чем раньше, но Керован – пока не пожелаешь вернуться. Могу я называть тебя «родственник»?

– Я… я был…

Посох Нивора коснулся его лба.

– Ты был частью, а не целым. Но тебе не удастся долго сдерживать воспоминания. – Он повернулся и показал посохом на утес. – Здесь находятся Ворота. Отвори их: там немало интересного.

С этими словами Нивор исчез.

Лорд Керован разорвал мои объятия. Не для того, чтобы оттолкнуть меня, как я боялась, – нет, он сам обнял меня.

– Джойсан…

Он произнес только имя, но этого было достаточно. И мы с ним слились воедино, обретя то, чего не стоили все богатства мира.

19
Керован

Я держал Джойсан в объятиях. Я – Керован, конечно, Керован. И все же…

Потому что воспоминание о другом, о том, кто в течение некоторого времени носил мое тело, как я носил кольчугу, цеплялось за мой разум, так же как я цеплялся за Джойсан, которая была человеком, которая жила, как человек, а не…

Ко мне вернулось полное понимание того, кем и чем я был в роли Керована. Я осторожно отпустил ее. Встав, я поднял ее на ноги. Затем я осознал, что выражение счастья на ее лице тает и она смотрит на меня встревоженными глазами.

– Ты… ты уходишь! – Джойсан схватила мои руки, не позволяя отойти. – Я чувствую – ты хочешь уйти! – Теперь ее голос наполнился гневом.

Я вспомнил нашу первую встречу и то, как она смотрела на меня тогда…

– Я не Древний. Я действительно Керован, рожденный таким, какой есть. – Я отошел подальше, чтобы она хорошенько рассмотрела копыта, чтобы показать ей все, что могло причинить ей боль, внушить отвращение ко мне. – Я был рожден колдовством, чтобы стать орудием Темных Сил. Ты видела, как мать пыталась уничтожить свое создание и погибла сама.

Джойсан взглянула туда, где свирепствовало черное пламя.

– Я был дважды проклят – по линии отца и по желанию матери. Ты понимаешь? Я не могу быть мужем ни одной женщине. Как я сказал, Керован мертв. Это такая же правда, как и то, что Ульмсдейл уничтожен, а с ним и весь род Ульма…

– Ты мой суженый, мой муж, называй себя как хочешь.

Как мог я уничтожить те узы, которые связывали нас? Половина меня (но не больше чем половина) хотела быть как остальные люди, хотела простого человеческого счастья.

Но тот факт, что я служил сосудом, в который было налито нечто… Даже если оно теперь ушло, как я мог быть уверен, что оно не вернется с Силой, достаточной, чтобы дотянуться до Джойсан? Я – испорченный, про́клятый, уродливый – не могу быть мужем для нее…

Я отступил еще дальше. Если бы рука Джойсан снова коснулась меня, я не мог бы противиться своему желанию – человеческому желанию. С другой стороны, нельзя же уйти и оставить ее одну в Пустыне… Но если я пойду с ней к ее людям, смогу ли я сохранить свою решимость?

– Разве ты не слышал, что сказал Нивор? – Джойсан стояла, прижав руки к груди, где висел талисман. В голосе слышался гнев, как будто она возмущалась моей глупостью. – Он назвал тебя родственником. Значит, ты представляешь собой больше, чем хочешь думать. Ты есть ты, а не чье-то орудие, Керован. И ты мой дорогой господин. Если ты скажешь мне «нет», то увидишь, что у меня нет гордости. Потому что я пойду за тобой куда угодно. Я объявлю тебя мужем перед всеми. Веришь?

Я верил и теперь уже совсем растерялся.

– Да.

– Хорошо. А если ты когда-нибудь снова захочешь уйти от меня, то сделать это тебе будет нелегко. – Слова эти прозвучали просто и естественно: не предупреждение и не угроза, а констатация факта.

Теперь, когда все решилось, Джойсан снова взглянула на стену:

– Нивор говорил о двери и о ключе, который находится у меня. Когда-нибудь мы сюда придем.

– Когда-нибудь?

– Да. Мы… мы не готовы сейчас… я думаю… чувствую… – Джойсан умолкла. – Есть еще кое-что, что мы должны сделать вместе, Керован. Вместе, понимаешь?

– Так куда же мы? К твоему народу? – У меня теперь не было корней в долинах, и решение я предоставил Джойсан. Она одна оставалась у меня.

– Да, – ответила моя госпожа. – Я обещала привести их туда, где жить безопасно. Потом мы с тобой будем свободны!

Джойсан широко раскинула руки, словно почувствовала вкус приволья. Вот только будет ли это свободой, если она сохранит все прежние родственные связи? Сейчас я должен идти с ней, у меня не было иного выбора. Но я никогда не позволю ей быть изгнанницей только потому, что она видит во мне Керована, с которым связана клятвой.

20
Джойсан

Мой бедный лорд, как, должно быть, горько жилось ему в прошлом! С какой радостью я стерла бы из его памяти воспоминания о тех годах, одно за другим. Его называли чудовищем, монстром, пока он сам не стал верить в это…

Но если бы он мог взглянуть на себя моими глазами!..

Мы пойдем вместе, и я буду для него зеркалом, в котором он увидит себя таким, какой он есть. Полностью чистым от той грязи, которую хотели влить в него Темные. Да, мы вернемся к моему народу – хотя теперь он уже не мой, так как я чувствую, что должна идти другой дорогой. Мы убедимся, что люди благополучно достигли Норсдейла. А потом…

Мудрость иногда приходит не с годами и опытом, она может прийти и внезапно, как удар стрелы. Рукой я ласкала грифона – свадебный подарок, который сначала стал моим проклятием, а затем – спасением.

Другую руку я вложила в руку Керована, и мы двинулись в путь, уходя от двери, которую сулил нам Нивор. В глубине души мы знали, что когда-нибудь вернемся и откроем ее… Но какая разница, что находится за дверью, если идти туда вместе?

Грифон торжествующий

Сьюзен, Энн, Марион, Синтии, Кэролайн и Лизе, сплетающим собственные чары на многих ткацких станках

1
Джойсан

Рассвет едва теплился, горные хребты резко чернели на сером небе. Я, как всякий, кто хочет действовать втайне, выбрала для отъезда этот час теней. Я считала, что достаточно укрепилась духом, но все же дрожала под кольчугой и кожаной одеждой, словно тело просило развернуть скатанный у седла плащ.

– Госпожа Джойсан.

Я вздрогнула, заслышав голос из темной глубины ворот аббатства. И, оборачиваясь, невольно потянулась к рукояти оттянувшего пояс меча.

– Госпожа…

Это была Налда, ставшая моей правой, а порой и левой рукой, когда захватчики выгнали нас из Итдейла и мы наугад брели к западу по незнакомым местам. Этой ночью я ей не приказывала, а открывала душу.

Я сказала, что наши люди – те, кто выжил, – теперь в безопасности в Норсдейле, что в аббатстве им дадут убежище и работу – как и всем беженцам, добравшимся в такую даль, так что им нечего опасаться за будущее.

– А ты? – сказала она, как видно, расслышав что-то в моем голосе. – Ты говоришь так, будто тебя здесь не будет.

– Не будет… какое-то время. Никто не знает, что лежит между сегодняшним и завтрашним рассветом. Я в пути была вам и госпожой, и, можно сказать, господином. Теперь мне пора подумать о собственных делах.

– Ты хочешь отыскать его, госпожа? Лорда Янтаря?

– Он не Янтарь, – резковато вырвалось у меня. Это имя мы ему дали, когда при первой встрече сочли за одного из Древних, из прихоти вздумавшего нам помочь. – Ты знаешь, он мой нареченный – лорд Керован. Да, я должна его найти – или хотя бы искать. Должна, Налда!

Я запнулась, не решаясь открыть своих чувств даже Налде, чья душа всегда была мне верна. Но она кивнула:

– Я все пять дней, с тех пор как лорд уехал, ждала, что ты последуешь за ним, госпожа. Вас связывают узы, которые не дадут о себе забыть. Да и ты не из тех, кто терпеливо сидит за толстыми стенами в ожидании вестей. Ты не умеешь бездействовать – мы видели это еще при попытке отстоять Итдейл.

Голос ее сорвался. Она, верно, вспомнила своих, узы с которыми порвались в тот кровавый день, когда мы бежали от смерти, дорогой ценой покупая спасение.

Я заговорила резче, отбрасывая воспоминания, как тяжкую ношу, чтобы прошлое не омрачило настоящего.

– Тебе я вручила бы ключи, если бы они еще висели у меня на поясе. Я оставляю тебя главной над своими людьми. Знаю, ты о них позаботишься…

Она торопливо перебила:

– Госпожа, у тебя здесь родичи. Я не из домочадцев замка и не сродни вашему роду. Что скажет на это госпожа Ислога? Она пришла в себя, мысли ее больше не блуждают, а женщина она гордая.

– Она, хоть и тетя мне, сама не из Итдейла, – решительно возразила я. – Это наше дело, ее оно не касается. Я сказала госпоже аббатисе, что оставляю тебя вместо себя. Нет, – покачала я головой, видя вопрос на ее круглом загорелом лице. – Аббатиса не знает моих намерений. Я говорила как бы на тот случай, если заболею или что-то со мной случится. Она подтвердит твое право.

Я только одной женщине здесь, кроме Налды, открыла свои мысли и сердце, и именно благодаря ей (почитаемой всеми бывшей аббатисе Малвинне) получила доспехи из незнакомой стали и кожи и ехала на крепкой кобыле горных кровей. Вернее, ехала бы, если бы меня не задержала Налда.

Она подошла вплотную, понизила голос до шепота. Видно, так же, как и я, не хотела привлекать внимания. И ее бледная в рассветных сумерках рука вскинулась, словно хотела перехватить поводья, которые я подобрала, вскочив в седло.

– Госпожа, не дело тебе ехать одной, – настойчиво проговорила она. – Тревога тяготит меня с той минуты, как ты сказала мне, что́ задумала. Земли за краем этой долины могут обернуться ловушкой – там кишмя кишат опасности!

– Тем больше причин мне ехать одной, Налда. Одинокий путник, если остережется, сумеет проскользнуть между тенями. – Я накрыла ладонью висевший на груди амулет – хрустальный шар с заключенным в нем серебряным грифоном, дар моего нареченного, тот самый, что… что? Я пока не знала, но, может быть, пришла пора открыть, что за Силу я носила на груди и однажды использовала, не понимая как. – Я многое видела, Налда. Да, я повидала такое, что Гончие Ализона бежали бы, поджав хвосты, с пеной на губах от страха. Я еду одна, а вернусь с мужем – или вовсе не вернусь!

Она встала, касаясь плечом седельного вьюка, и, обратив ко мне пристальный, испытующий взгляд, коротко кивнула – я не раз видела такой кивок, когда в наших странствиях она находила решение трудной задачи.

– Пусть будет так, госпожа. Да исполнятся твои желания. Пусть наша Госпожа из Святилища Урожая укажет тебе путь, ведь она всегда заботится о тех, кто любит истину!

Я уже произнесла прощальные слова, но обращение Налды к Гунноре, утешительнице и надежде всех женщин, согрело мне сердце. В душе я возблагодарила ее за такое благословение – произнесенное прямо под стенами Дома Пламени, в котором Гунноре не было места и власти.

Но быть может, и в этих стенах кто-то провожал меня чуждым здешней вере благословением. Выезжая при первых зыбких лучах утра, я думала о ней – о бывшей аббатисе Малвинне, чьи «дочери» заботливо ухаживали за ее телом, вряд ли догадываясь, где скитаются ее мысли.

Пребывая в отчаянии, я отыскала ее в маленьком внутреннем садике, где царил беспредельный покой, хотя для меня нигде сейчас не было и не могло быть покоя. Жаркие, острые чувства сшибались во мне. Я подумала, не слишком ли она стара, чтобы понять такие чувства. Она, почти совершенная по меркам своей обители, – найдет ли в себе сочувствие к моим бедам?

Но, встретив ее взгляд, я увидела в нем полное понимание. Она не судила меня в ту минуту, не упрекала за пылкое нетерпение. Ее взгляд только отнял у меня бессильную жалость к самой себе и еще бешенство, очистив мои мысли для решения.

– Я не допущу, чтобы все так кончилось! – выкрикнула я сквозь бурю питающих друг друга гнева и боли.

Мне хотелось услышать от кого-то: «Поступай так-то и так-то, Джойсан, и все будет хорошо». Только вот не было больше тех, кто мог бы так распорядиться моей жизнью. Я осталась одна.

Одиночество поселилось во мне и выедало меня изнутри.

– Я его жена – не только по обряду, но и по желанию сердца, – отчаянно заявила я. Может быть, здесь считалось грехом вкладывать в слова столько чувства. Дамы Норстеда, принимая обеты, отвергали все плотские желания. – За мной двойное право на него – а мы всё врозь!

Она не отвечала, и сыплющиеся из меня слова звучали тем пронзительней, чем больше я думала о потере.

– Мы выстояли с ним против Зла, и я готова была тогда стать его женой. Он… Я думала, что он сейчас измучен борьбой, что со временем обратится ко мне – может быть, когда научится быть самим собой, оставив несчастья позади. Поэтому я была терпелива… – Вспоминая сказанные тогда слова, я стискивала повод и не видела перед собой дороги. – Я словом и без слов старалась показать ему, что вижу в нем все, чего может пожелать женщина. Род сочетается с родом не по любви, ни мужчину, ни деву не спрашивают об их склонности. Лишь бы брак был выгоден их Домам. Но я верю – да, я не могу не верить, что и такой брак может обогатиться дарами жизни. Я думала, что так будет со мной. Ты знаешь, – продолжала я, – что он отмечен наследием Древних. Но когда враги схватили меня и хотели использовать в своих грязных целях, он один пришел мне на помощь. Тогда я поняла, что эта метка ничего не значит, что он не из тех, кого можно запугать, а из тех, кто достоин любви. Я разделила его боль и его путь. Я знаю, так будет, пока хоть на одном алтаре горит Вечное Пламя. Но… всего, что я могла ему предложить, оказалось мало.

Так я изливала свою боль, крепко сжимая шар с грифоном – все, что он мне оставил, – моя левая рука сама потянулась к нему в поисках утешения. грифон был родовым гербом моего господина, но этот талисман, много древнее герба, был найден в долине, откуда ушли Древние.

Я посмотрела на свой шар. Крошечные камушки в глазах грифона блестели даже в скупом свете, и казалось, полусвернутые крылья сейчас расправятся, вырвутся на волю из хрусталя. В этом шаре крылась Сила, хотя ни я, ни мой нареченный не знали, как ее вызвать. А еще он был ключом…

Я запомнила слова незнакомца, появившегося под конец битвы, которую вел мой муж. Он назвался Нивором. И это он сказал, что я владею ключом.

Чем бы я ни владела, все было мало. Боль настигла меня и выжгла во мне гордость. Не надо мне было такой гордости. Я качнулась в седле. Уже остались позади дальние поля, скоро предстояло свернуть по тропе на юг. А я все не могла сладить с воспоминаниями.

Выслушав мой плач, бывшая аббатиса ответила тем, чего я никак не ожидала, – согласием.

– Да, всего того, что у тебя есть, недостаточно. Керован… – Она произнесла его имя тихо, словно благословляя. – Он был обделен с рождения. Его отец… он хотел сына только из гордости, чтобы было кому сменить его на троне владетеля замка. Керован распознал это сердцем раньше, чем смог понять. Тьма питается несчастьем и крепнет на нем, притягивая уродливые, больные мысли. Такие мысли бывают у каждого – иные скрывают их даже от самих себя. Но Керован, как бы его ни уродовали, не стал тем, кем его считали, – чудовищем. Нет, он сам не знает своей Силы. Я встречалась с твоим мужем.

Она меня поразила, ведь внутрь аббатства не было хода мужчинам. Должно быть, у меня вырвался возглас, потому что бывшая аббатиса улыбнулась:

– У старости свои особые права, дитя мое. Да, услышав твою историю, я захотела лучше его узнать. Он приехал и… Несмотря на стены, которыми отгородил свою душу от мира, он заговорил. Конечно, сказал мало, а умолчал о многом, но мне открылось больше, чем он думал. Он стоит сейчас на развилке, откуда начинается много дорог, – и должен выбрать, а выбор, к добру или к худу, сделает его другим человеком. Дитя, мы так мало знаем о Древних! И, вопреки предостережениям рассудка, неведомое влечет нас – влекут чудеса и опасности, которые находятся за пределами нашего понимания. Керован – их наследник, он сейчас как дитя перед грудой сверкающих игрушек. Но странные обстоятельства его рождения вынуждают его к особой подозрительности. Все, что склоняет предпочесть чувство рассудку, его пугает. И больше всего он боится самого себя, боится уступить любви…

– Любви? – с горечью бросила я.

– Любви, – твердо повторила она. – Хотя он сам о ней не знает, да если и знал бы, не позволил бы ей себя увлечь. Он не только сам спасается за этими выстроенными изнутри стенами – он других хочет спасти от себя. Он больше не приблизится к тебе, Джойсан, хотя пока сам себе в том не признается. Он не придет потому, что бережет тебя – и боится, что чужая кровь в его жилах для тебя опасна.

– Но это же не так! – вскричала я. И так стиснула шар с грифоном, словно хотела его раздавить.

– Для него – так. Если он не разрушит своих внутренних стен…

– Тогда я разрушу их за него!

На это она кивнула и снова кивнула, когда я добавила:

– Я не свободна, и он тоже нет! Вот он едет к войску лорда Имгри. Там его станут использовать – а за его спиной делать знаки от злых Сил. Друзей он там не найдет. Ну зачем он уехал?!

– Ты знаешь зачем, детка.

– Знаю! Решил, что ему больше нечего терять, так можно и жизнь потратить. Сказал жене, мол, ты свободна – и вперед! Ну а мне не все равно! Обойдусь без ложной гордости. Если Керован уезжает к тому, кто использует его как орудие, – я тоже поеду!

– Поедешь. Так назначено судьбой, и ты, быть может, еще не догадываешься, как много это значит. Да пребудет с тобой Пламя! Да будет оно тебе плащом и укрытием, милое дитя. Да облегчит оно твой путь и зажжет радость в твоем сердце.

Она не только благословила меня, но и приказала открыть для меня склады аббатства. Там я выбрала себе оружие и снаряжение из принесенного беженцами и никому не говорила о сборах, пока не была готова. Потом переговорила с Налдой и пустилась в одинокий путь к неизвестности.

Моя кобылка – неприглядная, если сравнивать с рослыми конями равнин, – была горного племени. Я назвала ее Бураль – так земледельцы называют крепкие корни, нелегко поддающиеся корчевке. Теперь я повернула ее на южный путь, которым до меня проехали мой муж и его отряд.

Я мало надеялась их догнать – слишком много дней прошло. К тому же, хотя тропа указывала мне направление, ехать открыто я боялась.

Земля теперь полнилась врагами разного рода. И до войны Пустыня, лежавшая не слишком далеко отсюда, была пристанищем разбойников и вольных шаек налетчиков. Слышала я и о вражеских отрядах, продвигавшихся от моря на восток, – хотя таких теперь стало меньше. Их разведчики могли обнаружить эту тропу и взять под наблюдение.

Когда-то это был торговый путь. Долина, где стояло аббатство, считалась удачным местом для торговли, в ней несколько раз в году проходили ярмарки. Однако с начала вторжения тропу забросили, и она заросла, а там, где проходила под кручами, ее засыпали зимние оползни.

Я была рада, что стало светлее, потому что кое-где приходилось спешиваться и вести Бураль на поводу через осыпи. И все же я не замедляла хода, пока на второй день пути на дорогу не лег опасный туман. В густой пелене я не видела даже кончика протянутого перед собой меча. Роса оседала на шлем, струйками стекала на лицо, и руки на поводьях стыли от сырости.

Продолжать путь в слепой мгле было безумием. Я стала высматривать укрытие. Скал и каменных глыб здесь было в избытке, но не попадалось ничего похожего на пещеру или хотя бы нишу в обрыве. А мне не улыбалась мысль корчиться на мокрых камнях под открытым небом, пока не распогодится.

И вдруг передо мной выросла скальная стена. Бураль дернула повод, упрямо потянула влево – не знаю уж, какая сторона света там лежала. С дороги мы к тому времени сошли, потому что она тянулась прямо по открытому месту, а я не хотела никому попадаться на глаза.

Видя, что кобыла заупрямилась, я дала ей волю – тем более что и земля в той стороне казалась надежнее. Мы двинулись вплотную к стене, так близко, что вьюк порой шуршал по камню. Не знаю, когда я заметила, что это не простая скала, а настоящая стена, выстроенная с какой-то целью.

Камни – вернее, огромные необтесанные глыбы – были выложены с таким искусством, что в трещину не вошел бы и кончик ножа. Обычные скалы порастают пепельно-зеленым или ржавым лишайником, а эта была чистой, только кое-где стекали ручейки влаги от тумана.

Уверившись, что мы подходим к руинам Древних, я приостановилась и для проверки взяла в руки грифона. Хрусталь всегда был теплым, и глазки заключенного в нем существа ярко блестели, но свечения я не заметила. Не все сохранившиеся в долинах руины населяла неведомая Сила. Многие не отличались от руин человеческих построек, разрушенных войнами. Я решила, что и это место из таких, где бояться нечего. Бураль упорно брела вперед. Стена не прерывалась. Но вдруг горная кобылка фыркнула, вскинула голову, словно что-то учуяла во мгле. И, как я ни старалась ее сдержать, решительно ускорила шаг.

Я вытащила дротикомет, для которого у меня было не так уж много зарядов, и перехватила повод Бураль в левую руку. К мечу я решилась бы прибегнуть лишь в крайнем случае.

Теперь я и сама чуяла запах, пропитавший туманную занавесь, – запах дыма. Где-то недалеко горел костер.

Я не успела остановить Бураль, она громко заржала – и ей ответили! Мне было не сдержать ее жилистой силы, хотя я натянула поводья так, что заставила ее повернуть голову. Брыкаясь и привставая на дыбы, она вынесла меня на открытое место, где стена резко обрывалась.

Красноватое свечение в тумане обозначило костер. Ко мне приближалась полускрытая туманом фигура. Я только успела поднять дротикомет, когда Бураль рванулась и рысью понесла меня к тусклому от тумана огню.

Страшась потерять свою кобылку в этой глуши, я осталась в седле, хотя огонь в таких местах сулил скорее не друзей, а врагов. Беженцы без крайней нужды не забирались в голые холмы.

Тот, кто шел мне навстречу, посторонился, пропустив Бураль и не попытавшись поймать ее болтающийся повод. Он был высок – явно мужчина. И в руках его я увидела обнаженную сталь. Стрелять, не видя толком цели, я не решилась – он вполне мог носить кольчугу.

Я уже видела смерть и сама готова была убивать. Но тогда я защищалась, отстаивала свою жизнь и жизни других. А выстрелить вот так, хладнокровно, оказалось очень непросто.

– Джервон! – гулко прозвучало от костра за спиной мужчины.

Он не повернул головы, а остался стоять, держа меч на виду. Его лицо под шлемом виделось мне лишь светлым пятном, потому что одновременно с ним остановилась и я и застыла в ожидании.

В тумане проступила вторая фигура – ростом почти с мужчину, но тоньше, стройнее. Обе руки подняты вровень с плечами, обращены ладонями наружу в старинном знаке мира. Обходя мужчину, второй незнакомец двинулся ко мне так уверенно, как если бы встречал родню.

Кольчуга на нем непривычно отливала голубым, словно была не из обычной стали. Я медленно опустила дротикомет, но вложить его в петлю на поясе не спешила. Туман уже не скрывал лица, обожженного солнцем, но с тонкими чертами. Передо мной, в таком же воинском наряде, как и я, стояла женщина.

Она опустила руки, но не к оружию, а чтобы начертить в воздухе знак. На три или четыре вдоха вычерченный ее пальцами символ ярко вспыхнул, затем погас. Горел он голубым, отдающим в зеленое светом, и я поняла, что вижу перед собой Силу.

Древние?

Глубоко вздохнув, я убрала дротикомет, потому что против таких, как она, сделанное человеком оружие бессильно. К тому же я знала, что такой чистый цвет свойствен Силе, которая не вредит человеку. Так же светились по ночам в долинах те места, где людям было безопасно.

Она улыбнулась, эта женщина Древних. И кивнула, будто разъяснилась некая загадка. Потом протянула мне правую руку:

– Подойди.

Это был не приказ и не приглашение, а нечто между ними. Я не раздумывая протянула руку, и ее пальцы обхватили мои. Держала она крепко, будто ждала, что я стану вырываться.

Кожа у нее была такая же влажная, озябшая, как у меня, и я не заметила в ней никаких отличий от человека. Зла от нее я больше не боялась. И она улыбалась мне, как долгожданной гостье.

Женщина потянула меня к огню, и я покорилась без сопротивления. Когда мы подошли к мужчине, он пристроился со мной рядом. Меч он успел вложить в ножны. Он был хорош собой, на мужественном лице у губ и вокруг глаз пролегли морщины. Он тоже приветственно улыбался мне, как родной сестре.

Я почти сразу ощутила глубинные узы, связующие этих двоих. Они не заговаривали ни со мной, ни друг с другом, но мы, как старые товарищи, устроились у разгонявшего сырость костра.

По ту сторону костра стояли две крупные грубошерстные лошади из нижних долин – таких высоко ценил мой дядя в те времена, когда еще не уехал на юг навстречу гибели. Третьим там был вьючный пони, и к нему тянулась носом моя Бураль. Три лошади незнакомцев были расседланы, седла и вьюки громоздились у огня. А на выструганных из дерева вертелах жарились, истекая жиром, три горные курочки. У меня слюнки потекли от запаха жареного мяса.

Женщина со смехом указала на вертела:

– Смотри, как Гуннора о тебе позаботилась. Как раз хватит на троих. Отдохни и поешь. Только прежде… – Она обернулась к спутнику, который молча достал маленькую фляжку, зубами вытащил пробку и налил жидкость в чашу из рога, которую держал в другой руке.

Женщина взяла у него чашу и вложила мне в руку, услужая гостье по обычаю долин: прежде вручи путнику чашу гостеприимства, дай промыть запыленную глотку, а уж после расспрашивай, кто он и какое дело его привело.

Старинный обычай – я вспомнила, что надо поклониться по-мужски, и нужные слова сами пришли на язык.

– Подателю пира благодарность, искренняя благодарность. Спасибо за привет у ворот. Хозяину дома доброй судьбы и яркого солнца назавтра.

Я выпила, а женщина усмехнулась, наморщив нос:

– Об исполнении последнего пожелания впору молить все Силы, что помогают путникам. Если только это… – Она подняла длинный палец как перо, чтобы писать им в воздухе, и прикусила кончик. – Если только этот туман не послан нам неспроста.

Я заметила, что ее спутник чуть нахмурился, словно от неприятного воспоминания. Теперь, при свете изучая обоих, я подумала, что мужчину вроде этого легко найти в войске любой долины, хотя по рангу место ему за верхним столом. Однако на его вороненом шлеме (его доспехи не блестели, как у женщины) я не увидела значка лорда. Лицо его показалось мне честным, открытым, с сильной складкой губ и твердым подбородком, как и пристало мужчине, и держался он уверенно.

Что до госпожи… Я была уверена, что она не из долин, а здесь, в Высшем Холлаке, это могло означать только кровь Древних. На ней тоже был шлем, но она, видно, надвинула его второпях, и прядь волос спадала из-под него на щеку. Прядь эта была совсем темной, и черты лица тоньше и резче обычного, и глаза огромные. Я не встречала похожих на нее ни в одной долине.

Когда я выпила чашу гостьи, оба, скрестив ноги, удобно устроились по сторонам от меня. Я задумалась, что сказать им после того, как назову свое имя, – того требовала вежливость. Они, конечно, захотят знать, что завело меня одну в эти холмы, но глупо было бы доверять незнакомцам цель моих странствий.