Текст книги "Видео Иисус"

15

Рис. 200-235 являются результатом исследований сонартомографической команды университета штата Монтана под руководством д-ра Ричардса. Эти исследования были затруднены тем обстоятельством, что уже четыре месяца в этих местах ведутся раскопки. Прямоугольные тёмные пятна (на рисунках отмеченные квадратной штриховкой) представляют собой изображение раскопанных областей, а серые области позади них (заштрихованные линиями) – это так наз. «сонорные тени».

Профессор Чарльз Уилфорд-Смит. «Сообщение о раскопках при Бет-Хамеше».

Он уже довольно долго наблюдал за ними. Для него было загадкой, как вообще можно хоть что-то разглядеть на экране компьютера при таком ослепительном солнечном свете, но оба, похоже, глаз не могли оторвать от этого экрана. Костлявый тип, сидевший перед прибором на стульчике, в засаленной майке и драных джинсах, имел такой истощённый вид, что едва ли смог бы самостоятельно стоять на ногах, однако говорил без передышки, а Юдифь стояла рядом, вызывающе уперев правую руку в бедро, и слушала его так увлечённо, что Стивен готов был на стенку лезть от бешенства, наблюдая эту сцену. А уж как тот тощий размахивал при этом руками! Наверняка надеялся как-нибудь невзначай дотронуться до неё.

Неужто я ревную? – растерянно спросил себя Стивен. Что за вздор. Он вообще не был ревнив. Нет. Он никогда не имел ничего против того, что женщина спит с другими. Его задевало только, если она не хотела спать с ним. Но это было нечто совсем другое, чем ревность.

Когда он подошёл поближе, до него стали долетать обрывки их разговора. Мужчину, похоже, действительно занимали только технические особенности его аппаратуры, которую он целый день собирал и настраивал. Грузовики уехали, оставив гору ящиков и двух мужчин. Один из них, вот этот мексиканский дистрофик, который теперь лезет из кожи, чтобы произвести впечатление на породистую израильтянку, всю работу сделал практически один. Он распаковал ящики, протянул через всю зону раскопок кабели, вбил в землю странные металлические предметы, похожие на увеличенные колышки для палатки. К этим колышкам он прикрутил меньшие штучки, осторожно вынимая их из деревянного ящичка, устланного изнутри, насколько было видно издали, красным бархатом. Наверно, то были чувствительные приборы, скорее всего измерительные. Потом подсоединил кабели к этим приборам так, что вся площадь покрылась сетью проводов.

– Но что делает эту местность такой уж трудной? – спрашивала в это время Юдифь, не обращая внимания на приближающегося Стивена.

– Раскопки, – ответил техник, обнажая гнилые зубы. Наверное, это должно было изображать у него улыбку. – Ямы отсекают ударные волны, прерывают их. На экране они будут выглядеть чёрными кубиками. Ах, даст Бог, всё получится. Нам ещё не приходилось работать посреди раскопок. Всегда только перед ними.

– И что это были за раскопки?

– Искали динозавров. Однажды мы обнаружили под землёй два прекрасных скелета. Они теперь стоят в музее. А иной раз отказывались от раскопок после нашего обследования. Потому что не увидели на экране ничего стоящего.

Стивен кашлянул.

– Юдифь!

– М-м? – Она метнула в его сторону недовольный взгляд: – Чего тебе?

– Отойди на пару слов.

Она коротко взглянула на него, как бы говоря: «Разрази тебя гром!», потом виновато улыбнулась огненноглазому технику и подошла к Стивену:

– Ну, что?

– Если тебя кто-нибудь спросит сегодня, что ты делаешь вечером, скажи, что мы с тобой едем навестить твоих родителей.

Она вскинула голову и посмотрела на него как на сумасшедшего:

– Что-что? Почему это я должна так говорить?

– Потому что так я сказал Уилфорду-Смиту.

– А почему ты сказал профессору, что мы поедем навещать моих родителей?

– Послушай, сегодня вечером начинается шаббат. Не мог же я сказать, что мы поедем в Иерусалим в кино.

– Я не понимаю. Какое ему вообще дело до того, куда пойдёшь вечером ты или я?

– Кажется, он считает, что ему есть до этого дело, – спокойно ответил Стивен. – Вспомни того типа, который побывал в моей палатке. В это самое время они меня допрашивали и потребовали всякий раз их оповещать, когда я покидаю лагерь.

Юдифь испытующе оглядела его. Её гнев, кажется, поостыл.

– Ну ладно, тогда скажи, что мы поедем навестить мою мать.

– Мать? А что с твоим отцом?

– Он оставил мою мать на другой день после того, как меня забрали в армию. С тех пор живёт один в холодной однокомнатной квартире и целые дни напролёт читает Талмуд.

– Бог ты мой! – Стивен, родители которого жили в достаточно счастливом браке, был, честно говоря, шокирован. – Я этого не знал. Иешуа мне ничего об этом не рассказывал.

– Я бы тоже предпочла об этом никогда никому не рассказывать.

– Хм-м. Ну, в любом случае я хотел поставить тебя в известность.

– Окей.

– Скажи, пожалуйста…

– Ну что ещё?

Он кивнул головой в сторону человека за компьютером:

– Что ты в нём нашла?

Мгновенно её лицо снова затянулось тучами, и начался град и ливень.

– Стивен Фокс, – сурово сказала она, – ты вообще ничего не понимаешь!

С этими словами она отвернулась от него и зашагала в сторону третьего ареала, в котором, собственно, теперь работали они оба.

Стивен беспомощно смотрел ей вслед. Наверное, ему не следовало этого говорить, но почему именно, он тоже не знал. Этих женщин иногда просто не понять. И не надо. Это тоже не входило в сферу его честолюбия, хотя иной раз многое облегчило бы ему.

– Прошу прощения! – окликнул его тип, который всё ещё сидел на своём стульчике перед компьютером. – Могу я у вас спросить?

– Конечно, – невесело отозвался Стивен. Тот встал и подошёл нетвёрдой поступью.

– Джордж Мартинес, – представился он и протянул Стивену руку. – Из Бозмана, Монтана.

Стивен пожал протянутую руку с опаской, боясь что-нибудь повредить у этого истощённого человека. Неужто в Бозмане, Монтана, до такой степени нечего есть?

– Стивен Фокс. Я из штата Мэн.

– Очень приятно, Стивен. Я сейчас невзначай услышал кое-что из вашего разговора с юной дамой…

– Невзначай. Понимаю.

Хорошенький эвфемизм для «Я подслушивал». Надо будет взять на вооружение.

– Да, я услышал, что вы сегодня вечером собираетесь ехать в Иерусалим. Это так?

– Да.

– А не будет совсем уж бессовестно с моей стороны попросить вас взять меня с собой?

Стивену пришлось приложить усилия, чтобы на его лице не отразилось чувство протеста. Он собирался сегодня вечером контрабандно отвезти для исследования в лабораторию Рокфеллеровского института документ, которым завладел противозаконно. И самое последнее, в чём он при этом нуждался, был бы незнакомый попутчик.

– В Иерусалим? А что вам там нужно?

– Я хочу посмотреть город.

– Но сегодня шаббат. В городе будет мёртвый покой.

Джордж смущённо покачался туловищем туда-сюда.

– Понимаете, дело вот в чём: я привык каждый вечер ходить в церковь. Мне будет чего-то недоставать, если я не смогу сделать это и здесь. А ведь мы в Святой земле – до всех святых мест здесь рукой подать на машине… Я бы правда хотел побывать там, пусть сегодняшний вечер и не самое лучшее время для этого. А то вдруг нам придётся завтра вечером уже улетать отсюда. Иногда это происходит у нас внезапно и скоропостижно.

– Понимаю. – Он оглядел тощего темнокожего мужчину внимательнее. Собственно, он даже симпатичный. Набожный католик, судя по всему. Вряд ли можно рассматривать его как серьёзного соперника, что касается Юдифи. – Сложность, Джордж, состоит в том, что я не знаю, когда мы вернёмся оттуда. Может, мы вообще не вернёмся сегодня ночью. Вы понимаете? Я могу взять вас с собой туда, нет проблем. Но вам придётся возвращаться потом самостоятельно.

Джордж горячо закивал:

– О, это не проблема. С этим я справлюсь. Там я найду такси. Только отсюда на такси не уедешь, поэтому…

– Окей, – Стивен пожал плечами. – Тогда до вечера.

***

Он дошёл до того, что начал вырывать из флип-чата листы бумаги, расстилать их на большом, пустом столе и исписывать фломастерами – исписывать дико, ожесточённо, без устали. Он писал так, словно за ним кто-то гнался, он использовал все цвета, молниеносно намечал ключевые слова, рисовал большие вопросительные знаки, протягивал связующие линии, очерчивал целые области своей хаотической карты, а другие жирно перечёркивал крест-накрест. Всё это было полным сумасшествием. Писать как безумный было единственным способом оставаться в здравом рассудке. Лишь ближе к вечеру он устало отшвырнул фломастер, откинулся на спинку стула и начал массировать себе правое плечо, которое уже болело от напряжения. Только теперь он заметил, как проголодался, зверски проголодался. Про ланч он совершенно забыл, и никто не пришёл, чтобы напомнить ему об этом. Или, может, кто-то и приходил, постоял в дверях, несколько раз окликая его по имени, но он даже не обернулся. Может, так и было, он не помнил.

А что, если… В этот вопрос он был погружён целиком. Допустим, мертвец на самом деле был камикадзе, неизвестным образом перемещённый во времена Иисуса и обречённый после смерти Христа на кресте остаться в Палестине и закончить там свои дни. Допустим, допустим, допустим.

Он всё ещё не верил в это. Глубоко внутри он чувствовал уверенность – несокрушимую, как стальная несущая балка, – что странствовать во времени невозможно, невозможно отправиться в прошлое, сделать своей современностью то, что прошло.

Как нарочно, именно он, автор в области научной фантастики, наибольший свой успех снискавший именно романами о путешествиях во времени, не верил в это. В ситуации, когда он, казалось бы, должен ликовать – Вот видите? Я же говорил! – в нём пробудился этот голос, который вместо положенного победного клича только и знает, что твердит: Этого не может быть! Это бред!

Однако ему удалось загнать себя в это «А что, если…», затеряться там в дебрях вариантов, а голос сомнения заглушить лихорадочной активностью. И вот перед ним на столе лежит результат его многочасового рабочего упоения: большие листы бумаги, испещрённые записями и значками четырёх цветов так, что они стали похожи на картины абстракционистов.

Начал он с вопроса: а что если бы я писал роман, в котором речь идёт о том, как кто-то отправляется в прошлое, во времена Христа, с видеокамерой в своём багаже? В романе, который он однажды читал и который ему очень понравился, в конце выяснилось, что все люди, присутствовавшие при распятии Христа – солдаты, зеваки, священники, даже палачи, приколачивавшие Иисуса к кресту, – все сплошь были путешественники во времени из различных эпох отдалённого будущего.

Это, естественно, тотчас напомнило ему об аргументах Стивена Хокинга. Если путешествие во времени действительно будет вскоре изобретено, то разве не станут неизбежными туристические поездки в прошлое ради приключений? Встреча с Леонардо да Винчи! Вы увидите, как Микеланджело расписывает Сикстинскую капеллу! Вы будете сопровождать Христофора Колумба в его историческом плавании к Новому Свету! И разве дело не распространит своё действие на все эпохи, на все значительные события? Всё прошлое будет кишеть гостями из будущего, вся история будет полна туристов. И, может быть, это не ограничится простым осмотром достопримечательностей. Взойдите на римский императорский трон! Устраивайте оргии, такие роскошные и развратные, каких больше нигде и никогда не будет!

И если то, во что верят Джон Каун и профессор Уилфорд-Смит, соответствует действительности, то речь здесь идёт не о каком-то далёком открытии, из века, может быть, двадцать четвёртого или тридцать шестого – до того времени напроисходило бы уже столько событий, что многие истории, важные для нас сейчас, ушли бы в небытие, и Колумб с Леонардо да Винчи могли бы не беспокоиться. Нет, речь идёт об открытии, которое случится в ближайшие годы. Видеокамера появится на рынке через три года. Исходя из современной скорости развития производства, нельзя представить, чтобы эта камера оставалась топ-моделью дольше трёх последующих лет. Другими словами, всё случится в ближайшие три-пять лет! Самое позднее – через шесть лет в прошлое отправится человек, кости которого они здесь отрыли.

Следующий вопрос – как это будет осуществляться технически. Будет ли использована своего рода машина времени, как в романе Герберта Уэллса? Что может представлять собой эта машина? Будет ли это маленький ручной прибор, который удобно носить на поясе, или это скорее будет монструозное техническое сооружение наподобие электростанции? Если последнее, то заброска путешественника в прошлое вряд ли сможет пройти незамеченной. Может быть, она будет сопровождаться громкой информационной шумихой, прямой трансляцией на весь мир, сравнимой с сообщениями о высадке на Луну. Это легко себе представить: по одну сторону машина времени, рядом с ней отважный, самоотверженный путешественник, он машет в камеру, возможно, произносит какие-то последние слова типа «Большой шаг вперёд для всего человечества…», прежде чем отправиться в путь, из которого нет возврата. И потом, сразу после его старта, начнутся работы по раскопкам в условном месте, тщательно выбранном, о котором именитые историки сошлись во мнении, что оно оставалось неприкосновенным со времён Иисуса. Там найдут кассету со съёмками Иисуса Христа, поскольку путешественник присутствовал при всём происходящем и затем заложил кассету в условное место. И миллиарды телезрителей всего мира воочию увидят трансляцию тогдашних событий…

Эйзенхардт приостановился, снова потянулся за красным фломастером и поставил жирную точку рядом с соответствующим ключевым словом. Что-то ещё оставалось, о чём ему следует поразмыслить. Что-то застряло в нём и сидит глубоко. Некая мысль, которую он пока что не может извлечь на свет Божий. Очень важная мысль.

Ну ладно, а пока пойдём дальше. Если была машина времени – то есть прибор, который транспортировал путешественника в прошлое, – то возникает следующий вопрос: а где же этот прибор? И если он оставался при нём, то почему он не мог вернуться на нём обратно? На это, обнаружил Эйзенхард, есть простой ответ. Он не понравится Кауну и Уилфорду-Смиту, но от него не отмахнуться. Где, собственно, написано, что путешественник отправился в прошлое в одиночку? Не достовернее ли предположить, что была заслана целая команда? Для одного человека такая поездка была бы чересчур опасным делом. Чужая культура, чужой язык и образ мыслей, болезни, которые к моменту рождения путешественника давно искоренились, – не может быть, чтобы человека подвергли такому риску. Всё равно, что в одиночку посылать человека на Луну.

И вот, один член команды мог быть просто-напросто потерян. Может, его арестовали римские оккупанты. Может, он влюбился в красивую девушку и решил остаться с ней. Может, он попал в какую-то катастрофу. Как бы то ни было, он остался, через несколько лет умер и был погребён там, где его обнаружил Уилфорд-Смит. Другие члены команды вернулись назад в своё время – поэтому археологи и не нашли никакой машины времени. И естественно, они прихватили видеозапись с собой.

Если это объяснение верно, то камеру они будут искать здесь до посинения.

Хм-м. И сколько бы он ни размышлял, он не находил в имеющихся фактах ничего, что говорило бы против такого предположения.

Но допустим, что путешественник был одиночка. Допустим, транспортировка будет происходить не с помощью специальной машины, а как-нибудь иначе. Скорее при посредстве излучателя, как в фильмах о межзвёздных путешествиях. Такой большой временной пушки, которая своим передатчиком перемещает пассажиров в прошлое. Но будет ли такая пушка установлена именно в Израиле?

В кинофильмах всё происходит так: то же самое место, но другое время. В фильмах этого достичь удаётся. А в действительности? Не получится ли так, что с большой степенью вероятности путешественник окажется где-то в открытом космосе? Ведь ничто не двигается в пространстве так активно, как якобы твёрдая почва под нашими ногами. Мало того, что Земля совершает один оборот вокруг своей оси за двадцать четыре часа, – а это значит, что человек, спокойно сидящий в своём кресле где-нибудь в Средней Европе, движется при этом почти со скоростью звука. Но с ещё большей скоростью Земля вращается вокруг Солнца, которое, в свою очередь, с ещё более захватывающей дух скоростью несётся вокруг центра Млечного пути, который, опять же, мчится сквозь Вселенную со скоростью, о которой все земные ракетостроители осмеливаются только мечтать. Невообразимая космическая карусель. Эйзенхардт был едва ли в состоянии обрисовать, как это может происходить: транспортировать кого-то через пространство-время так, чтобы угодить в точно указанную цель – в Палестину двухтысячелетней давности. Это всё равно, что, вертясь на ярмарочной карусели, плюнуть в воздух – и попасть в левое плечо определённой персоны, которая находится на этой же самой карусели.

Сквозь пространство-время…

У него пресеклось дыхание. Он быстро сорвал колпачок с фломастера, который всё ещё держал в руке, и начал писать.

Если путешествие во времени будет возможно, если будет возможно переместить кого-то сквозь пространство-время, то точно так же возможно будет переместить человека и на другую планету! Попасть в Палестину на Земле, которая находится в том месте, где она находилась две тысячи лет назад, было бы так же легко или так же трудно, как попасть на планету, которая вращается вокруг Альфа Центавра или Эпсилон Эридани.

И такая технология должна появиться в ближайшие шесть лет? Неправдоподобно. Это было настолько неправдоподобно, что можно было вообще перестать даже думать об этом.

Если бы не эта проклятая инструкция видеокамеры.

Эйзенхардт и этот лист отодвинул в сторонку. Он был голоден. У него болела голова. А инструкции по эксплуатации он и без того всегда ненавидел.

Затем следовало поразмыслить над тем, как гипотетический путешественник будет готовиться к своей поездке. Эйзенхард вспомнил, что для него самого было тяжёлым кошмаром собрать чемодан даже в недельную поездку для выступлений. А что взять с собой, собираясь в прошлое, где ты намерен заснять на видео Иисуса Христа и затем остаться в том времени? Наверное, несколько любимых книг. Возможно, где-нибудь в земле гниёт себе аудиоплэйер двухтысячелетней давности вместе с кассетами? Медикаменты. Наверняка он предварительно сделает прививки от всех болезней, но всё равно придётся взять с собой лекарства. Антибиотики, средство от поноса, таблетки от головной боли и всё такое. И ещё ему придётся выучить какой-нибудь из тогдашних языков. Арамейский, может быть, который, как Эйзенхардт недавно вычитал, был родным языком Иисуса Назарянина. И латынь, естественно, чтобы понимать римских оккупантов.

Изрядный багаж. Наряду с одеждой и тому подобными вещами – кстати, что в те времена использовали вместо зубной пасты? – разумеется, камера. Достаточное количество видеокассет для неё. Возможно, придётся взять что-то для маскировки камеры – при попытке представить реакцию тогдашних людей на человека, который бегает вокруг, приникнув глазом к окуляру маленького серебристо-серого CamCorder'a, Эйзенхардту отказывала фантазия.

Да, ну и, конечно, такой камере понадобится электрический ток для подзарядки. А судя по тому, что известно о Палестине начала христианской эры, электрические розетки там были скорее редкостью. Просто так аккумулятор камеры не подзарядишь, придётся брать с собой какие-то источники энергии – может быть, солнечные элементы.

Эйзенхардт отодвинул и этот лист в сторону, отложил фломастер и вздыхая принялся массировать виски. Что за проклятая такая работа. Что за безумное приключение.

И, чёрт бы побрал ещё раз, страшно хотелось есть. К свиньям все головоломки, сейчас он отправится в полевую кухню и посмотрит, чем там найдётся закусить!

***

Стивен постарался, чтобы щёлочка отодвинутого полога палатки была не шире, чем ему необходимо, чтобы выглянуть: что происходит снаружи.

– Кстати, я разузнал, – сказал он вполголоса, – этого типа зовут Райан.

– Какого типа? – спросила Юдифь, сидя выжидающе на своей походной кровати.

– Который побывал в моей палатке, – он отпустил тяжёлый серый полог: – Никого не видно.

Юдифь выжидательно смотрела на него:

– И что теперь?

– Сегодня вечером возьмёшь с собой к матери грязное бельё, постирать, – сказал Стивен. – Положишь его в большую дорожную сумку.

– А если кто-нибудь захочет обыскать эту сумку? Этот Райан, например?

– Тогда поднимешь визг на весь лагерь, чтобы он не смел прикасаться своими грязными лапами к твоему нижнему белью.

Юдифь вздохнула, нагнулась, подтянула к себе дорожную сумку и начала её освобождать.

– Не знаю. Что-то у меня нехорошее предчувствие насчёт всего этого дела.

Стивен по-прежнему стоял у выхода из палатки и снова выглянул наружу. Солнце клонилось к горизонту. Им нужно было спешить, скоро к палаткам от раскопок потянутся остальные рабочие.

– Ты, кстати, знаешь, что они там делают? – спросила она, выкладывая из сумки чистую одежду на кровать.

– Кто они?

– Эти техники, которые прибыли сегодня утром. Я ещё разговаривала с одним из них.

– Да. Я видел. Ну, и что же они делают?

– Он назвал это, погоди-ка, сонартомографическим обследованием почвы. Что-то вроде просвечивания. Как рентгеновский снимок, только при этом используются шоковые волны, а может, звуковые волны.

– Приблизительно так я и думал.

Юдифь скривилась:

– Естественно. Как я могла предположить, что ты об этом ещё не подумал. Мне не стоило даже утруждать себя, – она опрокинула содержимое пластикового пакета, в котором держала грязное бельё, в дорожную сумку. – И ты наверняка уже догадался, что они ищут.

– Они ищут камеру, я думаю. Наверное, Каун считает, что она где-то здесь.

– О камере этот техник, конечно, не знает. Его, кстати, зовут Джордж Мартинес, он работает в университете города Бозман, штат Монтана.

Стивен удержался от замечания, что и это ему уже известно.

– Интересно. И что ему сказали?

– Что ищут металлический ящик размером с чемоданчик. Якобы оссуарий хасмонидского царя.

– Металлический ящик… Ёмкость, в которой камера и видеозапись смогли бы продержаться две тысячи лет.

– Вроде бы так, – сказала Юдифь и встряхнула свою дорожную сумку: – Ну, грязное бельё готово.

– Отлично. Теперь мне нужно несколько минут побыть здесь одному, чтобы никто не помешал. Лучше, если ты постоишь на стрёме.

– Как скажешь.

Она встала, и они старательно обошли друг друга, поменявшись местами: Юдифь у выхода, Стивен – у её кровати.

Он опустился на колени.

– Теперь смотри, чтобы никто не вошёл.

– А если всё-таки войдёт? Например, Стина? – Стиной звали её соседку по палатке.

– Тогда нам придётся целоваться, – как можно более сухо сказал Стивен. – И вести себя так, чтобы она из тактичности снова вышла.

Он услышал, как она испуганно набрала в лёгкие воздуха.

– Ты серьёзно?

Он ничего на это не ответил, а начал копать под её кроватью песчаную почву.

– Ну вот, – сказала она вполголоса через некоторое время: – Никакой Стины, конечно же, нет.

Стивен против воли улыбнулся, чего она, к счастью, не видела. Он продолжал копать, пока не вырыл то, что спрятал здесь сегодня утром.

Юдифь расширила глаза, когда он показался из-под кровати.

– Что это?

– Те ребята с кухни правильно делают, что запрещают нам уносить еду, – усмехнулся Стивен. – Посуда действительно пропадает бесследно,

То, что он держал в руках, было конструкцией из двух плоских дюралевых тарелок, вставленных одна в другую так, что между ними оставалась тесная, хорошо защищённая полость. По краям он оклеил тарелки прочным скотчем, и вся конструкция имела вид марсианского летающего блюдца.

– И там бумаги?

– Точно. Надеюсь, защищены надёжно.

Он сдул последние песчинки с импровизированной шкатулки и осторожно поместил её в дорожную сумку Юдифи, на самое дно под бельё.

***

Эйзенхардт одиноко сидел за столом полевой кухни и жадно вычерпывал ложкой то, что было в его тарелке. От обеда больше ничего не осталось, когда он пришёл, но у повара нашлось кое-что из приготовленного на ужин: своеобразное овощное блюдо, название которого он опять забыл. Он улавливал вкус баклажанов, чеснока и тмина, а сверх того, был ещё соус, совершенно ему незнакомый. Но главное, что это было вкусно, особенно когда проголодался.

Солнце уже опустилось. На фоне светлого горизонта видно было, как рабочие медленно потянулись с раскопок в свои палатки, где, видимо, хотели привести себя в порядок перед тем, как идти на ужин. Он следил взглядом за темноволосой девушкой, которая тащила к стоянке машин большую дорожную сумку. Там она погрузила её в багажник синей малолитражки. Он смутно припомнил, что с заходом солнца начинается шаббат: наверное, некоторые из израильских рабочих уезжают домой.

Но пока он наблюдал за ней – а выглядела она хорошо: длинные чёрные волосы и прекрасная фигура, – его внимание привлекла машина, которая приближалась к лагерю, окружённая облаком пыли. Эйзенхардт наморщил лоб и присмотрелся получше. Это было такси.

Такси остановилось. Пока шофёр выгружал из багажника чемодан, к ним подошли Джон Каун и профессор, чтобы приветствовать мужчину, который вышел из машины и озадаченно озирался по сторонам. Насколько можно было разглядеть издали, новоприбывший был немолод, лет, может, пятидесяти, у него была лохматая седая борода, лысина на полголовы и впечатляющее брюшко. Уилфорд-Смит что-то говорил ему в своей неторопливой манере и с экономной жестикуляцией. Потом слово взял медиамагнат, наверняка начал издалека, говорил динамично, улыбался любезно, добился от слушателя согласного кивка и в конце концов взял его под локоток. Подскочили услужливые люди, утащили выгруженный чемодан, расплатились с таксистом, тогда как Каун и Уилфорд-Смит почтительно препровождали гостя к белой палатке четырнадцатого ареала.

***

После разговора с техником Гидеон впервые задумался о том объекте, который он охранял со своими коллегами.

Обычно ему это было всё равно. Такая у него работа – охранять. То есть, смотреть во все глаза и быть наготове задержать нападающего или, если не будет другого выхода, убить его. Если он охранял человека, то это могло значить готовность быть за этого человека раненым или убитым, но такая форма дополнительной готовности требовалась редко и компенсировалась повышенным вознаграждением. Обычно же он охранял промышленные объекты, коммуникационные сооружения, памятники культуры или туристические центры, но порой доводилось охранять и промышленников, и политиков, однажды даже Ясира Арафата, когда тот ещё не был президентом. Тогда он тоже не особенно обременял себя раздумьями о смысле и цели своего задания; человек в бело-синем клетчатом головном платке был для него просто подопечным, как любой другой, кого ему вверяли. Ему часто поручали особые задания, потому что он хорошо говорил по-английски. Однажды он был телохранителем одной американской актрисы, которая два дня путешествовала по Израилю, а на прощанье поцеловала его. С тех пор он смотрел каждый фильм, в котором она снималась. Иногда играло роль то, что он славился стремительной реакцией. Это обнаружилось ещё в армии, и его там сделали снайпером. Но никто не сказал бы про него, что он особенно любопытен.

Он и теперь не любопытствовал. Просто задумался кое о чём. Он целый день простоял на охране одного из подступов к белой палатке, и ему даже в голову ни разу не пришло заглянуть в неё. Ведь им сказали, что заглядывать нельзя. И Гидеон строго следовал указаниям.

Да, конечно, он бы не прочь был узнать, что там такого значительного скрывается в яме, над которой разбита палатка. И он утешал себя тем, что если это действительно окажется значительным, он когда-нибудь узнает об этом из газет. И тогда он вырежет статью, прихватит её с собой в кафе, где он встречается с друзьями, и скажет им: Я там был! Я эту штуку охранял!

Вечером он видел, как английский профессор, который руководит раскопками, и американец, который, как он слышал, мультимиллионер и финансирует эти раскопки, встречали гостя, которого привезли из Тель-Авива на такси. Он понятия не имел, кто это. Человек был высокого роста, лет пятидесяти, с седой бородой и, казалось, страдал от жары, то и дело вытирая рукавом пиджака лоб и лысый череп, когда они втроём пробирались по дощечкам и переходам, ведущим к этой палатке.

Наверное, учёный, решил Гидеон и отступил в сторонку, пропуская этих троих в палатку.

– 'erev tov, – пробормотал профессор, замыкая шествие, и кивнул Гидеону с рассеянной улыбкой: – Toda.

– Bevakasha, – ответил Гидеон. Добрый вечер. Спасибо. Пожалуйста.

Гидеон понял, что профессор не догадывается о том, что он владеет английским. Профессор был как раз занят тем, чтобы показать новому важному посетителю свою ценную находку и рассказать о ней.

Гидеон придвинул свой стул поближе к палатке, положил УЗИ на колени и откинулся на спинку. Голоса трёх мужчин были явственно слышны.

***

В назначенное время Эйзенхардт набрал номер, по которому уже звонил сегодня утром. Трубку сняли сразу.

– Ури Либерман.

– Добрый вечер, господин Либерман. Это Петер Эйзенхардт.

– А, господин Эйзенхардт, да. Очень приятно.

– Ну, – с любопытством спросил писатель, – удалось ли вам что-нибудь узнать?

– Да. Вы были правы. В нашем архиве хранится очень много материалов о профессоре Уилфорде-Смите. Этот человек перерыл уже, кажется, весь Израиль.

– Ясно.

– Но, – добавил Либерман, – несмотря на его активность, он не пользуется в научных кругах доброй славой.

Эйзенхардт почувствовал, как уголки его губ почти сами по себе растянулись в улыбку. Это интересно!

– Что это значит конкретно?

– Ему ставят в упрёк, что он работает неряшливо: небрежно обращается с находками, у него пропадает и ломается гораздо больше, чем у других, и он копает слишком много и слишком быстро. Я нашёл интервью с Йигаэлем Ядином, где он говорит, что Уилфорд-Смит путает количество с качеством, а в одной части интервью, которая не была опубликована, он даже сказал буквально следующее: «Этот человек – просто наказание для израильской археологии».

– Хлёстко, – Эйзенхардт никогда не слышал об этом Йигаэле Ядине.

– Кроме того, Уилфорд-Смит имеет очень мало публикаций, а те, что есть, либо скучны, либо спорны. Имя Беньямин Мазар вам о чём-нибудь говорит?

Эйзенхардт помедлил:

– Не могу утверждать.

– У нас это фигура. Мазар провёл раскопки у Стены плача. Он ещё несколько лет назад выразился в том духе, что сильно подозревает, будто Уилфорд-Смит вообще не сведущ во многих областях истории Палестины.

– Ничего себе.

– Единственное, что, видимо, признают за ним все археологи – это его способность находить спонсоров на все свои проекты.