Текст книги "Рико, Оскар и разбитое сердце"

– Знаешь, как в бинго играют? – спросил я.

– Конечно, – ответил Оскар. – Не пойду же я на бинго-вечер, не изучив заранее правила.

Я пожал плечами. Можно и пойти, почему нет.

Оскар повернулся к сцене.

– А когда начало?

– Вот прямо сейчас.

Я посмотрел, куда он смотрит. Сцену закрывал черный занавес с серебристыми блестками. Шикарная вещь!

– Вандбек нравится, когда эффектно.

– Надо говорить «фройляйн Вандбек», Рико, – одернула меня мама.

– Ладно, пускай фройляйн, – сказал я, – только на самом деле она жуткая и стремная тетка. И так говорить можно, потому что это не я первым сказал, а герр ван Шертен.

Герр ван Шертен фыркнул. Мама открыла рот, чтобы ответить как следует, но тут вдруг свет почти совсем погас и раздалась короткая барабанная дробь. Шмелиное жужжанье замерло. Хихиканье герра ван Шертена замерло. Он и мама тоже обернулись к сцене. Все глаза были устремлены туда.

– Дорогие мои дамы и господа, – заквакало из динамика за занавесом, – поприветствуем нашу ведущую – фройляйн Элли-и-и Ва-а-андбе-е-ек!

Зажегся прожектор. Занавес с шелестом раскрылся, как будто красивый мрачный ангел развернул крылья. Сцена была освещена красным. С одной стороны стоял лотерейный барабан с бинго-шариками. С другой – стол с подарками. А между ними – Жуткая Элли в черных брюках и черном пиджаке. На лице у нее был толстенный слой пудры. Стоило ей пошевелиться, и в свете прожектора взвивалось маленькое облачко. Волосы, выкрашенные в черный-пречерный цвет, были туго зачесаны назад и стянуты в строгий пучок. В костлявой руке она держала микрофон, в который прокричала своим мольим голосом:

– Добро пожаловать на игру, мои шмелики! Всем желаю очень, очень приятного вечера с шариками, которые приносят сча-а-астье!

Изо рта у нее брызнули слюни. Оскар с отвращением сморщил нос. Игра началась.

Вообще-то ничего сложного в бинго нет: у тебя есть карточка, на ней решетка из клеточек-квадратиков, а в них цифры, цифры, цифры. Все разные. По одной в каждом квадратике.

КВАДРАТ

Это такая фигура, у которой все равно всему – и стороны, и углы. Если равны только углы, это называется прямоугольник. Если никаких углов нет – это круг. А кривоугольников не бывает. Я у мамы спрашивал.

В решетке десять рядов вдоль и поперек. Это значит, что всего клеточек с цифрами… ну, в общем, довольно много.

А самое важное вот в чем: ведущая, то есть Жуткая Элли, стоит на сцене перед большим круглым барабаном. В нем куча шариков со всеми этими цифрами. Элли говорит, какой ряд клеточек она выбирает, например верхний, и барабан начинает вращаться. А когда он остановится, Жуткая Элли вынимает один шарик. Конечно, не подглядывая, чтобы никто не обвинил ее в жульничестве. И объявляет цифру на шарике, например, «семнадцать!».

И тогда надо быстро-быстро проверить, есть ли на твоей карточке в верхнем ряду это семнадцать. Если повезет и оно там – надо зачеркнуть.

Вся сложность в том, что барабан останавливается совсем на чуть-чуть и Жуткая Элли вынимает шарики тоже очень шустро. Я за всем этим чаще всего просто не успеваю. А если еще и сидеть спиной к сцене, то надо быть Оскаром, чтобы, высунув кончик языка, быстро замечать цифры не только на своей карточке, но и у меня, и у мамы, и у герра ван Шертена.

Мне и со своей-то не управиться! Но я уже привык, что никогда не выигрываю. Выигрывает тот, у кого первого совпадут цифры в верхнем ряду карточки и цифры из барабана. И тогда он громко кричит:

– БИНГО!

«Седые Шмели» загомонили и зажужжали. Герр ван Шертен просиял и выпятил грудь. Рубашка на ней туго натянулась, и из нее немножко вылезли волосы. Как перья из лопнутой диванной подушки.

Оскар, наморщив лоб, смотрел, как мама, вся красная, устремилась к сцене. Жуткая Элли со строгим видом сравнила зачеркнутые цифры на маминой карточке с цифрами на шариках, которые она вытащила из барабана. И кисло улыбнулась.

Как обычно, то есть почти всегда, маме досталась призом пластиковая сумочка. Как обычно, то есть почти всегда, я приготовился хлопать, топать и свистеть. Но в тот момент, когда Жуткая Элли вручала маме приз, я нечаянно посмотрел на Оскара. Прямо в лицо.

И непонятно почему, но по спине у меня побежали холодные мурашки.

* * *

По дороге из клуба мама дала каждому из нас по монетке в два евро.

– Сходите за мороженым в «Изабель», ладно? А я домой, – сказала она и отчалила с новой страшненькой сумочкой под мышкой. Мы сходили за мороженым. Но было не так вкусно, как на площади Виктории-Луизы. Мне не давала покоя мысль о том, какое озадаченное лицо было у Оскара на бинго. Но заговорить об этом я не решался. Он молча брел рядом, полностью сосредоточенный на мороженом. Или по крайней мере так казалось.

Когда мы пришли домой, мама уже заперлась в ванной. Это надолго. Я решительно вдохнул побольше воздуха и пошел вслед за Оскаром в нашу комнату. Он стоял, наклонившись над рюкзаком.

– Зубная паста, зубная щетка, зубная нить, – бормотал он, держа все это в руках. – А где же стаканчик для щетки?

– Можешь поставить ее в мой, – сказал я. Сердце колотилось у самого горла. – Оскар?

– Хм?

– Слушай, там, в клубе, ты…

Оскар тихо выругался, свободной рукой поднял рюкзак, перевернул его и потряс.

– Оскар!

Наконец он посмотрел на меня.

– Там, в клубе, когда мама выиграла… Ты так странно смотрел… А когда мама спустилась со сцены с сумочкой – еще страннее. Как будто что-то неправильно. Или случилось что-то плохое. Или как будто ты чего-то забоялся.

В ответ Оскар только тихо фыркнул и протиснулся мимо меня в коридор. Я пошел за ним. Больше всего хотелось на него наорать. Но тогда нас услышит мама.

– А потом, – прошептал я, – ты посмотрел на меня. И у тебя был такой вид, как будто ты прямо сейчас заревешь. Что это было? Ну скажи мне. Пожалуйста!

Я и сам чуть не ревел. Я не понимал, почему Оскар не хочет мне довериться. Он так сильно сжал губы, будто его зубищи задумали сбежать изо рта, а он непременно хочет им помешать. И смотрел таким взглядом, что лучше бы снова надел темные очки. Не зло. Просто как-то по-другому, будто…

Мы оба вздрогнули – дверь ванной со скрипом открылась. Мама вышла в коридор. Выглядела она отлично. Просто супершикарно! Как всегда, когда собирается на работу в клуб. Она окинула себя быстрым взглядом в нашем красивом зеркале с золотыми толстенькими ангелочками. На маме было тонкое красное платье, которое могло показаться совершенно обыкновенным. Но оно было необыкновенное. Мы покупали его в одном бутике вместе. И с Ириной, конечно. Когда мама в этом платье стоит против света, каждому видно, какая классная у нее фигура, потому что материя делается почти невидимой. У Оскара глаза чуть на лоб не вылезли.

– Всё, парни, мне пора, – мама торопливо схватила свою настоящую сумочку. Выигранную пластиковую она уже куда-то запрятала. Скорее всего, в шкаф. Там она будет валяться, пока ее не продадут на «И-бэе». – Будьте умничками и никаких глупостей не устраивайте, хорошо?

Мама наклонилась ко мне в облаке приятных запахов и чмокнула в щеку. Оскару взъерошила волосы. Он не отводил от мамы взгляда. А когда она ушла, продолжал пялиться на уже закрытую дверь.

– Куда это она? В ресторан?

– На работу.

– В такое время?

– Ага. Мама руководит ночным клубом.

Оскар резко повернулся.

– Ночным клубом?

Я пожал плечами.

– Ну, кто-то ведь должен там работать. А то мужчинам негде будет провести приятный вечер.

– Ну да… – медленно сказал Оскар. Потом резко отвернулся и опять уставился на дверь. – Только вот… может такое быть, что это… не очень хорошо пахнет?

Я облегченно вздохнул. А то уж испугался, что Оскар скажет что-нибудь против маминой работы. Некоторые люди считают, что работать в ночном клубе – это неприлично, это только для неуважаемых женщин.

– Пахнет очень даже хорошо. Мама всю косметику и духи в «Ив Роше» покупает.

Я положил руку на плечо Оскару, чтобы подтолкнуть в нужном направлении.

– Пошли, покажу тебе твой матрас.

– Сначала зубы чистить.

Он увернулся из-под моей руки и быстренько улизнул в ванную. БУМС! Дверь захлопнулась.

Я стоял перед дверью и кусал нижнюю губу. Наседать на Оскара дальше бесполезно. Раз он не хочет говорить – значит, не хочет. Может, завтра все-таки расскажет, что с ним такое было.

* * *

Почистив зубы, Оскар уютно устроился в спальном мешке Бертса на надувном лугу с цветочками, а я снова подошел к окну.

– Луны нет, – сообщил я.

– Сегодня новолуние, – отозвался Оскар сонно. – Луну заслоняет тень Земли.

Если спрошу, что это за тень, наверняка придется слушать длинный сложный ответ. Лучше уж и дальше расплющивать нос о стекло.

– А если б ее было видно, она была бы похожа на лицо.

– Нет. Если б ее было видно, она была бы похожа… – долгий-долгий зевок, а потом Оскар пробормотал еле слышно: – …была бы похожа на окно с цветами на подоконнике. В новолуние к нему подходит красавица и поливает цветы из лейки. Чтобы не завяли.

– Правда?

Я пристально уставился в черное небо, стараясь вообразить там Луну. Потом сощурился еще пристальнее, чтобы представить себе на воображаемой Луне еще и окно, за окном красавицу, а на окне цветочки. Но на них воображения не хватило. Не говоря уже о лейке.

– Оскар? – спросил я. – А эти цветы – они в горшке или в вазе?

Тишина.

Я обернулся. Спит. Я тихонько подошел к матрасу. Оскар лежал на боку. Я встал рядом на колени и осторожно потряс его за плечо.

– Оскар! Проснись на секундочку, пожалуйста. Мне надо тебе что-то сказать.

В ответ – глубокое мерное дыхание. Оскар выглядел совсем маленьким, самым крошечным на свете существом. И в то же время напоминал огромную Луну. Кажется, что она совсем близко, а на самом деле недостижимо далеко. Я наклонился пониже, к самому его уху и прошептал:

– Я все равно тебе скажу. Мне ужасно жаль, что твоя мама ушла. И жаль, что твой папа такой странный и так плохо с тобой обращается.

Я хотел было уже встать, но вспомнил еще кое-что:

– И я по тебе очень скучал. Твой Рико.

* * *

Я на цыпочках прокрался к двери и потушил свет. Потом пошел в гостиную и хотел включить компьютер. Но он уже был включен, слышалось тихое жужжание вентилятора. Я шевельнул мышью. Мама любит дельфинов и китов, поэтому, когда включается монитор, на заставке появляется картинка с китом. Хвостом он касается большой W, которой я открываю функцию проверки орфографии. А перед китовой мордой – четыре разноцветных буковки. На них мама кликает, когда хочет зайти на аукцион «И-бэй». На экране есть и разные другие буквы и символы, но у них у всех одно общее: то, что вызывали последним, отбрасывает маленькую тень. И сейчас эта серая тень лежала как раз за четырьмя буковками перед мордой кита. Значит, пока мы с Оскаром покупали мороженое в «Изабель», мама успела выставить новенькую сумочку на продажу. Как будто это было так срочно! Она ведь сама говорила, денег у нас теперь достаточно, потому что дядя Кристиан оставил нам наследство. Наверно, маме хотелось поскорей избавиться от некрасивой новой вещи. Хотя вообще-то непонятно, кому охота покупать такую дешевую дрянь. Я всегда думаю про это, когда мама относит очередную посылку на почту. И пока я думал, я заснул.

Среда
Крошечный росток надежды

Утром я проснулся, встал и опять подошел к окну. Но посмотрел не на небо или на задний дом, а вниз, во двор. В его самом дальнем углу опять вырос лопух. Наверно, корни у него ужасно длинные. Моммсен с ним борется, но пока безуспешно. И тут до меня дошло, что и сам я лопух. Забыл вчера взять у герра ван Шертена шоколадку! Как же так получилось? Чем теперь успокоить нервы, если вдруг стресс? А стресс будет. Сто процентов!

Оскар лежал, уютно свернувшись калачиком, в спальнике на надувных цветочках. В соседней комнате спала мама, под любимым одеялом с дельфинами и другими морепродуктами. Оба не хотели мне довериться, не хотели объяснить, что с ними такое. А я понятия не имел, как их к этому подтолкнуть. Я растолкал Оскара и пошел в туалет. В день, который так по-дурацки начинается, ничего не стоит сделать мимо, так что ради безопасности я уселся на унитаз. Потом вымыл руки, почистил зубы, умылся и пошел на кухню. Стол уже был накрыт. На нем лежал пестрый пакет из пекарни – мама принесла нам булочки. От волшебного запаха выпечки настроение тут же улучшилось – со свежими булочками даже лопухам живется веселее. Я достал из холодильника молоко и масло. А когда взял с полки «Нутеллу», повеселел окончательно. Она же практически из шоколада!

Оскар застрял в ванной так надолго, что можно было подумать, он начищает по две минуты каждый зуб отдельно. Но вот наконец-то он явился на кухню. Волосы расчесаны супераккуратно, пробор – как нарисованная мелом тонкая линия. Уселся на стул, выпрямив спину, будто в шикарном ресторане. Обыскал взглядом стол. Нахмурился.

– Только белые булочки и шоколадный крем?

– Еще есть мюсли, если хочешь.

– Биомюсли из экомагазина?

Ну просто вообще! А я ведь давно уже о чем-то таком догадывался! Значит, он и правда из тех суперздоровых детей, которым ничего нельзя. Ни сластей, ни гамбургеров, ни рыбных палочек. Потому что их родители думают – от всего такого их дети тут же помрут. И телек им смотреть тоже нельзя. Особенно детективы и прочее, где дерутся и стреляют. А то потом детки, чего доброго, сами превратятся в преступников и будут стрелять в других. Если все это правда, меня ожидает страшный конец! И все из-за пары ложечек «Нутеллы» и мисс Марпл.

– Нет, из обычного, – сказал я и ткнул пальцем на полку. – С сахаром. Эко и био там никакого нет. Но вкусно!

Оскар наморщил нос.

– Тогда я лучше булочку съем. В обычном мюсли есть всякие нездоровые штуки.

– Какие штуки?

– Гербициды, фунгициды… Яды, в общем. Невидимые.

– Что такое гербициды?

– Яд для сорняков.

– А-а.

ФУНГИЦИДЫ

Удивительно, но про них я вдруг понял сам. В пиццерии мама часто заказывает пиццу фунги, а она с грибами. Значит, фунгициды – яд для грибов. Но зачем же их отравлять? Они же вкусные! Конечно, в мюсли им делать нечего. Но если они там все-таки попадутся, их можно просто вынуть.

Я недоверчиво покосился на коробку с мюсли.

– И что, там такое есть?

– Во всяком случае, может быть.

Голодный взгляд Оскара метался между булочками на столе и мюсли на полке. Как будто прикидывал, при каком выборе больше шансов выжить. И тут в дверь позвонили. Я вскочил и бросился в коридор. До обеда мама спит, и будить ее нельзя! Об этом в нашем доме знают все. Кроме двух парочек кесслеровских близнецов.

«Пожалуйста, – мысленно взмолился я, открывая дверь, – пусть это будут не они!» Но, конечно же, это были они. Хотя и в половинном размере, всего одна парочка. Зато – ДЕВЧОНКИ!

– Привет, Рико! – выпалила Мела прямо мне в лицо. Вообще-то ее зовут Семела, но так никто ее не называет. Через плечо у нее была видна открытая дверь в квартиру Кесслеров. – Мы вернулись!

Если кто-то в доме был еще не в курсе, то сейчас уже точно знал. До Фитцке тоже наверняка донеслось. Того и гляди он выскочит и сам заорет, что Мела нарушает тишину и покой жильцов и ее пора привлечь к ответственности. Правда, с тех пор как я выписался из больницы, я видел Фитцке только один раз, из окна. Похоже, после происшествия с Мистером 2000 он ото всех скрывается.

– Вы когда приехали? – спросил я.

– Сегодня утром! Рано-рано! – завопила Мела. – Мы в машине спали! Йонатан храпел!

Обалденные новости! Вторая парочка близнецов, Йонатан и Людвиг, по сравнению с сестрицами почти безобидны. Но им и лет всего-навсего шесть. Мела и Афра старше их всего на год. Зато по умению действовать на нервы – на все десять! Я нарочно не стал себе представлять, как Кесслеры путешествовали, набившись в свой трейлер, как сардины в банку. И как кто-то из них храпел. Тесноту я вообще-то не очень люблю.

Афра стояла рядом с сестрой, высунув кончик языка. Глупо хихикала и пялилась. У меня мелькнула мысль, а вдруг она сейчас напрыгнет, как какой-нибудь джек-рассел-терьер, и начнет лизать мне щеки. Вот просто фу-у! Рядом с ней у двери стояла небольшая спортивная сумка.

Близнецы бывают однояйцовые и двуяйцовые. Однояйцовые на вид совершенно одинаковые. И иногда мне хочется, чтобы кесслеровские девчонки были как раз такими. Тогда я бы пугался вполовину меньше, встречая их на лестнице. У Мелы и Афры волосы одинаковой длины, до плеч. Но на этом сходство, к сожалению, кончается. Мела кудрявая блондинка с голубыми глазами, а у Афры волосы каштановые, прямые, а глаза серые. И она пониже сестры.

– Вы чего хотите? – спросил я.

– Сказать тебе привет! – опять завопила Мела. – Можно нам войти?

Афра хихикнула.

– Мама спит еще, – прошептал я. – Так что давайте-ка потише!

– Ну войти-то все-таки можно? – сказала Мела, убавив наконец громкость. – Мы классно отдохнули, а как твои каникулы? Ты по нам скучал?

– Вспоминал пару раз.

Когда разговариваешь с девчонками, надо быть осторожным. Иначе чуть что не так – сразу рев. Потому что они создания чувствительные и обидчивые. Так мне однажды объяснила Юле, когда они с мамой обсуждали, что мужчинам на чувства женщин плевать с высокой колокольни.

Сто процентов Мела и Афра притащились, чтобы я еще раз рассказал им про похищение. Сам лично и во всех подробностях. Ведь всё остальное они уже прочитали, посмотрели и послушали. Похититель жил в одном доме с ними. Я жил в одном доме с ними. Так что теперь я был в их глазах ничем не хуже поп-звезды. И не только я, а, само собой, еще и…

– Вот он, тот, другой! – пропела вдруг Афра.

Я обернулся. Сзади стоял Оскар. В руке булочка, с которой капала намазанная с двух сторон «Нутелла». Верхняя губа тоже коричневая. В общем, видок еще тот! Особенно в огромных темных очках. Но Афра вперилась в Оскара таким восторженным взглядом, будто она на концерте рок-звезды и сейчас бросит на сцену плюшевого мишку. Или даже свои трусики. Некоторые девчонки так и делают. Это доказывает, что они не только чувствительные и обидчивые, но и безнадежно чокнутые. Ведь никакому в мире парню не придет в голову добровольно надеть трусики с розовыми цветочками или маленькими бабочками.

– Какой еще другой? – спросил Оскар.

Дверь рядом с ним открылась, и из спальни вышла совершенно заспанная мама. Она даже не накинула халат с красивыми японскими закорючками. И футболки на ней тоже не было. Оскар остолбенело уставился на ее голую грудь.

А я ужасно обрадовался, что вчера мама не ходила на рок-концерт, потому что трусики на ней были.

– Мела? – сказала она голосом холодным, как кубик льда.

– Да, фрау Доретти?

– Ступай погулять и сестру свою захвати. С моим сыном успеете еще наговориться.

– Но…

– У меня за окном есть еще два места. Если я вас там вывешу, люди подумают, что дом надел галстук.

– Мы только хотели…

– До свидания и марш!

– Именно! И сумку не забудьте! – Я ткнул на нее пальцем.

Мела возмущенно мотнула головой, развернулась и бросилась к себе. А за ней – Афра, которая почему-то опять хихикала. Перед своей дверью она еще раз обернулась и крикнула ехидно:

– Эта дурацкая сумка не наша! Она уже там стояла.

И хлопнула дверью так, что стены затряслись. Фитцке наверняка дома не было. Иначе он давно бы уже обрушился на девчонок молнией и громом.

– Два, – сказал вдруг Оскар без всякого выражения.

– Что?

– На доме было бы два галстука.

Уши у него горели. И он все еще пялился на маму. Она потрясла головой, как будто только сейчас сообразила, что на свете бывают и чувствительные мальчики. Потом скрестила руки на груди.

– Прошу прощенья, – пробормотала она. – Но в такую рань… Сейчас быстренько что-нибудь накину.

Оскар отлепил глаза от мамы и уставился на спортивную сумку. Губы у него сделались совсем тонкими. Он поднял сумку и потащил ее мимо меня на кухню. Я закрыл дверь и побежал за ним.

– Эй, чего ты хочешь с ней делать?

– Она моя.

Оскар небрежно шлепнул сумку на стол, снова уселся на стул и тут же придвинул к себе половинки второй булочки, масло и банку «Нутеллы».

– А кто ее перед нашей дверью поставил?

– Там одежда, – сказал он. – Чистые носки и белье, футболки и минимум одна неглаженая рубашка. Брюки вельветовые коричневые, на всякий случай еще куртка и пара башмаков. И наверняка еще письмо или записка.

Я открыл молнию на сумке и залез внутрь. Сверху действительно лежала записка. Почерк было не разобрать. Фрау Далинг как-то сказала, что приличного человека видно по почерку (когда заметила, что я пишу как курица лапой). Посмотрела бы она на ЭТО!

Привет, Таня, медленно расшифровывал я чьи-то каракули, надеюсь, это ничего, если Оскар останется на пару дней у вас. Мне совершенно необходима пауза. Скоро дам о себе знать. Ларс.

Я опустил руку с запиской.

– Кто такой Ларс?

Послышались шаги босых ног и тихое шуршание японского халата.

– Пауза для чего? – услышал я мамин голос, но не обернулся. Я смотрел только на Оскара. Он сложил вместе половинки булочки. Полоска «Нутеллы» на его верхней губе размазалась от слез.

* * *

Иногда печаль чувствуешь как тяжелые серые капли дождя, которые капают прямо в сердце. И трудно представить, что она может обитать и под голубым небом с белыми облачками, на улице между зелеными деревьями с красивой корой-кожурой, под которыми толпы веселых людей гуляют или сидят перед кафе и ресторанами. Но она может.

Оскар молча брел рядом со мной. Мама послала нас в «Эдеку», вручив список покупок длиной в километр. Потому что теперь ей придется неизвестно сколько времени заботиться о троих. И еще она разрешила Оскару купить себе что-нибудь утешительное. Из-за уехавшего отца. Я боялся, что, если скажу что-то не то, особенно со словом «родители», он тут же снова расплачется. Поэтому на всякий случай не говорил ничего. Может, Оскар приободрится, когда будет выбирать утешительную еду, а я буду давать ему ценные советы.

Мы уже дошли до «Эдеки». Оставалось только подняться по двум узким ступенькам между контейнерами с овощами, цветами и семейными упаковками туалетной бумаги. Нам навстречу из магазина выходил аккуратный пожилой господин. Я не обратил на него особого внимания и хотел было протиснуться в дверь, но Оскар вдруг остановился. Да так резко, что темные очки чуть не слетели с носа. И тут я тоже его узнал. И услышал собственное удивленное «ой!».

– Герр Фитцке!

Фитцке выглядел совершенно другим человеком. Волосы, обычно торчащие во все стороны, были вымыты и подстрижены. На помятом лице никакой щетины. И одет Фитцке был в костюм, а не в затхлую полосатую пижаму, в которой он всегда выходил из дома. Серый пиджак был немножко обтрепан на рукавах, но безупречно чист. А от брюк если и пахло, то не в нашу сторону.

– Здорово, Доретти.

Я не верил ни глазам, ни ушам. Обычно Фитцке называл меня «дурья башка». И говорил так, словно каждому слову давал команду «фас!». Я не помню, чтобы Фитцке хоть когда-нибудь улыбался. А сейчас он чуточку приподнял уголки рта. Будто кто-то объяснил ему, как примерно выглядит улыбка, и он долго тренировался.

– Печенье и сок! – сказал он и поднял сумку повыше. – Больше ничего такого не будет. Так что потом чтоб никакого нытья. В три у меня!

Я не знал, что сказать, и растерянно на него уставился.

– И нечего так тупо пялиться! – Фитцке ткнул пальцем рядом со мной, как будто на это место что-то вдруг свалилось с неба или выросло из щели в асфальте. – Этого тоже можешь взять.

– Этого зовут Оскар, – сказал я.

– Да знаю, – отмахнулся Фитцке. – Во всех газетах писали. И мы уже встречались разок, на лестнице.

Он посмотрел Оскару прямо в глаза.

– Ты тот маленький придурок из дурки, который хотел мою дверь сломать. Где твой шлем?

– Дома оставил, – пробормотал Оскар.

– Чего? Сними-ка очки, а то мне не слышно!

Оскар молча сдвинул очки на лоб. Зеленые глаза были печальные и мутные, как пруд, полный водорослей. Обычно он таких грубостей никому не спускает. Мне, к сожалению, ничего подходящего в голову не приходило, потому что в ней уже пару минут раскручивался лотерейный барабан. Фитцке – это Фитцке, но сегодня он был как бы и не совсем он.

– Балда, это ж шутка! – тявкнул Фитцке. – Спускай свои окуляры обратно! Упасть они не упадут, уши придержат.

– К такому, как вы, я в гости не пойду, – Оскаров голос немножко дрожал. Пальцы шевелились, будто искали, по чему бы побарабанить. – Вы злющий!

Теперь задрожал и подбородок. Оскар повернулся и бросился вниз по Диффе. Перебежал боковую улицу и даже не посмотрел налево-направо. Или наоборот.

Фитцке, вытянув шею, глядел ему вслед. А я смотрел снизу прямо в его ноздри. Из них торчали длинные волосинки. Наверно, он про них забыл, когда приводил себя в порядок.

– Что это с ним? – фыркнул он. – Совсем шуток не понимает?

– У него с нервами не все в порядке, – сказал я и припустил за Оскаром.

– А у меня с сердцем! – крикнул Фитцке вслед. – Вы двое, в три часа, у меня на пятом! Ясно?! Печенье и сок!

Я бежал и повторял: двое, в три, на пятом… двое, в три, на пятом…

Разве такое упомнишь?

* * *

На переходе у Гриммштрассе я почти догнал Оскара, но светофор переключился с зеленого на красный. Я увидел, как он поворачивает к детской площадке – у того самого контейнера для стекла, где мы познакомились пару недель назад. Потом снова включился зеленый, и я бросился за ним. Он сидел в тени дерева, на одной из скамеек у решетки, огораживающей площадку.

Я сел рядом с ним. За решеткой кишмя кишели малявки со своими мамашами и парой папаш. Солнечный свет просачивался сквозь листву и рисовал тенистые узоры на колясках. Песок в песочницах копали и ковыряли лопатками, в разноцветных формочках выпекали куличики, на карусельках крутились туда-сюда. Какой-то малявка рыдал наверху горки. А его мама ругалась, пытаясь заставить его спуститься. Две девчонки повисли вниз головой на турнике. Их юбки почти одновременно упали вниз и закрыли им лица.

На площадке стоял сплошной шум с веселыми криками и визгом. А рядом сидел Оскар. Весь окаменелый, придавленный серым чувством.

– Не хочу когда-нибудь стать таким, – сказал он тусклым голосом.

– Таким как Фитцке?

– Таким как все взрослые. С ними со всеми что-то не так.

Он подтянул коленки к груди и обхватил их руками.

– Как будто в них что-то ломается, когда переходный возраст. Или потом, когда уже стареют. Как будто что-то лопается или трескается, и через эти трещины вытекают все краски. Остаются только черная и белая.

Некоторое время мы молча наблюдали за мельтешением на площадке.

Я пригляделся к мамашам и папашам повнимательнее. На вид они были вполне целыми. По крайней мере снаружи. Потом стал наблюдать за малявками, которые когда-нибудь станут выше и старше. Я прищурился, но все равно не смог разглядеть внутри у них ничего похожего на трещины или дырки.

ПЕРЕХОДНЫЙ ВОЗРАСТ

Это когда переходишь во взрослость. Она наступает из-за гормонов – таких химических штучек, которые прыгают внутри тела и заставляют его изменяться. У мальчиков от них меняется голос и увеличивается писюн. У девчонок появляются грудь и собственный мобильник. Может быть, трещины и дырки возникают, когда какой-нибудь гормон впилился не туда, куда нужно?

Мозги у меня, конечно, не самые суперские, но я понял – Оскар говорит не про какого-то, а совершенно определенного треснувшего взрослого.

– Если твой папа чудной и странный, – сказал я медленно, – то это не значит, что все взрослые такие. Некоторые очень даже нормальные. И совсем не черно-белые. Вот Вемайер, например. Фрау Далинг, и Бертс, и Юле. И Бюль.

По-моему, это уже очень даже много хороших людей. Хотя когда на фрау Далинг наваливается серое чувство, ее разноцветность делается тусклой. И у Бюля сейчас тоже, из-за неотправленной открытки из спецотпуска.

Мы опять замолчали. Воробьи с чириканьем гонялись друг за другом по веткам. Маленький мальчик, который только что ревел, залез на коленки к маме, которая только что его ругала. Вид у него был усталый. Я-то очень хорошо знаю, как это приятно – сидеть, вот так прижавшись к кому-то.

– Ну и моя мама, конечно, – добавил я и с удовлетворением откинулся на спинку скамейки. – Она самая разноцветная. Правда ведь?

Оскар снял очки и аккуратно положил их рядом на скамейку. Потом зашевелил губами.

– Рико?

– М-м?

– Я видел вчера вечером, как она зачеркивала числа. На своей карточке. На бинго.

Слова-то были совершенно безобидные. Но Оскар произнес их так, что прозвучали они совсем не безобидно. В животе вдруг сделалось как-то странно, будто там зашевелились чьи-то холодные руки.

– Числа на шариках и крестики на карточке друг другу не соответствовали, – продолжил Оскар спокойно. – Совсем. Но твоя мама этого вроде и не замечала. Для нее было важно как можно быстрее заполнить карточку.

– То есть ты хочешь сказать… что она жульничала?

Оскар медленно и осторожно кивнул. Как будто боялся, что я сейчас влеплю ему за то, что он сказал нехорошее про маму. Однажды во вспомогательном центре я врезал однокласснику по фамилии Лавоттны. Он сказал, что моя мама такая и что каждый на районе это знает. Только он не просто сказал «такая», а еще другое очень гадкое слово. От удара Лавоттны грохнулся на спину, а я бросился на него, уселся на грудь, врезал еще раз и заорал, что котлету из него сделаю, если он еще раз это скажет. Из губы у Лавоттны потекла кровь, а из носа – сопли. Вемайер меня еле оттащил. Маму вызвали в Центр для серьезного разговора. Это был единственный раз, когда я кого-то бил. Не то что я этим горжусь, но если надо – сделаю снова.

Но ударить Оскара я никогда бы не смог. И он никогда бы не сказал про маму плохое, если б не было причины. На всякий случай я осторожно переспросил:

– Ты уверен?

– Да. Но не знал, как тебе об этом сказать. И вообще стоит ли говорить.

Я задумался. И кое-что сообразил.

– Слушай, но ведь Вандбек это бы заметила! Ну, эта тетка-ведущая на бинго. Она же сравнивает числа на карточке и на шариках из барабана. И очень внимательно сравнивает.

Я покосился на Оскара. Он больше ничего не говорил. Но о чем-то думал. И, похоже, эти мысли перелетели из его головы в мою, потому что я тоже это подумал. Прямо услышал, как внутри черепа что-то щелкнуло – и зажегся свет. Слабый дрожащий свет маленькой лампочки. Но и такого хватило.

– Ты же не думаешь, – прошептал я, – что Вандбек знала, что мама жульничает?

Молчание.

– Но это же глупо! И тупо! Зачем ей помогать кому-то выигрывать пластиковую сумочку, от которой толку никакого? Мама их уже кучу выиграла и все продала. На «И-бэе»!

– Рико, – тихо сказал Оскар, – я видел сумочку. И даже пощупал ее, тайком. Она из настоящей кожи. Я думаю, из крокодила или аллигатора.

Я пожал плечами:

– И что?

– Ты правда не понимаешь? Такие сумки очень-очень дорогие. Если твоя мама действительно продает их на «И-бэе», она зарабатывает целое состояние. А эта Вандбек ей помогает. То, что они обе делают, – нелегально.