Текст книги "Жонглёр"

Местный базар, зажатый круглыми домиками, крытыми соломенными крышами, удивительно похожими на парижские шляпки от солнца. А вся постройка больше напоминала улей. Фирсанов, как ему казалось, пытался незаметно и ненавязчиво следить за местным населением. Наивный! Так прячутся маленькие дети, закрывая ладошками глаза и считая, что их нет. Белый, со светло-русой шевелюрой, пытался быть незаметным! И где – в Африке! Его стали беспардонно рассматривать, как бородатую женщину в цирке. На другой стороне базарной площади ситуация повторилась. Только теперь его не только рассматривали, но стали и трогать. Без соблюдения европейских мер приличия тут же стали обсуждать и, не стесняясь, гортанно хохотать над своими выводами. Причём явно нелицеприятными. Меланхолического наблюдения за аборигенами не получилось. А получилось позорное бегство под улюлюканье толпы, когда мальчонка лет десяти полез пальцем в глаз.

В «надругательстве» не приняли участия лишь несколько мужчин, которые ритмично и очень сосредоточенно двигались по кругу. Ритм танцорам выдавал огромный барабан, по которому самозабвенно лупила женщина, не уступавшая размерами своему инструменту.

Промучившись несколько дней в душном номере гостиницы, проведя несколько ночей на влажных простынях, Фирсанов наконец-то дожил до дня отправления поезда.

Непривычно узкая и петляющая колея быстро превращалась в еле заметную ниточку, пьяно бегущую к горизонту. К составу из крошечных вагончиков бордового цвета был прицеплен игрушечный паровозик с огромной красной трубой. Из неё валил непомерно густой дым, явно украденный у какого-то взрослого локомотива. Машинист с обвислыми рыжими усами и зелёными глазами объевшегося кота меланхолично курил трубку. Из тендера в кабину, сверкая зубами и белками глаз, сновал полуголый кочегар-негр. Шар мелким бесом вьющихся волос украшала засаленная форменная фуражка. Как она при этом не слетала с такой шевелюры, для Леонида было загадкой.

Раздался истошный крик кондуктора, звон колокола, установленного за трубой паровоза. Машинист, не вынимая трубки изо рта и не расплескав меланхоличности, едва тронул рычаг. Дым из трубы поглотил дым из трубки, и над вокзалом раздался пронзительный свист. Паровоза или его машиниста? А может, и обоих?

Дёрнувшись, состав отправился по выжженной равнине к тонкой полоске гор. Была надежда, что, взбираясь всё выше и выше, поезд достигнет прохлады. Несмотря на то что в вагоне не было ни одного закрытого окна, стояла жуткая жара и духота. Липко-душно и потно-знойно. Один вид пушистых плюшевых диванчиков вызывал предчувствие скорого теплового удара. Лишь когда поезд немного разгонялся, появлялось некое подобие сквознячка.

Пейзаж менялся стремительно. Сначала поезд, притаившись, как огромный кот, полз среди высокой и выгоревшей травы. Потом рывком выскочил на зелёные сочные поля с хаотично разбросанными невысокими остролистыми кустарниками и редкими деревьями с высокими кронами. И вот над кустарниками показались головы жирафов. Их вид и плавный ход потрясли Фирсанова. Он, как восторженный мальчишка, высунувшись по пояс из окна, следил за этими пятнистыми гигантами. Поезд, возглавляемый игрушечным паровозиком, неожиданно резво мчался по саванне. Стада антилоп и других животных совсем не обращали на состав внимания. Путается тут какая-то мелочь под ногами!

На первой же станции Лёня купил местных фруктов. Ярких, сочных, лопающихся от переполнявших их соков. За мелкую монету ему чуть не завалили всё купе.

Среди пассажиров было несколько человек явно славянской внешности. Но вели они себя отчужденно-молчаливо. Нарочито тщательно изучали прессу и в разговоры ни с кем не вступали, чем, собственно, и выделялись среди других пассажиров. Конспирация с треском проваливалась.

Из всей дороги врезался неприятный эпизод. Красавец леопард гордо и лениво наблюдал, как мимо него катились вагончики. Вдруг из окна соседнего купе высунулся гранёный ствол старинной винтовки и раздался выстрел. Пятнистая кошка подпрыгнула и закрутилась на месте, поднимая красноватую пыль. Дёрнули тормоз. Поезд остановился, выскочил охранник с ружьём и побежал к своей добыче. Шотландская юбка смотрелась живописно и была весьма к месту. Осмотрев замершее животное, молодой человек махнул рукой. К нему кинулся машинист, и они за двадцать минут сняли шкуру. Поезд снова невозмутимо потащился к Драконьим горам.

Зачем и кому это было нужно? Не из самозащиты, а из прихоти, из пустого самолюбования, убили красивое, гордое, дикое животное, которое никому не мешало. Что изменилось бы в мире, если бы леопард продолжил лениво наблюдать за дорогой, деревьями, за многочисленными стадами? Ровным счётом НИ-ЧЕ-ГО! Всё равно, что походя, проходя мимо, пнуть нежащуюся на солнце псину. Зачем?! За что?! Из пошлого и глупого желания самоутвердиться, прекрасно зная, что никогда не получит ничего в ответ. Смелость труса над слабым. Но никто из пассажиров не выразил своих чувств ни звуком, ни жестом, ни взглядом. Было слишком жарко. Фирсанов с презрением посмотрел на стрелка, но тот или не понял, или сделал вид, что не понимает причины такого холодного взгляда взбалмошного русского. Такая мишень! Грех пропустить…

На месте их встречал сам Александр Гучков – мужчина борцовского вида, с покатыми плечами. В явном противоречии с крупным телом была интеллигентная, ухоженная тёмная бородка, в которой уже поблёскивали серебряные нити и изящное пенсне, поблёскивающее на носу. О Гучкове в Санкт-Петербурге вскользь упоминал ещё Сила Яковлевич. Мужчина оказался волевой и деятельный.

Как и определил Леонид раньше, среди пассажиров поезда несколько человек были из России. Двое сильно окали, а один резал окончания слов, как принято в Сибири. Также вокруг «борца» толпились французы и испанцы.

Всех посадили на лошадей и повели потайными тропами. Корреспондент «Невского экспресса» был молод, неплохо подготовлен физически, но сидел в седле из вон рук плохо. В первый день это не так сказалось, а вот в последующие дни состояние ухудшилось почти до плачевного. Только гордость не позволяла ему пожаловаться на своё состояние и попросить, чтобы его пристрелили и прикопали тут же возле тропы, по которой шёл караван. Ни скачущие обезьяны, ни диковинные цветы не привлекали больше внимания Леонида. Всё слилось в зелёную массу, иногда раздираемую фиолетовыми молниями боли.

Каждый привал Гучков интересовался его состоянием и каждый привал получал ответ, что всё более или менее. Александр может быть с удовольствием поговорил бы с ним, но слишком много других забот было у него на плечах.

Когда, наконец, они прибыли на место, Фирсанов как лунатик дошёл до палатки и, не раздеваясь, рухнул на указанное ему место. Но краткий миг перед сном он был счастлив – путешествие закончилось. Он на месте!

Часть II
Во время…

Январь – апрель 1900 года. Претория и окрестности

Муравей, юркий и быстрый, появился на самом кончике лезвия узкой травинки, нахально ощупал своими антеннами мир вокруг себя и, сделав какие-то свои выводы, снова вернулся на муравьиную тропу. И тут на него обрушился поток песка, славное насекомое засыпало целиком!

Пыль осела, и на некоторое время воцарилось спокойствие. Но вот уже на вершине песчаного холмика возникло движение и на свет выбрался тот, кого несколько секунд назад похоронили под слоем земли и мусора. Э, нет! Он так просто не сдаётся! Муравей поскрёб свои антенны и снова целеустремлённо отправился в своё неведомое путешествие. Пробежав совсем чуть-чуть, он упёрся во что-то чёрное, уходящее наверх, к небу, и стал огибать препятствие. В этот момент новая, гораздо больше предыдущей, порция песка обрушилась на него.

На этот раз муравей выбирался достаточно долго. Но наконец песчинки осыпались, какой-то корешок отвалился в сторону и… снова свобода! Мы не сдаёмся! Никогда и никому! В этот раз незадачливый путешественник приводил себя в порядок значительно дольше. Проверял целостность своих усиков и наводил красоту с особой тщательностью. Завершив туалет, он снова вернулся на тропу. Он даже успел обогнуть уходящую в небо какую-то колонну, но тут его накрыла огромная куча песка, которая, кажется, навсегда похоронила муравья – весельчака и смельчака.

Пятый президент Стефанус Йоханнес Паулус Крюгер, известный в народе под уважительным прозвищем «дядюшка Пауль», в саду претендентской резиденции невозмутимо и сосредоточенно наблюдал за муравьём под своими ногами. Развлечение с муравьём стало его завораживать и напоминать собственную жизнь. Только выбрались, отвоевались и – на тебе! Новая война, новые испытания. «Да когда же это кончится?» Этот вопрос не одну сотню раз он адресовал тому, кто был над ним, кто был выше всех в мире.

«Дядюшка Пауль» славился своей общедоступностью. В этот дом мог прийти любой желающий житель республики Трансвааль и высказать наболевшее. И приходили, и высказывали, но скандалили редко. В основном советовались. И старый Крюгер всегда давал дельный и верный совет, чем и заслужил искреннюю любовь своего народа. По всей республике из уст в уста передавалось его высказывание: «Если англичане захотят и предложат мне отдаться им, а потом сошлют на остров Святой Елены, я с радостью пожертвую собой ради свободы и независимости Южно-Африканской Республики».

Грузный, семидесятичетырёхлетний старик, с крупными чертами рубленного лица, с огромной бородой «лопатой», редко выпускавший изо рта курительную трубку, в первую англо-бурскую войну сумел дослужиться до генерала, проявив чудеса мужества и героизма. Безжалостное время теперь не позволяло ему так же лихо сидеть в седле и командовать армией. На первый план выходили более молодые, проворные, современные. Вон какая плеяда: Пит Кронье, Якобус Деларей, Петрус Жубер, Луис Бота и Хритсиан Девет в Оранжевой республике лихо и с размахом вели наступательные действия! Осадили Ледисмит, Мафетинг, Наталь. Бьют англичан. Да так, что любо-дорого смотреть!

Но продлится ли это долго? Тяжёлые, скрипучие думы одолевали президента. Первые военные успехи хоть и льстили его самолюбию, но не отвечали на главный вопрос – хватит ли средств на удачное завершение войны? Сможет ли своевольная и малоповоротливая бурская армия противостоять натиску военной мощи Великобритании? Они трубят на всех углах, что скоро обязательно появятся новые солдаты и новые военачальники. Как тогда начнёт складываться судьба родной страны? Можно ли будет в новых условиях ждать руки помощи Старого Света? Лучше, конечно, рассчитывать на себя и только на себя, но сможет ли один противостоять тысяче? Эти и подобные мысли, как жернова, крутились в голове президента.

В доме царил ежедневный кавардак, сновало множество народу, а президент сидел в своём саду и как пятилетний мальчишка играл с муравьём. Засыпал его песком из ладоней, а тот всё время упрямо вылезал наружу, но в последний раз, кажется, он переборщил с песком. Президент Южно-Африканской Республики тщательно отряхнул руки от пыли. Он решил, что печальная судьба муравья уже решена – он погиб. Хорошо это или плохо, президентское лицо никак не выразило, но Крюгер потерял к игре всякий интерес. И именно в этот момент на вершине песочного холмика снова показалась рыжая голова муравья, а потом и он весь! Снова отряхнулся на солнышке, победно оглядел поле битвы. А он и был победителем в этом случайном сражении, устроенным любопытным стариком. Непокорённый и не сдавшийся на волю обстоятельств, муравей кинулся по каким-то своим неотложным муравьиным делам. «Надо же! – восхитился дядюшка Пауль и решил более не препятствовать смельчаку. – Он же очень похож на нас, буров. Обстоятельства и мусор дней засыпают нас, а мы отряхнёмся, покрутим головой и снова принимаемся за дело! Главное – верить в себя и продолжать своё дело. Стремиться к своей цели по выбранной дорожке».

Он недавно вернулся из поездки в Европу. Многие утверждали, что сочувствуют им и они на их стороне, но, однако же, реальной помощи почти никто не предложил. А вот обычные люди снова и снова, рискуя собственной жизнью, присоединялись к защитникам непокорённого края. Кто из любви к свободе, кто из ненависти к вечным угнетателям и поработителям под сенью Британской короны, брали в руки оружие и шли на передовую. И теснили, теснили красномундирников по всем фронтам. Пока. Бородатые «невежи», из необходимости вставшие под знамёна Трансвааля и Оранжевой республики, с помощью добровольцев раз за разом разбивали наголову хвалёных генералов регулярной английской армии. Пока. Как же надоело это слово, не произносимое вслух, но постоянной занозой сидящее в мозгу!

Ведь тогда, в 1881 году, они сумели одержать победу и он ездил в Лондон! Он добился для своих соотечественников почти невозможного – Южно-Африканская Республика получила внутреннее самоуправление. Не прочитав за свою жизнь ничего, кроме Библии, «дядюшка Паулюс» был изворотливым политиком. Он даже принёс на алтарь свободы Южно-Африканской Республики свой родовой талисман – розовый бриллиант, который преподнёс старшему сыну королевы Виктории принцу Альберту, в надежде, что драгоценность обретёт покой в Букингемском дворце и даст спокойствие всей Великобритании. А покой родового бриллианта передастся всем, кто с ним связан. Аппетиты одних поутихнут, свобода других расцветёт. Но сбыться этим мечтам было не суждено. Принц отдал бриллиант своей любовнице.

С этого всё и началось. Чуть позже в красной африканской земле нашли алмазы. И не мелочь по крупицам, а большие, и сразу много. Первоначальный восторг и энтузиазм снова вылился в штыки, ружья и пушки. Пушки, ружья и штыки. И кровь, кровь, кровь. Тысячи невинно убитых и десятки тысяч искалеченных.

Муравей давно бежал своими тропочками, а Крюгер по-прежнему угрюмо сидел, скособочась в своём садовом кресле, смотря в одну точку, но никто из родных и людей окружения не решался побеспокоить президента. А он думал: как заставить буров не растерять того преимущества, которое им подарили английская глупость, спесь и самоуверенность? Могут презирать сколько угодно. Пускай! Лишь бы пошло на пользу республике! Он не гордый, примет победу, наполовину отлитую англичанами самостоятельно. Эх! Сейчас бы самим ничего не испортить!

И всё же надо продумать шаги, которые в обязательном случае могли предотвратить катастрофу. Неясные мысли метались в голове старого политика, но конкретика ускользала, как утренний сон. Поэтому и не сходили с его лба морщины, а с лица – угрюмое выражение. Он ждал, что, может быть, кто-нибудь из этих молодых да ранних подскажет или натолкнёт на какую-нибудь свежую идею. Тогда они всей республикой выскользнут из цепких клещей Британской короны. Бота требовал создания регулярной армии, мобильной и хорошо подготовленной. Где солдат отрывался от земли и семьи на время службы. Кронье требовал всеобщей мобилизации, а Де ла Рей жаждал подкрепления и боеприпасов.

Наконец темнокожий слуга решился прервать его одиночество.

– Масса Крюгер, к вам генерал Луис Бота.

– Проси! – отвлёкся от размышлений президент. И подумал: «А вот и моя смена идёт!»

По дорожке к его креслу уже спешил поджарый тридцативосьмилетний усатый мужчина, в тёмной дорожной куртке, которую с левого плеча перечёркивал патронташ с кармашками для обойм, и в штанах из кожи антилопы. Широкополая шляпа с залихватски заломленным правым краем очень шла ему и придавала образу генерала бесшабашность и лихость. Новоиспечённый генерал, конечно, не тянул носок, но шагал браво. С одной стороны, шаг почти военный, а с другой – гражданский, только нога ставилась на всю стопу акцентировано. А глаза горели радостью и гордостью за себя. «Рад, как мальчишка. Но ведь имеет на это право. И правильно!» – одобрил «дядюшка Паулюс».

– Слушаю вас, мой генерал! – сказал Крюгер вслух. – Каково положение на наших фронтах?

– Обо всех сказать сложно, но на моем, хвала Всевышнему, всё хорошо. Воюем и бьём, бьём и воюем. Очень нам помогают англичане.

– Чем же? – изумился Паулюс.

– Их подводит собственная самоуверенность.

Паулюс, в подтверждение собственных мыслей, расплылся в улыбке.

– Считают, – продолжил Бота, – что раз они технически оснащены лучше и превосходят нас в живой силе, то, значит, и война уже ими выиграна.

– А на самом деле?

– Хотя написано сотни книг военных воспоминаний, учебников по теории и тактике боя, но каждая следующая война всегда ведётся не по-книжному, не по-написанному. Мы сменили тактику, и они уже в тупике. Солдаты у них, возможно, и неплохие, хорошо обученные, вот только командиры у них бездарные.

– У победы много отцов и только поражение всегда сирота.

– Нас пока минует чаша сия, господин Крюгер!

– Хвала Всевышнему! – широко перекрестился старик. – У англичан упорно циркулируют слухи о смене командующего. Пророчат генерала Робертса. Как будем дальше воевать, генерал?

– Быстро и уверенно. Когда в лоб кинжальными атаками, когда обходить их с флангов и уничтожать деморализованного противника. Одним словом, импровизировать на поле боя. Чем чаще это будет происходить, тем меньше возможностей у противника будет для манёвра.

– Что необходимо для этого?

– Порох, артиллерия, боеприпасы. Солдаты есть, воинских дух высок.

– Этого хватит?

– Необходимо реформировать армию: узаконить для каждого мужчины несколько лет постоянной, а не сессионной службы. Наладить снабжение продовольствием и боеприпасами армии другим способом, отказавшись от обозов с домочадцами. Надо создавать отдельную тыловую службу. Побеждать и заключать мир на наших условия!

– План безусловно хорош! – радостно оживился старик Крюгер. – Хорош! Не то слово! Но… Не слишком ли он самонадеянный и поспешный? Простота – она, конечно, сродни гениальности, но ведь не во всех случаях.

– Наши предки полили эту землю не только потом, но и кровью. Так разве мы отдадим самые ценные для нас вещи на поругание? Сдадимся, – нас ждёт цивилизованное рабство «самой цивилизованной страны мира». Они выпьют всю кровь нашего народа и займут нашу землю. А нажравшись, оставят истощённую, сухую землю, головешки домов да невысохшие слёзы вдов. Полумеры их не устроят.

– Генерал, вы на самом деле так считаете?

– Так точно, сэр!

– Мрачные картины вы рисуете. Самому-то не страшно?

– Страшно. Хочется по земле, а не в земле. Но ещё больший страх – не противиться этому.

– Вот это правильно! Они позарились на то, что у нас под землёй, в буквальном смысле выдёргивая её у нас из-под ног. Но буры крепки именно своей привязанностью к земле. Нам надо торопиться, пока они не раскрыли пасть во всю ширь.

– Господин президент, а мы эту пасть накормим свинцом.

– Дай-то бог! Дай-то бог! – И президент снова глубоко задумался, а Бота не спешил его тревожить. – А теперь, теперь я предлагаю такой план…

«Дорогой отец! Что касается меня, то смело могу процитировать Пушкинские строчки: „Уф! Наконец достигли мы ворот Мадрида!“ Правда, не ворот, и совсем не Мадрида, но моё самое долгое путешествие в жизни всё же закончилось. Хотя зарекаться не буду. Труднее всего были последние вёрсты. На лошадях. И чем дальше я уезжал от дома, тем сильнее хотел назад. Я стал заложником собственной наивности и горячности, но по-другому в сложившейся ситуации я поступить уже не мог. Тем активней я буду стремиться в Петербург, к тебе и в университет.

Придя в себя от невольной „джигитовки“, смог полюбоваться природой. Первоначально казалось, что я приехал в огромную парилку русской бани. Только у какого-то замысловатого богатея, с невообразимой и вычурной фантазией. Натаскал зачем-то пальм в предбанник, запустил попугаев и других животных. Природа тут буйная и причудливая. Больше всего восхищает, когда вечером по саванне двигаются жирафы. Их черные силуэты на фоне золота заката плавно плывут (именно плывут, раскачиваясь вперёд-назад, будто лодка на воде) вдоль горизонта под розовыми облаками. Красиво невероятно. Ещё был удивлён мелколистым деревом, цветы которого напоминали вырванные клочки ваты или чьей-то шерсти. Розовые у основания и жёлтые в самом конце. Запах сладкий и душный. Но чарующе приятный. Как мне потом объяснили – это древовидная мимоза.

Вообще-то здесь душно и жарко. Иногда очень липко. Вроде бы иду по земле, а кажется, что нахожусь в термальном источнике прямо в одежде. Спасла тут же купленная широкополая шляпа. Благодаря ей я стал не так выделяться. Слава богу, Александр Иванович Гучков взялся надо мной немного надзирать. Терпеливо объяснил, что можно, а чего нельзя делать категорически.

Не так давно наблюдал со стороны, как вновь прибывшее пополнение готовится встать в строй. Поначалу опытный инструктор обучает или проверяет мастерство владения огнестрельным оружием. Здесь это принципиально важно. Буры великолепные охотники и выдающиеся стрелки. Поэтому достаётся от них англичанам, так сказать, на орехи, а может, и на какие другие местные фрукты. Пока не выяснил. Красный сюртук, тёмные форменные брюки и белый шлем заметны издалека. Они превращаются в лёгкую мишень для любого бура. С сотни ярдов те бьют без промаха. Как наши сибиряки белку в глаз. Каждый фермер промышляет охотой начиная с пяти лет. Сам меньше винтовки, едва волочит её, а уже добывает зверя и птицу. Поэтому ружейной подготовке тут уделяют огромное внимание.

Эта первая война нового века ведётся иными средствами. Англичане впервые массово используют недавно изобретённый американцем Хайремом Максимом станковый пулемёт его имени. Странное сооружение: на больших колёсах небольшая стальная коробка и торчащий из неё ствол. Эта штука в состоянии производить десятки, сотни выстрелов в минуту. Патроны подаются в особых металлических лентах. Ужасающее, просто варварское изобретение! Количество павших на поле боя увеличивается в разы, ранения крайне тяжёлые. Иногда ранение в руку или ногу приводит к смерти от обильного кровотечения. Массовое появление „Максимов“ привело к тому, что изменилась тактика ведения боя. Теперь ходить в атаку строем во весь рост в форме „коробочки“ нельзя. Потери будут просто катастрофическими. Солдаты выдвигаются на рубежи атаки так называемой „цепью“. В линию – один на некотором расстоянии от другого, и бегут, стараясь как можно сильнее пригнуться к земле. Вот этому и обучают.

Пока задор и мастерство буров берут верх над чванством английских генералов. Те считают, что буры и полинезийские аборигены одно и то же. Кинутся с грозным улюлюканьем на них, с копьями и луками, а они их как куропаток-то и перещёлкают. Но не тут-то было! Опытный бурский стрелок и кладёт белошлемника, как куропатку! Тем более, англичане часто пренебрегают разведкой. Это их губит. А буры знают каждую пядь своей земли и используют это себе во благо.

Сами же буры очень набожные и малообщительные люди, особенно с незнакомыми людьми. В первый момент они производят отталкивающее, угрюмое впечатление. Очень многие в своей жизни читали только Библию и ничего кроме. Да, это так! Их старик-президент так вообще гордится этим! Зачем им грамотность? Мужчины, в большинстве своём, до глаз заросли бородами. Рубашки, куртки, брюки и шляпы неброских цветов. Женщины крайне старомодны и целомудренны. Неброские платья до полу, чопорные ажурные чепчики почти на каждой. Если встречается ярко одетая особа, то это с большой долей вероятности – иностранка. Говорят, что очень часто жены следуют в обозе за своими мужьями на войну. Тяготы переносят молча, а стреляют не хуже своих мужей. Но это пока моё поверхностное наблюдение. И думаю, что не совсем верное.

Буду искать способы проникнуть за эту стену отчуждённости. Скоро вышлю в „Невский экспресс“ первый материал, так что следи за периодической печатью! Псевдонима решил не брать. Мне нечего стесняться и не от кого прятаться.

Как ты и домашние? Как твоё здоровье? Береги себя, ты у меня один, а я ужас как хочу послушать по возвращении твоё дивное пение.

С уважением и любовью, твой сын, Леонид Фирсанов».

В эту ночь впервые приснился сон, который он запомнил. Странный и плохо объяснимый. Не быстрое мельтешение каких-то неясных теней, а цветной, логичный. Снился снег. Только он не падал крутящимися снежинками, а уже лежал белым полотном. Он шёл по бескрайней белой целине, а снег хрустел и скрипел у него под ногами. На каждый шаг. Хруп-хруп, хруп-хруп. Пальто распахнуто, шапки нет, а не холодно. Обернулся и увидел цепочку следов, которую тут же старательно затирала позёмка. «Исчезну – и даже следа не останется», – подумал без паники Владимир. «Надо запомнить и перенести на бумагу этот переход от искристо-белого к матово-голубому».

Здесь, в Африке, среди буйства растений и красок, к нему вернулась тяга к краскам и кистям. Захотелось сделать подрамник, натянуть грубый холст и писать, писать, писать. Он физически вспомнил ощущение того, как кисть цепляет краски с палитры, ворсинки, упруго сгибаясь под нажимом руки, скользят по рёбрам переплётов нитей холста. И каждый колер ложится в нужное место, в нужном количестве, подчиняясь его настроению. И на серой плоскости возникает другой мир. Его мир. Краски, как и ноты, без перевода говорят о чувствах художника.

Губы тронула улыбка, порождённая робкой, но радостной мыслью о возможном выздоровлении измаянной души. Не случайно старики говорят: время лечит. Теперь для него эти слова не просто отвлечённая словесная формула. Он почувствовал это кожей, пропустил через своё сердце.

Его тянуло к мольберту, к прошлой жизни, где главным был цвет. Образы не спросясь, по-хамски лезли и толкались локтями в очнувшемся сознании, как толпа провинциальных пассажиров кидается к давно опаздывающему поезду. Они сходились стенка на стенку и сутяжничали между собой, как какие-то базарные торговки, бьющиеся за хлебное место. Если он их одёргивал, то они даже позволяли себе вступать в перепалку, требуя к себе повышенного внимания. Бог знает, что такое!

Но уезжая в Трансвааль, он не озаботился даже небольшим блокнотом и несколькими карандашами. Тогда в мире для него существовала только монохромная гегемония серого, которая лезла отовсюду. Портить ею холсты было противно. И потом, серое на сером – скверное сочетание.

Цвет пропал разом. Сначала умерла мать. А потом от непонятной ему болезни в три дня сгорела сестра Маша. Машенька. Мария. Всеобщая радость и любимица. Она угасла мгновенно, как огонёк на ветру. Он не сумел ничего сообразить и остался с горем один на один. Тоска накрыла его огромной волной с головой. Возвращаться каждый день в сырой подвал, где всё было напоминанием о любимых женщинах, стало пыткой. Ему казалось, что сейчас из-за угла выйдет мать и позовёт к столу или из соседней комнаты окликнет сестра.

Душевная тоска требовала выхода. А он замкнулся, губы сжались в бескровную полоску, глаза сузились и высохли. Ни во сне, ни наяву, – ни слезинки, ни всхлипа, ни печального вздоха. Он просто разом выгорел изнутри весь, как дерево после удара молнии. Ствол стоит, а дерево мёртвое. Чёрное. Каждое слово давалось с трудом, будто наждак по горлу. Смешивать краски, рисовать античные головы и голых натурщиков не было сил. Даже давнишняя страсть – архитектура – раздражала. То, что раньше нравилось, теперь казалось уродливым. Прямые – резали, округлости – давили, объёмы – раздражали. Любая постройка отталкивала. Нужно было безоблачное небо и чистый горизонт. Он прекратил ходить на занятия и общаться с кем-либо, кто хоть как-то соотносился с его прошлой жизнью.

Чтобы не сойти с ума, он, как белый медведь в жару, опустив низко голову, угрюмо метался по городу, по скверам, бульварам и площадям. Надеясь растоптать горе. Но оказалось, что шагами от горькой и назойливой памяти не уйти. В начале осени где-то в районе Гостиного двора услышал, как кто-то лениво обсуждал то, что англичане объявили войну Трансваалю и Оранжевой республике. План спасения от всех напастей, горя и бед, созрел мгновенно! Туда! На войну! Никто не будет лезть в душу и копаться в твоём прошлом. А если придётся получить от смерти свинцовый поцелуй, так это даже хорошо! Земные страдания окончатся разом! И он, наконец-то, спокойно обнимется с матушкой и сестрой.

Никто не говорил ему, как исполнить задуманное, но ноги сами привели его к посольству королевства Нидерланды. На площади возле ворот бродила пёстрая толпа, но никто не прорывался за двери посольства. Никто не раздавал винтовок и флагов. Не строился в боевые колонны.

Говорят, что рыбак рыбака – видит издалека. Так и в этот раз. Среди зевак он сразу заприметил курносого, конопатого парнишку с озорной улыбкой. Выяснилось, что бывший рабочий Екатеринбургского механического завода хочет туда же. Он по секрету сообщил, что в посольстве неофициально готовы указать, в каком направлении двигаться смелым людям, чтобы принести посильную помощь бедным республикам. Но пока, кроме них, никто на Африканский континент не рвался. Ничегонеделание угнетало ещё сильней, и он стал агитировать кого-нибудь присоединиться к их безумной затее. Больше убеждая себя в правильности и неизбежности выбранного им пути. Залезал на фонарную тумбу и говорил, говорил, говорил. Пока искал деньги на билеты, делал это каждый день.

Однажды его стал преследовать уж очень подозрительный студент, больше похожий на филёра. Сбежав от него, присной памяти второкурсник Императорской Академии художеств Владимир Алексеевич Семёнов понял, что более ждать нельзя. На самом деле, промедление – смерти подобно. Чуть он замешкается, его возьмут на заметку, как неблагонадёжного. Тогда о мечтах последних недель можно будет забыть.

На следующий же день он поездом отправился во Францию, в Марсель. Там умудрился наняться кочегаром на немецкий пароход «Владыка морей» до Кейптауна. «Владыка» был старым и насквозь проржавевшим, радикулитно скрипел и гулко охал, но шёл в Африку! Владимир был готов плыть в тазу, в дуршлаге, но лишь бы приближаться к пенному континенту.

Пароход был немецкий, но случилось так, что одна смена была почти полностью русской. Парень, что стоял плечо к плечу у самой топки, тоже рвался на берега Оранжевой реки. Не одному Семенову «чёрный континент» не давал покоя! Но совершенно по-другому поводу. В перерывах между бросками лопат угля в топку выяснилось, что Пётр Цыганков, неожиданно для простого парня, начитан, о многих вещах судит весьма оригинально, на базе прочитанного. Получив от природы цепкий ум, он беспорядочно сваливал в голове информацию из книжек разного содержания и достоинства. Некоторые выводы граничили с гениальностью, но большинство в лучшем случае отдавали агрессивным дилетантизмом. Остальное было наукообразной глупостью, замешанной на пугающей наивности. Сказывалось отсутствие базового образования. Мозг перерабатывал гигантское количество информации впустую, делал невразумительные выводы, которыми он втайне гордился и почитал за истину. Недоучившийся художник, как человек, приобщённый к неведомым ему знаниям, вызвал у Цыганкова благоговейное доверие.