Текст книги "Жонглёр"

– Сначала англичан побьём, потом я алмазы пойду добывать, – доверчиво поверял свои сокровенные мысли и тайны Пётр.

– А почему англичан, а не буров? – задал провокационный вопрос бывший студент.

– Так это же их земли! Несправедливо просто! – искренне удивился Цыганков. – Слыхал, что за год труда в Кимберли можно большие деньжищи поднять.

– А можно и без штанов остаться, – без улыбки предположил Владимир.

– Можно, – белозубо скалясь, соглашался Цыганков, – но со мной у них этот номер не пройдёт.

– У кого у них?

– У этих, – на броске с выдохом ответил Пётр и дёрнул вверх головой. А о ком идёт речь – поди догадайся.

– А деньги на свадьбу, что ли, копишь? – после паузы, вызванной броском очередной порции угля, предположил Семёнов.

– Кабы так, то я бы тут пуп не рвал. Бабьё – дело приходящее. Сегодня есть, завтра нет. Ты их в дверь, а они в окно. А я у себя один. Из-за баб заморачиваться – сам с ума спятишь. Тут глобальнее задача стоит, – козырнул словом Цыганков и замолчал, погрузившись в свои думы.

Владимир прерывать его мыслительный процесс не стал. Некоторое время ребята молча, лопата за лопатой, бросали уголь в топку.

– Я учиться хочу, – самостоятельно прервал молчание тавричанин.

– Правильно придумал. И какую профессию хочешь получить?

– Юристом буду. Адвокатом.

– Кого защищать станешь?

– Своих же рабочих. Ну и деревенских тоже, – неожиданно засмущался Пётр. – Их ведь на каждом шагу обманывают. То купец, то хозяин фабрики, то помещик. Там не додадут, тут обсчитают. А я буду бить богатеев их же оружием. Деньгой.

– То есть справедливо и верно распределять финансовые потоки?

Видимо, Пётр не всё понял, но на всякий случай согласно кивнул.

– Тогда тебя надо быть экономистом.

– Это зачем?

– Зная, откуда берётся капитал и как он движется, ты сможешь пресекать обман. А в лучшем случае, заставишь деньги работать на себя или хороших людей.

– Да? – засомневался Цыганков и замолчал до конца вахты.

Уставали оба сильно, поэтому расползались по кубрикам и засыпали.

– Согласен. Ты прав, – сразу после того, как они заступили на следующую вахту, без предисловий и длительных подходов продолжил их предыдущую беседу Цыганов. Такая манера – с места в карьер – скорей всего была следствием не утихающего внутреннего разговора или спора.

Владимир сначала даже не сообразил, о чём это он.

– Пойду на экономический. А пока суд да дело, кого прочесть надо?

– Так я этим совсем не интересовался. Я же художник.

– Плохо, – неожиданно обозлился Пётр. – Художник от слова «худо».

Дальше они метали уголь молча. Цыганков даже не стал просить традиционно рассказать о ком-нибудь художнике. Только в самом конце смены в голове Владимира, вдруг, откуда ни возьмись, замелькали и вспыхнули фамилии. Помогла строчка из любимого «Евгения Онегина».

– Ты Адама Смита почитай. Из современных – Карла Каутского.

– И всё?

– Сейчас моден Карл Маркс и ещё один с ним. Не помню фамилии, но ты быстро его найдёшь. Он всегда рядом с ним. Имя на «эф» начинается.

– А русские? Ты мне русских давай. А то у меня с языками не очень. «Как дела? Сколько стоит? Как пройти?» – это я, с горем пополам, могу, а вот читать…

– Вернёшься, будешь как соловей на других языках изъясняться. Из русских слыхал только об одном. Юрий Ларин. И то потому, что это мой очень и очень дальний родственник.

– Заработаю денег, вернусь. Прочту и выучусь. Никому не дам спуску! – сказал Пётр, глаза недобро вспыхнули, губы сжались, а на лбу появилась глубокая складка.

– Никому? – И получив согласный кивок, Семенов удивился ранее не заметной у приятеля кровожадности. – А простые люди тут при чём?

– Богатеи у меня попляшут! И за Разина, и за Пугачёва, и за Болотникова, за всех ответят!

– Уж больно ты крут, как я погляжу.

– А у нас в Севастополе по другому не получается. Либо ты, либо тебя. Турки с англичанами дважды о нас зубы обломали.

Ничего не поделаешь. Но у этого парня с совковой лопатой до сего времени кумирами были его тёзка – князь Кропоткин, и вечный бунтарь-анархист, ниспровергатель основ, – Михаил Бакунин, дерзко бежавший из сибирской ссылки в Лондон.

За спорами и разговорами судно шло куда предписано, а кочегары продолжали досыта кормить котёл своего «Владыки». Уголь летел и горел, шатуны и поршни ходили, винты крутились, а Африка – неумолимо приближалась.

Наверное, они так и остались бы максимум приятелями, если бы не случайное происшествие. Всё случилось в портовом кабаке в Могадишо. Несколько русских моряков, среди которых оказались Владимир и Пётр, решили порадовать желудки в ближайшем заведении.

На удивление в трактире было все чинно и пристойно. Как выражался Пётр – «галантерейно», подразумевая «галантно». Сели. Очень быстро у стола появился осторожный хозяин. Оценив на взгляд их платёжеспособность, начал принимать заказ. От этих русских всегда можно ожидать чего угодно, но, как известно, «деньги не пахнут». С горем пополам заказали. Естественно, чтобы попусту не сидеть и не моргать по сторонам выпученными глазами, взяли местного вина, какое было. А было пальмовое. Не то чтобы много, но так… для русского моряка в самый раз. Опрокинули раз, потом второй. Пошёл третий кувшин, а еду так и не несли. Если бы на кухне в трактире знали, как они рискуют, то еду для детей «Владыки» готовили бы прямо у них под носом.

Самый вертлявый матрос, Степа Журавлёв, отлучился по малой нужде. Уж непонятно куда и как он эту нужду справлял, но сцепился малогабаритный Стёпушка с здоровенным, но пьяным одноглазым немцем с датского торгового корабля. Опасения хозяина относительно русских оправдались полностью и даже с некоторым перевыполнением плана. Но зачинщиком, безусловно, был немецкий циклоп!

Как потом говорил Журавлёв: «Через это, аккурат, и свершилась драка». Степа истошным голосом на все помещения пообещал немцу совершить сложную и рискованную хирургическую операцию. Ему предлагалось улучшить оптические свойства пятой точки путём перетягивания на неё единственного глаза. Также было предложено разово породниться со всей женской частью семьи гиганта. То ли потомок древних готов на самом деле испугался несанкционированного медицинского вмешательства, то ли слишком явственно сработало воображение и он зримо представил себе предстоящие сложности передвижения в таком положении по земле, а тем более по кораблю, но одноглазый гигант отказался от предложенных медицинских услуг. Громко и зычно. А может быть, помешал пресловутый языковой барьер, хотя Степа в совершенстве владел языком мимики и жеста. Но конфликт из акустической фазы практически мгновенно перешёл к вульгарному физическому соприкосновению.

Разбросав стулья и столы и освободив площадку для «дипломатического раута», русские, спина к спине, заняли круговую оборону. Стёпа метался перед одноглазым, как мотылёк перед пламенем. Неповоротливый великан раз за разом промахивался, отчего приходил в бешенство. Команда датчан решила поддержать своего. Они, видимо, до сих пор не могли простить Ледового побоища Александру Невскому, а царю Питеру – позорящей всех скандинавов и викингов Полтавы. Не сговариваясь, они почти «тевтонской свиньёй» кинулись на русских.

Семенову в противники достался почти круглый мужик, на голову ниже его, лысину которого украшал здоровенный шрам от уха до уха. Штаны и майку с вырезом почти до пупка соединял красный засаленный кушак. В «декольте» просматривалась заплывшая грудь, поросшая курчавым волосом, и массивная цепь, но явно не золотая. Над ней висела некогда роскошная борода, которая сейчас была уже сильно потравлена сединой. «Кушак» был тёртый калач и битый боец. Он с рёвом бросился на высокого и тонкого Владимира. Кулак, который он нёс над собой, несомненно, не был факелом Прометея. Семенов успел отклонить голову, и угроза просвистела мимо. Тогда «кушак» решил достать его крюком с правой. Сделав гигантский замах и набрав огромную инерцию, он понёсся уничтожать дохляка. Но слегка не рассчитал. Вернее, не рассчитал он трагически много. Бывший студент разворотом тела пропустил удар и его хозяина, который закрутился на месте. В это самый момент немецкий затылок фатально встретился с локтём художника. Но это было только начало падения. Колено Семенова неделикатно опробовало мужское хозяйство толстяка на сминаемость и прочность. Круглый хрюкнул, открыл рот и «рыбкой» отлетел в угол. Подтянув колени к подбородку, он окончательно снялся с дистанции. От второй кулачной атаки другого из скандинавской команды Владимир отклонился назад, а когда подбородок его хозяина по инерции следовал мимо, встретил его мощным ударом правой снизу. Подбородок резко сменил траекторию движения на девяносто градусов вверх. Туда же последовал и сам хозяин, оторвав ноги от пола. Плавно развернувшись, датский матрос стал опускаться спиной на пол. В этот момент его позвоночник встретился с другой коленкой русского. Серые глаза нападающего помутнели от боли, а лицо стало белым. А вот третий боец угостил бывшего студента и художника прекрасным правым кроссом, который аккуратно лёг между носом и верхней губой. В голове гулко чавкнуло, на мгновение исчез звук, слегка померк свет и исказилась перспектива. Владимир присел на корточки и замотал головой. Нападающий занёс ногу для удара, но Семенов опередил его двумя резкими ударами кулаков в пах. В ближайшем будущем над Данией сгущались тучи, ей явно грозила крупная демографическая катастрофа. Забившись под стол, Владимир стал выжидать, когда перестанет гудеть и двоиться.

Цыганков рубящим ударом ладони в шею выключил своего первого противника и ногой направил его на соседний перевёрнутый стол. Упав на его ножки, матрос с датского корабля выгнулся дугой и затих. Второму Пётр резким ударом головы сломал нос. Отчего ему залило чужой кровью нижнею половину лица. Не успев утереться, он выключил третьего нападавшего ударом растопыренных пальцев по глазам. Ударом в кадык сломал ещё одного викинга.

Остальные русские матросы тоже не сидели без дела. Петя залюбовался, как их механик, подняв над головой чьё-то безвольное тело, выкинул его в окно. Радость и любопытство дорого ему обошлись. Ему филигранно подсветили в глаз кулаком, чем на некоторое время вывели из строя. Но это уже были мелочи. Когда Пётр пришёл в себя, то его взору предстала классическая картина Полтавской битвы в переложении Александра Сергеевича Пушкина: «Ура! Мы ломим; гнутся шведы! О славный час, о славный вид! Ещё напор – и враг бежит!» Не важно – датчане, немцы или шведы, важно другое – враг бежит! Всю радость виктории испортил португальский полицейский патруль, которому необходимо было знать, «кто конкретно?» и «почему исчезли?». Покидали забегаловку через проломленное чьим-то телом окно. Пока бежали к себе, очень развеселились, хотя и не поели.

На подходе к кораблю у Пети совсем закрыло правый глаз изумительной шишкой богатого баклажанного цвета. Владимир стал сильно шепелявить из-за того, что верхняя губа хотя и не приобрела цвет перламутрового огурца, но могла спокойно конкурировать с Петькиной шишкой. Семенов очень смешно шлёпал ею, особенно когда вздыхал или смеялся. Команда с «Владыки» веселилась от души! А инициатор международного столкновения вышел из потасовки совсем без повреждений, если не считать полного отсутствия правого рукава и воротника на рубашке. Как ушёл, и ушёл ли с поля боя одноглазый гот – осталось неизвестным.

На корабле бойцов встретил хмурый боцман, он злобно осмотрел делегацию и её повреждения.

– Ну что, сосунки, осрамили честь «Владыки»?

– Как можно! – ответил за всех организатор международного конфликта.

– Судя по лицам кочегаров, я вижу, что противник кое-что получил, можно сказать, даром.

– Не так страшно пропустить удар, как оставить его без ответа, – достаточно бодро возразил Степа.

– И как ответили?

– Папка долго учил меня коптить свиней, но в этот раз это не пригодилось, – невинно ответил Петька.

Боцман заржал в голос. Когда все успокоились, Пётр пошёл на камбуз за зелёным луком, чтобы свести синяки, а Владимир выклянчил у судового врача свинцовую примочку. К утру губа не хлопала, а была просто опухшей, а синяк уже переходил в «желтяк». И кочегары встали между топкой и здоровенной угольной кучей. Удачное боевое крещение сильно сблизило Семенова и Цыганкова. Они стали неразлучными, как сиамские близнецы Чанг и Энг.

Чтобы избежать возможного осложнения с английскими официальными властями, со скандалом, но с жалованьем друзья-кочегары сошли на берег в Лоренцу-Маркише.

Петя, со всей страстью своей натуры, развил кипучую деятельность. Всё закончилось приобретением котелка, сухих лепёшек, круп и немудрёных торб. Петька яростно торговался на пальцах с местными торговцами и умудрялся добиваться своего.

– Как ты умудряешься? – недоумевал художник.

– Желторотики они против меня. Это не у наших торгашей-скопидомов копейку выторговать! – отходя от очередного продавца, с ослепительной улыбкой говорил Цыганков.

Теперь они, по его мнению, были готовы к «увеселительной пешей прогулочке».

Помусолив оставшиеся деньги, Петька что-то прикинул в голове и в Преторию решил идти пешком, через Свазиленд. Владимир с радостью согласился. Сколько же они увидят! Тяжело, далеко, но зато какая экономия! А чтобы на заблудиться, двигаться они будут вдоль железной дороги. И указатель, и, в случае крайней нужды, всегда можно будет найти укрытие и защиту.

Расстояние в пятьсот с лишним вёрст друзья одолели за три недели. Шли не спеша, ночью. Яркая луна освещала им путь, – как днём, да и было не так жарко. Два путника были мало кому видны, кроме ночных хищников, из которых особо назойливых отгоняли факелами и криками. Редко стреляли. По Петькиной мужицкой прижимистости берегли заряды. Станции и крупные деревни обходили стороной. Больше на всякий случай, тем более местных языков не знали. Днём по очереди спали, добывали еду и кашеварили. Так, тихим сапом, они и достигли конечного пункта назначения. Как подвёл итог их путешествию Петя: «В дебрях не тронул прожорливый зверь, пуля стрелка миновала!»

Не сказать, что буры были в бурном в восторге от того, что эти русские пали им на головы, как снег. Его они могли видеть только на вершине Килиманджаро, до которой было так далеко! Но и кто туда в здравом уме полезет? Настороженно, но всё же их приняли. Сгладило ситуацию то, что Владимир худо-бедно объяснялся на немецком.

Какой-то пройдоха из буров, всучил им старый голландский «роер» с гранёным стволом и примерно такой же древний «мартини». Но ружья были в прекрасном боевом состоянии, что двумя выстрелами, разбив два глиняных горшка вдребезги, бур и доказал. Теперь оба были вооружены и могли смело воевать за свободу!

За время пути они успели порядочно загореть, обрасти бородами, а одежда выгореть и истаскаться. Так что новые бойцы почти растворились на фоне армии буров. Пронырливый Цыганков раздобыл где-то две широкополые шляпы, на чем обмундирование было завершено.

В обычном – армейском – понимании регулярной армии у буров не было. В мирное время каждый был сам за себя и все охранные мероприятия вёл самостоятельно. Если возникала проблема покрупней, то создавался маленький летучий отряд, который все и решал. В случае войны любой мужчина от пятнадцати до шестидесяти был обязан со своим ружьём, двумя здоровыми верховыми лошадьми, одним или более чернокожими слугами и остальной поклажей явиться в командо своего фельдкорнетства. Такое подразделение возглавлял фельдкорнет. Обычно наиболее предприимчивый, уважаемый всеми и опытный фермер.

Люди побогаче появлялись со своими повозками и волами. Кто победней – нанимал в складчину фургон на четверых или шестерых. Неудобно – да, тесно – да, но ведь на то и война! Если за хозяйством не требовался постоянный досмотр, то мужей часто сопровождали жены. Такое войско было всегда сыто. Конечно же жена в лепёшку расшибётся, но накормит мужа. И моральный дух особо не страдал. Если же враг не сдавался на милость победителю сразу, то некоторые вояки отлучались по домам для проведения необходимых по сезону сельскохозяйственных работ. Эта весьма пёстрая, корявая и неповоротливая махина пока успешно воевала против резвых и хорошо вооружённых англичан.

Вновь прибывших русских определили в Европейский легион, под командование Евгения Яковлевича Максимова. Об этом человеке не только среди иностранных добровольцев, но и среди буров ходило множество слухов, один другого невероятнее и причудливее. Что было правдой, а что молва ему приписывала, определить было трудно. Подполковник жандармерии, офицер кирасирского полка не распространялся ни о себе, ни о своём боевом прошлом. В таком информационном вакууме обильно расцветали мифы и слухи. Некоторые доходили до стадии «развесистой клюквы».

Поговаривали, что воевал в Персии, Сербии, Абиссинии, Афганистане и Туркменистане. Бил турок в Таврии и Греции, а итальянцев в Эфиопии. И когда же это он везде поспел? И в России дослужился до подполковника, и по миру повоевал? Вместе с графом де Виллебуа-Марейлем организовали Европейский легион, в который вошли добровольцы различных национальностей. После неудачной вылазки под Кимберли, где погиб граф, Максимов вынужден был встать во главе Европейского легиона. Своих, по армейской привычке, он не бросал. Был ли он ярым борцом за свободу или авантюристом – сказать не мог никто. Правда, никто и не допытывался. Пока такого смельчака не нашлось. По вечерам, возле костра, открыв рот, вновь прибывшие впитывали историю за историей, которые были одна фантастичней другой.

Зигзагообразный полёт летучей мыши – и тот не столь извилист, чем путь подполковника Максимова на юг Африки. Это «путешествие» могло бы послужить основой для нескольких увлекательных и зажигательных романов Майн Рида или Жюля Верна. Они бы точно держали читателя в постоянном напряжении. В Трансвааль и Оранжевую республику Евгений Яковлевич буквально продирался сквозь препоны и рогатки английской разведки. Это поистине уникальный пример упорства и целеустремлённости. А всё начиналось просто, можно сказать, даже буднично, не обещая фейерверка приключений.

Российское военное ведомство выделило некоторую сумму на командировку своего наблюдателя, желая иметь свой источник в зоне англо-бурского конфликта. Смотреть, фиксировать и информировать. Вот узкий круг задач Максимова. И всё бы так и было: смотрел бы, писал бы и не влезал бы. Но… Но, как известно, – не буди лихо, пока оно тихо. Из-за обилия алмазов и золота англичане считали англо-бурскую войну своим сугубо внутренним, почти семейным делом. И если минимально опасный человек направлялся в сторону конфликта, то подключалась вся мощь британской разведки, говоря языком Силы Яковлевича, «чинила каверзы». Не подпускала людей не то чтобы на пушечный выстрел, тормозила и заворачивала за сотни, а иногда и за тысячи миль.

Уладив формальности в Санкт-Петербурге, Евгений Яковлевич отправился в Трансвааль и Оранжевую республику в качестве корреспондента. Только он покинул столицу, Великобритания молниеносно заявила русскому правительству решительный протест! И военный министр Куропаткин, дабы излишне не нагнетать международную напряжённость, отдал вынужденный приказ о немедленном возвращении «наблюдателя». Портить отношения с великой державой по столь несущественному поводу России было не с руки. Разворачиваться пришлось аж из самой Одессы. Ну зачем, зачем они так заострили на этом своё внимание? Съездил бы, глянул бы одним глазком и домой. Так нет же!

И вот тут-то и нашла коса на камень! Одних дорожные невзгоды заставляют поворачивать назад, вторых – находить пути преодоления. Подполковник, как Роберт Скот, предпочитал «бороться, искать, найти и не сдаваться!». В дальнейший путь он отправился как частное лицо. Но англичане держали русского под своим «колпаком» и вынудили переправиться из Александрии в Порт-Саид посуху. Все попытки сесть на корабли, идущие через Суэцкий канал, были, стараниями британцев, тщетными. Ни один капитан не брал столь опасного человека на борт. Боялся. Ни деньги, ни уговоры не помогали. Брови ползли удивлённо вверх, едва заметное покачивание головой – и следовало сухое, но непреклонное «No». И всё тут!

Но англичане не знали, с кем они связались! Максимов прибыл в Суэц поездом. И вот тут-то и случился оверштаг, говоря морским языком[24]24
  Оверштаг (англ. дословно «через штаг») – способ смены галса на парусной лодке. При повороте оверштаг нос лодки какое-то время повёрнут в ту же сторону, откуда дует ветер.


[Закрыть]. Далее он высадился на Мадагаскаре, но не стал блаженствовать на райском острове, а пересёк Африку через Джибути и Занзибар. И куда он отправился дальше? Правильно! В Лоренцу-Маркиш! А вот оттуда поездом прибыл в Преторию.

Используя старую «легенду», Максимов поездом добирался в Блюфонтейн под видом корреспондента. Один заносчивый бур всю дорогу разглагольствовал о том, что марать бумагу чернилами – не работа для мужчины, она унижает его достоинство. Евгений Яковлевич дипломатично не вступал в спор. Но бур всё наседал и наседал. Как всегда ситуацию спасла случайность. Вдоль железнодорожного полотна как вихрь понеслась антилопа. Следуя национальной привычке стрелять из окон движущегося поезда, бур несколько раз выстрелил из своей винтовки. К удивлению публики и счастью антилопы – ни одна пуля не достигла цели. Максимов попросил винтовку. Бур заметил, что с расстояния восемьсот ярдов поразить движущуюся цель невозможно. «Корреспондент» приник к прикладу и сделал единственный выстрел – антилопа упала. На конечной станции, уязвлённый в самое сердце, бур закатил в честь русского ужин. И это при известной прижимистости потомков голландских переселенцев!

Преодолев с такими трудностями такой путь, подполковник, естественно, уже не мог быть просто наблюдателем! Теперь он мог быть только активнейшим участником боевых действий. Предупреждали же англичан с самого начала: «Не надо!» Так нет – упёрлись! Сами вынудили.

Легендами его имя стало обрастать с самого первого дня. Но он и сам постоянно давал поводы к устному мифотворчеству своих подчинённых. Во время одной из стычек он сошёлся лицом к лицу с британским офицером – капитаном Таусом. Оба произвели по выстрелу. Таус, на всю жизнь оставшийся слепцом, утверждал, что убил русского. Как же возрадовались враги! Капитана за храбрость даже наградили высшей военной наградой Британской империи – «Крестом Виктории»! Новость, естественно, просочилась в английскую прессу. Но радость была преждевременной! Максимов хоть и раненый, но продолжил этот бой. Залечив рану, он вернулся к командованию легионом.

На подчинённых Евгений Максимович никогда не повышал голоса, но когда он тихо выговаривал провинившемуся, то тот мечтал только об одном – сгореть дотла и никогда более не повторять своей ошибки. Решения подполковника были быстрыми, к месту, и исчерпывающими. Бился он с жаром и умело, в первую голову думая о сохранности жизней своих подчинённых. Чем заслужил их искреннюю и беззаветную любовь.

В Европейском легионе, первоначально называвшимся Голландским, были собраны добровольцы со всей Европы: французы, испанцы, голландцы, сербы и, конечно, русские. Многие из них уже имели опыт боевых действий или были в прошлом кадровыми военными. Так что достаточно быстро вместо Голландского легион стал называться так, как и заслуживал – Европейским.

«Как» и «что» подорвать или разрушить, новичков захватывающе обучал штабс-капитан запаса Александр Николаевич Шульженко. Он рассказывал о минах и фугасах, методах закладки динамита, об устройстве сложных запалов с замедлением или отсроченным пуском так, как будто декламировал любимые поэмы или стихи. Он, как хороший дирижёр, рукой собранной в щепоть, расставлял необходимые акценты в своих рассказах. Видимо, это были минуты наивысшего блаженства, поскольку глаза в этот момент были прикрыты. Лекциями или занятиями называть это не поворачивался язык. Соответственно, его подрывы мостов и железнодорожных перегонов были как концерты огромного симфонического оркестра, только с усиленной ударной группой. Слегка глуховатый и скромный в жизни, подрывник преображался во время выполнения задания. Вспыхивал и светился изнутри.

Организацию и проведение диверсионных операций в совершенстве знал и осуществлял поручик Леонид Семёнович Покровский. Остролицый, сухой, поджарый, он чем-то напоминал тайное холодное оружие – стилет. И не дай бог, кто-то видел холодный блеск этого обнажённого металла. Хорошего он ничего не предвещал. Неторопливый, но с цепким взглядом, немного медлительный, даже сонный, он преображался в бою. Превращался в заряженный сгусток энергии, который, как леопард, неожиданно нападал из ниоткуда и исчезал в никуда, оставляя умирать на солнце обескровленного противника. Прекрасно знал приёмы рукопашного и близкого боя. Этой науке он обучал тех, кто был у него под началом. Очень любил русские народные песни, которые знал в великом множестве и сам превосходно исполнял. Он был настоящей находкой не только для Европейского легиона, но и всего корпуса Луиса Боты. Дерзкие и молниеносные атаки на позиции англичан не раз качнули в пользу буров чашу весов не одного сражения, спасли не одну бурскую жизнь.

Разведкой в легионе руководил бывший подпоручик Белгорайского резервного полка Евгений Фёдорович Августут. Но это, видимо, был тот самый резервный полк, который более походил на знаменитый Засадный полк Сергия Радонежского. Его вступление в битву в ключевой момент и предопределило исход Куликовского сражения. Происходивший из крестьян Курляндской губернии, он, как и большинство её жителей, был немногословен и молчалив. Но почему-то всегда знал всё, обо всём и обо всех. И не только о положении дел в армии буров, но и о том, что творится у англичан. Откуда он получал сведения, было непонятно даже старшим офицерам, но они и не задумывались об этом. Информация, которая исходила от Евгения Фёдоровича, была всегда самая достоверная и самая надёжная. Данным, которые он озвучивал, можно было безоговорочно доверять, воевать и одерживать победы!

Благодаря этим людям воинское мастерство бойцов Европейского легиона было всегда на должной высоте. Среди расхлябанности бурских частей отряд из двухсот двадцати пяти русских добровольцев выделялся особо. И не только внешне, но своими ратными делами и сложностью уже решённых боевых задач. Чёткая и ясная структура всех связей сверху донизу, неукоснительное соблюдение воинской дисциплины, личное мужество «легионеров» превращало Европейский легион, построенный по лекалам русской армии, в великолепную и боеспособную единицу. Послать на дело Европейский легион – означало одержать победу точно и наверняка. В самой трудной ситуации, зачастую в невероятных условиях, всегда находилось неожиданное с точки зрения обычной военной науки решение боевой задачи. Но как известно: один в поле не воин, а путник.

Но тогда об этом даже и думать не хотели. Бьём англичан, а вскоре и вовсе победим!

Более плотный и цепкий Цыганков значительно преуспел в рукопашном бою. И никто так не мог подкрасться к позициям англичан и снять часового, как Пётр.

– Никак не могу понять, как ты это делаешь? Как это у тебя получается? – в очередной раз восхищался и допытывался Семенов.

– Только тебе скажу, – заговорщицки понижал голос и наклонялся к уху Владимира Пётр. – Мой дед из пластунов.

– Пластунов?

– Были у казаков Черноморского войска особые отряды, которые шастали пёхом по округе и закоулкам, добывали важные сведения или же тихо обезвреживали посты и целые заставы у противника.

– Это надо же! – с нескрываем уважением присвистнул Семенов.

– Навыки у нас от отца к сыну по наследству переходили. Несмотря на то что «родное чадо», шкурили так некоторые – сесть на задницу не могли по три дня.

– А «некоторые» – это ты?

– И из моей задницы вообще ремни нарезали. Пластунов в Крыму и на Северном Кавказе враги особо боялись, а среди казаков особо почитали.

– Немудрено.

С такими удивительными способностями Цыганков мгновенно оказался в сфере пристального внимания Леонида Семёновича.

Владимира сначала забрал к себе Шульженко и попытался сделать из него подрывника. Но тут произошла осечка – заряд не рванул. И не потому, что отсырел или был бракованный, у Семенова открылся другой талант – к ювелирной стрельбе. Наверное, сказался натренированный взгляд художника. Рассматривая пейзаж сквозь прицел, запоминал его, как живописную картинку, и долго хранил в зрительной памяти. Если враг открывал огонь, то ещё не затихал звук выстрела, а Владимир уничтожал стрелка, положив пулю точно между глаз. Что днём, что ночью. Так мог не всякий бур, что вызывало у Пети восхищение и гордость за своего друга. Так что разлучённые ненадолго «сиамские близнецы» снова воссоединились под командованием поручика Покровского.

Владимир и в прошлой жизни был далёк от всего армейского. Поэтому не мог судить, чем взаимоотношения и атмосфера в добровольческом отряде отличались от регулярных частей российской армии. Но то, с чем он столкнулся в Южной Африке, нравилось ему с каждым днём всё больше и больше. Добровольцы были готовы встать друг за друга горой, принимая за руководство к действию прекрасный и вечный девиз: «Один за всех и все за одного!» С удовольствием расскажут об особых солдатских приёмах и нехитрых полевых мудростях: от заматывания портянок до безотказного способа чистки ружей и определения пригодности воды. Оказывается, любая вода могла пойти в дело, если котелок наполовину выпарился на костре.

Происходило странное и непонятное. Чем ближе к смерти приближался художник, тем прочнее он держался за жизнь. Он был на волосок, ходил по краю, а дышалось легко, да так, что казалось: взмахни он руками – воспарил бы над землёй. Уже не хватало пальцев на обеих руках, чтобы перечислить тех, за кого из легиона он, не раздумывая, отдал бы свою жизнь.

Не помог даже счёт до ста! Хотя это было проверенное средство. Владимир извертелся на сене, но шелест сухой травы нисколько не успокаивал, а покалывание начало бесить и раздражать. Он сдался и тихо выполз из палатки.

Его тут же накрыл бархатный небосвод с пуговками звёзд, до чего они здесь были яркие. Они мерцали над головой, создавая иллюзию медленного приближения. Он смотрел наверх не в первый раз, но всякий раз перехватывало дыхание от восторга! Грандиозный замысел, выполненный с такой тщательностью и прилежанием. Учтено всё, нет ни одного промаха, за исключением… «Создал ли Господь наш мир одиноким или там среди этой бездны звёзд есть ещё кто-то? И он точно так же задрал голову, смотрит и видит наше Солнце крошечной звёздочкой? Неужели и там жизнь погрязла в ненависти и жадности до такой степени, что каждый каждого готов извести под корень? Почему, когда одному хорошо, у другого хищным зверем просыпается зависть? Она, в свою очередь, будит жадность и алчность? Ведь так просто трудиться вместе или порознь, обмениваясь после делом рук своих. С анатомической точки зрения улыбнуться легче, чем оскалиться, – напрягается меньшее количество мышц. Тринадцать против сорока. Проще жить с улыбкой, чем пытаться сжечь чужой дом, перегрызть соседу горло: чтобы неповадно было жить лучше и краше него самого. Зависть редко вызывает желание работать лучше, сделать нечто подобное, только лучше, чтобы все вокруг восхищённо цокали языками. Чаще она понуждает забрать всё в обмен на чужую кровь, женские крики, детские слёзы и пепелище. Почему?» И вопросы роились, множились, и ни на один он пока не знал ответа.