Текст книги "Африканский дневник"

Султаны Египта

В Египте скрестились три мира: Европа, «Офейра»[92]92
  Мифическую страну «Офейру» искали в Индии, и в Африке.


[Закрыть] и Азия; борются здесь европейцы с арабами; борется здесь Мавритания с мощным Мосулом, с Багдадом: огромные личности малой Европы идут просверкать – в Палестину, в Египет и в Сирию: Наполеон, Барбарусса, Ричард; возникают отсюда фигуры: вот ель-Моэц[93]93
  Завоеватель Египта, владыка Кайруна, перенесший в Египет династию Фатимидов.


[Закрыть], Нуреддин[94]94
  Султан Мосула, которому подчинен был Египет.


[Закрыть], Саладин.

Созерцаю мечеть ель-Азар; ее пять минаретов (раздвоен один) прихотливы: вот этот – квадратен; вот тот – почти кругл; ель-Моэц – раздвоил ее стены в этот двойной минарет; ель-Азар создал славу ей – школой; какой-то амальгамой построек раскидано здание; вот его портики: 300 колонок! Здесь сотни начетчиков, тысячи верных студентов доселе живут в утончениях мысли пророка; четыре суннитские толки встречаются в залах ее; у коринфских колонн под арками кучки халатов чалм; те – сидят; эти – бродят; я думаю: некогда сам Нуреддин, благосклонно внимая речам просвещенного суфи, ходил под колонками; видели старые стены почетнейшего Саладина, которого «львиное сердце» глубоко ценило Ричарда (по прозвищу «Львиное Сердце») – тот лик Саладина, который грозил Барбаруссе, которому Фридрих Второй был обязан: спасением жизни (когда темплиеры хотели его погубить); он вливает через Фридриха импульсы просвещения, формируя задания нашей культуры; ему мы обязаны: он – просветитель.

Мечты увлекают меня.

* * *

Вот высокой сухой фигурой, закутанный в скромный бурнус, сам Султан Нуреддин показался под зонтиком, пересекая тот двор, к группе суфи, сидящих под портиком; суфи встают; Нуреддин очень быстрым движением бронзовой смуглой руки их сажает: садится на корточки, благоговейно внимает – я вижу его: его мощный, приподнятый бронзовый лоб в перегаре[95]95
  Характеристика по Ибн-Алатиру (1160–1233), автору «Всемирной истории» и «Истории Атабеков».


[Закрыть]; под ним извивают покорную кротость два пристальных глаза; рукою он гладит бородку, которая у него – с подбородка; прочерчены безбородые щеки; ты спросишь:

– «Кто этот покорный студент?»

И владыки Мосула, Египта, Аравии, Месопотамии, Сирии – в нем не узнаешь!

Потом на коне под круглеющим зонтиком он величаво гарцует по улице Шарауйяни к колодцу стариннейшей Ибн-Тулун; в шестивратной мечети все ждут Нуреддина; как пляшет копытом снежайший, зафыркавший конь; но прямой и приросший, как палка – под белым бурнусом он мечет на все черный огонь черных глаз; почему на нем нет украшений? Он – беден; казну государства не трогает он, одеваясь, питаясь из малых доходов; султан занимается скромной торговлей; в Эмессе построил он лавки; недавно еще отказал он любимой жене в ее малых потребностях.

Ибн-Алатир уверяет, что образом жизни сравнялся с Омаром, Османом, Али, Абубекром, тишайший, строжайший, скромнейший султан, днем творящий расправу и милость в судах, а ночами молящийся (редко заходит к жене он); единственной слабостью, развлекающей дни его – мяч; выезжает порою в равнины на белом коне; издалека навстречу султану? бросается мяч; он бросая поводья, сложив под бурнусом свои обнаженные руки, бросается ярым конем под полеты мяча, и дощечкой, ожимаемой в правой руке (руку же держит скрещенной под белым бурнусом), он бьет по мячу: прыткий мяч отлетает обратно; при этом весь облик султана суров, неподвижен и хладен; так ловок ловчайший из всадников!

Как-то писал Нуреддину какой-то суровый смельчак, что Султану Мосула, святейшему повелителю Месопотамии, Сирии и Египта не следует предаваться пустейшим занятиям этим; султан ему лично ответил, что в этих занятиях он упражняет себя, чтоб на поле сражения быть воином; все уже знают, каков он в бою: увидавши врага, он, хватаясь за лук, устремляется с возгласом: «О, сколько времени я ищу правой смерти за дело Пророка; а смерть – убегает». И верной рукой, натянув тетиву, он пускает: стрелу за стрелою.

Он – первый в молитве; он – первый в отваге; то кротким ребенком сидит перед суфи, даря ему только что полученный пышный тюрбан (не пристало ему украшаться), то строгим отцом разрешает он тяжбы, то хитрым расчетливым он пауком заплетает тенета политики: будут неверные биться в них мухами!

Часто султан приглашал на трапезы шейхов, имамов, философов; им уступая беседу; на этой беседе все чинно молчат, а один кто-нибудь говорит; скажет: после ему отвечают; перебирают вопросы политики, права, религии; вот образованный старый гафец[96]96
  Знающий наизусть Алкоран.


[Закрыть] вспоминает священные тексты; султан, чтобы лучше услышать, поближе сажает его; этот старый гафец после смерти султана ругает пиры Саладина, где все говорят в одно время, где грубые шутки эмиров напоминают безчинный базар, так что новый султан (проницательно видящий негодование старца), пытается из угождения к нему укротить голосящих эмиров; и – тщетно; не то Нуреддин[97]97
  Боаеддин.


[Закрыть]; он умел водворить тишину.

Он был сам образованный; в строгой системе учился всем тонкостям права; и право возвысил над собственной властью: однажды его отвлекли от мяча, подведя неизвестного:

– «Что тебе?»

– «Я имею судебную тяжбу к тебе».

– «Что я сделал тебе?»

– «Незаконно, владыко, владеешь участком моим».

– «Хорошо, идем к кади»[98]98
  Кади – судья.


[Закрыть].

И тотчас же с площади мощный султан и ничтожнейший подданный пошли к кади: судиться; и кади, до тонкости все разобравший, оправдал Нуреддина; султан же сказал:

– «Это было мне ясно и прежде: теперь я оправдан».

Но он проявил знаки милости:

– «Слушай: бери себе спорный участок; его защитив по закону, я вправе тебе подарить».

Он всегда говорил:

– «Мы лишь слуги закона!»

Он всюду вводил образцовый порядок; чинились дороги; и строились ханы[99]99
  Гостиница.


[Закрыть] повсюду; исчезли убийства; забыли, что есть воровство; возникали больницы: «был строг без суровости; добр же без слабости»[100]100
  Ибн-Алатир.


[Закрыть]; все беззаконники с радостью встретили раннюю смерть его в дни, когда сам Саладин изменил повелителю и на него Нуреддин ополчился походом (он умер в болезни); о нем Саладин говорил:

– «У него научились впервые суды справедливости».

Так говорить о противнике мог благородный.

* * *

Воистину Ибн-Алатир возвеличил бессмертную память султана Мосула; Боаеддин же воспел Саладина; он так говорил: «Я имел преимущество быть свидетелем деяний моего господина, султана Саладина, защитника веры, сокрушителя христианского богопочитания…виновника взятия святого города[101]101
  Иерусалима.


[Закрыть]… Я увидел себя принужденным поверить всему, что говорилось о героях древности… Я видел такие подвиги, что свидетелю нельзя не описать их»[102]102
  См.: Стасюлевич. Хрестоматия средних веков. Более подробно в сочинении Боаеддина (лат. пер.) Vita et res gestae sultani Saladini (извлечения у Мишо).


[Закрыть].

Саладин оттеснил крестоносцев; он бился с самим Барбаруссой, с Ричардом и с Фридрихом Гогенштауфеном; завоеваньем Европы он грезил; веротерпимостью пропечатан весь облик его (Нуреддин был фанатик); в владениях его христиане не знали стеснений.

Когда, победив христиан, он увидел плененного короля Палестины, то подал напиться высокому пленнику; в Иерусалиме же расставил охрану, чтоб верные не утесняли сраженных; и жен, и сестер христиан, павших в битве, султан одарил; и они прославляли его; отпуская на родину их, дал им верный конвой, чтобы в целости их проводить до границы владений, омыл благовонною водою «Харам-ель-Шериф»[103]103
  Храм Гроба Господня.


[Закрыть] и усердно в том храме молился; когда Барбарусса ему пригрозил, он ответил ему очень явной угрозой похода в Европу; послание это написано твердым, но вежливым тоном; оно начинается так: «Королю, искреннему другу, великому… Фридриху»[104]104
  Стасюлевич, а также казначей Бернард: L'histoire de la congueste de la Terre d'outrener (по изд. Гизо).


[Закрыть]. Он почитал и Ричарда по прозвищу «Львиное Сердце». В сражении раз он просил, чтоб ему указали Ричарда; увидевши издали пешим его, он воскликнул:

– «Такой король – пеший?»

И вот после битвы ему отправляет в подарок коня своего Саладин[105]105
  Бернард.


[Закрыть]; и впоследствии предупреждает он Фридриха о ловушке, расставленной темплиерами: те предлагали украдкой султану предать его в руки врага: с возмущением Саладин отказался от этого; Фридрих Второй после мира не может забыть благородства султана; впоследствии с ним он дружит, приобщаясь ко всем утонченьям арабской культуры.

Султан был бессребреник, как Нуреддин; только этот последний был скуп; Саладин отдавал свои деньги (доходы Египта, Аравии, Сирии) приближенным[106]106
  Боаеддин, а также Абульфараж: Сирийская хроника.


[Закрыть]; и много сносил от них; плачем отметилась смерть благородного; Боаеддин говорит, что «сердца погрузились в печаль, глаза смокли от слез…»

* * *

Я брожу по арабским кварталам Каира; двубашенный старый массив, или ворота Баб-ель-Футун; и я думаю, созерцая античную арку прохода ворот, принадлежащую творчеству трех архитекторов (братьев), сирийцев (как Баб-ель-Наср): этой аркой ходили процессии; и Саладин, провожаемый кликом толпы, гарцовал, возвращаясь с похода; вон Баб-Аттаба (в конце улицы ель-Аттаба): а вот кладбище Баб-ель-Уазир; и за ним, на окраине города, дышит песками пустыня; в пустыне – нет времени; все там – бессмертно; и славное прошлое хлещет ветрами в каирскую уличку; эти ветра навевают мне грезы; мне кажется: вот за углом перекрестка я встречу процессию; там гарцует на белом коне повелитель Египта, Султан Саладин; он не тронет меня; расспросив о Европе, отпустит с дарами; и так отпустив, он поедет к себе, чтоб отдаться любимым занятиям: играми с маленьким сыном своим, за которыми невзначай заставали послы иностранных держав господина Египта.

Карачев 919 года

Каир с Цитадели

Прекрасна вдали и нелепа вблизи Цитадель – на уступах холмов Мокка-тама, песчаных и желтых; одним своим входом открыта она с Румейлэх (это – площадь); тот вход ожидальный; две башенки обрамляют: теперь он – закрыт: проникают ворота Баб-эль-Джедит в первый двор Цитадели; оттуда ведет второй вход через линию стен: в самый центр, где – мечеть Магомета-Али; в Цитадели три части: и каждая часть обегает толстейшие стены; холмы Мокка-тама господствуют выше.

Султан Саладин ее строил; племянник его, ель-Камил, довершил построение; в ней поселившись (поздней обитали султаны на острове Роде); внутри Цитадели столетия нарастали постройки; позднее Магомет провел воду из Нила сюда (раньше воду снабжали колодцы); огромная часть цитадельских построек разрушена им.

Здесь мечети Гам-а-Магомет-ен-Нассер и Гам-а-Сулейман[107]107
  Первая окончена в 1318 году, вторая в 1528-м.


[Закрыть]; доминирует же мечеть Магомет-Али: в ней мало типично каирского.

* * *

Помню, что мы, пробираясь сюда, задыхались от жара; и стены, и башни грубели под солнцем, а солнце стрелялось, в глазах расплывались круги; Цитадель кружевела: желтели уступы над нею, уступы – под нею, уступы – меж ней; из зыбей моккатамских песков над арабским миром восходит она, своим цветом зыбей моккатамских песков: вылезает разным округлением лепок и эллипсов купола; бледная башня круглеет над бледною башней одной высоты со стеною, разъятой воротами там и разъятой воротами здесь: из зыбей моккатамского грунта; и – тихими, дикими пиками двух минаретов уколется в кобальты неба над нею; надутые выступы башен, изрезины мертвой стены затеняют прочерчиной в вечер; а днями сливаются цветом с цветами песков.

Восходя к Цитадели, увидите вы, что сплетение стен наливается весом, твердеет рельефом; узоры грубеют; и – как-то болванно балдеют в какие-то дуги, притуплины и набалдашники камня, показывая следы ядер, которыми некогда их забросал Бонапарт; в междустенном пространстве песчаных показателей выносится тяжко мечеть Магомета Али своим диким песчаником; сбоку – другая мечеть.

А из внутренних стен Цитадели вы видите внешние стены; они упадают зубчато круглеющим кружевом желтого края: тонов моккатамских песков; и – торчат отовсюду; меж ними колодезь Иосифа; а впереди, вдалеке и вблизи в желтоватом пространстве желты: ноздреватые обвальни, лепки, проказой покрытые пальцы резных минаретов, и вздутья покрытых проказой резных куполов; многократно зубчатые дали восходят в зубчатые близи.

Ленивым желаньем приподняты стены мечети Султана Гассана; и – рой исхудалых, изъеденных башенок с перетолщением галереек, на них; это – справа; налево же розовый ряд куполов, розоватые ряби зубчатой стены, розоватая чаща худых минаретов: ватага чалмистых красавцев, вооруженная пиками в старых веках, погрустнев и померкнув, лупилась, ветшала и сыпалась обвальней в наше столетие; сев на песок за косматые зелени в местности мамелюкского кладбища; много десятков «харамов» созрело отсюда в сплошной перегар, выпадая в пустыню налево; то – новое кладбище, переходящее в мамелюкское кладбище; посредине мечетью Амры поступило оно из сплошных перегаров; и далее – Джами-Акра перегаром темнеет из Каср-ель-Шамаха.

«Кахера» осыпалась в серости сумерок там, простираясь крышами, стенами, пальмами, башнями.

Перепаленные, черноватые дали; поглощают поверхности высветом крыш, разделяемых протемью переходов и впадин под ними; отходят неясниться в желтые полосы Нила, который уже зеленеет, чтоб после совсем порыжеть, пробагриться перед тем, как из гор Абиссинии хлынут в июль потоки воды; из-за гарева видится Нил; и за Нилом – из-за гарева: гарева чем-то неяснятся; будто бы кружево стен, бастионов и башенок, лес из чернеющих минаретов иголок; а, может быть, это – сады: разглядеть невозможно.

То все с Цитадели – пустынно: пылеет пустынная площадь, с которой чалмачник чалмачнику машет рукою; халатики треплются; выше, меж стен: лилипут часовой (англичанин) с прижатой булавкой (ружьем) прилепился; и он – оловянный солдатик отсюда; перевернешься – гряды моккатамского вала торчат.

С трех сторон обвелась Цитадель кружевною стеною; коли снизу взглянуть, то увидишь; изваяны стены и башни песчаной камеей; мечеть Магомета Али образует рельеф в окруженьи худых минаретов; а с Нилу она не камея, а легкий рисунок песка, или – рябь; вот подует; вот – свеется; и – отлетит на пространство Ливийской пустыни, затемнеет, смешавшись с дюнами дующих мороком; выпадает где-нибудь в далях толпой песчаных тюрбанов.

Боголюбы 911 года

Принилийский Каир

Протянулись по берегу груды громад от моста Каср-ель-Нил; семиэтажный «Семирамис»: это – отэль фешенебельный, для джентельменов, для веющих лэди, для беленьких бэби; и кажется нам: мастодонты домов прибежали на лаву расплава: пить золото Нила; сплошной водопой допотопных животных, пылающих там многоглазыми стеклами окон, оттуда на Нил посылающих лающий звук, изливающих трубами грубые глыбы из дыма над ясными стразами струй, пересыпанных глазом алмаза; глазастый алмазик; метаясь, замаялся там: под мостом Каср-ель-Нил.

Так стадами уступчатых кубов Каир – привалил: навалился на Нил; есть Каир: Нила – нет; и в печали отчаяний бродишь по берегу; а гололобые, голоногие лодыри бродят по бродам у берега – там; голоногие дети убогие сети, смеясь, окунули в теченье столетий.

Прохлады отрадных садов развиваются далее, где – олеандры, азалии; средь изумрудных и чудных ветвей там: «буль-буль»[108]108
  Местное название восточного соловья.


[Закрыть] соловей, распевает для белых детей и собачек британского негоцианта: из бриллианта фонтанов; отходит извилистый Нил, разделяясь и, оставив рукавчик воды: между Нилом и… Нилом песчаными косами гонится Рода, розовник, или – остров садов, замечательный тем, что на нем возвышается сооружение знаменитого Нилометра; торчат плоскокрышие домики Роды; и Рода, розовник, проходит: садами, домами и старым дворцом; а за ним побежали, чернясь – острова, островки, берега, и углясь и стволясь перебитыми, чистыми, вовсе безлистыми прутьями; и над водою качаются древние гребни, раскосые космы, на воздух взлетающих пальм на коричневых, тонких стволах; или – финики, или «дум-дум», или кокосы[109]109
  Кокосовая пальма разводится искусственно.


[Закрыть], а серая стая седеющих стен укрывает подножия лапчатых пальм, а она же чернеет там, далее, из темно-красного зарева лживых хамсинов, как… гарево марева; издали – призрачный рой мертвецов: бастионы сквозной Цитадели.

Через все прочешуилось золото Нила; из многостения домов, многоглавия куполов – уплываешь в «дахабие» (так называют феллахи фелюгу); под внешними веслами весело видишь везде световые печати воды; лишь отчалишь, печали отчаяний, точно какие-то чайки слетают на дали; и полный наплывом воды, с середины изливного Нила ты видишь Каир, мимолетное марево.

Есть только Нил, а Каир – не Каир; он летящая лента кино: улетучится тучею в жуткие мути, где все приседает под вечер за линией робких коробок кубовых кубов домиков; а «дахабие» зыбится рыбой во внешнем безвесии берега, как в безбрежии под голубым, чуть раскрытым крылом, – чуть раскрытым в наплывы зеркал; место берега – бледно: какая-то безреальная плоскость; и сабля, сталея клинком, плоско рыжеет потухшие суши: и я говорю улыбнувшейся Асе:

– «Каир – отплывающий плот: он приплыл; все иное закрыл; и теперь – отплывает».

– «А что наплывает?»

– «Мемфис, Гелиополь…»

И кажется: злая, сухая Кахера[110]110
  Арабское название Каира.


[Закрыть] – хамсинная дымка Мемфиса – «Дахабие» напоминает ладью египтян: и кормой, и косым наклонением паруса; где ты, Каир? Голоногие дети расставили сети в теченье столетий, и вытянув нильские илы на берег Мемфиса, слепили Кахеру; наплыв наводнения смоет Кахеру блистающей бездной забвения; воды текут как тогда, от таинственных лунных вершин, где ахум[111]111
  Обитатель верховьев Нила, сохранивший в быту культурные формы древнеегипетских эфиопов (см. Стэнли).


[Закрыть], как на фреске Египта, начертанной на потолке «мастаба», все стоит с перетянутой тетивой эфиопского лука; на Ниле – нет времени; и – за кормою увидишь себя опрокинутым в сорок веков; золотая змея за кормою – диск солнца, иззыбленный струями; изображали его золотой змеей с золотой головой: а была голова – золотого косматого льва.

Из «дахабие» выскочить бы: побежать бы по звонкому золоту ясным апостолом, не убоявшимся вод; убежать в Гелиополь по звонко зажженным мостам; но – разъялся тот мост: голубое крыло пробегающей встречной фелюги разрезало золото; и золотая змея с золотой головой улизнула в глубины.

* * *

– «Смотри, выплываем!»

– «Каир за плечами…»

– «Там зелень полей!»

– «Это – хлопок!»

По берегу стены коричневой, бедной лачуги: и дети расставили сети в теченье столетий; и кажется: Нил – вытекает из неба; и – в небо течет; темнокубовый лодырь выносит меня из «дахабие»; и через воду несет на руках до прибрежных травинок; выносит он Асю; и – бережно ставит на берег, где пучатся лопасти листьев, где капают влагой они; в рогорогие чащи идем – через чащи; и видим: стволистые бурости пальмовых рощ; закричал козодой: из кустов – над водой.

Меж валами канальца бежит (ты сказал бы: бежит по земле) острый парус: и белые, синие полости треплются, а из соцветия тупо просунулся буйвол, лениво жующий; и земли жиреют парами.

– «А? Что это?»

– «Это – папирус!»

– «Папируса нет: но он – рос».

Боголюбы 911 года

Каср-ешь-Шамах

Обветшалый такой акведук, точно римский, когда-то водою снабжал Цитадель; начинается прямо за ним протеснение домиков: «старый Каир», где стекаются пестряди помесей древне-египетской крови с Европою времени римского и византийского блеска, и – пестряди помесей этих в смешении с арабами; первая помесь сохраннее в коптах; вторая феллахи.

Здесь часть населения отвергла Ислам; и – задвинулась общиной христиан за стенами: то – копты, в которых египетский предок бежит по артериям, напечатляяся в богослужебные книги; для нынешних коптов едва ли понятны они, потому что арабский подстрочник приложен к читаемым текстам; отправясь от них, могли верно приблизиться к древне-египетским буквам; по Изамберу меж коптским и древне-египетским видится точно такая же связь, как между италианским и римским. Средь коптов встречаются: евтихиане, католики, православные; быт христиан – искажен: лихоимством, подделкой и ловким обманом ославлены копты; они – математики; им поручили когда-то финансы Египта; когда-то считалась столицею их ель-Файюмэ, лежащая около «крокодилополя»[112]112
  Усыпальщица священных крокодилов.


[Закрыть], около лабиринта и около пирамиды мэридского озера; здесь проживают в квартале, имеющем наименование «Каср-ешь-Шамах», до сих пор еще копты; и здесь проживали они в миновавших столетиях: при Саладине еще.

Эта улица есть ель-Гури; здесь чернеют из стен головные повязки: то – копты; уйдете в проходик, назад не вернетесь; десятки желаний ограбят вас дочиста, реют, как реют над этой стеной прямокрылые коршуны, чьи прямокрылые тени, ломаясь, перекосясь на стене; верно, где-то есть падаль собаки, такой востроухой, такой востроносой, похожей и шерстью и юркой ухваткой на злого шакала, в которого, как утверждают арабы, вселился сам «марафил»[113]113
  Злой дух.


[Закрыть]; марафилом и рыскают в черных повязках хитрейшие, орлоносые копты по Каср-ешь-Шамах, загнездясь за облупленным камнем древнеющей, римской стены.

Вы – проходите в брешь: деревянною дверью; и вы – в лабиринте облупленных, дохленьких уличек, где разбросались все церковки, неотличимые от соседних домишек; везде над дверями кресты отмечают святыню за ними, куда вы проходите в пахнущий дворик; на двориках розвальни церковок, где вас охватит и спертость, и сырость, и мрак, как в подвале: когда зажигаются свечи, вы видите иконостасик; он – деревянный: коричнево-темный, коричнево-черный, резной, с инкрустацией; и от резьбы оторваться нет сил!

Инкрустация здесь выщербляет орнамент, где черные, белые, коричневые линии вьют арабески из малых, точеных зверьков, вперемежку с пальметтами; всюду – святые угодники; а на стенах – примитив: византийские лики с потухшими красками.

Помню я церковку: с неподметенного дворика через проломы стены пробрались в эту церковку мы; опупелый баран вслед за нами заглядывал: с неподметенного дворика, через проломы стены; загрязненные коптские пастыри (все, что ни есть!) потянулись за нами: вернее прельстил их бакшиш; потянулись из дворика – в церковь; из церкви – на дворик.

Запомнилась церковка: это обитель святого (как кажется) Сергея, переделенная натрое; посредине пустело свободное патриаршее место; а справа и слева – отделы: мужчины и женщины молятся здесь раздельно.

Святая Варвара запомнилась старой слоновой костью своих инкрустаций.

Мы, помнится, переглядели шесть церковок; копты, мальчата и «хахи» гонялись за нами; и тело зудело и гари снедали; и уши мои разрывали, крича, горлачи; «обакшишил» я всех: залетали вокруг серебристые доллары, пьястры – в сплошной горлодер; полицейский за нас заступился; пока он оттискивал злую толпу, мы – бежали, не видя мечети Амры, восстающей по близости: в центре Каира.

Боголюбы 911 года.