Текст книги "Африканский дневник"

Египет

Пишу эти несколько слов через восемь томительных лет; впечатления Египта со мною повсюду; Египет – во всем: и в туманно глаголющем Лондоне, как и в Берлине, прошел предо мною он; подстерегает меня он в Москве; выявляется гибельной мощью в стремленьях и вкусах, поет декадансом; понятен он всюду: он – всюду.

В египетском плене мы точим под бьющим бичем неживые массивы культурою возродимого пирамидного трупа: под каменной глыбой продавится скоро земля.

Вспоминаю: отчетливый ритм наслоенья эпох образует семь образов жизни, семь проходящих культур, где четвертая – неповторима, пятою отражается третья; в шестой воскресает вторая; в седьмой прорезается первая: 1) Индия, 2) древняя Персия, 3) древний Египет, 4) Рим, Греция, 5) Наша эпоха – проходит одна за другой; наша – пятая; в ней прорезается третья – Египет.

Он – с нами; он – в нас: коридоры квадратного мрака глухих подсознаний души пробегают до мумии нашей, лежащей в гранитном гробу: средь песков.

В Египте повернуты мы на себя: наши страстности ссохлись; проплюснулись в мумию; мумия эта спокойно лежит в саркофаге, пока не пронижет сознание наше ее – в нас самих: и она восстает двойником, нападает испугами; видим тогда, что Египет таскаем мы всюду; Египет Второй, из которого должно бежать, – европейская жизнь; учрежденья ее – катакомбные затхлости; мы в коридорах, зажатых повсюду массивами зданий (в Москве, в Петербурге, в Берлине, в Париже), – казнимся: египетской казнью – за прошлое наше; Египет есть Карма; ее мы должны искупить: проработать в себе; только в этой работе – исход из Египта.

Пока – в безысходности мы.

Мне в Египте впервые открылся Египет Второй: наша жизнь; просквозила она транспарантом; гласящими гиероглифами поглядела Москва на меня, когда я возвратился в Москву; и богиня Гатор распростерла вокруг меня древние тени: песьеголовых и птицеголовых шпионов своих из загробного мира; надев котелки и приклеивши усики к ликам звериным своим, замелькали они, выгоняя меня из Москвы, выгоняя из Брюсселя, из Парижа, из Лондона; мы бежали по странам и весям Европы; Египет тянулся за нами по Черному морю своей непокойною ратью: нас гнал фараон.

Исход из Египта, отплытие в обетованную землю совпал с осознанием ужаса современной культуры; у гроба Господня мы дали обет: не вернуться, и мы не вернулись в Москву: в наш Египет Второй; по Москве пролетали одни наши тени – не мы; и теперь, в этот трудный, мучительный год по московским разбитым, разрушенным улицам тень пробегала моя: я же был в аравийской пустыне, где ныне еще разбиваю палатку; сорокалетнее странствие – не окончено.

То, что увидено мной в «Петербурге» (в романе), увидено мною впервые в Египте: и нити, связавшие нас с «Мусагетом», издательством, принадлежащим друзьям, были сорваны здесь «мусагетским» письмом: то Москва нанесла свой египетский едкий удар – на египетской почве; исход из Каира был нам, как я понял, началом московских исходов.

* * *

Касанье к египетской почве, плененье в Каире и бегство оттуда к гробу Господню – все то оживает во мне, точно некий египетский знак, посвящающий в трудности сорокалетнего странствия; рать фараона еще угрожает: но скоро поднимутся волны ревущего моря (война, революция, голод, мор, что еще?..) – смоют культуру Второго Египта: восстанием Первого – в недрах души:

– «О, познай себя, – ты: человек современности».

* * *

Видел в Египте я облик Рамзеса II; когда я склонился к нему, распростертому под стеклянным, сквозным колпаком, наблюдая белевшие зубы, сквозившие между сухими губами, – он мне усмехнулся:

– «Ты – помнишь?»

– «Познай себя!»

Карачев 919 года

Вновь пирамиды

Зной марта: нет воздуха; кровь бьет в висках; трам уносит опять к пирамидам: Гизеха.

Сумятица станции; снова феллахи в нас целятся злыми крючками носов, переругиваясь, иронизируя над собой и над нами; и все же добившись всего, что им нужно от нас, Ахмет идет, закрываясь в складки абассии; робкою прорезью тихих мечтательных глаз упреждает отказ: отказать невозможно: и он затаскает опять по песку, пока вы, обтирая стучащий, расплавленный лоб, не обрушитесь грузно на край саркофага; и тут же проходит строй осликов в красных помпонах – с плато; и качается строй белогривых верблюдов вокруг грациозными шеями; важно расселись на белых горбах англичане; высоколукими седлами, красками ковриков пестро украшены спины верблюдов; несут паланкин; в паланкине – седой паралитик несется: узреть пирамиды; вон тот – гелуанский больной; он – чахоточный.

* * *

Солнце склонялось; расширилась там на Каир пирамидная тень, – на Каир она двинулась; там же теперь отусклялися взгляды; и руки, дрожа, опускали бокалы вина, – оттого, что пошла на Каир: тень веков.

Серогрифельный бок рябоватой громадины высился наискось – вверх; вздернув голову, видел, как высями лепятся люди на боке, как кучечки маленьких оловянных солдатиков, или травинок, проросших из камня; все краски с них слезли; вон лепится кучка туристов; и выше, и ниже – по кучке: на пирамидном ребре: скачут в выси, как блохи; вон новая кучка открылась на новом ребре.

Я измерил массивы: метр, – более метра; скачки велики; и опять вздернул голову: не разберешь – опускаются, скачут ли вверх: так луна неподвижно висит в небосводе; а если вглядеться, то можно заметить движение ее; так и эта висящая кучка: она – опускается.

В солнце въедается пыль; лет пылинок и грозен, и тих: горизонты в египетской мгле; отупенье громадного верха восходит испугом в египетский пепел; час пробил: наверно теперь из своих саркофагов выходят озлобленно песьеголовые мумии; и тишиною Хеопсовой полнятся ревы в Каире; золотокарие помути: пятна беззорных свечений; последняя кучка туристов над нашими головами, спускаясь, скачет с массива на желтый массив; пролетает, пыхтя, толстоносый, взволнованный мистер; над нами пролетает крикливо галдящий коричневый дьявол, толкающий мистера в спину; под ним скачет дьявол, снимающий мистера с желтых массивов, чтоб ловко поставить его на массивы; два дьявола ловко играют в пыхтящего мистера, точно в подброшенный мяч: он – летит:

– «Бух!»

– «Бух!»

– «Бух!»

Так бросаема лэди; и также бросаемы бэби; мы – вспрыгиваем им навстречу (теперь – разрешение есть: нам разбиться… без дьяволов). Все-таки видим, что вверх нам одним не взойти: мы сидим на тринадцатом тусклом массиве; у нас за плечом расширяется черным жерлом душный вход в пирамиду; и дышит жарою на нас: мы решили, что если опустимся внутрь пирамиды, – задохнемся.

Вот уже пусто плато: мы бросаем испуганный взгляд в убегающий верх:

– «О, нет: не сегодня!»

– «Ты хочешь отсрочить?»

– «О, нет, уже – поздно: опять опоздали».

Ужели осилим мы в двадцать минут эту высь, как сказали нам? лучше часами карабкаться: сходить к подножию; и пробираемся к западу: там – пирамидки; их – три; по пятнадцати метров, не более; это – могилы: здесь сохнут века фараоновы дочери (по Геродоту – Хеопса); и так говорит Мариэтт.

Пирамидки когда-то стояли у храма Изиды.

Проходим на юг: тут ряды – мастаба; так арабы назвали особую форму гробниц, состоявших из малых подземных построек, наклонно склоненных друг к другу, желтеющими, известковыми, или даже кирпичными стенами; смеси песка с легким камнем – кирпичики стенок; вся форма гробнички есть «Пе – буква П»; иногда мастаба открывала в подземную комнатку вход; иногда в ней видна была ниша, а сверху – площадка; могильный колодезь поблизости где-нибудь черной дверью зиял (глубиной в двадцать метров спускался он вниз); мастаба, окружившие нас, вероятно, относятся к пятой мемфисской династии; здесь погребен благородный египетский муж: он – эпохи Снофру.

Мы идем на восток: все гробницы – четвертой и пятой династии; здесь упокоился прах сыновей фараона: Мераба и Сафкихоптом их звали когда-то…

* * *

Мы молча сидим на песках, приседая у камня: пред нами торчит незасыпанный вход в мастаба; желтенеют луной невысокие, плоские стены; друг к другу слегка наклонились они; прямоугольные плиты их сверху сдавили, чуть-чуть выступая из стены; здесь нет ни души; и до ужаса черная, четкая тень от гробницы лежит на песке; и чернеет отверстие входа.

* * *

Мы часто здесь бродим; и Ася уже к вечеру приезжает сюда: зарисовывать Сфинкса; его голова передаваема только гравюрой, – не красками.

* * *

Почему фантастичен Каир? Неестественен он: миллион обитателей струнными хорами многих оркестров, роями лаявших горл, граммофонами и бензинными шинами сотен и сотен авто, – осыпает пустыню своей эфемерною жизнью, пустыня, которая безостановочно сыплет песок в эфемерную жизнь, разрывая ее просквозившее кружево старым Египтом.

Боголюбы 911 года

На пирамиде

Массивы, осколки, осколки, осколки осколков лежат у подножия; всюду трухлявости; щели и впадины в камне, где тенью таится феллах; у него – амулеты. Ступени рябой пирамиды – сложенье массивов, которые то ноздреваты, то – гладки; иные массивы – по пояс; иные – по грудь, и немногие лишь до колен; выступая, они образуют ступень за ступенью (от метра и до полутора в вышину); ширина же не более пятидесяти сантиметров; поэтому, пирамида – крута; восхождение – трудно; и, кажется, что стоишь перед стеной; на ребре создается иллюзия: низ загибается; верх – загибается тоже; прямая ребра превращается точно в окружность; а ты – висишь в воздухе; головокружение нападает от этого.

Все же решили взобраться с феллахами, но – не с ватагой феллахов; отправились к шейху деревни (ее обитатели, главным образом, проводники; деревушку, как кажется, называют арабы Аквуд); шейх, нас выслушав, дал два феллаха; но каждый набрал себе по три товарища; черная кучка, крича, вокруг нас собиралась, как кажется, передвигать наши ноги.

Но мы не противились: сопротивление, знали мы, – тщетно; и вот: пирамидный туземец рванул мою правую руку; другой – рванул левую; третий уперся мне в спину своею головою; и тоже проделали пятый, шестой и четвертый – с растерянной Асей.

Галопом, сорвавшись, помчались по круче громадного боку:

– «Хоп!»

– «Хоп!»

– «Хоп-хоп-хоп!»

Справа – увидел, как лопость свою завивает крылатый хитон скакуна по массивам, прижавшего к черной груди грушевидный сосудик из глины (с водою, как кажется); слева – гляжу – галопирует рядом со мной шоколадная мордочка в кругленькой шапочке; это – мальчишка-кофейник; мелькают его шоколадные пятки – над пропастью:

– «Хоп!»

– «Хоп!»

– «Хоп!»

– «Хоп!»

В необорную вышину!

* * *

Так галопом покинули землю; нас – десять, или даже двенадцать; и – сжатою тесною кучкой неслись по ребру; справа, слева и внизу – грозили стремнины, мелькали огромные области, где ступени торчали отчетливо; далее – груды развалин (едва ли бы мы нашли путь без феллахов), где можно запутаться в многоступенчатых скатах; и – оборваться, разбившись до смерти; неизмеримости, точно поля желтоватые, серые, быстро от ног отрываясь, летели направо, налево, и – вниз; и они – загибались под ноги; казалося: стоит нам вспрыгнуть наверх, как отвалится узкий, тяжелый массив, на котором стояли мы только что; неизмеримость, спадая на нас выявлялась из воздуха (краем над нами ребро загибалось); казалось, мы – выперты в пропасть:

– «Хоп!»

– «Хоп!»

И галопом, галопом, галопом: куда мы неслись? Пролетала ступень за ступенью, отваливаясь; и – желтые заулыбались пространства; огромная пирамида, согнувши прямую ребра, представлялась нам шаром теперь зажелтевшей и мертвой планеты, повешенной где-то в пространстве, быть может, понесшейся в ужасы мира; и думалось: «Как мы могли очутиться над ней?»

– «Не вернуться на землю?»

– «Нет, нет!»

– «Никогда!»

Желтоваты и грозны все выступы этого неживого пространства: планеты; и снизу и сверху они уходили во тьму пепелений (уж вечер спускался); нога – оступалась; я грудью тогда припадал к рябоватым уступам; и билось разрывчато сердце о каменный бок: вырывался из бронзовой твердой руки; пирамидный туземец не слушал, тащил меня вверх:

– «Хоп!»

– «Хоп!»

– «Хоп!»

Пролетали галопом феллахи; и —

– «Хоп!»

– «Хоп!»

– «Хоп!»

Пролетали за ними галопами мы.

Остановка: каких-нибудь сорок ступеней осилили: сто впереди. И – помчались; массивы летели нам под ноги; мы перестали смотреть по бокам: понимать что бы ни было; я равнодушно, бесцельно кидался на камень углов, пребывая на месте; массивы же валились; и – набегали от верха; облуплины падали из нависающей глуби нахмуренных пеплов: из высей пространства – такого пустого, немого, где некогда (где это было?) твердела земля: где теперь – ничего, никого: на дуге желтеневшего шара лепились из воздуха.

* * *

 
Пустынный шар в пустой пустыне.
Как дьявола раздумье,
Висел всегда, висит доныне —
Безумие, безумие.[177]177
  Из стихотворения З. Гиппиус.


[Закрыть]
 

– «Стой!»

Половина пути: мы стояли на семьдесят первой ступени; над ними валилось, как кажется, до семидесяти полутораметровых глыб; посмотрели мы под ноги: неизмеримость лежала меж землею и нами; и – нет, не вернуться обратно; и – детский кошмар тут напал:

– «Кто же я?»

– «Что же все?»

– «Как же так?»

– «Неужели никак?»

Никого: ничего!

* * *

Мы застыли в каменном выступе; дружно телами сливаясь, феллахи составили свой полукруг под ногами у нас; трепетали их черные лопасти над пепелеющей бездной – в мглу сумерек, ни конца, ни начала не видалось в этих путях; наглядевшись, могли мы видеть, как там копошились люди; и – жили; мы были за гранью, за жизнью, на продолжении бесконечного, вероятно, загробного странствия; и показалось: лежат миллиарды ступеней меж нами; и – чем бы то ни было; я весь протянулся к феллахам; они – неизбежные спутники: через воплощенья проходят они; на земле они – гонятся, подозревают, выслеживают, чтоб схвативши, тащить за порог: за грань жизни; а здесь, в камалоке, они – утешают; и кажутся даже родными, извечно – знакомыми. Вот одна тень, один темный феллах, приподнявшись, рукой показал на отметку:

– «До этой черты восходил Бонапарт: на вершине он не был, не мог приподняться»…

Опять:

– «Хоп!»

– «Хоп!»

– «Хоп!»

Побежали галопом, бросаемы быстро, с размаху феллахами на рябоватый массив, над массивом; массив же валился; и падал нам под ноги новый массив; остановка: и Асе тут дурно: сажают ее на ступень; и феллах с кувшином, наклоняясь, ей мочит водою виски:

– «Ничего, ничего: лэди тотчас оправится; неужели вы думаете, что это серьезно? Обычная пирамидная дурнота».

Признаюсь, – в эту минуту, когда я собой прикрывал от нее безысходную серую бездну под ней, чтоб она не свалилась (так хочется сброситься), – сам я испытывал странное чувство: какое-то «я» вышло вовсе из «я».

– «Кто же я?»

– «Что же все?»

– «Как же так?»

– «Я – оторван!»

– «Вернуться нельзя».

И Хеопс гоготнею развалин гудел; и – кричали феллахи:

– «Да, да!»

– «Это – мы!»

* * *

И я вспоминал: я – маленький; странно предметы кругом выступают знакомыми знаками: и все то, как… не то; и какой-то ужаснейший сдвиг: нет ни пальца, ни кисти, – всего: сдвиг меня: «Ай, ай, ай!» Я кричу, потому что во тьме ощущая висящим себя я над страшною пропастью (как вот сейчас!), непонятные лица (как будто бы мама и няня, а может быть, вовсе не мама, не няня) меня окружают и шепчутся:

– «Снова кричит по ночам!»

– «Это, барыня, рост!»

Но не верится, что это мама и няня: из неизвестных пустот неизвестности клонятся.

В миг, когда я, защищая собою висящую в воздухе Асю, клонился над бездной, я вспомнил: когда-то то самое нападало; но это – иллюзия; стоило внести свечку, и бездна – отваливалась: окружали знакомые стены; вот – детская, а вот шкапчик с игрушками; мама и няня со мною, мне шепчут:

– «Спи, милый!»

– «С тобою мы: мама и няня!»

И мне становилось легко: пропадал мой кошмар.

Так и здесь: и подумал, что все это – кажется; больше бы свету, увидели б мы те же стены синейшего неба; мир – детская комната; в мире всегда кто-то шепчет:

– «Спи, милый!»

– «С тобой вечно – «Я»…

* * *

– «Хоп!»

– «Хоп!»

– «Хоп!»

Понеслись к вершине. Еще только 20 ступеней!

И – вынеслись: прямо к площадке; площадка имела до десяти всего метров (в длину, в ширину); расстояние сверху донизу опять-таки скралось; и пирамида с вершины казалась нам маленькой; морок чрезмерности вдруг улетучился; высился шест от площадки, обозначая первоначальную точку вершины; феллахи отсюда, как гаркнут!

Им высыпал все, что имел.

* * *

Неопределенные дали простерлись с вершины; на севере брызгали искры каирских огней; днем отсюда видны все сто сорок мечетей Каира, сады зеленейшие Роды, Шубры, Гезирэ, даже часть Нильской дельты; на юге простираются дали Ливийской Пустыни; вон видны верхи пирамид Саккара; еще далее – там: вероятно, оазис Юпитера; тихо феллах подошел: и – сказал:

– «Там – пустыня: два месяца нужно, чтобы пересечь ее…»

– «Вы там бывали?»

– «Бывал! А там вот уж никто никогда не бывал, потому что там – смерть…»

На вершине кофейник-мальчишка сварил кофе нам; мы спускались в густеющих сумерках; мгла закрывала подножную пропасть; поэтому спуск был и легче, и проще; кошмары – оставили нас…

* * *

В этот вечер мы мирно сидели в уютненькой, в пестренькой комнате нашей; Каир громыхал за окном; за стаканом вина вспоминали далеких друзей; было тихо, уютно; не верилось нам, что недавно еще мы висели, прилепленные к рябоватому боку громады; играла хозяйка какую-то арию – там, за стеной; нам хотелось спать.

* * *

Была ночь: выступали предметы знакомыми знаками; нет – незнакомыми. Мне начинало казаться, что все – не на месте; и «я» уже не я, а какое-то странное, полуживое «оно», уцепившееся за массив рябоватой громады; и под ногами – ничто:

– «Кто же я?»

– «Как же так?»

– «Как сюда ты попал?»

– «Не вернуться обратно!»

Я – вскакивал: и – открывал электричество: милые, пестрые стены уютно смеялись.

Боголюбы 911 года

Музей

Это – здание греко-римского стиля, украшенное изображением двух Египтов на Каср-ель-Нил; оно – задней стеною на Ниле; и остров подходит Булак; зачастую зовут музей древностей просто Булакским музеем.

Мы – входим; и вот саркофаги эпохи Саиса; два сфинкса из розовых, нежных гранитов эпохи Тутмозиса; тех же гранитов – четыре колосса: Жреца, Сенусерта и фараонов Рамзесов (Второго и Третьего), памятники мемфисской эпохи: Хефрен и Хеопс, обелиски и надписи (здесь – история Уны); прекрасная древняя статуя, жертвенный стол, барельефы; вот – «скриб»; он – из дерева; он – знаменит; вы видали, конечно, его; фигурирует всюду в альбомах, картинках, каталогах; статуя найдена Мариэттом; феллахи его называют, как помнится, «Шейх-ель-Белед»; поражает умом деревянный, круглеющий лик; великолепием реалистической техники мы удивляемся; статуя – ранняя, времени первой династии; как живой, стоит скриб; великолепные статуи Рахопту и супруги Нофрит вам, конечно, известны по снимкам; вот – статуя Пепи.

Дальнейшие залы ведут в жизнь фиванской эпохи: опять деревянные статуи и гранитные статуи (розовый, черный гранит); поражает гробница; на ней – барельефы; то – сцены из «Книги Мертвых»; изображение Тутмозиса Третьего; черным гранитом твердеет Изида; корова Гатор; перед ней – фараон: вновь – гробницы; вновь статуи; взор – утомляется.

То, что выносишь из этих немеющих зал, есть чреватая шумом далеких громов тишина; тишина – неестественна; странной улыбкой двоятся тяжелые лики; они переходят в «усмешки» уже – в архаической Греции; полуулыбкою, родственной полуулыбкам колоссов, глядит… Джиоконда.

Не стану описывать серии зал, где проходят позднейшие статуи Александрийской эпохи; о, как они грубы сравнительно с ранними; и как нелепо пестры саркофаги в кричащем уродстве своем; вот – изделия коптов.

Особенно интересны те залы, где пестрый египетский быт расставляется вазами, кольцами, веерами, булавками, ожерельями и ларями, папирусами и моделями картин жизни быта: из дерева; полк солдат, мастерская; везде – деревянные куклы; там рядом моделей представлена ярко старинная жизнь; драгоценности, принадлежащие фараоновым дочерям и т. д.

Зала – мумий, открытых неутомимейшим Мариэттом, среди которых есть мумия Тутмозиса III и др., вот почивает коричневым ликом под колпаком из стекла сам Рамзес, фараон, тонкий нос, гордый профиль, сухие поджатые губы; и – зубы белеют сквозь них.

Мы – притянуты ликом[178]178
  Масперо Г. Guide au Musee de Boulaque.


[Закрыть].

Боголюбы 911 года

Мемфис

Было утро; еще Каср-ель-Нил не напряг свои грохоты; и фаэтоны, вуали и краски еще не сливались потоком; с собою забравши корзину с припасами, быстро отправились в путь; поезд нес в Бедрехэм; я подумал, что этой вот линией мчатся туристы на юг: да, там, далее – Васта, проходит побочная ветка к Меридову озеру, далее следуют: Ассиу и Луксор, где развалины Фив и каменья Карнакского храма; затем – Ассуан, Вади-Халифа: Судан и пороги; и вновь потянуло в Судан; по дороге лежат Рамессаум, колоссы Мемнона, Эле-фантида, Дакке, остров Филэ, колоссы у Ибсамбула.

Пока же летели поля; начинались бестенные заросли пальм Бедрехэма; мы вылезли, выбрали осликов, договорились о ценах, установили маршруты и вот уже весело скачем по малой деревне; и малая кучка туристов рассыпалась издали; гладкие стены домов пробегают; толкает толпа кувшинами, локтями, сосут свои палочки; и – отрезают ножами кусочки от них; то освежительный сахарный сок тростника, умаляющий жар; феллахини глядят из окошка одними глазами, а ветер играет азарами[179]179
  Азар – покрывает от носа лицо феллахини и прикрепляется желтенькой палочкой к носу.


[Закрыть], как… «бородой фараона»[180]180
  Выражение принадлежит Myriame Harry (см. Tunis la Blanche).


[Закрыть]»; уже миновали солому деревни (солома и сено метаются ветром в пыли), и поехали пальмовым лесом; изрыта, бугриста бестенная почва песков, из которых выходят стволы: это – место Мемфиса.

– «Мемфис».

– «Это пальмовый пустырь?»

– «Да: нет ничего от Мемфиса…»

– «Когда-то здесь были дворцы…»

– «Хорошо, что мы не были в Гелиополисе и в Саисе: там нечего делать…»

Повсюду – приподнятый мачтовый лес.

* * *

Я, отдавшись мечтам, вызываю в душе трепетание древнего города времени фараона Рамзеса II, как внятно оно возникает по данным, встречающимся у Мариэтта, у Масперо, и других.

Вот, быть может, мы едем предместьем: серые стаи лачуг, средь которых змеятся дорожки; вон – пруд: вон ведут к водопою быков; вон грязнейшая площадь, обсаженная сикоморой; постройки – кирпичные: смазаны глиной они: об одну комнатушку, о две комнатушки постройки; порой – двухэтажны; внизу или – скот, или – спальни рабов, или место для склада: полы тут расколотые пополам стволы пальм; крыши кроет солома; во время тропических ливней, бушующих раз в пятилетие, – стены смываются, падают крыши; через несколько дней восстановлено все; обитают в предместьях этих все бедные люди; поэтому вовсе отсутствует здесь обстановка лачуг: только два табурета, циновки из пальмовых листьев, сундук деревянный, да камни (для растирания зерен), да кадка, где сложены: хлеб, котелки и припасы; очаг для огня – в глубине; и над ним – дымовая дыра; все убранство – ничтожно; и двери лачужек не заперты вовсе[181]181
  Заимствую эти данные в кн.: Масперо Г. Египет. Фивы и народная жизнь (русск. пер. Е. Григороевича).


[Закрыть].

Семья живет – дружно: муж – больше вне дома; работает, бродит по улицам он в облегающем плотно главу колпаке; всюду в уличках толпы простоволосых мужчин, или колпачников, почти голых, в набедренниках, средь которых порой бредут воины в полосатых, пестрейших платках на глазах и в передниках, стянутых кожаным поясом, вооруженные кожаными щитами (посредине щита – металлический круг) и кинжалами, дротиками, топорами, хопшу, или кривыми ножами; и вот этот, почти вовсе голый солдат, облаченный в передник и с бумерангом, наверное в легкой пехоте, вон тот, диколикий нубиец – шардан (или – гвардеец); в короткой он юбке с разрезом (разрез – на боку), испещренный чернейшими и светлейшими полосами, с щитом (вовсе круглым), усеянным круглыми бляхами позолоченного металла, с мечем, в круглой каске, украшенной парою острых рогов; вон солдат легиона Амона[182]182
  Масперо Г. Набор войска.


[Закрыть], вон «скриб» (этот лучше идет); вон – красильщик; и он издает запах порченой рыбы (которою красит он ткани[183]183
  Idem. Фивы и народная жизнь.


[Закрыть]); вон женщина в узком холстинном переднике; он облегает ее тело; она голоплечая; лоб, подбородок и груди раскрашены; обведены ее очи сурьмой, перемешанной с углем; волосы чуть отливают ее в голубое (подкрашены волосы); эта вон верно из более знатных (прическа ее так трудна); а на этой – сандалии из папируса; ту украшают браслеты, широкое ожерелье из бус; уж из хижины в уличку вьется дымок; как пахнет, так пахнет едчайшими запахами нашатыря; этот запах от топлива, приготовляемого из замешанного как тесто помета, просохшего после: дрова – очень дороги[184]184
  Idem.


[Закрыть].

Толпы бегут и спешат; закоулки ширеют; предместье вливается в город, где улицы – прямы, где здания так высоки, что полоской средь линии четырех-трехэтажных домов с чуть покатыми стенками, узких, напоминающих усеченные треугольники – малой полоской средь линии домов улыбается небо[185]185
  Idem. Базары и лавки.


[Закрыть]; глухие фасады выходят на улицу; первый этаж – безоконен; лишь – дверь; она – низкая; вот – распахнулась; выходит богатая дама в цветочно-образном уборе; в раскрытую дверь видна лестница вверх; вон по улице снова проходят солдаты линейной пехоты ритмической стройной походкой: трубач и начальник отряда идут впереди. У начальника палка в руках (нет оружия); все головные уборы солдат полосаты; передники кожаны; стянуты крепко на бедрах; на правой руке надет щит; и – сжимают топор; в левой – пики, которые положили на плечи; отряд замыкается знаменем[186]186
  Idem. Набор войска.


[Закрыть]; он, извиваясь, выходит в залитую солнцем площадь, где гуси, бараны, быки и козлы подымают свои голоса в крик базарной толпы; вот – крестьяне; вот – рыбари; вот – перекупщики перед корзинами громко уселись вдоль линий домов, продавая печенье, овощи, мясо, духи, ткани; все покупатели важно проходят меж ними; у каждого что-нибудь для обмена; у этого ларчик, обвешанный медными кольцами весом в утну[187]187
  Египетская утна, по исследовательским данным, весила 91 грамм.


[Закрыть]; у этого – круглый веер; его он не меняет на лук; весь обмен вычисляется в утнах; циновка менялась на 25 утну; вол стоимостью равнялся циновке, пяти мерам меду, одиннадцати мерам масла; в придачу давались семь мелких предметов: все стоило – сто девятнадцать египетских утну[188]188
  Переводя на франки: 143 франка 78 сантим. (Масперо. Египет).


[Закрыть]; вот бритва из бронзы: она стоит – утну; а мех с ароматным вином – целых три.

В глубине громкой площади, там, где на площадь выходят три улицы, – лавки: пахучее дерево, ткани и смолы; вон – вышивки Вавилона, румяна, полотна; ювелирная лавочка – здесь; и сапожные лавочки – там; вот – харчевня: висят с потолка куски мяса; вы входите, вы выбираете сами себе кусок мяса; и повар бросает его перед вами в кипящий котел; вы же ждете; а вот и пивная: приемная заново смазана белой известью; всюду циновки и кресла: сюда идут посетители пить шоду[189]189
  Пальмовая водка.


[Закрыть], ликеры, которые нам показались противными бы, вина, пиво; вино – в осмоленных амфорах, закупоренных деревянною пробкою, залитою окрашенным илом; а сбоку чернилами сделана надпись: такого-то года, оттуда-то; входите, – к вам подбегает служитель с веселою шуткой: «Пей: не отстану, пока не напьешься[190]190
  Idem.


[Закрыть]»…; но вы не идете сюда; вы проходите следом за пестрым отрядом линейной пехоты в прекрасную улицу, где среди пестрых невольников бродят чиновники, офицеры и знатные иностранцы; везде темноватые лики; копченою бронзой лица промаячит там негр; красной охрой лица пережженный бежит египтянин; он – начисто выбрит; а тот, набеленный, идет в завитом парике, в перетянутом легком кафтане, слетающем складкой на юбку, в острейших сандалиях, с острой тростью; закутанный в белую мантию, важно проходит задумчивый жрец; два коня повлекли колесницу; в ней – дама: у ней сверх хитона надето гофрированное и в крахмале, слегка отвердевшее платье[191]191
  Idem. Базар и лавки, с. 52–59.


[Закрыть]; зубцами исходит стена (и в нее упирается улица); из-за стены пропышнела густейшая зелень; и дальше виднеется храм; перед храмом военный отряд тихо встал; офицер взмахнул палкой, равняя ряды: что такое? Тут ждут фараона; четыре отряда построены тут – четырех легионов, несущих названия главных богов: это воины – легиона Амона; а те – легиона великого Ра; те – Сутеху; те – Фта[192]192
  Idem. с. 138


[Закрыть].

Между тем из дворца под воротами ляпис-лазури стремительно вылетает на улицу колесница: галопом несут ее кони; за нею рои колесниц; в колеснице стоит Фараон; он в коротком набедреннике «из прозрачного полотна в мелких складочках»; хвост шакала висит со спины; опоясан передником, блещущим золотом и цветистой эмалью; поверх облачен он в длиннейшее короткорукавое платье; надеты сандали; ярко украшенный уреем белый и красный убор высоко поднимается к солнцу[193]193
  Idem. Фараон.


[Закрыть]. Кто он, фараон? Ментопирри, Нимбаутри или Менматри? То – прозвища: «Ментопирри» – Тутмоса; и значит оно: «Прочна сущность Ра»; «Нимбаутри» – Аменхотепа, что значит, как кажется, «властелин правды – Ра»; а «Менматри» – Рамзеса II: «Светило дневное – неизменяемо в истине»… Он, фараон – воплощенное божество: и его называют – великим, благим; каждый жест его, официальный поступок – обряд, совершаемый среди пенья гимнов; сегодня сошел с золотого он трона, откуда блистал он венцом с двумя перьями, чтобы, взойдя на колесницу, галопом помчаться – куда[194]194
  Idem.


[Закрыть]?

Впереди побежали гонцы, разгоняя толпу; а за ними уж понеслись со всех ног пехотинцы гвардейских отрядов, носитель прекрасного знамени, биченосцы, наемники, опахалоносец; за ним полетел в колеснице стоящий владыка; супруга его полетела за ним в колеснице; морщинки на тонком лице выявляются в слое румян и белил; она в длинной одежде, развеянной ветром; за ней колесницы сановников; каждый сановник с распущенным веером; рявкает дружно толпа перед храмом[195]195
  Масперо Г. Фараон.


[Закрыть].

И вот фараон величаво проходит под мощным пилоном огромного храма: направо, налево – колонны, изображают вершины разлапые пальмокопители колонн; тела – круглые; фон – желтотемный; на нем желтокрасные росписи человеческих контуров, обведенных отчетливо черной краской; навстречу идут два жреца; вот – упали ничком; фараон же, не глядя на них, бросил взгляды в пролет гипостиля; над головами молящихся издали видны ковчеги в косых лучах солнца, упавших в отверстие высочайшего потолка; пронесли в глубину широчайшее золоченое кресло (резное), покрытое пестрой подушкой для фараона; садится; жена села рядом; сановники встали за ними, между толстых колонн[196]196
  Idem.


[Закрыть]; приготовление к обряду свершилось жрецами; и вот фараон, поднимаясь с кресла, проходит под статую бога, умащает, подносит пять зерен от ладана полудневного Юга, пять зерен квасцов полуночного Севера: жертвенный дар! Благосклонный Амон принимает дары.

Фараон – двуедин: в нем сливаются оба Египта (и Нижний, и Верхний); он носит двойную корону, по имени «пшент», соединяет эмблемы: змею Уасит (змею Дельты) с таинственным коршуном юга, цвета Севера (красный) с цветами спаленного юга (они – цветы белые), северный, стойкий папирус с цветочком нежнейшего лотоса; внятно подножие трона украшено связками лотосов, соединенных с папирусом; и облекаясь во власть, он венчается попеременно короною Юга, короною Севера; и – в двух дворцах обитает, соединенных единою кровлею[197]197
  Idem.


[Закрыть]; там он сидит на помосте, поставленном на парадном дворе, принимая подкрашенных и украшенных париками сановников – против входных ворот; с высоты четырех-пяти метров взирает на затканной красным и синим подушке, под балдахином, поставленным на колонки, – взирает на подданного, распростертого прямо под троном: – «Поднять его: пусть говорит», – обращается тихо к «Друзьям» (это – титул); и подданный – говорит; фараон даже шутит порою; но смех разливается по ступеням не сразу: сперва улыбнется владыка, потом улыбнется царица; потом – принцы крови, потом – улыбнутся «Друзья»; наконец, тихий, деланный смех всех охватит; а он, взявши с блюда из кучки серебряных ожерелий одно, его бросит под трон в знак награды кому-нибудь, кто воздевши горе две руки, запевает под троном торжественный гимн: