Текст книги "Двойное сердце агента"

Даллес подошел к столу, сел в кресло и закурил трубку.

– Ну что же? – сказал он. – Судьба дарит нам возможность получить еще одного действующего агента в России. У Дедала был обговоренный канал связи?

– Прошло уже десять лет, – сказал Тоффрой. – Если бы тогда Дедал удачно добрался до Москвы, то для подтверждения готовности работать он должен был оставить метку: нарисовать мелом звездочку в арке дома 27/1 по Кутузовскому проспекту.

Даллес еще раз перелистал стопку архивных документов, принесенных Тоффроем. Его взгляд задержался на кадровой анкете курсанта разведцентра «Дабл ЭФ», в верхнем углу которой с фотографии улыбался Олейников.

– Улыбчивый… – задумчиво произнес Даллес и, подняв глаза на Тоффроя, приказал: – А канал связи все-таки проверьте!

* * *

Вечерело. «Кадиллак» с американскими дипломатическими номерами неторопливо ехал по Кутузовскому проспекту в сторону центра. Слегка поворачивая голову, Сайрус считывал проплывавшие за окном номера домов: 31, 29…

В конце дома 27/1 его «Кадиллак» притормозил. Сайрус присмотрелся: в арочном проеме, ведущем во двор дома, на одной из стенок отчетливо выделялась нарисованная мелом звезда!

* * *

А в это время в «Доме колхозника» на Дорогомиловском рынке на кровати в своем номере поверх ветхого покрывала лежал полностью одетый человек. Казалось, что он спал, спал так глубоко и безмятежно, что даже громко работающее радио не тревожило его сон.

– …Эти замечательные достижения советской науки и техники, – вещал из динамика диктор, – лишь начало эры межпланетных полетов, гениально предсказанной Константином Эдуардовичем Циолковским. Успешная разведка мирового пространства спутниками и ракетами теперь делает вполне реальным и полет человека в космос. А теперь прослушайте сигналы точного времени. Начало шестого сигнала соответствует двадцати одному часу московского времени.

Радиоприемник запикал. С началом шестого сигнала лежавший на кровати человек открыл глаза, откашлялся, потом быстро встал, достал из-под кровати обувную коробку, проверил, на месте ли лекарства, перевязал ее бечевкой и, прихватив с собой, вышел из номера.

Немного попетляв по переулкам, он вышел на проспект, перебежал улицу на красный сигнал светофора, вскочил на подножку отъезжающего автобуса и тут же спрыгнул с нее, потом взял такси, доехал до Киевского вокзала и нырнул в метро.

* * *

Над толпой народа, заполнявшей площадь Маяковского, призывно гремели стихотворные строчки:

 
          Это я, призывающий к правде и бунту,
          Не желающий больше служить,
          Рву ваши черные путы,
          Сотканные из лжи!
          Это я, законом закованный,
          Кричу человеческий манифест,
          И пусть мне ворон выклевывает
          На мраморе тела крест…[4]4
  Стихотворение «Человеческий манифест», автор Юрий Галансков (источник – Википедия).


[Закрыть]
 

Вместе с толпой в слова поэта завороженно вслушивался, сжимая в руке журнал «Огонек», невысокого роста кучерявый интеллигент в очках и яркой замшевой куртке. Внезапно раздались трели милицейских свистков, и на площади появились десятки молодых людей с повязками дружинников на рукавах.

Голос поэта прервался, толпа мгновенно стала разбегаться. Человеческая волна подхватила интеллигента с журналом и потащила к входу в метро. Какая-то девушка махнула ему рукой и позвала:

– Ваня! Либерман! Давай быстрей с нами! Опять в отделение заберут!

– Да мне тут… встретиться надо… – крикнул ей в ответ уносимый людским потоком Либерман, одной рукой пытаясь уцепиться за колонну зала Чайковского, а другой размахивая над головой зажатым в кулаке «Огоньком».

– Иван Иванович? – раздался негромкий голос у него за спиной.

Либерман обернулся. Перед ним стоял человек в сером плаще и клетчатой кепке, лицо которого скрывали высоко поднятый воротник и черные очки. В руках он держал обувную коробку, плотно перетянутую крест-накрест бечевкой.

– Да, это я, – кивнул Либерман и для убедительности показал журнал «Огонек». – А вы? Мы с вами раньше не встречались?

– Нет, – буркнул под нос человек и закашлялся. – Вы когда в Волжанск?

– Сегодня, ночным поездом.

– Вот, – сказал незнакомец, протягивая Либерману обувную коробку, – здесь то, что необходимо.

– Спасибо.

– А теперь, – бросил человек, оглядываясь на приближающихся дружинников, – быстро идите в метро. Здесь небезопасно.

Сказав это, человек в клетчатой кепке исчез за колонной. Либерман, засунув коробку под куртку, в некоторой растерянности покрутил головой и суетливо побежал к входу в метрополитен.

* * *

Ночной поезд Москва – Волжанск стучал колесами по стыкам рельсов, рассекая темноту ярким лучом прожектора.

К вошедшему в вагон-ресторан Олейникову бросился нагловатого вида официант и замахал руками:

– Мы закрываемся!

– Так только ж отъехали? – удивился Олейников.

– Ужин до двадцати трех часов, – тоном, не терпящим возражений, заявил официант.

Олейников поманил официанта пальцем и, наклонившись к нему, прошептал:

– Моя благодарность не будет иметь границ в пределах разумного.

– Так бы и сказали, – расплылся в улыбке официант. – Что желаете?

– Хорошо бы пивка… – мечтательно произнес Олейников.

– Пиво кончилось, – неуверенно развел руками официант.

В руке Олейникова хрустнула денежная купюра.

– А если так? – подмигнул он официанту.

– А если так… то аж запузыри́тся! – официант, причмокнув губами, спрятал деньги в широкий карман фартука и исчез.

Олейников неторопливо пошел по вагону, рассматривая немногочисленных посетителей ресторана. За ближайшим столиком ворковала молодая парочка – комсомолец и комсомолка, чуть дальше уплетал двойную порцию котлет по-киевски толстяк с сальными глазками, похожий на провинциального завскладом, через проход от него пожилой узбек в полосатом халате-чапане оживленно спорил о чем-то с лохматым грузином, а справа от них уплетал макароны мужчина крепкого телосложения, которого в уме Олейников назвал «спортсменом». В самом конце вагона-ресторана Олейников обратил внимание на переброшенную через спинку сиденья яркую замшевую куртку. Ее владелец сидел к Олейникову спиной и увлеченно читал какую-то книгу, делая пометки в тетради. Перед ним на столике одиноко стоял уже почти пустой стакан с чаем, и увлеченный конспектированием посетитель рассеянно помешивал в нем ложечкой.

Олейников заглянул через плечо и прочитал название книги:

«УСТРОЙСТВО РАКЕТНЫХ ДВИГАТЕЛЕЙ»

На лице Олейникова мелькнуло любопытство. Он оперся на спинку сиденья, и его рука как бы невзначай коснулась замшевой куртки читателя. Олейников пощупал замшу. Характерная выделка, ворс, толщина… «Любопытно», – подумал Олейников и присел за соседний столик.

Подбежал официант с подносом, на котором пенилось в кружке пиво для Олейникова и искрились пара бокалов с красным вином, заказанные лохматым грузином. Улыбнувшись Олейникову, официант поставил перед ним кружку и повернулся к зачитавшемуся посетителю.

– Товарищ! Мы закрываемся, – раздраженно бросил ему официант. – А читать надо в библиотеке.

Либерман, а это был он, поднял голову и посмотрел на официанта.

– А?.. Что?.. – спросил он, с трудом возвращаясь к реальности. – Да… Сколько я вам должен за чай?

– Рубль, – презрительно фыркнул официант.

Либерман полез в карман куртки. В отражении оконного стекла Олейникову удалось разглядеть, что помимо бумажника, из которого Либерман извлек мятый рубль, в его кармане находилась еще толстенная пачка денег, перевязанная бечевкой.

Брезгливо бросив рубль в фартук, официант сделал шаг, чтобы идти дальше, но тут Олейников, неожиданно и незаметно для всех, выставил ногу в проход, и зацепившийся за нее официант рухнул вместе с подносом прямо на Либермана.

– Аккуратней! – вскричал Либерман, хватая свою замшевую куртку, по которой растекалось темно-красное пятно от пролитого вина.

– А нечего куртки развешивать где ни попадя! – буркнул, вставая, официант.

– Теперь вся замша скукожится… – вздохнул Либерман, отряхивая куртку.

– Замша чудесно отстирывается хозяйственным мылом, – заявил официант, собрал с пола осколки и удалился на кухню, недовольно ворча под нос.

Олейников подошел к Либерману, взял его куртку и понюхал пятно.

– Киндзмараули! – с видом знатока произнес он. – Надо солью посыпать…

– Солью?

– Натрий хлором! – уточнил Олейников, беря со стола солонку и обильно посыпая куртку солью. – Хорошая куртка. Импортная?

– На рынке купил… – замявшись, сообщил Либерман.

– И материал классный, – цокнул языком Олейников, ощупывая замшу. – Это где ж такие рынки?

– Да у нас, в Волжанске, – неохотно ответил Либерман. – Спасибо. Давайте, я дальше сам!

И Либерман, вырвав куртку из рук Олейникова, прихватил лежавшую на сиденье обувную коробку и быстро пошел к выходу из вагона-ресторана.

– Ну как хотите… – бросил ему вслед Олейников, сел на свое место и потянулся за кружкой с пивом.

Неожиданно чувство тревоги шевельнулось в его груди, спиной он ощутил чей-то пристальный взгляд. Олейников резко обернулся, и его глаза встретились с холодным колючим взглядом сидевшего за дальним столиком «спортсмена». Тот ухмыльнулся и опустил глаза в тарелку с макаронами…

* * *

Через пару часов, когда уже весь поезд спал, в пустом купе шестого вагона на нижней полке под номером 11 лежал Олейников. Позевывая под мерный перестук колес, он размышлял, с чего начать поиск «дырок» в душах человеческих. В его голове звучали слова директора «Дабл ЭФ» Тоффроя: «…побуждающими моментами к согласию на вербовку… являются: политические или религиозные убеждения, стремление к власти, преувеличенное мнение о своих способностях, месть, материальные затруднения, страх, жадность, житейские слабости и пороки…»

Олейников открыл блокнот, нарисовал карандашом два пересекающихся круга, написав в одном слово «может», а в другом – «хочет». Заштриховал пересечение кругов, затем выписал в столбик слова: «месть», «страх», «деньги», «карьера», «власть»… и, вспомнив толстую пачку банкнот в кармане владельца замшевой куртки, жирно обвел слово «деньги».

Олейников отложил блокнот с карандашом и, широко зевнув, выключил ночник. Купе наполнилось холодным синим светом дежурного освещения.

Олейников лежал и вспоминал…

* * *

Октябрь 44-го… Золотая осень. Взметая желто-красную листву, через рощицу мчится к реке на мотоцикле Олейников. Сзади к нему крепко прижимается Катя. Им хорошо, они смеются.

Мотоцикл выскакивает на поле и летит мимо ярко-желтых стогов сена. Вдруг Олейников, поддав газу, направляет его прямо в стог. Взлетает в воздух фонтан сена!

Катя выбирается из стога, видит лежащего Олейникова с закрытыми глазами. Он неподвижен. Катя испугана, она трясет его за плечи, – Олейников не подает никаких признаков жизни. У нее на глазах наворачиваются слезы… Вдруг Олейников открывает глаза и, подмигнув ей, заключает ее в свои объятия. Поначалу она сердится, вырывается и пытается бить его ладошками по щекам, потом смеется и сама обнимает его. Их губы сливаются в страстном поцелуе, и они, как в бездонный омут, падают в душистое сено…

* * *

Преодолев крутой подъем, поезд выехал на мост. Грохот колесных пар отразился от серебрившейся под луной поверхности реки и эхом заметался в пролетах.

Синий свет тускло освещал купе. На нижней полке, укрывшись с головой одеялом, спал Олейников. Когда в очередной раз поезд громыхнул на стрелке, за дверью купе раздался едва различимый шорох, и задвижка на двери бесшумно повернулась. Так же бесшумно отодвинулась дверь, и на пороге возникла мощная фигура «спортсмена». В его руке блеснуло выбрасывающееся лезвие автоматического ножа.

Мягко ступая по ковру, он подошел к спящему Олейникову, сверился с номером места и, широко замахнувшись, несколько раз ударил сквозь одеяло ножом!

* * *

Утром на платформе Волжанского вокзала толпился народ – встречали московский поезд, который, фыркая и пуская пар, уже подкрадывался к перрону. За его прибытием из-за угла здания наблюдали двое крепких парней, одетых в одинаковые серые плащи и широкополые шляпы, а потому похожие друг на друга как близнецы-братья.

– Шестой вагон, место одиннадцать, – шепнул первый второму. – Пошли.

Его напарник, достав из глубины плаща пистолет, передернул затвор и переложил оружие поближе в наружный карман. Переглянувшись, они решительно направились к останавливающемуся поезду.

Из вагона, расталкивая других пассажиров, выскочил Либерман и быстро побежал к выходу с перрона.

Не обратив на него никакого внимания, парни в серых плащах вошли в вагон и, протиснувшись по коридору, остановились возле третьего купе. Нащупав в карманах взведенные пистолеты, они кивнули друг другу – «готовы!» – и резко распахнули дверь.

На полке номер 11 под окровавленным одеялом лицом вниз лежал труп.

* * *

На даче члена Президиума ЦК Егора Сидорова среди пышно цветущего яблоневого сада стоял накрытый белой скатертью стол, на котором в окружении вазочек с бубликами и вареньем кипел самовар. Егор Петрович, в спортивных штанах и с полотенцем на шее, бросил игривый взгляд на стройную фигурку прислуживающей ему горничной, отхлебнул из блюдца обжигающий чай и, удовлетворенно крякнув, лениво потянулся.

– Приятного аппетита, Егор Петрович, – раздался голос появившегося из-за кустов в сопровождении охранника Гудасова.

– А, будущий генерал! – добродушно приветствовал его Сидоров. – Здравствуй-здравствуй! Че за спешка-то? Чего-то важное?

– Егор Петрович, я бы хотел тет-а-тет… – кивнул Гудасов в сторону горничной с охранником.

Сидоров махнул рукой, и те исчезли.

Гудасов резко приблизился к Сидорову, – тот с испуга даже немного отпрянул, – и, многозначительно вращая глазами, тревожно прошептал:

– Плужников привлек к операции… Олейникова!

– Тьфу ты, господи! – махнул рукой Сидоров, отодвигаясь от Гудасова. – И что? Какого такого Олейникова?

– Ну, того… О-лей-ни-ко-ва, – по слогам, продолжая таращить глаза, произнес Гудасов.

– Того? Какого того? – начал вскипать Сидоров. – Говори толком, твою мать! Ничего не поймешь!

Гудасов обернулся, убедился, что никого вокруг нет, и вновь придвинулся к Сидорову.

– Помните дело генерала Кубина? – спросил он. – Там эпизод был… с агентом, которого Кубин в США послал, а у того отец там оказался… из эмигрантов. А Кубин это от всех скрыл… Вы тогда еще просили все донесения этого агента из архива изъять и уничтожить…

– Ничего я не просил! – перебивая, стукнул по столу кулаком Сидоров. – Заруби это раз и навсегда себе на носу, полковник!

Гудасов нервно сглотнул. Сидоров встал, обошел вокруг стола и снова остановился возле Гудасова.

– Ну?.. – спросил Сидоров, заглядывая в глаза полковнику.

– Этот агент… он и есть Олейников!

– Его разве не расстреляли?

– Тогда как раз смертную казнь отменили, ему лет двадцать дали. А потом я как-то забыл… А несколько дней назад он бежал из лагеря…

– Забыл? – зловеще хмыкнул Сидоров. – А про свою голову ты не забыл?!

– Товарищ Сидоров… – жалобно замямлил Гудасов.

– Продолжай!

– Так вот, он бежал из лагеря, был объявлен всесоюзный розыск… А потом он вдруг объявился на Лубянке и сутки безвылазно сидел у Плужникова в кабинете. После чего Плужников розыск отменил, а самого Олейникова отправил в Волжанск!

– Зачем? – удивился Сидоров.

– Думаю, хочет его использовать в операции. Я уже предпринял ряд действий, позволяющих купировать эту линию…

– Купировать что?

– Ну чтоб со скандалом для Плужникова! Разглашение секретных данных, укрывательство преступника. Знаете, ведь все бывает…

– Что бывает?

– Ну, там, например, найдено тело государственного преступника, находившегося во всесоюзном розыске, а при нем обнаружены документы, изготовленные по приказу Плужникова, и розыск, как потом выяснится, самим же Плужниковым и отменен. Двух зайцев – одним ударом! – с гордостью за свою хитрость закончил Гудасов.

Сидоров почесал затылок, еще раз обошел вокруг стола и, вернувшись к Гудасову, глядя ему в глаза, сказал:

– Мне вашу кухню знать не обязательно. Мне до ваших тел, розысков и так далее никакого дела нет, знать про них ничего не хочу! Мне Плужникова прижать нужно, а как – это уже ты сам думай. Понял?

– Понял, Егор Петрович…

– Свободен!

– Я все понял, Егор Петрович, я все понял… – зашептал Гудасов, пятясь в кусты.

* * *

В кабинете начальника Волжанского управления КГБ Копейкина с понурым видом стояли два парня-близнеца в серых плащах, встречавшие час назад московский поезд на Волжанском вокзале.

– Значит, труп, говорите? – ухмыльнулся Копейкин.

– Мертвее не бывает, товарищ подполковник, – кивнули парни в сером.

– Любопытно…

Копейкин в задумчивости потер лоб и вернулся к столу.

– А что случилось-то? – подал голос Зорин, сидевший в глубоком кресле у окна.

– Да ночью вот, – пояснил Копейкин, – поступил анонимный звонок, что утренним поездом из Москвы приезжает особо опасный преступник, находящийся во всесоюзном розыске. Послал этих вот встретить, а там труп приехал…

– Труп? Преступника? – удивился Зорин.

– Вы точно ничего не перепутали? – грозно глянул на парней Копейкин.

– Все точно, товарищ подполковник – вагон шестой, место одиннадцатое…

– Как вы сказали?.. – переспросил Зорин, вставая с кресла.

– Вагон шестой, место одиннадцатое! – хором отрапортовали «близнецы».

– Соедините меня срочно с генералом Плужниковым! – вскричал Зорин, бросаясь к телефону.

* * *

Зорину было жутко. Сопровождаемый Копейкиным и «близнецами», он шел по мрачным коридорам районного морга. Но жутко ему было не только от окружавшей его обстановки, но и от осознания того, что операция, так и не начавшись, уже провалилась. Неужели кто-то предал? Или это случайность?

Врач-патологоанатом распахнул перед ними дверь, и они оказались в мрачном, выложенном кафелем помещении. Вдоль стен рядами стояли носилки, на которых лежали укрытые простынями тела.

– Вот этот, свежачок! – указал на ближайшие к Зорину носилки врач.

Зорин медленно подошел к носилкам, взял простыню за краешек и, глубоко вдохнув и задержав дыхание, резко сдернул ее: на носилках лежало тело «спортсмена», а из его уха торчал карандаш!

* * *

По умытым поливальными машинами улицам Волжанска спешили прохожие, среди которых мелькала яркая замшевая куртка Либермана. Он очень торопился и бежал почти вприпрыжку. Обувной коробки в его руках уже не было, теперь он сжимал под мышкой большой картонный тубус. Промчавшись вдоль длинного бетонного забора, увенчанного колючей проволокой, Либерман подбежал к проходной, над которой висела табличка «п/я 208».

Массивная дверная пружина некоторое время посопротивлялась ему, но все же поддалась и, когда Либерману удалось протиснуться в образовавшуюся щель, в отместку придала ему дополнительное ускорение, больно хлопнув пониже спины.

– Привет, Михалыч! – поздоровался Либерман с усатым вахтером, протягивая ему пропуск.

– И тебе, Иван Иваныч, наше здрасьте! – весело отозвался вахтер. – Чего-то тебя давно не было?

– Болел… – слегка краснея, сказал Либерман. – Три дня дома провалялся…

– Ну давай, беги! – возвращая пропуск, сказал вахтер и, сделав страшные глаза, добавил: – Там какое-то начальство из Москвы приехало. Тебя сам Онегин разыскивал!

Либерман охнул и, прижав к груди тубус, устремился внутрь завода.

* * *

Цех такого размера Зорин видел первый раз в своей жизни. Проходя в сопровождении Онегина и Копейкина мимо огромных металлических стапелей, на которых возвышались исполинскими громадами корпуса ракет, Зорин восторженно крутил головой по сторонам. Не верилось, что все это могло быть создано человеческими руками. Присоединившийся к ним главный инженер завода Брагин что-то рассказывал майору, но Зорин его не слушал, он, раскрыв рот, лишь удивленно моргал глазами.

– С-сережа, – позвал Брагина Онегин, – а д-давай п-покажем нашему г-гостю испытательный с-стенд!

Брагин кивнул и повел всех по длинному коридору. Через толстенную стальную дверь они вошли в просторное, облицованное металлическими панелями помещение, в центре которого ревел на стапеле ракетный двигатель. Рядом со стапелем, никак не реагируя на вошедших, стоял рыжеволосый мужчина лет шестидесяти пяти и внимательно вслушивался в рокот мотора.

– Д-дядя К-коля – н-наш талант! – пытаясь перекричать рев реактивного двигателя, сообщил Онегин Зорину. – Идеальный с-слух! П-паганини.

– Николай Васильевич Цибуля, – пояснил Копейкин, – лучший слесарь-механик. Почти двадцать лет на заводе. Но в партию почему-то не вступает…

Цибуля махнул сидевшему за пультом управления инженеру, и двигатель стих. Не замечая, что за ним наблюдают, Цибуля тщательно вытер руки ветошью, достал из жилетного кармана музыкальные часы-луковицу, посмотрел на них, цокнул языком, затем извлек из другого кармана аптекарскую склянку и отхлебнул из нее.

– З-здравствуй, дядя Коль! – сказал Онегин. – Опять л-лечишься?

Цибуля вздрогнул и обернулся, на его лице появилась добродушная улыбка.

– Здравствуй, Вась Василич! – совершенно не смутившись, ответил он. – Врач прописал. Настойка боярышника…

– На спирту, дядя Коль? – поинтересовался Брагин.

– На спирту, – кивнул Цибуля, – не на ацетоне ж! От нервов. Двенадцать капель каждый час.

– Прямо-таки двенадцать? – продолжал подтрунивать Брагин.

– Двенадцать, – серьезно ответил Цибуля. – Согласно анамнезу.

Аккуратно закупорив пузырек, Цибуля бережно протер его ветошью и спрятал в карман.

– Н-ну, ч-чего там? – спросил Онегин, кивая в сторону двигателя.

– Подшипник свистит, – вздохнул Цибуля, – у крыльчатки второго насоса.

– И что? Слышите? – недоверчиво спросил Зорин.

– А че не слыхать-то? Коль свистит… – пожал плечами Цибуля и вновь махнул рукой инженеру за пультом управления: – Давай! Запускай еще раз!

Двигатель загудел, насосы стали набирать обороты.

– Ну вот, слышите? – спросил у Зорина Цибуля.

Майор отрицательно покачал головой.

– Ну вот же! – продолжал настаивать Цибуля. – Так он – мерзавец – «с-с-с-с-с…».

– Ничего не слышу, – развел руками Зорин и, повернувшись к Онегину, сказал: – Действительно Паганини…

Зорин подошел поближе к Цибуле и протянул руку.

– Давайте знакомиться, меня зовут Зорин Сергей Александрович…

Но Цибуля, не пожав протянутой руки, вдруг замер, прислушался и с криком «твою мать!» устремился к большому топливному баку, установленному за двигателем. Брагин, Онегин и Зорин бросились за ним.

– Выключай двигатель! – закричал Брагин инженеру за пультом, увидев, как под баком большой лужей растекается горючее.

– Не выключается! – отозвался инженер, судорожно щелкая тумблерами.

Завыла сирена, вспыхнули сигнальные лампы тревоги.

– Клапан! – крикнул Брагин Цибуле. – Перекрывай отсечной клапан!

Цибуля схватился руками за вентиль отсечного клапана, Зорин бросился ему помогать.

– П-прочь отсюда! – заорал на него Онегин. – Быстро! С-сейчас все д-долбанет к чертовой м-матери!

– Товарищ Зорин, сюда! – позвал его отбежавший к запасному выходу Копейкин.

Но Зорин, увидев, что текущий по полу ручеек топлива приближается к огненной струе, вырывающейся из сопла двигателя, лишь махнул рукой и еще сильнее вцепился в вентиль. На помощь подбежал Брагин, и им втроем наконец удалось перекрыть подачу топлива.

Двигатель смолк.

Зорин стер со лба пот и улыбнулся, увидев, что Цибуля протягивает ему пузырек с настойкой.

– Хлебните! – предложил Цибуля. – От нервов!

– Да я на работе… – замялся Зорин.

– А я, значит, так здесь гуляю? – рассмеялся Цибуля.

Чтобы не обидеть его, Зорин приложился губами к склянке.

– Врач сказал: при обострении неврологического состояния в случае стресса можно сократить интервалы приема, – авторитетно заявил Цибуля, забирая пузырек у Зорина и вновь отхлебывая из него. – Согласно анамнезу!

В этот момент распахнулась входная дверь и в зал вбежал взволнованный Либерман.

– Здрасьте… – растерянно произнес он, разглядывая всклокоченных ликвидаторов пожара. – А что случилось-то?

– Нервы тренируем, – сострил Цибуля.

– Знакомьтесь, – сказал Брагин, показывая Зорину на Либермана. – Иван Иванович Либерман – начальник нашего отдела технического контроля!

* * *

Сумрак укрыл улицы Волжанска. Было пустынно. Под тускло освещенной вывеской «ДЕЖУРНАЯ АПТЕКА» открылась дверь, и на пороге появился Цибуля, пряча в карман пузырек с настойкой. Уныло вздохнув, он неспешно побрел по улице.

Почти все попадавшиеся ему навстречу прохожие приветливо кивали, Цибуля улыбался в ответ, но мгновение спустя его лицо вновь хмурилось. Домой он не торопился – чего там одному-то делать? От тоски и одиночества его отвлекала лишь любимая работа, да и то в последнее время он стал уставать. Годы…

Цибуля вышел на набережную Волги, сел на скамеечку и стал разглядывать вечерние огни на реке. Посмотрел на свои часы-луковицу: без семи минут десять. Вздохнул. Потом оглянулся и, убедившись, что никто не подсматривает, быстро перевел стрелки часов на десять ровно. Удовлетворенно кивнув, он достал из кармана склянку с боярышником и сделал большой глоток…

Когда Цибуля зашел в свой двор, было уже почти одиннадцать. Не заметив, что за ним в подворотню метнулись какие-то тени, он подошел к подъезду, открыл скрипучую дверь и вошел внутрь.

Тяжело ступая по старой лестнице, Цибуля поднялся на третий этаж, достал из кармана ключ… Вдруг его идеальный слух уловил какое-то движение в квартире – Цибуля насторожился. Он осторожно толкнул дверь… – та приоткрылась! Цибуля точно помнил: уходя утром на работу, он закрыл замок на два оборота. «Странно…» – подумал Цибуля и уже приготовился войти, как где-то в глубине квартиры пробили настенные часы. Услышав бой часов, он остановился, достал из кармана пузырек с настойкой, сделал глоток и лишь после этого на цыпочках протиснулся в дверную щель.

Оказавшись в темной прихожей, Цибуля замер, стараясь не дышать. Из глубины квартиры до него доносились странные звуки: журчала вода и слышалось чье-то то ли бормотание, то ли пение. Когда глаза Цибули привыкли к темноте, он, бесшумно ступая, подошел к большому дубовому шкафу и засунул под него руку. В лунном свете сверкнула сталь – теперь в руке у Цибули было оружие – плотницкий топор, который он забросил под шкаф еще пару лет назад и вот теперь, на счастье, вспомнил о нем.

Крепко сжимая топорище, Цибуля миновал коридор и заглянул в комнату. Пусто. Потом на кухню. Тоже пусто. Неожиданно он заметил узенькую полоску света, пробивавшуюся из-под двери ванной комнаты.

Держа свое остро наточенное оружие наизготовку, Цибуля осторожно открыл дверь. В ванной за занавеской кто-то плескался. Замахнувшись топором, Цибуля резко отдернул занавес… Перед ним стоял Олейников – голый, мокрый, весь в мыле.

* * *

– Какой же ты худющий, как крокодил! – причитал Цибуля, вбегая в комнату со сковородкой в руках, на которой шкворчала жареная картошка. – А я ведь знал, что ты придешь. Ждал тебя…

– Извини, дядя Коль, я без приглашения, – оправдывался Олейников. – Небось напугал тебя?

– Напугал? Ты че, призрак, что ли, чтоб тебя бояться? – фыркнул Цибуля, потом потихоньку отошел за спину Олейникову и перекрестил его.

– Дядя Коль, ты чего? – удивился Олейников, который в стекле серванта заметил телодвижения Цибули.

– На всякий случай, – серьезно сказал Цибуля. – Вдруг ты бы сейчас исчез?

И они рассмеялись, оба вспомнив, как в далекие военные годы, когда Цибуля был личным механиком летчика-испытателя Олейникова, он всегда крестил и самолет, и самого Олейникова перед вылетом.

– Все не верили, а я верил! – продолжал Цибуля, накладывая Олейникову картошку. – Нас же всех на допросы таскали. А я им так сказал: не мог такой геройский человек, как Петр Олейников, предать Родину.

Слушая Цибулю, Олейников принялся с удовольствием уплетать картошку.

– Стой! – неожиданно воскликнул Цибуля так, что Олейников чуть не поперхнулся. – Как же я забыл?!

Цибуля метнулся на кухню, послышались грохот и звон стекла, и через мгновение он вернулся в комнату с бутылкой шампанского в руках.

– Вот! – торжественно произнес Цибуля, демонстрируя бутылку и присаживаясь рядом с Олейниковым. – Я же, Петруха, запил до дыма, когда ты пропал… Как вспомню тот день… Ведь не хотел я тебя тогда отпускать, беду чувствовал. Не сберег я тебя, эх!

И Цибуля смахнул нежданно набежавшую слезу.

– Дядя Коль, да ты тут при чем? – попытался успокоить его Олейников.

– Все при чем… А я причемнее! Из механиков с летно-испытательного полигона меня уволили. Вась Василич спас, на свой завод взял. Теперь я а`лкоголь не пью. Согласно анамнезу. А ты вот выпей! Это ж к Новому году заказы на заводе давали. Я взял, продукты ушли, а это шипучее – мне ни к чему…

И Цибуля, ловко откупорив бутылку, налил Олейникову стакан до краев.

– А у меня вот… лекарство… только по часам надо принимать… – немного смущаясь, сказал Цибуля, вытаскивая из кармана свой пузырек, – по двенадцать капель… от нервов.

Олейников улыбнулся, они чокнулись и выпили.

Через полчаса они уже сидели обнявшись, напевая любимую военную песню.

– Летчики-пилоты! Бомбы-пулеметы! – басил Олейников. – Вот и улетели в дальний путь…

– Вы когда вернетесь? – вторил ему Цибуля. – Я не знаю, скоро ли? Только возвращайтесь хоть когда-нибудь…[5]5
  Песня «Летчики-пилоты, бомбы-пулеметы», музыка Л. Шварца, слова А. Гайдара (источник – Википедия).


[Закрыть]

– Дядя Коль! – неожиданно прервал пение Олейников. – А Катя где?

Цибуля замер. Встал, подошел к окну, немного помолчал, потом незаметно для Олейникова хлебнул из зажатого в кулаке пузырька.

– Знаешь, Петр… – начал он путано, – в жизни все как-то получается… Бывает вот просто, а бывает и сложно… ну, и прочие штуки… диалектика, в общем… Вот еще Гегель говорил…

– Дядя Коль, что с ней? – перебил Олейников.

– Ты Сережку Брагина помнишь?

– Конечно! – сквозь волнение невольно улыбнулся Олейников.

– Поженились они… Согласно анамнезу.

* * *

Олейников и Брагин были друзьями. В сорок четвертом они вместе пришли работать испытателями на Волжанский полигон, вместе летали, вместе учились, вместе выпивали… и вместе влюбились в очаровательную дочку директора Волжанского завода – Катю. Поначалу они даже гуляли втроем, катались по Волге на лодочке, ходили в кино. Как-то у Брагина с Олейниковым состоялся серьезный мужской разговор, и они порешили, даже поклялись друг другу, что если Катя выберет одного из них, другой мешать не будет. И Катя выбрала Олейникова…

* * *

Во дворе Цибулиного дома по-утреннему звонко щебетали птицы и галдели дети. Олейников вышел из подъезда и сладко потянулся. Пройдя мимо качающихся на качелях сорванцов, Олейников подошел к распахнутым дверям ржавого гаража, внутри которого стоял видавший виды 401-й «Москвичонок». Рядом суетился Цибуля, тщательно вытирая пыль со старого трофейного мотоцикла.

– А, летчики-пилоты! – приветствовал он Олейникова. – Отоспался?

– Спасибо, дядя Коль, утро доброе! – отозвался Олейников и, заметив мотоцикл, воскликнул: – Дядя Коль, мой? Неужто сберег?

– Нет, пропил! – добродушно буркнул Цибуля. – Не видишь, что ль?