Текст книги "Операция «Крепкий поцелуй»"

– Вы прекрасно понимаете, что я как вице-президент не в силах решить ваши проблемы.

– Как вице-президент – да… – согласился Гувер, и вдруг его взгляд стал жестким и холодным, таким, что Джонсон даже вздрогнул. – Но если Кеннеди уйдет, президентом Соединенных Штатов автоматически становитесь вы.

Джонсон закашлялся. Судорожно пошарив в кармане, он вытащил ингалятор и, засунув его себе в нос, сделал пару глубоких вдохов. Через несколько секунд приступ отпустил. Спрятав ингалятор в карман, Джонсон вынул из лунки флаг, размеренным шагом отошел к мячику и стал прицеливаться, слегка помахивая клюшкой.

– Если серьезно, – наконец молвил он, – ваших материалов, Эдгар, достаточно лишь для небольшого семейного скандальчика. Связь президента с Ингой Арвад[13]13
  Инга Мари Арвад (1913–1973) – датско-американская журналистка, имевшая романтические отношения с Джоном Ф. Кеннеди в 1941–1942 годах. В 1935 году она взяла несколько интервью у Адольфа Гитлера, а в 1936 году была его личным гостем на летних Олимпийских играх, проходивших в Германии. Этот факт вызвал у ФБР подозрения в том, что она была нацистской шпионкой.


[Закрыть], с этой нацистской подстилкой, была слишком давно и уже, как вы помните, нами отыграна, а все, что вы накопали нового после выборов – проститутки, стажерки да секретарши, – вряд ли потянет на серьезную политическую склоку.

– Он католик, сэр. А для католиков прелюбодеяние – смертный грех.

– Католики тоже каются. И покупают индульгенции, кстати. А денег у его папаши да и у самих братишек Кеннеди достаточно, чтобы заткнуть рот любой газетенке. Вот если б удалось накопать что-нибудь серьезное…

– Например?

– Ну, например, – Джонсон кисло усмехнулся, – что президент работает на советскую разведку. Или доказать, что он связан с мафией…

Гувер хотел что-то вставить, но Джонсон отмахнулся:

– Знаю-знаю, вы не любите это слово и всем доказываете, что мафии не существует. Кстати, почему, Эдгар?

– Я действительно так считаю, – неохотно ответил Гувер.

– Ну, не хотите, не говорите. Бог с ней, с этой мафией! Как и с советской разведкой. Но нужен хотя бы секс-скандал настоящий, а не с секретаршей.

– Что вы имеете в виду?

– С публичной, с известной фигурой – например, с какой-нибудь кинозвездой, которую обожает и хочет каждый мужик в этой стране и к которой ревнует каждая баба. Тогда все воспримут это как личную измену.

– Вы неплохой психолог, мистер вице-президент, – таинственно улыбнулся Гувер. – И я думаю, это вполне возможно.

– Возможно что?

– Секс-скандал со звездой.

– Вот как! И с кем же?

– С Мэрилин Монро. Во время предвыборной кампании она моталась за ним из штата в штат, наплевав на контракты с киностудиями, их пару раз видели вместе в достаточно приватной обстановке…

– Все это слухи, Эдгар. Никакой фактуры нет.

– Будет, – уверенно сказал Гувер.

– Ну и прекрасно! – замахиваясь клюшкой, воскликнул Джонсон и с ехидной улыбочкой добавил: – Если вы еще докажете, что Монро связана с мафией… извините, с преступностью, и работает на КГБ, вы заслужите памятник при жизни.

– Памятник мне не нужен, сэр. Но когда вы станете президентом, я надеюсь, вы не забудете услугу, которую я вам оказал.

– Продолжайте работать, Эдгар. Вы же знаете, я всегда готов вас поддержать. Пока я не очень верю в удачу, но вот если накопаете факты, то тогда мы сразу… – Джонсон хитро улыбнулся, замахиваясь клюшкой, – бац – и в дамки!

Джонсон ловко толкнул мяч клюшкой, и тот медленно покатился точно к цели. Но когда мяч уже практически соскользнул в лунку, из нее, словно чертик из шкатулки, вылез здоровенный рогатый жук – мяч задел его и откатился в сторону.

– Если только нам кто-нибудь не помешает… – криво усмехнулся Гувер.

* * *

На сцене «Кэт-Кит-Клаб», одного из самых популярных кабаре Западного Берлина, визгливо и задорно гремел пестрый канкан.

Расположившийся за столиком в дальнем углу Олейников щелкнул пальцами и показал пробегавшему мимо официанту свой опустевший стакан. Тот с пониманием кивнул и уже через минуту вернулся с очередной порцией виски. Петр задумчиво глянул сквозь плескавшуюся в стакане янтарную жидкость на мелькавший на сцене калейдоскоп женских юбок и сделал большой глоток.

– Перешли на виски? – услышал он ироничный голос за спиной. – Неужели после возведения стены Советами водка здесь в дефиците?

Олейников обернулся – перед ним стоял лучезарно улыбающийся Холгер Тоффрой.

– Вживаюсь в роль, – не менее лучезарно улыбнулся ему в ответ Петр, жестом приглашая присесть за его столик. – В Берлине, конечно, надо пить шнапс. Но я теперь как-никак американский журналист, а они предпочитают виски.

– Похвально, мистер Грин, – продолжая светиться в улыбке, опустился в кресло Тоффрой. – Давненько мы не виделись… Лет десять?

– Одиннадцать, – поправил Олейников, – уже одиннадцать.

– Я совру, сказав, что вы совсем не изменились, – вглядываясь в Олейникова, усмехнулся Тоффрой. – Но вот глаза… Взгляд остался прежним.

– Что делать, – нарочито вздохнул Петр, – годы берут свое.

– Да… годы… – задумчиво протянул Тоффрой, оглядывая зал. – Вам, наверное, многое хочется рассказать мне про эти годы, не так ли?

– Не… не так… – отрицательно покачал головой Олейников и залпом допил виски. – Про годы я вам потом все напишу в деталях – готовый роман практически. Можете издать, только гонорар, чур, пополам. А сейчас мне нужно поведать вам нечто более душераздирающее…

* * *

– Алена! – распахнув дверь, которая, как и прежде, оказалась не заперта, в прихожую виллы вошел Зорин. – Нам пора в аэропорт!

Никто не отозвался.

Зорин заглянул в гостиную, осмотрел кухню, с нарастающим волнением поднялся на второй этаж и вошел в спальню – никого.

Холодок неприятной догадки пробежал по его спине, майор подскочил к платяному шкафу и распахнул дверцы – уныло качнулись голые вешалки, с насмешкой блеснули чистые полки, скрипнула приоткрытая дверца пустого сейфа.

Зорин в растерянности огляделся по сторонам, присел на краешек кровати и, достав дрожащими пальцами пачку «Казбека», закурил.

* * *

А на сцене кабаре в сопровождении небольшого оркестрика, с виртуозной небрежностью стуча по клавишам рояля пухлыми пальцами-сардельками, обильно украшенными яркими перстнями, и скалясь вспыхивающими в лучах софитов белоснежными зубами, зажигательно пел обаятельный чернокожий толстяк:

 
Hit the road Jack
And don’t you come back
No more, no more, no more, no more,
Hit the road Jack
And don’t you come back no more,
What you say?[14]14
  Проваливай, Джек, и больше не возвращайся никогда, никогда, никогда… Что ты сказал? (c англ.) – песня Перси Мэйфилда, впервые исполненная в 1960 году. Наиболее известна в исполнении Рэя Чарльза в 1961 году. Женский вокал принадлежит Маржи Хендрикс – сожительнице Чарльза и матери его ребенка. Песня построена на диалоге женщины, которая упрекает своего мужчину в том, что у него за душой ни гроша, и требует, чтобы он собрал свои вещи и покинул ее дом, и ответом мужчины, который обвиняет женщину в сварливости и обещает наверстать упущенное (источник – Википедия).


[Закрыть]
 

Не переставая распевать, он периодически бросал клавиши и начинал то отбивать ритм, хлопая ладонью по такому же вороненому, как и он сам, полированному телу рояля, то, забавно подбрасывая фалды своего фрака, быстро и неожиданно ловко для своей комплекции крутился на винтовой табуретке, стреляя глазами-прожекторами во все стороны.

– И сколько их всего? – поинтересовался Тоффрой у Олейникова, который неожиданно прервал свой рассказ и с любопытством, переходящим в восхищение, взирал на зажигательного певца.

– Что? – не поворачивая головы переспросил Петр.

– Сколько всего человек в агентурной сети? – с легким раздражением в голосе повторил вопрос генерал.

– Точно не знаю, – пожал плечами Олейников. – Думаю, не один десяток. Вы любите джаз?

– Какой к черту джаз! – вспыхнул Тоффрой. – Во-первых, это не джаз, а во-вторых, мы здесь не для того…

– Тише, тише, – повернулся к нему Олейников. – Ну не джаз – так не джаз, не кипятитесь. Просто я не исключаю, что и в этом заведении есть кто-нибудь, кто работает на советскую разведку. Сюда же часто захаживают ваши вояки – прекрасное место для сбора информации и вербовки. Ведите себя естественней! И тише.

Тоффрой нервно оглядел зал – после слов Олейникова многие посетители да и официанты показались ему подозрительными.

– Давайте лучше выпьем! – предложил Петр, пододвигаясь к генералу поближе, поднимая одной рукой стакан с виски, а другой незаметно для окружающих протягивая Тоффрою банкноты, которые он получил от Плужникова. – Возьмите и быстро спрячьте в карман. Рассматривать будете дома. Здесь четыре купюры: марки, франки, фунты и доллары.

Тоффрой взял деньги, но в карман не убрал, а сжал в кулаке.

– Итак, – продолжил Олейников, – сеть агентов весьма широка, они хорошо законспирированы, так хорошо, что вы никогда бы не заподозрили никого из них. Они есть в правительствах и штабах, в научных и инженерных лабораториях, в ФБР и даже у вас в ЦРУ! Все ваши структуры давно изъедены молью, генерал. Кругом предатели и шпионы. Имен агентов я не знаю, мне были даны лишь выходы на резидентов: в Западном Берлине, Франции, Англии и США. Я дам вам ниточку, а вы, если потянете хорошенько, – распутаете весь клубок.

– Ну имена хотя бы этих четырех вы знаете?

– Нет. И упреждая следующий вопрос – в лицо я тоже никого не знаю, фотокарточек их не видел, но вот каждому из них была предъявлена фотография моей персоны – они сами опознают меня при встрече. Им я должен отдать эти банкноты: марки – в Берлине, франки – в Париже, фунты и доллары, как даже вам нетрудно догадаться, – в Англии и в США соответственно. На каждой купюре микрошифр с заданиями и инструкциями. Так что сделайте копии, а оригиналы верните мне.

– И что там за задания и инструкции? – спросил Тоффрой.

– Шифр на банкнотах мне неизвестен, – пожал плечами Олейников. – Но я знаю, что сеть планируется задействовать в крупномасштабной операции КГБ по дезинформации – убедить вас, что Советский Союз сильно отстает от США по количеству ядерных боеприпасов.

– Зачем это?

– Ну, поверив в свое ядерное преимущество, вы почувствуете безнаказанность и решите, например, в ответ на возведение берлинской стены нанести удар обычными вооружениями по Восточной Германии. СССР выступит в ООН, объявит вас агрессором и в глазах мировой общественности будет иметь право использовать свои войска. А когда советские танки войдут в Париж…

– В Париж? – ухмыльнулся Тоффрой.

– Вы думаете, они ограничатся Западным Берлином? – рассмеялся Олейников. – В Париж, мой генерал, в Париж! А также в Рим и, не исключаю, что в Лондон… Войск у них в Европе намного больше, чем у всех стран НАТО, вместе взятых. Вы замахнетесь ядерной дубиной, и тут-то Советы опубликуют истинную информацию – сколько у них по сусекам ракет припрятано. И когда вы поймете, что их ядерный ответ будет для вас неприемлем и откажитесь от нанесения удара, игра уже будет сыграна – вся Европа станет коммунистической!

Тоффрой напряженно слушал. В его глазах одновременно играли искорки и тревоги и недоверия.

– И еще, – продолжил Олейников. – Я знаю, что КГБ планирует в ближайшее время забросить на Запад под видом предателей-перебежчиков несколько новых агентов из СССР, которые подтвердили бы вам эту дезинформацию.

– Вас, например? – усмехнулся генерал.

Олейников рассмеялся:

– Как быстро вы меня раскусили! Ладно, верните мне банкноты, я ими хоть здесь в баре расплачусь или вон певцу этому замечательному чаевые дам.

И Петр потянулся было за банкнотами, но Тоффрой быстро сунул их в карман, подозрительно поглядывая на чернокожего певца, который, продолжая петь и пританцовывать, уже спустился со сцены и шел меж столиков в их сторону.

– Он что? Один из них? – съязвил Тоффрой.

– Ага, – расхохотался Петр. – Типичный русский парень из Сибири. Но, к сожалению, он абсолютно не укладывается в схему контактов с резидентами.

– Да? И какова же схема?

– В определенные даты я должен находится в том или ином городе. Резидент сам найдет меня и неким способом обозначит место и время встречи.

– Неким? Каким?

– Ну сегодня все было весьма банально – на улице ко мне пристал мальчишка, типа попрошайка, я дал ему пару монет, он схватил, буркнул, что какой-то дяденька ждет меня завтра на улице Курфюрстендамм, у церкви кайзера Вильгельма в два часа пополудни, и исчез.

– Завтра?!

– Ага, – кивнул Олейников, вовсю улыбаясь приближающемуся к их столику певцу. – Так что постарайтесь успеть организовать там ваше наблюдение. И не забудьте, кстати, до этого времени вернуть мне оригиналы банкнот.

Музыка стихла, когда чернокожий артист остановился прямо у столика Олейникова и Тоффроя. Зал разразился шквалом аплодисментов. Петр замахал руками официанту, показывая три пальца, и тот мгновенно принес три порции виски.

– Шикарная, шикарная песня! – восторженно воскликнул Олейников, жестом приглашая певца сесть к ним за столик. – Все-таки наша американская музыка лучшая в мире! Тем более в таком великолепном исполнении! Вы тут на гастролях?

– Завершаю тур по Европе, – улыбнулся певец, опуская свое неимоверно объемное тело на диванчик рядом с Тоффроем.

– Могу я предложить вам стаканчик виски? – улыбнулся в ответ Олейников.

– С превеликим удовольствием! – воскликнул певец, вжимая Тоффроя в подлокотник дивана.

– Как я понимаю, мы уже все обсудили. Так что я, пожалуй, пойду, – с трудом вырываясь из тисков, буркнул Тоффрой, встал и направился к выходу.

– Куда же ваш друг? – улыбнулся Олейникову певец и показал на полные стаканы на столе: – Три на двоих не делится.

– Мой друг очень торопится. Завтра ему предстоит романтическое свидание, и ему надо посоветоваться с мамой, как сделать так, чтобы свидание прошло незабываемо, – пояснил с улыбкой Олейников. – Что же касается того, что «три на двоих не делится», то я, хоть и не силен в арифметике, но догадываюсь: если удвоить заказ, то проблема решится сама собой.

И Петр еще раз махнул официанту, показывая три пальца.

* * *

На киноэкране загорелая рука крутанула ручку настройки радиоприемника – и над пляжем зазвучал бодрый «Танец маленьких лебедей». Самый крутой стиляга средь толпы отдыхающих, в невероятно модных черных очках, развалившись в шезлонге, вгляделся в морскую даль и с восхищением заметил:

– Красиво плывут…

– Кто? – поинтересовалась с соседнего лежака импозантная дама.

– Вон та группа… в полосатых купальниках…

Переполненный зал военной комендатуры Потсдама, где шла премьера привезенной из Москвы кинокомедии «Полосатый рейс»[15]15
  «Полосатый рейс» – советский художественный фильм, эксцентричная комедия, поставленная на киностудии «Ленфильм» в 1961 году режиссером Владимиром Фетиным.


[Закрыть], взорвался бурным хохотом.

– Товарищ Плужников! – отчаянно крутя головой и пытаясь высмотреть в темноте фигуру генерала, шепотом позвал вошедший в зал Зорин.

На него зацыкали. Майор скользнул в проход и, пригнувшись, стал пробираться вдоль рядов. Очередная вспышка хохота – и Зорину удалось расслышать басовитый смех генерала. Спотыкаясь о ноги и извиняясь во все стороны, майор пробрался к Плужникову и присел на пол рядом с ним. Плужников, не отрываясь, смотрел на экран и от души хохотал.

– Товарищ генерал! – дернул Зорин за рукав Плужникова.

Тот опустил глаза и от неожиданности вздрогнул.

– Ты почему не в самолете? – с недоумением спросил он.

– Товарищ генерал, – прошептал Зорин, – Алена пропала…

* * *

Плужников с Зориным быстро шли по коридорам комендатуры.

– А в 18:40 она, предъявив швейцарский паспорт на имя Эльзы Рух, перешла в Западный сектор Берлина через КПП «Чарли»… – докладывал Зорин.

– Почему ж ты не изъял у нее документы прикрытия? – воскликнул Плужников, останавливаясь и бросая сердитый взгляд на майора.

Зорин заморгал глазами, не зная, что ответить.

– Ну да, я ведь тоже не изъял… – вздохнул Плужников и задумался. – Даже представить себе такого не мог.

– Я же говорил, товарищ генерал, гнилая творческая интеллигенция. Она не только паспорт, даже деньги из сейфа прихватила…

Плужников в сердцах махнул рукой.

– Павел Михайлович, я вот что подумал… – начал Зорин.

– Опасно, очень опасно… – словно не слыша майора, в задумчивости проговорил Плужников. – М-да… Не начавшись, получается, операция провалена. Надо срочно отзывать Петра!

– Товарищ генерал, – шепотом заговорил Зорин, – а что, если Олейников сам в курсе?

– В смысле? – переспросил генерал.

– Ну, если Олейников сам ее побег и организовал?! – выдохнул Зорин.

* * *

Разглядывая пестрые витрины магазинов, Олейников прошелся по бульвару Курфюрстендамм, глянул на «Полый зуб» – разрушенную колокольню церкви кайзера Вильгельма, которую, как память, так и не стали восстанавливать после войны, подивился паре модерновых зданий по бокам от нее, напоминавших по форме пудреницу и губную помаду (так их и прозвали местные жители), и, присев на скамеечке неподалеку от церкви, развернул газету.

Краем глаза Петр приметил припаркованный на противоположной стороне улицы «Мерседес» с двумя скучающими парнями в серых, явно пошитых в одном ателье, костюмах. Еще один тип из этого же «ателье» прогуливался вокруг костела и щелкал фотоаппаратом, настойчиво изображая из себя туриста.

Через пару минут один из «скучавших» в «Мерседесе» заметил долговязого худощавого человека, который, выйдя из метро, уверенно направился в сторону Олейникова. Заметил его и «турист», скрытно щелкнув пару раз фотоаппаратом.

Долговязый подошел к скамейке и что-то спросил у Петра. Тот кивнул, встал и, обмолвившись с незнакомцем парой слов, протянул ему банкноту.

«Турист» яростно защелкал фотоаппаратом.

Долговязый взял купюру, покрутил ее в руках и спрятал в бумажник. Олейников еще что-то спросил у него, долговязый кивнул, они попрощались и разошлись в разные стороны.

* * *

В столь поздний час на шоссе Палисад Бич Роуд, тянущемся вдоль побережья Санта-Моники, пригорода Лос-Анджелеса, было пустынно и тихо – так тихо, что можно было слышать шепот прибоя почти успокоившегося океана, доносимый легкими дуновениями ночного бриза. Словно накатила еще одна волна, прошуршали по асфальту шины, и к двухэтажной вилле, построенной в стиле испанских средневековых особняков, величественно подкатил длинный белоснежный лимузин, высветив фарами табличку с номером 625, прикрученную к глухой калитке в высоком каменном заборе, окружавшем виллу.

Из машины, преисполненный чувства собственного достоинства, появился одетый с иголочки водитель и, неторопливо обойдя лимузин, галантно распахнул заднюю дверцу. На тротуар выпорхнула пара девиц в кокетливых платьицах и, задорно щебеча и торопливо стуча каблучками, направилась к калитке. Водитель обогнал их, постучал условным сигналом в калитку – и та тут же распахнулась.

* * *

Дрожащие мужские руки отвернули красную крышечку пузырька и вытрясли на ладонь сине-белую капсулу. Секунда, две… сомнение… и на ладонь высыпалась вторая капсула – последняя в пузырьке.

Сидевший в шезлонге у бассейна на заднем дворе испанской вилы Джон Кеннеди посмотрел в пустой пузырек, поморщился от боли, вздохнул… и решительно отправил в рот обе капсулы, полученные им на крайний случай от доктора Неболита.

* * *

– Одну минуточку, леди! – остановил хихикающих девиц, как только они оказались во внутреннем дворе виллы, суровый охранник в строгом черном костюме. – Будьте любезны пройти досмотр и показать содержимое ваших сумочек.

– Брайан, Брайан… – раздался мягкий, но властный голос, и из темноты двора, укоризненно покачивая головой, вышел, завязывая пояс купального халата, эффектный темноволосый мужчина с черными густыми бровями. – Я же говорил тебе, что в моем доме появляются исключительно надежные люди, не требующие никакого досмотра.

– Но, мистер Лоуфорд… – попытался возразить охранник.

– Вау! – восхищенно взвизгнула одна из девиц, пухленькая и грудастая, толкая локтем свою подружку. – Это же Питер Лоуфорд! Кинозвезда!

– Мистер Лоуфорд, – продолжил охранник, – я просто выполняю свою работу, и господин президент может быть недоволен, если…

– Он будет недоволен, – прервал охранника Лоуфорд, переходя на злобный шепот, – если вы будете во всеуслышание его так называть, и еще больше будет недоволен, если у этих очаровательных барышень испортится настроение! А вы знаете, что бывает…

– Мистер Лоуфорд! – не дав ему договорить, бросилась к нему пухленькая девица. – Это же вы снимались в «Одиннадцать друзей Оушена»!

– Дорогуша, как тебя зовут? – самодовольно прищурился Лоуфорд, разглядывая ее пышную грудь.

– Юдит.

– Юдит, зови меня просто Питер, – улыбнулся Лоуфорд. – Пойдемте-ка скорее к бассейну – мой друг уже истосковался в одиночестве.

И, приобняв хохочущих девиц за талии, Лоуфорд увлек их в глубину сада.

Охранник вздохнул и направился к скамейке возле калитки, не заметив, как в слуховом окне на крыше соседней виллы блеснул объектив фотоаппарата и раздался едва слышимый звук сработавшего затвора.

* * *

Проплыв с десяток метров под водой, Джон Кеннеди вынырнул у самой кромки бассейна и фыркнул от удовольствия – боль уже отступила. И тут же прямо перед его глазами возникло улыбающееся лицо Лоуфорда, присевшего на корточки у кромки бассейна.

– А к нам гости, – подмигнул Лоуфорд, протягивая президенту стакан с виски. – Лола и Юдит. Между прочим, начинающие киноактрисы… – Лоуфорд обернулся и послал обнадеживающую улыбку стоящим у него за спиной девицам: – И, вполне возможно, будущие звезды Голливуда!

Кеннеди с любопытством обвел оценивающим взглядом слегка стушевавшихся девиц, взял из рук Лоуфорда стакан и приподнял его в приветствии.

– Приветик, крошки! – весело воскликнул он, сделав большой глоток. – Водичка сегодня чудесная – очень рекомендую!

Девицы переглянулись.

– А я купальник не взяла, – смущенно пролепетала Юдит.

– Может, у вас найдется что-нибудь? – поинтересовалась Лола и тут же осеклась, заметив сквозь прозрачную воду, что на Кеннеди нет купальных плавок.

– Милые барышни, – рассмеялся Лоуфорд, – когда вы станете суперпопулярными, купальники пригодятся вам для фотосессий на обложку журнала «Лайф», а сейчас не вижу смысла прятать под клочками материи ваши замечательные прелести.

И подавая пример, Лоуфорд сбросил с себя халат и, сверкнув загорелыми ягодицами, нырнул в воду.

Девицы еще раз переглянулись, хихикнули и, быстро скинув с себя всю одежду, с отчаянно-веселым визгом бултыхнулись в бассейн.

* * *

На стол директора ЦРУ упала пачка фотографий: вот Олейников на скамейке возле церкви кайзера Вильгельма читает газету, вот долговязый мужчина выходит из метро, вот Олейников разговаривает с ним, затем долговязый берет из рук Олейникова ту самую банкноту…

– Но это невозможно! – вскричал Даллес, откидываясь на спинку кресла. – Не далее как пару недель назад вы сами утверждали, что Рей Стоун – один из лучших наших сотрудников в Западном Берлине!

– Я был в нем абсолютно уверен, сэр, – сухо ответил сидевший напротив него генерал Тоффрой. – И пока у меня нет особых оснований доверять Дедалу.

– Однако факт остается фактом, – покачал головой Даллес. – На встречу Стоун пришел, явка сработала, пароль – тоже, банкноту с микрошифром он взял.

Тоффрой молчал, теребя пальцами подбородок.

Даллес встал из-за стола, прошелся по кабинету и, закурив свою любимую трубку, задумчиво уставился в окно.

– Вы установили наблюдение за Стоуном? – наконец спросил он.

– Пока ничего подозрительного, сэр. Честно говоря, я не очень верю…

– А что за текст на банкноте? – перебил его Даллес. – Удалось прочесть?

– Дедал утверждает, что ключ к шифру ему неизвестен, но задание резиденту как-то связано с операцией по дезинформации. Русские хотят убедить нас, что их ядерный потенциал намного меньше нашего. Я передал копию банкноты нашим специалистам, они работают, но пока результата нет.

– Ну и что вы планируете делать?

– До следующего контакта Дедала с резидентом КГБ в Париже еще три недели. Дедал хотел остаться до этой встречи в Европе, но я предложил, чтобы он приехал в Америку. Здесь я смогу организовать соответствующую проверку.

– Вы предложили? – удивился Даллес. – А если он исчезнет? Вы должны были привезти его с собой!

– Он не исчезнет, сэр. Если это игра русских, то он должен ее продолжить, а если он действительно работает на нас, то не исчезнет тем более. В любом случае зачем же демонстрировать ему мое недоверие? Я предложил ему немного отдохнуть, развлечься, сказал, что он это заслужил.

– И он легко согласился?

– Он согласился, когда я сказал, что ему стоит повидаться со своим стариком-отцом, который весьма неважно себя чувствует. Сегодня Дедал вылетает.

– И вы устроите ему проверку?

– Так точно, сэр. По форме «Doomsday»[16]16
  «Судный день» (с англ.).


[Закрыть].

– «Doomsday»? – прищурился Даллес. – И даже включая…

– Да, сэр, – опередил его Тоффрой, – даже включая стадии «Ад» и «Рай».

* * *

– Заканчивается посадка на рейс авиакомпании «Пан Америкэн Ворлд Эйрвэйз», следующий до Лос-Анджелеса с промежуточной посадкой во Франкфурте… – гулко пронесся по залам западноберлинского аэропорта Темпельхоф голос диктора.

Олейников, помахивая небольшим чемоданчиком в руках, подошел к стойке регистрации и протянул паспорт и билет.

– Добрый день, мистер Грин, – заглянув в документы, приветливо улыбнулась ему дежурившая на стойке девушка. – Ваш багаж оформлять до Франкфурта или сразу до Лос-Анджелеса?

– До Лос-Анджелеса, солнце мое, сразу до Лос-Анджелеса! – одарил Олейников барышню ответной улыбкой и, поставив свой чемодан на багажную ленту и получив квитанцию, направился к выходу на летное поле.

Спустя мгновение двери центрального входа в аэропорт распахнулись, и по каменному полу звонко зацокали каблучки-шпильки.

– Будьте добры, один билет до Лос-Анджелеса через Франкфурт на сегодняшний рейс! – пробудил задремавшую было кассиршу запыхавшийся женский голос в окошке кассы.

Кассирша подняла блеклые глаза и сквозь зевок еле разборчиво пробурчала:

– Продажа билетов на этот рейс закрыта, регистрация уже закончилась.

– Что же делать? – всхлипнул женский голос. – Мне очень, очень нужно в Лос-Анджелес!

Кассирша неторопливо полистала расписание и наконец предложила:

– Через час рейс до Лондона, с пересадкой – в Нью-Йорк. Дальше уже как-нибудь доберетесь.

– Давайте! – быстро протянула в окошко деньги тонкая женская рука.

– Ваше имя, пожалуйста, – попросила кассирша, доставая бланк билета, и осеклась, уставившись на массивный, невероятной красоты рубиновый перстень, сверкнувший на пальце пассажирки.

– Эльза… Эльза Рух, – отдернула руку Алена, заметив изумленно-завистливый взгляд кассирши.

* * *

Самолет набрал высоту. Соседнее место было свободно, Олейников устроился поудобнее, закрыл глаза и уже было задремал, как сквозь накатывавшие волны сновидений до него донесся доброжелательно-бархатный бас:

– Позвольте теперь я угощу вас стаканчиком виски?

Олейников открыл глаза – с бутылкой виски в руках, сверкая белоснежными зубами, Петру улыбался тот самый чернокожий певец-толстяк, чье выступление так понравилось ему во время встречи с Тоффроем в кабаре «Кэт-Кит-Клаб».

– Джим, Джим Кинг, – протянул руку певец. – Тогда я не успел представиться – меня позвали на сцену, мы даже не допили наш виски.

Олейников улыбнулся в ответ и протянул руку:

– Ваше имя я видел на афише. Кинг![17]17
  «Кинг» с английского переводится как «король».


[Закрыть] Вы и впрямь настоящий король… король сцены!

– Это мой сценический псевдоним, – слегка смутился Кинг. – Вообще-то мое настоящее имя Вандула Мзикубуба Зумакухле Мнгомитузулу, но, к сожалению, не все могут это выговорить.

Олейников рассмеялся, жестом приглашая Джима присесть рядышком.

– Питер Грин, журналист, – представился Петр.

– Во Франкфурт? – спросил Кинг, втискивая пышные телеса в очевидно узкое для них пространство между подлокотниками соседнего с Олейниковым места. – Или до конечной?

– До конечной, – улыбнулся Петр.

– Прекрасно! – обрадовался Джим, наконец-то усевшись в кресле, и показал на бутылку скотча: – А то бы я один не осилил…

Перед ними тут же возникла стюардесса.

– Попрошу вас, – сухо обратилась она к Джиму, – занять свое место в хвосте самолета!

– А в чем дело? – нахмурился Петр. – Насколько я знаю, правила дозволяют занять любое свободное место.

– Крошка, наверное, родом из Алабамы или Джорджии, – вздохнул, пытаясь встать с кресла, зажатый крепкими объятиями подлокотников Джим, – и привыкла, что в автобусах у них первые ряды только для белых.

– Джим, останься! – удержал его за руку Олейников и повернулся к стюардессе. – Вы, наверное, не знаете, что закон о сегрегации в транспорте был отменен еще пять лет назад? Я – журналист и думаю, что руководству вашей авиакомпании вряд ли понравится, если в газетах напишут о проявлении расизма на борту.

Стюардесса задумалась, фыркнула и, пренебрежительно глянув на Джима, удалилась с надменным видом.

* * *

– А что вы все так за него ратуете? – подозрительно нахмурился Хрущев, сидя задрав коленки, в ярко-красном надувном круге, покачивающемся на ласковых черноморских волнах. – Сначала Тусклов, теперь ты вот.

Плавающий вокруг него Бережнев (с неизменной для морских купаний белой кепкой на голове) отфыркнулся от ударившей в нос волны и выдал заранее подготовленный ответ:

– Молодежь в руководстве нужна, Никита Сергеевич, вы же сами говорили. Старики за пайки держатся, работать уже не могут. Вы их правомерно критикуете, но они в глаза критику принимают, а за глаза вас недолюбливают. Шепчутся между собой. Пока брожение в кипение не перешло, надо бы и ЦК обновить, и КГБ почистить. А он – идеальная кандидатура.

– Я ж его раньше как сына любил, – с обидой в голосе выдавил Хрущев, пытаясь подтянуть сползающие с первосекретарских ягодиц черные семейные трусы, – а он с фанфароном с этим – с Киреченко связался, каждый день к нему бегал, докладывал…

– Вы тогда часто отсутствовали, Никита Сергеевич, по заграницам ездили, важными международными делами занимались. А ему надо же было с кем-то в ЦК взаимодействовать? Вот он и общался с Киреченко, которого вы, между прочим, сами вторым секретарем ЦК и сделали.

– Хочешь сказать, я виноват? – вспыхнул Хрущев.

Бережнев чуть не захлебнулся от испуга.

– Да что вы, Никита Сергеевич, я не это имел в виду! Кто ж знал, что Киреченко так себя поведет? На первый взгляд – настоящий партиец, работать умеет, инициативен, грамотен – все мы ему тогда поверили.

– Да-а, зазнался тогда Киреченко, все кадры под себя подмял, – поморщился Никита. – Да и человечишка никудышный оказался. Помнишь, на охоте, я ему говорю: «Это я кабана застрелил», а он: «Мой выстрел, мой выстрел…»

– Я точно видел, Никита Сергеевич – ваш выстрел был. Прямо под лопатку! Снайперски!

Хрущев не сдержал самодовольной улыбки.

– Ладно, – уже благодушно буркнул он и махнул в сторону оборудованного на пляже навеса, возле которого нервно переминались с ноги на ногу двое охранников, – поплыли к берегу, а то эти, вон, изволновались. Ну а Семидольного вашего, так и быть – прощаю.

* * *

Виски сработало. Склонившись головами друг к другу, Олейников и Кинг подпевали в тон гулу самолетных двигателей:

 
Love me tender, love me true,
All my dreams fulfill.
For my darling I love you
And I always will…[18]18
  Люби меня нежно, люби по-настоящему, все мои мечты сбылись. Потому что я люблю тебя, дорогая и всегда буду любить (англ). «Love Me Tender» – песня на основе сентиментальной баллады, написанной поэтом В. Фосдиком и композитором Д. Поултоном в 1861 году. Версия, записанная в 1956 году Элвисом Пресли, входит в список 500 величайших песен по версии журнала «Rolling stone» (источник – Википедия).


[Закрыть]
 

– И я буду любить всегда! – махнул рукой Джим и подернутыми то ли слезами, то ли пьяной поволокой глазами растроганно посмотрел на Олейникова: – Как ты говоришь? Согласно анамнезу?

В ответ тот кивнул.

– Надо запомнить, – сказал Джим, вздымая указательный палец вверх.

Олейников опять кивнул и тихонечко пропел:

– And I always will…

– Да… – выдохнул Джим, разливая остатки виски по стаканам. – Элвис Пресли – великий певец! Но я больше люблю Фрэнки.

– Синатру?

– Синатру. Помнишь, как по телевизору год назад Фрэнки спел эту песню?

– Это когда они дуэтом с Элвисом…