Текст книги "Операция «Крепкий поцелуй»"

– Уважаемые дамы и господа! – прервал Олейникова голос из динамиков. – Через пятнадцать минут наш самолет совершит посадку в аэропорту Лос-Анджелеса. Просьба занять свои места и пристегнуть ремни безопасности…

– …когда они вдвоем с Элвисом пели? – продолжил Петр.

– Ну да, – кивнул Джим, рассматривая на просвет плескавшиеся в стакане виски. – Я, между прочим, с Фрэнки тоже не раз дуэтом пел…

– Да ладно! – удивился Олейников. – Вы приятели?

Джим гордо кивнул.

– Познакомить можешь? – придвинулся к нему Олейников. – Я давно мечтал взять у него интервью.

Джим, прищурившись, посмотрел на Олейникова:

– Тебя? С Фрэнки?

Петр кивнул. Джим выдержал паузу, улыбнулся своей очаровательной белозубой улыбкой, чокнулся с Олейниковым и залпом допил виски до дна:

– Да без проблем. Согласно анамнезу!

* * *

Раз пять попрощавшись с Джимом и наконец расставшись, Олейников вышел из весьма причудливого нового здания Лос-Анджелесского аэропорта, напоминавшего по форме то ли летающую тарелку, то ли огромного краба, и направился к таксомоторной стоянке.

– 8080, бульвар Сансет, – назвал он адрес, опускаясь на заднее сиденье мгновенно подкатившего такси.

За окном замелькали знаменитые лос-анджелесские бульвары. Миновав Сепульведу, такси свернуло на Санта-Монику и помчалось в сторону Беверли-Хиллс. Олейников прильнул к окну – он не был здесь почти двенадцать лет.

* * *

– Merda![19]19
  Дерьмо! (с итал.).


[Закрыть] – злобно сплюнул Сэм Джанкано – загорелый, щуплый, лет пятидесяти с небольшим итальянец в черных очках и кричаще-модных плавках, швырнув за борт своей белоснежной яхты только что прикуренную сигару, и рявкнул, подзывая своего помощника: – Карлос! Где ты, твою мать?!

Из-за спины Джанкано как черт из табакерки выскочил здоровенный детина.

– Я шдесь, бошш! – с присвистом прошепелявил он, придурковато улыбаясь лишенным двух передних зубов ртом.

– Что это за хрень? – тыкнул пальцем в коробку с сигарами Джанкано. – Ты же знаешь, я курю только «Ромео и Джульетту»!

– Бошш, это «Ромео и Шульетта…» – залепетал Карлос. – Вот на коробке напишано.

– Я курю настоящую «Ромео и Джульетту»! Кубинскую! – вспыхнул Джанкано. – А не эту доминиканскую подделку. Принеси мне коробку из моей каюты!

Карлос исчез так же быстро, как и появился.

– Сигары – моя страсть, – продолжил прерванную вспышкой гнева беседу Джанкано, поворачиваясь к сидевшей напротив него Юдит, и, чтобы получше разглядеть ее пышно-манящие формы, стянутые грозившим вот-вот треснуть купальником вызывающе яркой расцветки, он приподнял черные очки, из-под которых блеснули колюче-серые, почти белесые глаза: – И несмотря на то, что Кастро отобрал у меня все мои гаванские казино, я по-прежнему курю только кубинские. А ты любишь кубинские сигары?

Юдит жеманно захихикала.

– Ладно! – махнул рукой Джанкано. – О чем они еще говорили?

– Да ни о чем… – еще подхихикивая, отмахнулась Юдит, но, столкнувшись с ледяным взглядом Джанкано, быстро и испуганно добавила: – Честное слово, мистер Джанкано! Мы искупались в бассейне, выпили и быстро разошлись по комнатам. Надо сказать, Джек прекрасный любовник.

– Джек? – удивился Джанкано.

– Все друзья его так зовут, мистер Джанкано, – пожала плечами Юдит, мгновенно преодолев испуг природной глупостью.

– Кого?

– Ну, Джона Кеннеди… Я его узнала, я видела его по телевизору. Господин президент разрешил мне тоже его называть Джеком.

– Идиотка! – выругался Джанкано и, покосившись на появившегося Карлоса с сигарной коробкой в руках, прошипел: – Я же предупреждал тебя никогда не упоминать президента.

– Но вы же сами спросили, мистер Джанкано…

– Дура какая! Что ты все заладила: мистер Джанкано, мистер Джанкано… Называй уж лучше Джеком.

– Хорошо, мистер Джек…

– Да не меня, дура! – Джанкано обреченно закатил глаза, вытащил из услужливо подставленной Карлосом коробки сигару, понюхал ее и, вставая, махнул рукой Юдит: – Пойдем лучше в каюту! Покажешь, какой Джек замечательный любовник.

* * *

На фоне зеленого буйства пышных елей и сосен, раскидистых пальм, устремленных в небо эвкалиптов и махровых акаций дерзко пламенела красночерепичная крыша старинного особняка. Вдоль дорожки, ведущей к дому, благоухали розы, мальвы и люпины, а вокруг просторной открытой террасы, окружавшей дом, в висящих на перилах резных деревянных ящиках желтели калифорнийские маки.

Пройдя по дорожке, засыпанной мелким гравием, Олейников подошел к особняку, огляделся и, стараясь ступать осторожно, чтоб не скрипнули ступеньки, стал подниматься по лестнице на террасу, в дальнем углу которой в ротанговом кресле-качалке он приметил неподвижную человеческую фигуру.

Петр сделал несколько бесшумных шагов и осторожно положил руку на плечо дремавшему в кресле человеку. Тот вздрогнул, резко обернулся и выбросил вперед лежавшую под газетой на коленях руку – в грудь Олейникову уперся холодный ствол револьвера! Сквозь длинную седую челку голубые, хоть и усталые, но волевые глаза пристально смотрели на Олейникова. Плотно сжатые губы, прямой нос, немигающий взгляд подчеркивали решимость. Боясь пошевелиться, Петр осторожно улыбнулся. И вдруг губы хозяина дома задрожали, на ресницах блеснула слеза, рука с револьвером упала на колени, и он еле слышно прошептал, словно выдохнул:

– Петенька…

* * *

Шикарная яхта Джанкано величественно вошла в лос-анджелесскую бухту Марина-дель-Рей и уверенно пришвартовалась у центрального причала.

– А когда я получу свои деньги? Вы ведь мне заплатите? Как договаривались? – капризно морща носик и на ходу застегивая платье, тараторила Юдит, семеня по палубе за Джанкано к трапу.

Джанкано, уже облаченный в элегантный белоснежный костюм, резко обернулся:

– Послушай, крошка! Никогда не задавай мне таких вопросов. Выполнишь задание полностью – получишь деньги. Но если будешь трепаться…

За спиной Юдит выросла угрожающая фигура Карлоса, он крепко обхватил ее шею рукой, и выскочившее из ножа острое как бритва лезвие прижалось к девичьему горлу.

Юдит испуганно вскрикнула. Джанкано посмотрел в ее широко распахнутые от ужаса глаза, усмехнулся и небрежно кивнул Карлосу. Нож тут же исчез.

– И я буду сниматься в кино с Мэрилин Монро и с Синатрой? – словно ничего и не произошло, вновь защебетала Юдит.

– Все-таки некоторые люди у нас такие дуры… – покачал головой Джанкано и, звонко хлопнув Юдит по заднице, подтолкнул ее к трапу: – Я же сказал – будешь! Давай, а то я на важную встречу опоздаю.

Юдит, с трудом балансируя на шпильках, сбежала по трапу, отправила Джанкано воздушный поцелуй и, вдохновленная, скрылась из виду.

* * *

– Когда-то этот дом, – рассказывал Олейникову отец, водя его по комнатам, – принадлежал кинозвезде Алле Назимовой…

– Назимовой? Она что – из России? – удивился Олейников.

– Из Ялты. Начинала, между прочим, у Станиславского во МХАТе, гастролировала в Европе, потом романтическим вихрем занесло в Америку. И, представь себе, стала тут звездой! Сначала театральной, а потом и в Голливуде! А в году так в двадцатом купила вот этот дом и открыла в нем салон, который назвала в собственную честь: «Сад Аллы». Тогда это место, представь себе, было одним из самых модных. Только все почему-то называли его не «Сад Аллы», а «Сад Аллаха» – наверное, так проще по-английски звучало. Здесь и Чарли Чаплин бывал, и Рудольф Валентино… Шаляпин, представь себе, гостил как-то. О вечеринках на этой вилле ходили легенды: говорят, на одну из них все дамы пришли одетыми лишь в драгоценности; в конце вечера, представь себе, все приглашенные голышом попрыгали в огромный бассейн… Жуть! Ну а потом Назимова стала стареть, звезда ее потихоньку закатилась, перед войной она дом этот и продала. Пару лет назад на него один банкир нацелился, хотел снести да офис себе построить, но я, представь себе, перекупил…

– Да… – причмокнул Олейников, – неплохо живут простые американские инженеры.

– Чегой-то ты меня к простым причисляешь? – улыбнулся отец. – Имя Алекс Олейникофф – это, считай бренд! На моих винтах здесь, представь себе, половина всех вертолетов летает.

– Ну, извини, извини, не хотел тебя обидеть.

– А ты и не обидел, – рассмеялся Алекс. – Просто проявил неосведомленность.

– Батя, скажи, а чего ты не женишься? Почему один-то? Вон хозяйство у тебя какое! Ты ж еще бодр и крепок, богат, умен… Нашел бы себе кого-нибудь!

Алекс остановился, взгляд его посерьезнел.

– По хозяйству мне домработница помогает, сейчас стол нам накрывает, – сказал он. – Да и «кого-нибудь» мне не надо. Мы ведь с твоей матерью венчаны были. А я вот взял и сбежал. Струсил тогда, в восемнадцатом, и сбежал. Всю жизнь каюсь. Оправдываюсь – мол, уезжать она сама отказалась, я ж звал ее, уговаривал. Да и не сказала она мне тогда, что тебя под сердцем носит… Писал я ей первые годы, звал приехать, да не сразу сообразил-то, что такие письма НКВД вряд ли пропустит. Я тогда стал ей просто открытки отправлять, с самолетами да вертолетами. Чтоб знала, что я жив. Не писал ничего, а просто открыточку выбирал с самолетиком покрасивее и отправлял раз в месяц.

– Я помню эти открытки, – улыбнулся Олейников. – Она их в шкатулке хранила, перебирала часто и плакала. Только мне ничего так и не сказала.

– Боялась за тебя, думаю. И мне ответить не могла. А когда ты тут в сорок пятом у меня первый раз появился да рассказал все – меня как обухом по голове. Я, представь себе, даже в Россию собрался ехать, к ней… А ты исчез, и я опять испугался. Грех на мне великий, Петенька, а через мой грех и твоя жизнь вся перекосилась.

– Пап, ну ты что? – обнял Олейников отца. – Просто так сложилось.

– Просто и непросто. Когда живешь не по-божески, все непросто складывается.

– Ладно, пап, прошлого не вернешь. Ты мне лучше скажи, что за проблемы-то у тебя? Зачем тебе револьвер, а?

Алекс улыбнулся.

– Да, представь себе, меня тут чуть не ограбили! – расхохотался он. – Знаешь что, пойдем-ка на террасу, там, думаю, уже стол накрыт. У нас сегодня энчилада[20]20
  Энчила́да (c исп. enchilada, дословно «приправленная соусом чили», «острый», «ярко-красный» по цвету соус) – традиционное блюдо мексиканской кухни. Энчилада представляет собой тонкую тортилью – лепешку из кукурузной муки, в которую завернута мясная или овощная начинка. Свернутые энчилады обжариваются на сковороде или запекаются под соусом (и иногда сыром) в духовой печи.


[Закрыть] с ветчиной, сыром и сладким перцем, а еще кесадилья[21]21
  Кесадилья – блюдо мексиканской кухни, состоящее из пшеничной или кукурузной лепешки, наполненной сыром и другими ингредиентами.


[Закрыть] с курицей. Домработница – мексиканка. Я все время прошу что-нибудь наше – огурчики засолить, картошечку с лучком пожарить, кулебяку с капусткой испечь… Но она, представь себе, ничего такого не умеет. Так что чем богаты. Поешь с дороги, а потом я тебе все и расскажу.

* * *

Сэм Джанкано нервно сглотнул. После морской прогулки и бурного секса есть хотелось страшно. Да еще и эти будоражащие аппетит ароматы. Хотя ресторан «Плимут Хаус» и был закрыт для других посетителей, кухня работала и запахи оттуда доносились головокружительные. Но сидевший за столиком с Джанкано человек в черных непроницаемых очках (еще и прикрывавший на всякий случай рукой лицо от любопытных взглядов услужливого официанта) от еды отказался, и Джанкано, уже выбравший в меню с пяток основных блюд и подумывавший о том, что же выбрать на десерт, был вынужден сообщить, что «тоже не голоден».

– Как я понимаю, наша встреча означает, что решение вы нашли? – сухо спросил человек в черных очках.

– У меня есть прекрасный план, – утвердительно кивнул Джанкано, с грустью глядя вслед удаляющемуся официанту.

– Страсть к обжорству и женщинам когда-нибудь погубит вас, мистер Джанкано, – заметив его взгляд, иронично ухмыльнулся незнакомец в очках. – Надеюсь, что ваш новый план практичнее предыдущих, и вы не будете снова предлагать заполнить ядовитыми парами радиостудию перед его выступлением, заразить воздух в его акваланге туберкулезной палочкой или подсыпать в обувь соли таллия, чтобы у него вылезла борода, и он, наконец, лишился всенародной поддержки.

– Вы правильно сказали, что страсть губит, сэр, и моя новая идея как раз на этом и основана.

– Излагайте.

– Сэр, наши интересы в этом деле полностью совпадают, но мне все-таки хотелось бы получить гарантии исполнения договоренностей с вашей стороны.

– Вы прекрасно знаете, кого я здесь представляю.

– Сэр, я испытываю крайнее уважение и к вам, и к вашему непосредственному начальнику, и к вашей организации в целом, но…

– Каких, к черту, вы еще хотите гарантий? – раздраженно дернулся собеседник Джанкано.

– Гарантий того, что, если нам удастся устранить Фиделя Кастро, а вам, как следствие, сменить режим на острове, я получу назад весь свой кубинский бизнес и бессрочную лицензию на все игорные заведения. И вы прекрасно знаете, что есть только один человек, который может дать такие гарантии.

– Вы имеете в виду?..

– Да, я имею в виду именно президента.

– Это все? – помолчав, спросил таинственный собеседник.

– Нет. Вы в курсе, что его братец Бобби решил объявить войну мафии?

– Мне кажется, что ваш тон становится слишком фамильярным, если не сказать наглым, – напрягся человек в очках.

– Отнюдь. Он не касается ни лично вас, ни вашей уважаемой организации. Но вы прекрасно знаете, что у меня есть все основания так говорить про семейку Кеннеди. Что президент, что его братец – они забыли, как их папаша Джозеф умолял нас помочь им в избирательной кампании. Ребятки забыли, что мы для них сделали! Джон не был бы сегодня президентом, а Бобби – министром юстиции, если б не мы. Так что пусть президент приструнит братишку – это тоже является частью нашей сделки.

Человек в черных очках задумался.

– Вы понимаете, что ни о каких письменных гарантиях речи быть не может? – наконец спросил он.

– В наших кругах принято верить на слово.

– Хорошо. Я передам ваше пожелание моему руководству, и мы подумаем, что можно сделать. Излагайте план!

Джанкано покрутил головой по сторонам и наклонился к собеседнику:

– Я слышал, некоторое время назад вам удалось захватить в Мексике и вывезти в США ближайшего друга и соратника Фиделя – некоего Хулио-Сесара Парра. Как я понимаю, сейчас он содержится в какой-то вашей секретной тюрьме…

* * *

– Черт, а он не так глуп, – выйдя после встречи с Джанкано из ресторана и сев в машину, задумчиво произнес генерал Тоффрой, снимая черные очки.

– Это вы мне, сэр? – переспросил его водитель.

– Тебе, тебе, – улыбнулся Тоффрой и скомандовал: – В аэропорт! Быстро в аэропорт!

* * *

Вечерело. С океана потянул легкий бриз, жара спала, и из сада на террасу пахнула умиротворяющим цветочным ароматом долгожданная прохлада.

Отец Олейникова отмахнулся от здоровенной, противно жужжащей мухи, которая все норовила сесть то на блюдо с фруктами, то прямо на тарелку Петра, и продолжил свой рассказ:

– Запаски, представь себе, у меня не было, я ее еще год назад пробил, все времени не было поменять. Костюм, пока возился с колесом, я весь перепачкал, в таком виде ехать на вечеринку было уже совсем неприлично. Бросил машину и пошел пешком к своему другу Тони – у него там рядом, в Инглвуде, маленькое кафе «Cheeky Chicken» – «Дерзкий цыпленок»…

– Ты меня водил туда.

– Да-да, помнишь, он делает прекрасные крылышки барбекю. Тони предложил свою машину – мне наутро надо было ехать во Фриско. А машина его, представь себе, стояла во внутреннем дворике…

– Куда ты и прошел через запасной выход, сел в его машину и поехал домой? – предположил Олейников.

– Ну да.

– Понятно, – улыбнулся Петр, – то есть «хвоста» ты сбросил.

– Что сбросил? – в недоумении переспросил Алекс.

Надоедливая муха села на стол прямо перед Олейниковым и стала нагло потирать лапки. Петр осторожно взял в руки бокал, медленно перевернул его и быстрым движением накрыл муху. Пойманное в ловушку насекомое забилось о стекло, издавая возмущенное жужжание.

– Думаю, за тобой следили, пап, – заключил Олейников. – А поскольку ты от них ушел незаметно, то они и не успели предупредить того, кто в это время обшаривал твой дом.

– Ты думаешь, это был не грабитель?

– Не знаю, пап, ты же сам сказал, что ничего не пропало.

– Ну да, представь себе, ничего! Я же его спугнул. Подъехал к дому – смотрю: тень в окне мелькнула. А домработница еще в обед отпросилась. Ну я монтировку в руки и пошел в дом… А он, представь себе, как сиганет в окно и через кусты – вон все цветы переломал, кабан!

– Ну ты револьвер и купил?

– Купил, – подтвердил отец.

– А зарядить забыл?

– Почему забыл? Я специально не заряжал, чтобы, не дай бог, кого не пристрелить. Я же так – попугать только…

Олейников покачал головой, встал из-за стола, прошелся по террасе и вошел в дом. Осмотрел гостиную, заглянул за развешанные по стенам картины, провел рукой под столом, встав на стул, пошарил рукой в плафонах люстры. В дальнем углу комнаты его внимание привлекла большая напольная ваза – настоящее расписное чудо, изящное произведение китайского искусства. Петр заглянул внутрь – так и есть! – на дне вазы был закреплен микрофон прослушки.

– Петр! – донесся с улицы голос его отца, перешедшего на английский. – Иди скорей! У нас гости.

Олейников огляделся по сторонам, размышляя, что бы ему сделать с микрофоном, но так и не найдя быстрого решения, махнул рукой и вернулся на террасу.

На лестнице, ведущей из сада, стояла милая девушка лет двадцати.

– Знакомься, это Элис Райт, моя очаровательная соседка и, представь себе, хоть и начинающая, но очень талантливая киноактриса, – радостно сообщил отец и добавил: – Она родом из Англии и, представь себе, окончила Лондонскую академию музыкального и драматического искусства!

Алекс повернулся к Петру и на мгновение замялся:

– А это Петр, мой…

– Питер Грин, журналист, – перебил отца Олейников, умоляюще взглянул на него и перевел взгляд на Элис: – Хочу вот интервью взять у такого известного авиаконструктора.

– Да… – грустно выдохнул Алекс, – журналист… мой знакомый… Питер он. А я его, представь себе, по старой русской привычке Петром и зову.

Олейников не отрываясь смотрел на Элис – она и впрямь была очаровательна! Тончайшие белокурые волосы в лучах закатного солнца кручеными нитями ниспадали на плечи, огромные, как океан, голубые глаза завораживали бездонной глубиной, маленькие изящные губки приветливо и одновременно таинственно улыбались.

Элис протянула Олейникову руку, и он слегка пожал ее, ощутив в душе какой-то легкий трепет.

– А у меня вот водяной насос сломался, – виновато, по-детски опустив голову, сказала Элис, – подвал затапливает.

– Опять! – всплеснул руками Алекс. – Милое дитя, я же вам говорил, там прокладка совсем износилась, я лишь временную поставил, надо новую купить.

– Я не успела… – беспомощно захлопала ресницами Элис.

– Ну, сейчас пойду посмотрю, – закряхтел, вставая, отец Олейникова.

– Ой, Алекс, мне так неудобно. У вас и так в прошлый раз после ремонта поясница неделю болела. Может, лучше Питер мне поможет? – стрельнув глазами в сторону Петра, спросила Элис.

– Конечно, – слегка смущаясь, согласился Петр.

Элис улыбнулась и пошла по тропинке к своему дому. Петр посмотрел на отца, тот доброжелательно кивнул. Взгляд Олейникова задержался на перевернутом бокале, под которым по-прежнему противно жужжало плененное насекомое.

– Я догоню вас! – крикнул он Элис, схватил стакан с мухой и, прикрыв его снизу тарелкой, чтобы пленница не вырвалась на свободу, бросился в дом.

Подбежав к вазе, в которой был спрятан микрофон, Олейников хитро улыбнулся и крикнул в вазу:

– Привет коллегам из ЦРУ!

Резким движением он вытряхнул муху прямо внутрь китайского чуда и быстро прикрыл горлышко вазы тарелкой. Муха возмущенно загудела, тыкаясь в стенки фарфоровой темницы. Петр приложил ухо к вазе – казалось, что внутри ревет на старте реактивный самолет.

Олейников удовлетворенно хмыкнул, представив себе вытянутые лица подслушивающих, и побежал догонять Элис.

* * *

Глубокой ночью на паспортном контроле международного аэропорта Нью-Йорка пассажиров почти не было. Сонный офицер иммиграционной службы лениво раскрыл протянутый изящной женской рукой швейцарский паспорт, бросил взгляд на имя «Rukh Elza», мельком сверил фотографию, шлепнул штамп и, сладко зевнув, вернул паспорт владелице.

Каблучки торопливо застучали по гранитному полу. Офицер проводил стройные ножки мечтательным взглядом и хотел уже вновь задремать, как вдруг что-то тревожное царапнулось в его памяти, он нервно покрутил головой и, схватив с полки прошитый суровыми нитками журнал, начал судорожно листать его. Наконец на одной из страниц офицерский палец уперся в написанное красными чернилами имя с тремя восклицательными знаками в конце:

ELZA RUKH!!! – to report, but don’t detain[22]22
  ЭЛЬЗА РУХ!!! – сообщить, но не задерживать (с англ.).


[Закрыть]

Офицер сорвал с аппарата телефонную трубку и стал торопливо набирать номер.

* * *

– Ну вот, все работает, – захлопнул крышку насоса Олейников, стоя в закатанных брюках по щиколотку в воде в подвале дома Элис. – Но прокладку надо все-таки новую купить. Дренажную трубу я прочистил, так что вода скоро сойдет.

– Спасибо огромное! – захлопала в ладоши Элис и неожиданно чмокнула Петра в щеку.

Олейников смутился.

– Ой, вы порезались, у вас на пальце кровь, – испуганно вскрикнула она и, наивно хлопая ресницами, потянулась губами к руке Олейникова. – Надо скорее облизать – собачки всегда ведь раны зализывают.

Опередив Элис, Петр быстро сам сунул палец себе в рот и зачмокал, сделав «страдальческие» глаза. Элис рассмеялась.

– Пойдемте наверх, я перевяжу, – взяв Олейникова за руку, повелительно сказала она и направилась к лестнице.

Олейников вздохнул и покорно пошел за ней.

* * *

– Не знаю, как мне вас отблагодарить, – выдохнула Элис, увенчав повязку на пальце Олейникова игривым бантиком. – Хотите что-нибудь выпить?

– Спасибо, как-нибудь в другой раз, – немного смущаясь, сдвинулся чуть в сторону Петр от оказавшейся слишком близко к нему на диване Элис. – Алекс сказал, вы из Англии?

– Да, родилась в Ливерпуле, – кивнула она, поднявшись с дивана и направившись к массивному дубовому шкафу в углу гостиной. – Жила там, пока не поступила в Лондонскую академию музыкального и драматического искусства. Я всю жизнь мечтала сниматься в кино и, когда закончила академию, приехала сюда покорять Голливуд. Не очень пока получается – дают лишь небольшие эпизодические роли. А это дом моего дядюшки, он милостиво позволил мне пожить у него. Год назад дядюшка вдруг решил заняться виноделием, купил в долине Напа старое ранчо, разбил там виноградники и перебрался туда. Все считают его немного сумасшедшим, поскольку он утверждает, что его вина лучше французских.

Элис распахнула дверцу – шкаф был заполнен штабелями винных бутылок.

– У него тут целая коллекция: «Шардоне», «Пино Гри», «Зинфандель»… – читала названия на этикетках Элис. – Я, правда, ничего в этом не понимаю, да и пью очень редко. Только когда становится грустно, я позволяю себе взять у дядюшки бутылочку, выйти на террасу, зажечь свечку…

– Вам сейчас грустно? – тихо спросил Олейников.

– Грустно, – вздохнула Элис.

– Ну почему же? Насос работает, потоп устранен, вода в доме есть, – попытался пошутить Петр.

Элис закрыла шкаф и, вздохнув, села, поджав ноги, в глубокое кресло в дальнем углу гостиной.

– Мне, наверное, уже пора… – улыбнулся Олейников.

Элис не ответила, отвернулась к окну.

Петр встал и подошел к ней.

– Элис, я вас чем-то расстроил?

– Нет-нет, – поправляя упавшую на лоб длинную челку, ответила она и решительно встала с кресла: – Простите мне мою слабость. Вам действительно, наверное, пора.

– Надеюсь, мы еще увидимся, – слегка поклонился Петр, направляясь к дверям.

– Скажите, – остановила она его на пороге, – а вы пишите исключительно про авиаконструкторов?

– Ну почему же? – обернулся Олейников. – Я пишу обо всех интересных людях.

– Вот и прекрасно! В следующую пятницу в отеле-казино «Кал-Нева» будет шикарная вечеринка, там будет уйма интересных людей: артисты, режиссеры, продюсеры. Мне удалось достать приглашение. А пойти не с кем…

* * *

– Ну? – хитро подмигнул отец Олейникову, встретив его в саду, когда тот возвратился от Элис.

– Папа… – пристыдил его Олейников.

– Да я ничего, – пожал плечами отец. – Был бы помоложе, сам бы приударил. Хорошая она девочка, только одинокая – за все время ни одного парня рядом с ней не видел. Ну, пойдем, я тебе комнату приготовил.

– Пап, я – в отель, – покачал головой Петр.

Отец остановился, тяжело опустился на скамейку.

– Ну да, я понимаю… – выдохнул он.

Олейников сел рядом с ним, приобнял.

– Я тогда не спрашивал и сейчас не буду, – с легкой ноткой обиды сказал отец, глядя в глаза Петру. – Тогда, двенадцать лет назад, ты просил не говорить никому, что ты – мой сын… Ты ничего не рассказал про себя, лишь что мать назвала тебя Петенькой, – и каждый вечер перед сном я молился, шепча твое имя, а теперь… теперь тебя надо звать Питером Грином, и у меня нет ни твоего телефона, ни адреса, и я не могу даже отправить тебе открытку на Рождество! Ты появляешься на три дня, затем исчезаешь на долгие двенадцать лет, потом появляешься снова и вот опять исчезаешь. И все это время я не знаю, жив ты, что с тобой, где ты…

– Папа, поверь, я не могу иначе.

– Ну почему? Почему я не могу всем рассказать, что ты – мой сын? Почему я не могу похвастаться этим?

– Пап, пойми – у тебя могут быть проблемы.

– А мне плевать на мои проблемы!

– Но мне не плевать, пап. Я прошу тебя.

Отец задумался, помолчал немного и тихо спросил:

– Ты ведь не журналист, сынок, правда? Что у тебя за работа? Несколько месяцев назад в моем доме вдруг появляется странный человек в белой шляпе, приносит от тебя записку с просьбой купить медицинское оборудование и отправить его в Россию.

– Спасибо, спасибо за то, что ты сделал. Ты спас жизнь ребенка очень дорогого мне человека[23]23
  События описаны в книге А. Болонова «Двойное сердце агента» (ЭКСМО, 2024).


[Закрыть].

– Да для меня главное было – получить весточку, что ты жив! Ради этого, представь себе, я готов отдать все: любые деньги, дом, мою ненужную жизнь…

– Папа, ну почему ненужную?

– Да потому, что я даже не могу хранить твою записку! Тот, в белой шляпе, не уходил – все стоял и ждал, ждал, ждал, пока она не догорела.

Олейников с жалостью смотрел на дрожащие губы старика.

– Папа, прости! – с трудом сдерживая слезы, сильнее прижался он к отцу.

– А может, ты шпион? – вдруг спросил отец. – Может, ты работаешь на КГБ?

Олейников отстранился и посмотрел отцу в глаза.

– Ладно, – махнул рукой тот, – все это ерунда. Кем бы ты ни был, просто запомни: я твой отец и люблю тебя. И еще, что я понял сам: большевики – это одно, а Россия – это другое. Правительства приходят и уходят, а страна остается. Люби свою Родину, будь в ладах со своей совестью и береги себя. Если с тобой что-нибудь случится, я просто не переживу.

Отец поцеловал Олейникова в лоб, встал, перекрестил его и, сгорбившись по-стариковски, побрел по дорожке в сторону дома, потом вдруг обернулся, подмигнул Петру и весело крикнул:

– А я, представь себе, почему-то уверен: мы очень скоро увидимся!

* * *

Речной трамвайчик миновал Лужнецкий метромост и, разгоняя громкими свистками кружившие по воде весельные лодки с отдыхающими, пошлепал по речной ряби вдоль набережной Нескучного сада.

Насупившийся Зорин оторвался от созерцания бурлящей за кормой воды и исподлобья глянул на Плужникова, по-детски радостно уплетавшего эскимо. Генерал соскреб зубами остатки шоколада с палочки, лизнул еще раз, потом, удовлетворившись ее отполированным видом, аккуратно завернул палочку в обертку из-под мороженого, поискал глазами урну и, не найдя, сунул скрученную обертку себе в карман.

Зорин взорвался:

– Товарищ генерал! Наша страна сейчас… весь мир под угрозой ядерной войны! А вы… вы… как вы можете так спокойно есть мороженое?!

– Тихо-тихо, – остановил его Плужников. – Ты чего орешь-то: «Товарищ генерал! Товарищ генерал!» Люди кругом. Ты меня сюда зачем позвал?

– Для конспирации, – поджав губы, буркнул Зорин. – У нас в конторе не поговоришь – никому теперь верить нельзя, одни предатели вокруг!

– Это ты кого же имеешь в виду? – прищурился генерал. – Сбежавшего к американцам Сташинского?

Зорин молчал, надувшись.

– Понятно, – вздохнул Плужников. – Тогда слушай. Первое: если «для конспирации», то на речном трамвайчике, тем более в такую жару, полагается либо мороженое кушать, либо «Буратино» пить, а не орать, называя меня по званию. Согласен?

Зорин нехотя кивнул.

На берегу показался до боли знакомый ему каскадный фонтан «Купальщица», где майор когда-то, еще молодой милиционер, в романтическом порыве принял за шпиона сотрудника КГБ, сорвав важную операцию. Зорин думал, что его если не расстреляют, то уж из органов попрут точно, но Плужников не только простил его, но и позвал работать к себе.

– И второе, – продолжил генерал. – Ты отличный сотрудник, прекрасный аналитик, с архивами классно работаешь, но ты не оперативник, не разведчик ты, у тебя подготовки соответствующей нет.

– Я четыре языка знаю! – воскликнул майор.

– Ни в какую Америку ты не поедешь, – резюмировал Плужников.

Зорин хотел сказать что-то еще, но, увидев строгий генеральский взгляд, осекся.

– А Петру я верю, – твердо сказал Плужников. – Только вот Алену, если честно, не понимаю. Пока не понимаю… Но тоже хочу верить. И тебе советую.

– Это приказ?

– Приказать верить или не верить во что-то – невозможно. Просто надо стараться понять истинные мотивы тех или иных поступков. А мы часто, вон как ты сейчас, сразу трактуем по-своему. Сбежала – значит, предала…

– Ну так это ж очевидно!

– «Очевидно» слово хитрое. «Оче» и «видно» – то, что видно очами. Но то, что мы видим, часто не отражает истинную суть происходящего.

– Это как же?

– Да вот так. Вот видишь ты: бежит по улице человек, торопится… и вдруг какой-то прохожий раз – и подножку ему ставит. Человек со всего размаха хрясть об асфальт! Что ты подумаешь о прохожем?

– Гад он.

– Вот. Но ты ведь просто видишь: «что» сделал прохожий и даже «как» он это сделал. Но этого мало. Надо знать, «зачем» он это сделал – только тогда поймешь истину. А если упавший человек – воришка и минуту назад украл у старушки кошелек, а прохожий это заметил и подножкой остановил вора? А?