Текст книги "Живописатель натуры"

8. К оживающей траве и первой зелени весною
(сочинено апреля 21, 1794 г.)

О натура! Как приятна ты в то время, когда начинаешь обновляться и когда бурая поверхность пажитей и лугов впервые воспринимает на себя зеленый колер. Какою сладостию напояется душа моя при обозрении тебя и в сие уже начальное время весны прекрасной. Все предметы, рассеянные окрест меня, теряют уже угрюмость свою, Все начинают оживать, все получать новые виды, новые красоты и прелести многоразличные! Куда ни простру взоры, везде встречаются они с ними, везде уже утешают их собою, и каждый, досязая чрез них до самых недр души моей, колеблет оную, производя приятные ощущания в ней.

О ты, первая и едва только рождающаяся зелень на холмах! Как приятна ты мне! С каким сладким восторгом смотрю я на тебя! Как любуется душа моя тобою и в самом уже рождении твоем! О буди благословенно первое явление твое, первое оживление бесчисленных травинок, составляющих тебя! Тысячи живых тварей разных родов радостно встречают тебя и веселятся уже тобою. Уже вижу разных четвероногих, ходящих с удовольствием по тебе, слышу нежное блеяние агнцов непорочных, прыгающих с радостию за матерьми своими; вижу матерей их, любующихся рождением твоим и возжделеющих скорейшего возрастания твоего. Я сорадуюсь им и вместе с ними того же самого желаю.

Более пятидесяти раз видал я уже тебя возрождающеюся и более четыредесяти крат утешалась душа моя твоими прелестьми, о зелень вешней первой травы! Будучи еще отроком, веселился я уже тобою, забавлялся во дни юности моей, прельщался в свои цветущие леты, а утешаюсь и ныне еще, когда главу мою седина украшает. Никогда-никогда не прискучивала ты мне, но всегда и в каждый раз была ты для меня толико же прекрасною, толико же утешною и толико же способною ко влиянию в душу мою сладости, как и теперь.

Что такое есть в тебе волшебное, чем очаровываешь ты столь сильно очеса смертных? Хоть нет еще и сотой доли всех красот твоих, хоть не составляешь ты еще бархатов красивых, хотя все твои прелести еще слабы и невелики, но ты и ими утешаешь уже, утешаешь всех и утешаешь более, нежели когда-либо, и чувствы и сердца наши! Нет никого, кто б ни веселился тобою! Нет никого, кто б ни соучаствовал в радости всеобщей при первом появлении твоем, о! зелень дорогая! Веселятся тобою и престарелые и младые, веселятся богатые и убогие, и знатные и низкие и все и все… даже до самых владык земных чувствуют отраду в душах своих при воззрении на тебя, отраду, которую изобразить уста бессильны и слова недостаточны и которую только те не чувствуют, которые ни к каким ощущаниям неспособны и сердца окаменелые имеют.

С каким удовольствием души смотрю я тамо на зеленеющиеся холмы вдали и здесь на гладкие равнины, предо мною лежащие! За два дни не хотело око мое удостоить и зрением их, а ныне – не только привлекают, но и веселят они оное собою. С каждым днем и с каждым часом умножается красота их. При самых очах моих сотыкается бархат тот, которого красота толико крат пленяла ум мой и при огне вечернего солнца приводила всю душу мою в сладкие восторги. Скоро-скоро покроются они опять им, сии холмы и равнины, и я увижу их, облеченных во все великолепие их, и скоро станут они опять меня очаровывать собою.

Вот тамо вижу уже холмик, гордящийся младою зеленью своею. Весь он укрыт уже оною между тем, когда другие места еще пусты и обнажены. О, как приятен он очам моим! С каким удовольствием смотрю я на детей, на сих младых птенцов тварей, мне подобных, тамо сидящих на зелени сей и любующихся ею. В непорочных играх провождают они время свое и веселятся новою травою, толико милою и приятною им. Они вне себя от радости и удовольствия не могут насмотреться на нее, не могут налюбоваться ею, и в невинных восторгах своих припадая к земле, лобзают даже ее младыми устами своими.

О милая и нежная невинность! О утро и весна скоротечных дней наших! О возраст наиблаженнейший в жизни человеков! Колико сладок и приятен ты для всех! Некогда и сам я находился в тебе и чувствовал все приятности твои. Они так сладки, так неописанно сладки, что не забывал я их и во все течение жизни моей. Вы и ныне еще, ныне, при самом вечере дней моих, вспоминаетесь мне, о лета нежного возраста моего. Всякий раз, когда ни возвращаюсь я мысленно в вас, во дни блаженные сии, чувствую еще всю сладость драгого времени сего и чувствую с таким удовольствием, что вся душа моя растаивает при воспоминании сем.

В самый сей раз, в самые минуты сии напояется душа моя нектаром сладости сей, и я наслаждаюсь частичкою блаженства, возможнейшего и чистейшего на земле. О, как приятны они мне, сии минуты дорогие, и как бы счастлив я был, если б вся жизнь моя сплетена была из подобных им и ничто не прерывало течения оных.

Но кому обязан я за них, за сии бесценные минуты, составляющие новый участок прямого блаженства дней моих? Не тебе ли, обновляющаяся весенняя зелень? О ты, истинное подобие утра и весны дней наших! Ты подала мне случай и повод к тому, ты возбудила во мне напоминание сие! О буди же благословенна за сие, и нежное возрастание твое да продолжится с таким же миром и спокойствием, какой влияла ты в недра души моей видом своим, и да удалятся все случаи, могущие повредить тебя, и чтоб скорее мог я увидеть тебя во всем великолепии и славе твоей и возвеселиться тобою еще более.

9. Чувствования при большом и долговременном ненастье в глубокое осеннее время
(сочинено в октябре 1794 года)

Где вы, о красные летние дни, со всеми прелестьми и очарованиями вашими? И ты, о осень золотая? Куда сокрылась от очей моих со всеми красотами твоими? Нет уже ни малейших следов ваших! Не вижу я уже того великолепного покрывала над собою, которое толико раз утешало сердце мое и толико крат приводило всю душу в восторги. Не любуется уже око мое разными испещрениями и пышными видами его, и не плавает вся душа моя в удовольствии при созерцании сего прелестного произведения натуры. Густой мрак сокрывает днесь от очей моих все красоты и великолепие небес и, заслоняя собою благотворное светило, оживляющее все, распространяет единое скучное и печальное уныние по всей природе. Вместо позлащенных гор, блиставших прежде разноцветными огнями окрест нас, и вместо багряниц неописанной красы, распростертых по всему обширному своду небес, катятся теперь темные и мрачные громады над главами нашими и, свиваясь с седыми облаками, изливают из себя мглу и несметные потоки вод на рамена наши. Порывистые свисты ветров и бурь заступили места кротких Зефиров, лобызавших некогда с толикою приятностию чело и ланиты наши, и скучные шумы, раздающиеся в воздухе, поражая слух, увеличивают еще более неприятность непогоды.

Густой и очами непроницаемый мрак, досязающий до самого лица земли, скрывает от очей моих и последние зрелищи, хотя осиротевшей ныне, но все еще прекрасной натуры! Где вы? Вы, прекрасные осенние бархаты, распростертые по холмам и долинам! Остатки бесчисленных красот природы, увеселявшие еще недавно мои взоры, и вы, о брюмы великолепные, представлявшие мне зелени сии в прелестном виде? Я не вижу уже и вас, не вижу ничего вдали и не могу ничем утешать зрение мое теперь.

Миллионы водяных капелек, едва приметных очам нашим, капелек столь малых и столь легких, что лежать и парить могут они на раменах воздуха самого, столпись в сонмище тесное и огромное, составляют мрак сей и мешают мне видеть все предметы вокруг себя, Стеснение их так велико, что едва усматриваю сквозь их и самые ближние здания и древеса, обнаженные уже от листьев, с голыми верхами их. Единая черная и взметенная земля встречается только явственно вблизи с зрением моим и представляет очам наипечальнейшее зрелища. От множества воды, на нее упадшей, от трудной и частой ходьбы по ней людей и животных, лежит она тамо вся обезображенная, вся исковерканная и обращенная в топкую и вязкую тину. Уже и единым видом своим производит она в душе некое отвращение и заставляет сетовать всех, кого необходимость заставляет иттить или куда путешествовать по ней. Самые скоты и другие животные наши, бродящие с нуждою по оной, едва в состоянии влачить и вытаскивать ноги свои из ней. Самые они кажутся пораженными скукою и огорчением.

Временем мгла и мрак сей исчезает, и воздух прочищается несколько. Но долго ли продолжается сие? Чрез несколько минут или часов новые громады мрачных и темных туч налетают, паки на крылах ветреных, вслед за тонкими и седыми облаками, укрывают все пространство неба, обращают утро в самый вечер и начинают изливать либо мелкие и скучные дожди, либо целые струи вод на главы наши. Тысячи крупных капель, гонимые бушующими ветрами, ударяются с шумом об стеклы наших окон, и целые ручьи сниспадают с громким плеском с кровель обиталищ наших на землю. Никому не можно выттить и показаться из оных, не подвергнув себя опасности быть в единый миг обмоченным всему.

Сколько времени! Сколько дней продолжаются уже таковые излияния вод на лице земли, и как давно не освещало ее, а с нею и нас, светлое солнце своими благотворными лучами. Беспрерывному сцеплению туч и облаков, летящих друг за другом, кажется конца не будет. Огорченные смертные с нахмуренным челом своим, взирая на них, дивятся и не понимают, откуда берется их такое множество бесконечное. Колико дней уже тому, как начали они скучать с возжделением ежеминутным, чтоб погода переменилась и настала лучшая и приятнейшая для всех! Колико сетований ни было уже от них и колико жалоб и роптаний ни производимо было уже ими! Есть многие, коим кажется, что весь порядок уже рушился и все расстроилось в натуре. Есть даже до того нетерпеливые, что по малодушию своему мнят, что самая погибель предстоит, если продлится тако далее и никакой перемены не воспоследует.

Последовать ли мне малодушию таковому и так же ли жаловаться и роптать, как многие из собратий моих, на сие скучное явление в натуре? Вместе ли и мне с ними всякий час вздыхать и изъявлять досаду и неудовольствие о том, что природа не повинуется воле моей, не соображается с желаниями нашими, но последует течению своему и свято исполняет то, что предписано ей от устроителя ее?

Нет! Сего да не буди! Тако поступая, согрешил б я пред творцом мира, пред натурою и пред самим собою, а наконец поступил бы против всего благоразумия в свете. Сие не то, а иное мне повелевает.

Натура всегда вещает и всем доказывает мне, что течение и деяние ее не происходят просто и по единому только слепому случаю, но оснуются на порядке, устроенном владыкою и зиждителем мира. Что она последует во всем велениям его и наблюдает столь строго предписанные ей уставы, что силы таковых немощных тварей, каковы мы, далеко недостаточны к произведению в деяниях ее и малейшей остановки и перемены. Когда же сие тако, и все в натуре происходит по распоряжению существа наипремудрейшего, то не была ль бы то крайняя глупость, когда б восхотеть мешаться нам не в свое дело и судить деяния натуры, из коих и о сотой доли мы понятия не имеет. А того хуже, кода бы стали еще жаловаться, досадовать и роптать на то, для чего не происходит все по-нашему, и натура не повинуется хотениям нашим, толико смешным и глупым по разнообразности и неосновательности своей.

Великий Боже! Колико суетно и странно в сих случаях малодушие наше; и до какой глупости доходим мы. Мы, не разумеющие и того, как составляется и единая капелька дождевая и как сотыкается листок последней травки и деревца, дерзая изъявлять неудовольствия наши о том, что натура все не по-нашему, а по твоим велениям производит. Велениям, бесконечно премудрейшим и производящим для самих нас тысячу раз более польз, нежели сколько б могли сами мы произвесть себе со всеми умствованиями и хотениями нашими. Нет! Нет, никогда да не изыдут из уст моих слова ропота и неудовольствия, и дерзость таковая да буди отдалена от меня!

И так да ропщет, сетует и огорчается ненастьем сим, кто находит в том удовольствие, а я не хочу и не буду того делать. От меня всякое малодушие и досада да буди удалена. Я изгоню из души моей и малейшие помышления таковые. Я поступлю иначе. Последую гласу мудрости и буду производить то, что предписывает благоразумие самое.

Сие повелевает мне и на самое сие неблагоприятное явление в натуре с таким же почтением и благоговением взирать, как и на прочие перемены, в ней бываемые и по велению творца происходящие. Оно уверяет меня, что и сие великое излитие вод имеет целию своею какую-нибудь пользу, хотя не усматриваемую нами, но бессомненно великую и относящуюся до нас или до иных тварей. Происходит сие по велению существа, пекущегося ежеминутно о пользах наших, и потому, како могу я в том сумневаться, далее внушает оно мне, чтоб я для блага своего и самые неприятности таковые старался обращать себе в пользу и извлекать из них невинные удовольствия душе моей. Вот сугубый долг мой! Я поспешу исполнить оный и возбужу в душе моей мысли, приличные тому. Мысли не огорчать, а увеселять меня могущие!

Ненастье сие велико. Сие неоспоримо. Но я спрошу себя: чувствую ли я – собственно я сам – теперь, и в самые минуты сии все тягости и противные ощущения те, какие производит оно многим другим из собратий моих? При всей ужасности непогоды сей я собственно сижу теперь в тепле, в спокойном угле жилища своего. Глава моя не обливается сверху струями вод, и вода сия не затекает за выю и хребет мой. Кровля и потолок дома не допускают ее до того. Бушевание ветра и дождя слышу я только утесами своими, и вместо боков и спины моей все хладное стремительство их терпют стены обиталища моего. Ни единая капля дождя и не единая струя шумящей бури не достигает до ланит моих, и я слышу только их ударяющиеся об стеклы окна, под которыми я спокойно и ничего не ощущая сижу, ноги мои не вязнут в грязи глубокой, и стопы не скользят по распустившейся глинистой земле. Я не вздыхаю о том, что принужден выдирать их с трудом из вязкой топи или входить по колено в лужи и в грязь и беречься притом от падения ежеминутно. Ноги мои сухи, и я хожу по гладкому полу или успокоиваю члены свои на ложах и седалищах мягких и покойных. В самые скучнейшие часы нощи, самые дурнейшие периоды времени сего, когда за ужасною темнотою и на пядень не видно впереди и когда сопряженное с нею стремление сильной бури и хладного дождя еще пронзительнее и несноснее, содрогаюсь только я при случайных выходах на крыльцо, а в прочем не терплю ни малейшего беспокойства, но поспешно возвращаюсь в теплую храмину свою, продолжая веселить себя упражнениями любыми.

В самое сие время, когда я сим образом сижу в покое и тепле и занимаюсь только выбором забав и приятнейших упражнений для себя, многие сотни или паче тысячи подобных мне человеков, созданиев, ничем меня не худших, претерпевают всю жестокость непогоды! Какое множество из них зябнут теперь в мизерных, наполовину раскрытых и почти развалившихся хижинах своих, ощущают беспокойство превеликое и от бури и дождя нигде места себе не находят. Многие из них и тому уже рады, что удалось им спокойной уголок найтить и в нем, скорчившись, рубищами своими укрыться и тем сколько-нибудь защитить себя от стужи и мокроты! А в каком положении находится теперь все великое множество тех, кои по необходимости принуждены находиться под открытым небом и подвергать себя всем суровостям сего страшного ненастья и непогоды. Сколь многие из таковых находятся теперь в дорогах дальних? Сколько таких, кои будучи в отдалении от домов и родных своих принуждены теперь влачить жизнь свою в нужде превеликой и подвергать себя с утра до вечера всем суровостям ветров, бури, стужи и стремительных дождей!

Если окинуть мне умственным взором все моющее происходить теперь в местах разных, подверженных ненастью сему, каких жалких и поразительных зрелищ не увижу я повсюду?

Тамо тащится, может быть, бедный престарелый поселянин с тяжелым возом своим по вязкой и дурной дороге. Изнуренная его клячонка, столь же престарелая, как и сам он, едва переступать может от Надсады и старости и с нуждою вытаскивает дряхлые ноги свои из грязи глубокой. Бедный старец в едином только на плечах рубище раздранном и не имеющий сухой нитки на теле охрип уже от вопля и понукания изнемогшей лошади своей. Дрожащая его рука утомилась уже от стегания оной, а силы до такого измождения дошли, что и сам он уже с нуждою переступать и ноги свои из глинистой грязи выдирать может. Между тем дождь не престает лить, и жестокий ветр знобит от часу больше члены его, и без того уже от стужи и старости дрожащие. Целый день без пищи и пития с неописанным прискорбием тела и души тащился уже он сим образом с ноги на ногу, и теперь, напрягай последние силы свои, спешит к домишку и семье своей! Но путя еще знатная часть не переехана, и впереди предстоит ему еще трудная переправа. Небольшая лощинка с ручейком, до того ничего не значущим, превратилась теперь от множества дождей в непроходимое болото и такую топь, чрез которую и лучшим коням воз перевезти великого труда стоит. Старик предусматривает сие и содрогается уже от помышления одного при подъежжании к оной. Он вздыхает из глубины одряхлевшей груди своей, повторяет оханье и гореванье свое, но, необходимостью понуждаем, продолжает путь и в сумерки уже доежжает до сей страшной переправы. Он пускается в нее, осеня крестом чело свое. Но последние дни топь сия сделалась более, нежели он думал и воображал себе. Изнуренная кляча его увязает посреди тины по самую грудь свою и не в состоянии более сойтить с места и выдрать ног своих. Бедный старец видит сие и тшетно кричит, нукает, стекает и бранит старинного коня своего, служившего ему до того верно, но теперь изменившего совершенно. Тяжкое захрипение и упадение лошади на бок останавливает смущенного старца в понуждениях его и принуждает к исканию других и не столь тщетных способов к вспоможению. Весь воз его обвяз глубоко в тине, и лошадь подверглась опасности задохнуться и захлебнуться. С преглубоким вздохом слезает он с воза, на который было присел для переезда чрез воду, силится всячески помочь лошади и поднять ее, но в трудах своих увядает сам по пояс в тине и не может никак выдраться из ней!.. Между тем ночь опускает мрачный свой покров на землю, и густые тучи, изливающие отчасу более дождя, увеличивают темноту до ужасности самой. Бедный старец, находясь посреди пустого поля, на месте, удаленном от всякого жила и людей, погруженный по пояс в тине и воде, обливаемый сверху сильным дождем, обуреваемый со всех сторон пронзительным холодным ветром, изнеможенный до крайности от трудов бесчисленных, во весь тот день перенесенных, и томящийся голодом и жаждою, восстенав из глубины сердца своего, воздевает одряхлевшие руки свои к небу и в отчаянии не знает, как и чем пособить себе!..

Какое положение бедняка сего и сколь отменно оно от положения того, в каком нахожусь я… я, сидящий теперь в покое и в тепле, не ощущающий никакого беспокойства, а помышляющий об одних только забавах для себя! О, как много счастлив я пред ним и как жалок мне сей бедный старец и страдалец беспомощный!

Инде путешествовало, может быть, целое семейство, подобного моему состоянию людей, уже несколько дней из одного отдаленного места в другое. Ненастье сие захватило их в дороге, и кровные нужды принуждают их поспешить своею ездою. Сколько трудов, досад, прискорбностей и беспокойств ни претерпели уже они от стужи, ветров и дождей, сколько от дурноты дорог, трудных переправ, усталости лошадей и повреждений, делавшихся в повозках их. Но все еще, хотя с нуждою и трудом, но продолжали они путь свой до сего времени. Но теперь произошло то, о чем они и думать страшились. От испортившихся до крайности дорог, изрытых и исковерканных преглубокими рытвинами, ямами и колесовинами, повозки их претерпевали давно уже много зла, а теперь вдруг рассыпалось под одною из них заднее и давно скрученное колесо, а под другою самая железная задняя ось переломилась. Обе они принуждены были остановиться и, к несчастию, не в одном еще месте, а на немалое расстояние друг от друга. К вящей досаде и огорчению всех путешественников сих, постигло их насчастие сие посреди обширной степи, на месте отдаленном за несколько верст от ближних жил, а от таких мест несравненно еще удаленнейших, где б можно было им достать годное колесо под корето их и найтить людей сделать им ось железную. Какая досада для всех несчастных сих! Какое жалкое и поразительное зрелище! Обе повозки лежат опрокинувшимися почти совсем набок. Все сидевшие в них, и женщины и мужчины, произносят вопли и крики превеликие, прося помощи скорейшей. Обмоченные с головы до ног и перемаранные грязью, служители их все соскакивают с мест своих, сбегаются к одной, перебегают к другой повозке, толпятся, соединяют силы свои к подниманию тяжелых повозок с Господами своими и по неловкости никак учинить того вскорости не могут. Между тем, удручаемые ветром, стужею и дождем лошади не стоят, а мнутся и перепутываются между собою. Опасность увеличивается ежеминутно. Господа их кричат. Женщины увеличивают свои вопли и стенания и умоляют всячески слуг помогать скорее. Нежная и трепещущая мать, схватя малых детей своих, спешит подавать их служителям в окны и умоляет о скорейшем опростании и спасении оных. Дети вытаскиваются, но куда ж? На проливной дождь и бурю превеликую! Но скоро принуждены и сами старые последовать за ними и, вылезая с нуждою из повозок, подвергать себя всем суровостям непогоды. Люди их, сколько ни старалися поднять и сколько раз ни напрягали всех сил своих совокупно, сколько раз ни падали сами, осклизаясь в рытвины и ямы, но все старания их были тщетны. Они выбились наконец из сил и немогши одолеть, не знают, что делать и начать. Во всей степи нет ни единого дерева и ни единого куста, могущего служить им при поднимании на подмогу. Вышедшие господа их стоят вокруг оных на ветре и дожде и тщетные произносят жалобы и вздохи. Сетования у всех бесконечные, а неумение того больше. К умножению досады и прискорбия приближается ночь и с нею темнота преужасная! Нет ни убежища, ни покрова никакого от ветра и дождя. Нет самого огня, могущего согреть дрожащие члены, и никаких дров к разведению оного. Сколько-нибудь могли б защитить их кареты собою, но и те лежат на боку с перебитыми в суетах стеклами, и в них войтить не можно. Лошади между тем продолжают беспокоиться и, продрогши от стужи, не стоят спокойно. Всех их отпрягают, но и с ними не ведают, что начать. Нет ни корма для них, ни воды, ни приюта никакого. Господин рассылает некоторых из них наудачу в разные стороны людей для искания ближнего селения и каких-нибудь повозок и помощи для себя и семейства своего и остается сам с достальными немногими на степи горевать и мучиться всю ночь в темноте на стуже и дожде с женою и малыми детьми своими!..

Какой вечер! и какая ночь для нежного и чувствительного семейства, привыкнувшего жить в неге и покое и не видавшего никогда нужды и несчастия такого! Как жалко оно и какого соболезнования достойно! Какая противоположность между положением сим и положением моим в сии минуты! Какое счастие для меня, что не нахожусь и я теперь в подобных сему обстоятельствах, но сижу в покое и тепле и утешаюсь милым и любезным семейством своим, окружающим меня. Сколь легко могло б и со мною подобное тому или еще гораздо худшее случиться…

* * *

Происшествия и случаи таковые и многие подобные им не только возможны, но и действительно бывают в свете. И почему знать, может быть, и теперь, в самые минуты сии, есть очень многие люди, страдающие сим образом в степях, полях, лесах, в топях, на переправах, болотах, ручьях, речках и других водах, Свет обширен! Ненастья таковые объемлют обыкновенно великие пространства мест, и многие тысячи людей подвержены бывают в одно время всем суровостям оных. Великое множество их находится, бессомненно, теперь в дорогах, в удалении от домов своих и всякого жила и терпят нужду. Есть, бессомненно, многие и сидящие в грязи, с изломанными колесами, осями и повозками своими, есть страдающие с приставшими до изнеможения лошадьми своими и не знающие, что делать. Есть увязнувшие в топях, болотах и трудных переправах, бьющиеся с повозками своими до того, что не рады своей жизни. Есть многие, сбившиеся с дорог, есть завечеревшие в пути и провождающие всю ночь в страданиях различных под ветром и дождем, терпя стужу, голод и мокроту. Есть, может быть, и в худших еще обстоятельствах находящиеся, есть выбившиеся совсем из сил и от стужи и изнеможения последнее уже дыхание испускающие. Некогда случилось самому мне быть очевидным свидетелем таковым плачевным положениям. Никогда не позабуду я той ужасной ночи, в которую при таковом же ненастье, как теперь, при моих глазах погибало множество людей, и не только я, но и никто не в состоянии был подать им руку помощи. И поныне еще содрогаюсь я при едином воспоминании оной!

Все такие случаи и происшествия бывают действительно, и мне надобно воображать их себе колико можно живее и в количестве множайшем. Каждое из зрелищ таковых воображаемых хотя в уме возбуждать во мне станет чувствия, достойные разумной твари, и вкупе производить в душе моей ощущение, разливающее некую особливую сладость по всей внутренний моей. Мысль, что при всех суровостях непогоды сей нахожусь я в покое и тепле, пользуюсь преимуществами бесчисленными пред многими тысячами людей, таких же, как я, и ничем меня не худших, и не претерпеваю ничего подобного тому и претерпеваемого ими, будет тогда во сто раз утешительнее для меня и не преминет возбудить во мне радости и удовольствия, а вкупе и чувствия благодарности ко Творцу моему, что он освободил меня в сие время от трудностей беспокойств и несчастий тому подобных.

И в самом деле, каким блаженством наслаждаюсь я теперь в сравнении с теми, которые находятся под дождем и терпят все суровости непогоды сей! Какое особливое счастие для меня, что я не подвержен всему тому же! Как много должен я радоваться и веселиться и как много благодарить моего Господа за то! Всякая минута, препровожденная в покое и производящая невинное удовольствие в душе моей, есть особливое даяние его: даяние милости щедроты, заслуживающее и особливую благодарность от меня! Она ему и буди, как подателю всех благ и милосердствующему попечителю обо мне!

Итак, длися, сколько хочешь или сколько предписано тебе, о ты, ненастье со всеми суровостьми твоими! Не хочу я по примеру других сетовать и негодовать на долговременность и жестокость твою, но паче буду благословлять еще тебя со своей стороны! Если б и не было известно мне, что ты бываешь верно не по-пустому в Натуре, а производишь великие и многоразличные пользы, так и тем уже одним доволен я тобою, что ты собою подало мне повод к чувствиям и помышлениям таким, кои достойны человека и мне доставили множество веселых и счастливых минут в жизни! Вперяй и впредь всякий раз, когда ни случится тебе быть, в меня помышления такие ж и помогай мне из самой дурноты времени извлекать для себя пользы и столько ж веселиться духом в продолжение тебя, как и в самую приятную и ясную погоду.