Текст книги "Егерь Императрицы. Унтер Лёшка"

Глава 11. Егерская наука

После традиционного утреннего построения роты капитаном с проверкой всего личного состава, которое при нём прошло быстро и по-деловому, всех обер-офицеров и старших унтеров Смоляков пригласил в свой командирский шатёр.

– Господа, турки снова зашевелились, – пересказывал сведения, полученные в штабе полка, командир. – Наши драгунские и казачьи разъезды доложились, что великий визирь султана Иваззаде Халил-паша, командующий огромным войском, вчера начал переправу на сотнях судах через Дунай. Если он потом совершит марш к Кагулу, где стоят те отряды османов, что остались у них на левом берегу после поражения при Ларге и Рябой Могиле, то его армия может составить более чем 150 тысяч человек. Мы же пока стоим и ждём прибытия обозов, без них вести войну невозможно, потому как продовольствия и боевого припаса у нас после недавних баталий осталось очень и очень мало.

С обозами же тоже всё не просто. По левую сторону озера Ялпух расположились станом около 80 тысяч татар. Если только они перейдут реку Сальчу и потом атакуют наши обозы, то положение нашей армии может стать критическим. В таком случае мы можем оказаться как бы между молотом и наковальней промеж армий визиря и татар, да ещё и без продуктового провианта и боевого припаса. Что решит командующий Пётр Александрович, мне, конечно, неведомо, но, зная его светлость графа Румянцева, я уверен, что он будет действовать решительно и врага у себя ждать не станет. Поэтому готовьте солдат к предстоящим баталиям. Проверьте, сколько у нас всего ротного провианта, боевого припаса и всего прочего. Солдат я приказываю пустой муштрой не гонять, только лишь для отработки приёмов штыкового боя и ружейной стрельбы. Вы что-то хотели сказать? – и капитан поглядел на переминающегося с ноги на ногу Медведева.

– Да как же без строевых приёмов-то быть, господин капитан? – проворчал недовольно подпоручик. – Только лишь одна муштра да палки держат в повиновении и при уставе эту подлую натуру рядового. Эдак тогда и вовсе солдаты обленятся ведь у нас!

– Ничего, Олег Никитич, не обленятся, – покачал головой Смоляков. – Им же вот-вот предстоит в большое дело идти. И так ведь порцион на этой неделе снизили, пока к нам провиантского подвоза из тыла нет. Пусть уж лучше они полезным делом занимаются, чем впустую свои силы тратят. Вот как только вернёмся на зимние квартиры и уже там надолго постоем встанем, так сразу же и наверстаем все навыки шагистики, это уже дабы при том долгом отдыхе никто у нас дурью чтобы не маялся. Обер-офицеры, вы пока тут задержитесь, а остальные могут идти по своим местам. Да, и тебе, Алексей, – обратился к нему ротный, – предписано найти нашу егерскую команду и до воскресенья обучаться у них. Найдёшь там подпоручика Куницына Фёдора Семёновича, командира егерей, он возле пушкарей со своими стрелками расположился, вот и доложишься ему. Он про тебя уже сам всё знает. Ну всё, ступай, с Богом, – и Лёшка пошёл разыскивать полковую егерскую команду.

Взяв за основное направление поиска штаб полка, по пути он навестил обозную команду.

Тыловое хозяйство Апшеронского полка было обнесено хлипким плетнём из ивняка, но возле входа с шлагбаумом в виде жердины стоял на карауле пожилой солдат, крикнувший по просьбе Лёшки дежурного капрала. Тот, внимательно его выслушав, пригласил пройти вовнутрь расположения за собой.

– Матвей Никитич после ночного караула отсыпается, – поведал словоохотливый сопровождающий. – У нас ведь после полуночи особый пригляд за всем требуется, хороших складов-то тут нет, чтобы здесь всё надёжно закрыть, а солдатики-то от скудности пищи постоянно ведь всюду шныряют и всё ищуть, чего бы и где бы стащить. Вот и приходится нам после ужина на карауле быть. А господин фурьер-то службу хорошо знает, двоих злыдней в первое же своё дежурство заприметил у сухарной повозки и сразу же в оборот взял. И на общем построении он весь караульный артикул показал, сразу видно, что он из тех ещё, из наших старых елизаветинских солдат вышел.

На окрик капрала дядька вылез из палатки сонный и недовольный, но, как только он увидал Алексея, куда только это всё его напускное недовольство подевалось? Перед ним опять предстал его добродушный, внимательный и заботливый воспитатель.

– Ляксей Петрович, да на вас же вообще лица нет, вона как вы исхудали только за энти последние двое суток. Прошка, сухари сюды тащи и крынку водицы чистой, мне господина сержанта угостить сию же минуту требуется! – и капрал вмиг куда-то убёг.

– Да сытый я, – мотнул головой Алексей.

Но старый солдат был неумолим.

– Вы у меня в гостях, так что уж не обижайте старика! Интендантское хозяйство здесь в полку доброе. Господин поручик Телегин Семён Павлович, что старшим тут поставлен, его в сбережении и в порядке большом содержит, так что повезло нам с этим. В других-то полках, рассказывают, за провиантом не смотрят как следует, от того-то он и плесенью с гнилью покрывается. Да и с учётом там, как видно, не всё ладно, потому и так уже совсем скудный порцион и тот в ротные артели недовешивают. Да ладно, не моё это, канешно, дело, пущай, что хотят, то и делают у себя, солдатиков только вот жалко, лезут они по ночам в наши обозы и провиант с голодухи отсель тащат. Сегодня вот только ночью двоих застукал у нас.

– Поймал, что ли, Никитич? – задал Лёшка вопрос, грызя ржаной сухарь.

– Убегли, шустрые уж больно, – хитро усмехнулся дядька, – одного, правда, палкой-то по хребтине огрел, чтобы, значит, бегал проворнее. Да жалко их тоже, поймал бы кого, так его бы к расстрелянию махом приговорили. Мы ведь в боевом походе, а тут с этим разговор короткий… Сами-то вы как, Ляксей Петрович, как у вас в роте служба задалась?

И Лёшка рассказал дядьке Матвею про всё, что с ним было за эти двое суток. Как-никак, а это ведь была единственная родная душа во всей этой огромной армии.

По подсказке дядьки пушкарей и стоявшие за ними палатки егерей Алексей потом нашёл быстро. Представился по всей форме командиру команды подпоручику Куницыну, невысокому и подвижному крепышу, с внимательными чёрными глазами на загорелом лице, и рассказал ему о себе.

– Ну что же, юноша, – усмехнулся тот. – То, что вы стрельбе из своего штуцера обучены, это ещё мне ни о чём не говорит. Чтобы стать хорошим егерем, нужны годы походной жизни и наработка многих телесных и душевных навыков. Всех легче это даётся природным охотникам из наших северных губерний или тем, кто родом с Урала, да тем же лесникам или их детям из простого сословия наших среднерусских губерний попроще будет. Нам же, тем, кто родом из дворян, такое постигать весьма и весьма не просто. Мы же ведь все любим свиту и светскую жизнь, да ещё чтобы за нас всю грязную работу наши слуги бы делали, так что даже не знаю, не знаю, получится ли что-нибудь из вас, – и он с сомнением оглядел Алексея.

Лёшка только пожал плечами и, спокойно глядя в глаза егерю, ответил:

– Я буду стараться, ваше благородие.

– Ну-ну, – усмехнулся Куницын. – Тогда милости просим к егерям. Через полчаса у нас в команде построение, а ещё через час мы уже должны быть вон у того дальнего холма, – и он показал на покрытую лесом возвышенность, видневшуюся к западу от лагеря. – И ты кроме своего штуцера ещё и егерскую фузею захвати, – и он протянул почти четырёхкилограммовый довесок Лёшке.

Возразить было нечего, Куницын тут был старшим, и ему нужно было всемерно подчиняться, коли уж сам напросился на эту учёбу.

Пока было время, Алексей внимательно пригляделся ко всему, что его тут окружало. Одежда, оружие и даже сама манера держаться – всё отличало егерей от обычных строевых подразделений. Впервые созданные в русской армии в 1761 году по инициативе графа Румянцева, они выполняли функции разведки и прикрывали фланги наступающих войсковых колонн. Во время боя егеря, рассыпанные перед основным строем войск, должны были точными выстрелами уничтожать вражеских офицеров или унтеров, а при отступлении – прикрывать отход своих частей, устраивать засады и хорошо маскироваться на местности.

В егеря набирались солдаты небольшого роста, подвижные, ловкие, выносливые и инициативные. Их обмундирование было лёгким, весьма удобным и имело защитный зелёный цвет. Обучение егерей сильно отличалось от всех остальных родов войск. Помимо усиленной огневой подготовки и постоянного нарабатывания навыков стрельбы из любых положений их учили действовать в россыпном строю без непосредственного контакта со своими командирами. Большое значение тут придавалось личной инициативе рядовых солдат, их умению принимать нестандартные решения и брать ответственность на себя.

Полковые егерские команды состояли по штату из одного обер-офицера, четырёх унтер-офицеров, одного барабанщика и шестидесяти рядовых, из которых четверо были в чине капралов.

Форма егерей сильно отличалась от уже привычной полковой. На них был тёмно-зелёный доломан – короткая суконная куртка со шнурами, тёмно-зелёные же брюки в обтяжку, маленькие шапочки и первоначально сапоги до колен. Они носили чёрную портупею с ножом или штыком, шпагу или саблю и патронташ на 40 патрон. Фузея их была короче мушкетёрской, хотя к ней и прилагался клинковый штык. Штуцера и здесь были редким оружием. Всего их в команде у Куницына было четыре штуки, из которых один был в собственности лично подпоручика.

Видно, оттого-то, пока Лёшка знакомился со всем вокруг перед построением, и подходили к нему опытные стрелки, вздыхая с восхищением и цокая языком, пока оглядывали оружие. По всему было видно, что уж в этом-то они толк знали. Но надо было им отдать должное: ни один из них к нему рукою не прикоснулся и даже дать подержать не попросил – порядок тут служивые знали.

– Становись! – послышалась команда офицера. – Растянутым строем, десяток Савельева авангардом, пятёрка Зайцева арьергардная – бего-ом марш! – и колонна во главе с ним самим лёгким бегом направилась к выходу из лагеря.

Бежали тут тоже не абы как, не было той скученности и плотного строя, какой присутствовал во всяких общих войсковых перемещениях. Егеря бежали свободно, на расстоянии полутора-двух метров друг от друга, и внимательно оглядывая окрестности. Авангард с арьергардом бежали вообще россыпью. Оружие у всех всегда было наготове.

Лёшке было всех трудней. В этой своей дурацкой форме стрелкового полка, в хлябающих башмаках, кафтане и стягивающих ноги чулках чувствовал он себя сейчас самым настоящим пугалом. В каждой руке у него было по ружью, а на поясе ещё болталась шпага с фузейным штыком. Солнце нестерпимо палило, а из-под напудренных буклей и косы бежали вниз по телу дорожки пота. Но он сжимал упрямо зубы, не снижая темпа.

«Ничего, пробьёмся, это вы, господа егеря, ещё на марш-бросках десантуры не были!» – думал про себя Лёха.

У холма, как он понял, был разбит стрелковый полигон. Каждый из егерей принёс свою мишень из грубой белёной материи, и команда, разбившись на десятки, начала отрабатывать приёмы стрельбы. Стреляли егеря из всех положений: лёжа, с колена, стоя и даже в перемещении. При этом в каждом десятке они делились на пары. Здесь отрабатывался сам навык взаимодействия с напарником, когда один из них заряжал фузею, а второй в это время его страховал, выцеливая и поражая противника точным выстрелом.

Лёшке достался в напарники средних лет капрал Макарыч. Всё занятие он ворчал и громко вздыхал, сокрушаясь на медлительного пехотинца, с которым его нынче поставили. Действительно, если с точностью стрельбы из фузеи всё было более-менее как у всех, то вот скорости в зарядке оружия, в чистке и подготовке его к бою навыка у парня явно не хватало.

– Шпилечку нужно завсегда при себе держать, господин сержант, шпилечку такую тонкую и железную, ну или же шильце с длинным жалом. Как же вы затравочное отверстие-то быстро поправите от нагара, когда на вас тут вражина наступает? Будете курком вхолостую щёлкать, а он, злыдень, вас ятаганом, прости Господи, да по шее!

Да зачем же бить-то так прикладом о землю при зарядке? Два раза, вот так, раз, два и довольно, всё равно же потом пулю шомполом будете поправлять.

А это вы зря так выстрелили, нужно ведь учитывать, как дым по ветру пойдёт, теперь ведь и я хорошо выцелить не смогу, пока всё это облако совсем в сторону не сойдёт, – таких, и многих других замечаний у напарника было много.

В этот день до стрельбы из своего штуцера Алексей даже не добрался и вернулся в свою роту к вечеру усталый до изнеможения.

– Не придёт, измотался мушкетёрский сержантик, измаялся бедолага, – шутили вечером егеря, сидя за ужином.

Каково же было их удивление, когда они увидели первым на утреннем построении фигуру в мушкетёрском камзоле.

На третий день занятий Куницын разрешил стрельбу со штуцера и, разглядывая пробоины в мишени, пробитые с пятиста и даже более шагов, неопределённо так хмыкнул:

– Неплохо, неплохо, только так ведь стрелять каждый хороший штуцерник умеет, а ты же, как я понял, хочешь у нас самым лучшим быть?

– Так точно, ваше благородие, – твёрдо глядя в глаза офицеру, ответил Лёшка. – Лучшим…

– Ну тогда тебе нужно освоить стрельбу и по движущейся мишени, – и Куницын кивнул на сидящих в теньке егерей. – Ну что, охотнички, поможем сержанту?

– Как это, по движущейся? – с удивлением протянул Лёшка, представив на месте этого природного стрельбища тактический полигон войск специального назначения или тот же охотничий тир с мишенью «бегущий кабан» ну или «олень».

Всё оказалось гораздо проще и прозаичнее. На этом поле уже давно была выкопана глубокая и длинная траншея, длиною шагов двадцать, и теперь Лёшка ловил в прицел скользящую над ней мишень, а самый молодой из егерей нёсся по ней, держа над собою палку с тряпичным шаром.

Результаты у Лёшки тут же ухудшились.

– А как ты хотел? – усмехнулся подпоручик. – Думаешь, враг тебя ждать будет, пока ты в нём дыру сделаешь? Он ведь тоже не дурак и бегать умеет. Ты учитывай, как твоя цель движется, упреждай её, угадывай всё наперёд.

Прямо как на огневой подготовке в родном Рязанском десантном учил его сейчас новый командир.

Егеря в траншее менялись через каждые четыре-пять выстрелов, так что мишень неслась и прыгала всегда резво.

– Завтра пистоли с собой захвати и ножички, про которые там Кузьме давеча рассказывал. Посмотрим, что нам интересного покажешь.

«Блин, и так ведь загружен под завязку, – подумал Лёшка, – ещё пистоли с собой волочь, а это с метательными ножами лишних три килограмма или, как здесь говорят, семь с половиной фунтов весу». Но делать было нечего, нужно было самому меньше болтать перед егерями и хвастаться.

Лёшка привёз с собой из поместья два кованых метательных ножа с прекрасным балансам, помещаемых в аккуратные ножны на ремень. И под восторженный шёпот солдат демонстрировал теперь свои навыки метания на большом карагаче.

– Разрешите, господин сержант? – попросил его молодой солдатик Кузька и, покрутив в руке, один за другим метнул их с десяти метров в то же дерево. Результат у него был нулевой.

– Ты янычару шишку на лбу набил, Кузька! – смеялись егеря. – А другому вон вообще фонарь под глаз подвесил, будут теперь видеть, когда ночью под куст пойдут, – и по лесной опушке разнёсся хохот полсотни мужских глоток.

– А у нас в деревне каждый мог топор за двадцать шагов в берёзу засадить, – спокойно так высказался один из самых пожилых егерей, Карпыч. И все разом как-то стихли. – А батюшка, царствие небесное рабу Божьему Карпу, всегда с собой кованый нож за сапогом носил. Рассказывал, что если б не он, так придушили бы его в тайге каторжане, они, беглые, как раз мимо его охотничьей заимки пробирались. Так что нож – это добрая вещь, завсегда может сгодиться, ежели, к примеру, твоя фузея вдруг разряжена.

– Да прекрати ты, Карпыч! – оборвал дядьку Куницын. – Нечего молодым мозги дурью забивать, пусть вон они лучше точной стрельбой врага бьют на расстоянии, на то вы и егеря, чтобы не подпустить его до себя. Вот из пистолей давайте лучше позанимаемся, пойдемте к мишеням! – и все направились вслед за командиром.

– Эх, молодо-зелено, – с кряхтеньем встал на ноги Карпыч. – Всегда может случиться так, что расстояния того и не будет вовсе и времени на зарядку ружья тоже нет. Добрый тот навык у вас, господин старший сержант, годный он для нашей егерской службы. Не забрасывайте вы его, – и он пошёл вслед за всеми.

Глава 12. Кагул

20 июля сразу же после ужина по всему огромному русскому полевому лагерю вдруг пошла суета и шевеление.

– Ротного командира в штаб полка – немедленно! – выкрикнул пробегающий вестовой и понёсся сломя голову дальше.

– Ну вот и всё, кончилось наше здесь сидение, Лёшка, помяни моё слово, большая драка близко! – Сенцов кивнул на убегающего вестового и поправил на перевязи шпагу. – Давай собираться, а то потом после построения дадут десять минут на сборы и сразу же в колонну маршем – ать-два, ать-два.

Через час выстроенные по-батальонно войска слушали приказ своего командующего графа Петра Александровича Румянцева.

– Братцы! Турки, переправившись огромной армией через Дунай, соединились здесь со своей левобережной армией и расположились у озера Кагул. Перед ними в авангарде стоят две наших дивизии – князя Репнина и генерала Баура. Из-за Прута к нам идёт большой обоз, коему угрожает огромное татарское войско. Настало время для решительных действий. Если мы не поспешим сей же час, то османы раздавят всей своей массой наш авангард, а потом уже набросятся и на нас, татары же вырежут весь обоз и ударят с тыла. Слушай мой боевой приказ! – и многотысячный строй всей русской армии замер, вслушиваясь в каждое слово своего командующего.

Генерал-майор Глебов со своей дивизией из восьми полков кавалерии и четырёх гренадёрских батальонов отряжается для встречи и защиты обоза. Остальное войско ускоренным маршем, оставив здесь всё наше имущество, идёт сейчас же на соединение с нашим авангардом. Затем мы строимся в каре и бьём с хода османов. Выступаем в ночь, немедленно! Командирам развести людей по колоннам. С Богом, братцы, не оставим наших товарищей одних, выбьем турка за Дунай! Мы победим! Слава матушке-императрице Екатерине Алексеевне!

– Слава! Слава! Слава! – ревели дружно тридцать тысяч глоток.

В ночь с 20 на 21 июля русские войска, разделившись с дивизией Глебова, двинулись ускоренным маршем к Кагулу. Великий визирь никак не ожидал решительных действий от русских. Только три дня назад крымский хан прислал ему нескольких русских пленных, а также заверения в том, что армия Румянцева испытывает острый недостаток в продовольствии. Хан Каплан Гирей убедил Халил-паше, что к текущему моменту сложилось наиболее подходящее время для атаки, и сам пообещал ударить в тыл русским, в то время как великий визирь с основным войском атакует их с фронта. Показания пленных о сравнительно малочисленной армии Румянцева и о недостатке продовольствия и боевого припаса уверили турок в неизбежности поражения противника. Великий визирь разделил своё войско на три части, поручив командование двух частей Мустафе-паше и Абазу-паше, а на себя взял командование всем центром войска. В отряде каждого из военачальников было по десять полевых орудий большого калибра, плюс более сотни их находилось при ретраншементе – защитном сооружении из окопов и земляных валов, и ещё несколько десятков было в лагере.

В качестве поощрения за победу над русскими визирь пожаловал каждому из пашей по богатой шубе, а всему воинству была обещана большая награда и очень скорый почётный мир. Султанские воины и их командиры поклялись не отступать до тех пор, пока не разобьют наголову всю русскую армию, а для будущих пленных русских было приготовлено множество железных цепей.

Всего этого Лёшка не знал и шёл в колонне своего Апшеронского полка по ночной дороге на юг. Мимо них проносились драгунские и гусарские эскадроны, шли рысью казачьи сотни и скакали вестовые от высоких чинов. То и дело слышалось: быстрее, быстрее, шире шаг! Непросто было делать быстрые переходы солдату XVIII века. В своём неудобном мундире и в башмаках, при тяжеленой фузее да с патронной сумкой через левое плечо и с ранцем из телячьей кожи за спиной, солдаты шли на пределе своих сил. Но все уже прониклись, что бой теперь неизбежен и, чтобы ударить хорошо, нужно поддержать стоящих впереди товарищей и наскочить всем вместе на турку первыми.

– Господи, помилуй! «Отче наш, еже еси на небеси, да светится имя твоё, да придёт царствие твое, да будет воля твоя яко на небеси и на земли…» – отовсюду в колоннах слышались слова молитвы. Люди готовились выйти на смертный бой.

– Ох, опять будем у турки на штыках победу вырывать, помяни моё слово, Тимоха, ты-то свой остро ли наточил? – тормошил своего артельного товарища Архип.

– Да он у меня завсегда наточен, Архипка, ты же сам про то знаешь. Ну и так, конечно, брусочком подправил я его перед выходом, – отвечал дружку зеленоглазый здоровяк. – Да не суетись ты, паря, главное, всем дружно стоять. Когда мы стеной идём, тогда ведь нам никакие янычары не страшны. У них ведь на ружьях штыка нет, а ятаганам до нас не больно-то и дотянешься. Пробьё-ёмся!

Мимо роты в голову колонны пробежали егеря Куницына.

О-о! – заговорили в ротной колонне. – Охотнички наши вперёд побежали, видать, скоро уже, подходим, небось!

На рассвете русские войска перешли Троянов вал.

Румянцев разделил свои войска на пять дивизионных каре. Среднее, сильнейшее, состояло под командою у генерала Олица. По правую его руку шли каре генералов Племянникова и Баура, а по левую – графа Брюса и князя Репнина. Небольшое количество кавалерии, оставшейся при армии, было поставлено в интервалах между каре. В пехотных порядках и между ними орудийная прислуга выкатывала полковую и полевую артиллерию. Апшеронский полк Егорова находился в каре графа Брюса, в задачу которого входила атака правого крыла турок.

Оторопевшие от неожиданности и изумлённые столь неожиданной отвагой противника турки и татары сначала пришли в крайнее смятение, но, усмотрев ничтожность русских сил, общим числом не превышающих двадцати тысяч против их ста пятидесятитысячного войска, быстро оправились и решили задавить их своим множеством.

– Ать, ать, ать-два, левой, ать, ать, ать-два, левой, твёрже шаг, орлы, сейчас турку штыком колоть будете, веселее вперёд глядеть! – командовал Колюбякин, ведя свой полк в бой.

Апшеронцы скалились в злых улыбках – было страшно и весело вот так вот маршировать на виду у неприятеля.

От турецкого лагеря в клубах пыли неслись на русские порядки сипахи – турецкая служилая кавалерия. Казалось, что навалятся они сейчас всей кучей и сметут, втопчут всех этих дерзких славян в землю.

– Артиллерия, огонь по готовности! Каре, стой! Целься, огонь побатальонно! – раздалась команда дивизионного командира.

Бабах, бабах, бабах! – раздались залпы полковых и полевых пушек, выкаченных на прямую наводку. В наступающую массу конницы с визгом и истошным воем ударила картечь, сметая в кровавую кашу целые десятки наступающих, разрывая и заваливая на землю тела всадников и их лошадей.

– Залпо-ом, пли! – проорал командир батальона премьер-майор Уваров, и первые четыре шеренги, две с колена, две других стоя разрядили свои фузеи в плотную стену из пыли и всадников прямо перед собой.

– Сменные шеренги – вперёд, готовься!

Разрядившие ружья остались на месте, занятые зарядкой оружия, а перед ними вышли следующие четыре шеренги стрелков.

Алексей стоял в пятой шеренге каре, и теперь его позиция была в первой шеренге, стреляющей «с колена».

Андреналин играл в крови, дыхание участилось, в висках тукало, а сердце быстрее билось в груди, тело юноши лихорадило от чувства опасности и какого-то дикого восторга. При этом мозг продолжал совершенно хладнокровно работать, оценивая всё происходящее вокруг.

На них снова накатывала, только что отхлынувшая волна конницы.

– Залпо-ом, пли! – раздалась откуда-то сзади команда.

Бабах! Бабах! Бабах! Бабах! – раздались громовые ружейные залпы. Лёшка чуть выждал и нажал на спуск, надёжно сбивая с лошади свою первую жертву, уцелевшую от круглых фузейных пуль.

– Сменные шеренги – вперёд, готовься! – и опять вперёд выступили четыре шеренги стрелков с их заряженными фузеями.

Зарядка штуцера была делом долгим и хлопотным, поэтому он переместился ближе к центру каре, чтобы только не мешать стрелкам из гладкоствольного оружия. А из передовых линий слышалось – Бабах! Бабах! Бабах! Бабах!

Два из пяти русских каре под командованием генералов Брюсса и Репнина стали напоминать острова в бушующем море неприятельской кавалерии. Лезть напропалую сипахи (турецкая служилая кавалерия) уже не думали, и, окружив эти два крайних русских каре, конники теперь пытались найти здесь самое слабое место. Всё это сильно сковывало движение и не давало выполнить основную задачу дивизии – прорваться через полевые оборонительные сооружения и занять вражеский лагерь.

– Все ротные охотники и егеря – вперёд! – отдал распоряжение генерал Брюс, и из общего строя высыпали сотни самых подготовленных стрелков. В каждой роте был такой десяток, и, смешавшись в рассыпном строю с егерями, они начали вести злой и беспокоящий огонь.

Лёшка волею судьбы оказался на правом фланге каре и, выскочив по команде, как-то само собой прибился к знакомой егерской паре Карпыча и Кузьки. А к нему сзади прибились двое охотников из его полуроты – Тимофей с Архипом.

– Старшой! Охфицеров ихних бей! У них на колпаках и чалмах хвосты самые пышные да яркие и халаты шёлковые в узорах, – крикнул ему Карпыч и, присев на колени, начал выбирать свою цель. Бах! – бухнула его фузея, неся кому-то смерть или увечье.

Лёшка с ходу опустился на одно колено и взял свой штуцер наизготовку. Чуть в отдалении, шагах в трехстах или чуть больше, всадник на красивой гнедой лошади, в ярком халате и с длинной гривой из крашеного конского волоса на чалме, потрясал перед конниками булавой и что-то им там грозно орал, махая в сторону русских.

«Булава – признак власти у тюркских народов, как минимум командир эскадрона, если по-нашему», – подумал Лёшка и, поймав мушку ствола в разрезе целика, плавно выжал спусковой крючок. Бах! И тяжёлая 15-миллиметровая штуцерная пуля выбила всадника из седла. Бах! Бах! Бах! – раздались выстрелы фузей Кузьки, Тимофея и Захара.

– По очереди бейте, вон как эти егеря прикрывают друг друга! – крикнул своим охотникам Лёшка, и те согласно закивали головами, принимая приказ.

«Достаю из патронной сумки бумажный патрон. Зубами откусываю его кончик и насыпаю малое количество пороха в эту нишу на этой полке, теперь закрываю полку крышкой, – сам для себя проговаривал Алексей, не забывая при этом оглядывать всё вокруг. Не дай бог, в бою «зевнёшь» – без башки «на раз» сам останешься! Эту науку он зарубил себе на носу ещё в той жизни, на своих первых лейтенантских выходах в Кавказских горах. – …курок устанавливаю на полувзвод до щелчка. Есть щелчок! Засыпаю весь оставшийся в патроне порох в ствол через дульный срез, и потом начинаем самую муторную часть зарядки – проталкивание пули внутрь ствола. Кусочки кожаного пластыря крест-накрест на срез ствола, молоточком легонько: раз, два – осаждаю пулю в ствол. А теперь по шомполу молоточком, продвигаем её до заряда. Всё, теперь пуля на месте».

Обстановка на поле боя начала снова меняться. Наконец-то сбившись в боевую формацию, сипахи и поддерживающие их татары, визжа и горланя, подстегнули своих лошадей и кинулись на стрелковую цепь русских.

«Пора уносить ноги, иначе нас всех тут вырежут!» – подумал Лёшка, дозаряжая штуцер.

Ему оставалось только взвести курок на боевой взвод, прицелиться и сделать выстрел. Шагах в двухстах какой-то незнакомый офицер отступал самым последним, прикрывая своих солдат. Вот он развернулся и побежал за ними вдогонку, а на него уже налетал какой-то вырвавшийся вперёд оголтелый всадник со сверкающей в лучах жаркого солнца саблей в руке.

«Жалко мужика, отчаянный офицерик», – подумал Лёшка и выбрал свободный ход спускового крючка. Бах! Пуля аж развернула турка, и он, вылетев из седла, потащился за конём, оставаясь одной ногой в стремени.

Офицерик, отпрянув резко в сторону, огляделся и, продолжая бежать, махнул Лёшке рукой.

– Ходу, ходу! Быстрее! – проорал команду своим охотникам Алексей. Нужно было срочно уходить под защиту каре.

Карпыч никак не успевал за мушкетёрами, оттаскивая своего напарника на плечах. А у того из бедра торчала стрела – подарок от татар, продолжавших до сих пор воевать с луками.

«А-а-а, всё равно я уже умер!» – с какой-то веселой сумасшедшинкой подумал Лёшка и подхватил Кузьку под руку. Вдвоём-то оно у них всё быстрее будет! Их бы наверняка порубили или же затоптали копытами конницы. Но в голове у Лёшки как будто бы что-то щёлкнуло, он мельком взглянул перед собой, где уже в пятидесяти шагах блестела стена штыков, и заорал истошно: – Ло-ожи-и-ись!

Бабах! Бабах! Бабах! Бабах! – раздался залп сотен фузей, и над головами троицы со свистом пронёсся рой пуль.

Бах! Бах! Бах! – и с истошным надрывным воем прошла туча пушечной картечи.

– Ура-а-а! – стена штыков вынырнула из плотного порохового облака и, грозно колыхаясь, пошла на заметавшуюся на поле конницу.

– Ура-а-а! – разнеслось в отдалении, и с правой стороны, со спины сипахов, тоже раздались фузейные залпы.

Турецкая конница, окружившая дивизионное каре генерала Брюса, оказалась в западне. Два отборных гренадёрских батальона генерала Олица при шести полевых орудиях ударили им в тыл с правого фланга, как раз навстречу идущей сейчас в атаку левофланговой дивизии. Турецкие сипахи и татары, оказавшись в огненном мешке, между двух стен штыков, смешались, рассеялись и, развернувшись, ринулись всей своей массой в сторону полевого лагеря, оглашая округу истошными криками.

Такая же картина происходила сейчас и на правом фланге у генерала Баура.

Рассеяв вражескую конницу, Румянцев отдал приказ:

– Дивизии Репнина сместиться влево и, обойдя стороной пешее турецкое войско, ударить в него с тыла.

Дивизии Брюса предстояло бить правый фланг турок и, рассеяв его, взять укреплённый лагерь. Дивизии Баура предстояло взломать левый фланг. И самая трудная задача выпала центральным дивизиям генералов Племянникова и Олица. Им надлежало сковать весь центр турецкого войска, выстоять перед натиском превосходящих их сил и пробить оборонительный ретраншемент, где стояли основные батареи турок.

– Полежи пока, милок, как выбьем турку, так сразу и вернёмся к тебе – напутствовал своего раненого напарника Карпыч. – Ну что, сержант, веди нас, – кивнул он Лёшке и подал потерянную им во время поспешного отхода треуголку. Когда только успел подобрать-то?