Текст книги "БутАстика (том II)"

Я несся назад быстрее, чем к морю. За мной едва поспевал, отдуваясь, папа, а мама вообще отстала и сердито кричала вслед, чтобы мы ее подождали, что стоило ехать на море, чтобы в первый же день удирать от него без оглядки, что это ужасно несносный ребенок, что она вообще сейчас развернется и пойдет загорать одна…

– Катик, – оборачивался папа, вытирая пот со лба, – ну, ты же знаешь, в первый раз вредно долго загорать…

– Мне – не вредно! – отвечала мама, догнав нас наконец. – У меня отпуска всего две недели. Если я буду соблюдать дурацкие правила, то приеду домой белой!

– Ну, мы еще сходим после обеда, – успокаивал папа маму. – Ребенку действительно вредно…

– Это ребенок у нас вредный! Ну, что, скажи, – что случилось? Куда ты так сорвался? – это уже относилось ко мне.

Странные люди! Я их что, звал за собой? Я прекрасно нашел бы дорогу и сам! Тут идти-то всего пять минут, а бегом – вообще две. Нет, понеслись за мной, словно я в Антарктиду собрался! А я теперь и виноват…

– У меня сумка не разобрана, – буркнул я.

– Сумка?! – закричала мама громче прежнего. – И ради этого ты сорвал нас с пляжа?! Ты что, перекупался?

Нет, мама у меня добрая. Только нервная система у нее расшатана. Она сама так все время говорит, я не выдумываю. Вот, мол, с такой работой от нервов скоро одни тряпки останутся. Но я и про сумку правду сказал. Ведь вчера я сразу уснул, и разобрать вещи у меня просто не осталось сил. А про хруст в сумке я вообще забыл. И только сейчас вспомнил, когда парень ракушки пронес. Ведь у меня в сумке могла хрустнуть только ракушка!

Мне эту ракушку папа привез, с Кольского полуострова. Туда метеорит весной упал, и папу в командировку послали. А когда он и другие журналисты на место приехали, их военные к метеориту не пустили. Сказали, что это вовсе не метеорит, а военный самолет, истребитель-перехватчик. Случилась авария, загорелся мотор, самолет упал в лесное озеро, но летчик успел катапультироваться. Никто не пострадал, так что, мол, разойдитесь – военная тайна. Но папа не разошелся, сделал вид, что поверил, а сам вокруг озера по лесу побродил. Увидел срезанные макушки деревьев. Но их и самолетом могло срезать, и метеоритом. А больше так ничего и не нашел, только эту ракушку. Большую, с ладонь, и на ладонь как раз похожую, только не розовую, а голубовато-серую. Из нее пять отростков торчало – и впрямь как пальцы. Только очень тонкие, с карандаш. Самое странное – откуда в заполярном лесу ракушка? Но папа ее привез в редакцию, показал начальнику, хотел статью написать. А главному редактору уже военные позвонили и про военную тайну сказали, так что он папе статью писать не дал. Тогда папа подарил эту ракушку мне. Вот я ее и взял с собой на море, дурак! И, видать, один из «пальцев» у этой ракушки отломился. Гадство какое!

…Ну конечно! Я так и знал… Один отросток ракушки лежал в сумке отдельно. Без него ракушка смотрелась уродливо, даже в руки ее брать не хотелось. Я чуть не разревелся. И, пожалуй, сделал бы это, если б в голову мне не стукнула вдруг дурацкая мысль… Что я подумал тогда, когда сломал ракушку? Вот именно! Я подумал, хорошо бы, чтоб Елизавета Николаевна жила в Лазаревском и пустила нас к себе пожить. И что случилось дальше? А именно то и случилось, что я подумал! Разве так могло получиться само собой? Нет, может и могло, но… Разве так бывает?! На самом деле, в жизни? Да ни за что, точно говорю! Я сколько раз думал на уроках: вот бы меня не вызвали к доске! Бывает, что и не вызывают, но чаще почему-то – наоборот. Так то в классе, где всего нас двадцать два человека. А тут! Сколько в нашей стране мест, куда могла бы уехать Елизавета Николаевна? Точно не знаю, но уж никак не двадцать два! К тому же, она могла ухать и за границу. Тогда вообще – караул! Это раз. А сколько в том же Лазаревском людей сдают жилье? Наверное, много, и все-таки не все ведь… А к поезду именно нашему сколько из них пришло? Совсем немного. Это два. И чтобы вот так совпало, чтобы именно среди них оказалась моя учительница? Именно когда я об этом помечтал? Что-то мне плохо верится. Но она ведь пришла? Тьфу ты, я совсем запутался!

В общем, мысль моя была такой: я подумал об учительнице сразу после того, как сломалась ракушка. И Елизавета Николаевна оказалась на перроне. Так не ракушка ли это устроила?

Это глупости, конечно, мы не в сказке живем… Но что стоит проверить? Вот она – ракушка, все равно уже сломанная. Надо просто отломить еще один «палец» и загадать какое-нибудь желание.

Я внимательно посмотрел на ракушку. На тыльной стороне «ладони», там, где у настоящей ладони выпирают костяшки, красовались узоры, чуть-чуть выпуклые и чуть более светлые, чем сама ракушка. На обычных рапановских ракушках тоже есть узоры, но эти показались мне странными. Они были не симметричными и друг на друга не похожими. Словно иероглифы какие-то. И как я раньше этого не замечал?

Но узоры узорами, а проверить действие ракушки все-таки стоило. Что бы такое задумать?.. А что думать? Пусть ракушка снова будет целой! И я хрустнул вторым ее «пальцем». Ничего не произошло, а ракушка стала еще более уродливой.

Зато подул ветер. Странно, какой ветер может быть в закрытой комнате? Или это сквозняк? Я обернулся посмотреть, не открыта ли дверь – и ахнул! По всей комнате мерцали какие-то странные тени, вроде бы человеческие, но взглядом совершенно неуловимые. Причем, они свистели и тонко-тонко пищали. Похоже, они-то и поднимали как раз в комнате ветер…

Ой! Ой-ей-ей!!! Эти тени стали ширкать по мне! По плечам, лицу, рукам… Больно так, словно наждачкой! Я поднял руку. Ну, точно, расцарапали до крови!

А потом… Потом вообще ужас начался! Тени швырнули меня на кровать и сдернули с меня рубашку – в один миг! Кожу обожгло как кипятком, живот и грудь вмиг покраснели. Тут я не выдержал и заорал в полный голос. Рубашка снова оказалась на мне, а тени на какое-то время исчезли. Я успел лишь подняться с кровати и схватить злосчастную ракушку, как они налетели снова, засвистели пуще прежнего, зашаркали по мне своей «наждачкой», больно-пребольно затолкались… Я визжал как резаный! Еще бы! Завизжишь тут… А потом меня схватили, и я полетел. Через комнату, прихожую, вниз по лестнице – все за одну-две секунды! И очутился в машине, очень похожей внутри на «Скорую помощь», как ее показывают в кино. Я лежал на носилках, а машина просто тряслась, грозясь развалиться. Она издавала при этом такой звук – как комар, только в тысячу раз громче. У меня аж заныли зубы вдобавок ко всем царапинам и ссадинам, что оставили на мне «тени». И мне показалось, что рядом сидит мама… Во всяком случае, в машине тоже была «тень». Только более плотная, что ли. Но все равно расплывчатая и туманная. Я, с трудом пересилив тряску, повернул голову к окну. В нем все просто мелькало – дома, деревья, люди, машины, сливаясь в сплошную пеструю ленту… С какой же скоростью ехала эта «Скорая»? Так и на «Формуле-1» не гоняют!

Потом тени снова потащили меня – на носилках, теперь я это понял. Вокруг замелькали окна, двери, коридоры… Наконец, этот сумасшедший полет, от которого меня уже затошнило, закончился, меня снова швырнули на кровать, и на пару секунд оставили в покое. Я успел лишь понять, что очутился в больничной палате: пахло лекарствами; кроме кровати в комнате стоял лишь стол, тумбочка, да белел умывальник в углу. Я был прошлой зимой в больнице – навещал Мишку, когда он сломал ногу.

Самое плохое, я никак не мог собраться с мыслями. Конечно, я испугался. Причем, сильно. Но, поняв, что попал в больницу, чуток успокоился. Значит, тени мне просто мерещатся. Может, я и правда перекупался или перегрелся на солнышке? Сейчас придет врач, послушает меня, даст выпить лекарства… Пусть даже укол сделает, я согласен! Лишь бы все стало снова нормальным.

Но расслабиться мне не дали. «Тени» налетели снова. Теперь они тормошили меня куда сильнее, чем тогда, в комнате. Первым делом они вырвали у меня из руки ракушку. Потом меня стали крутить-вертеть, шаркать по мне, шлепать, тыкать в меня больно-пребольно. Я снова закричал. Но «тени» не обращали на это никакого внимания. Потолкались и потыкались еще и опять поволокли меня по коридорам и комнатам, делая остановки по две-три секунды, так что я успевал все же что-то рассмотреть. Так, я побывал в лаборатории – там стояли на столе пробирки с кровью и там же мне самому рассадили палец; брали что ли кровь? Зачем это «теням»? Хотят распробовать на вкус?! Потом я очутился среди блестящих приборов – рассмотреть ничего толком не успел, потому что меня вертели словно юлу. Потом я уже плохо помню, где был, потому что от усталости, боли и страха я даже вроде бы терял сознание.

Очнулся я снова в палате, той самой, куда принесли меня сразу. В руке у меня, там, где она сгибается, торчала медицинская игла с прозрачной трубкой, которая тянулась к перевернутой бутылке на высокой подставке. И из этой бутылки прямо мне в вену качалась жидкость – именно качалась, будто в бутылке невидимый поршень двигался, так быстро убывала там жидкость! Секунд десять – и бутылка опустела… Тут же мелькнула очередная тень, дернула меня за руку – и сразу исчезли и бутылка с подставкой, и игла из руки.

Я полежал с полминуты, приходя в себя. «Тени» пока не появлялись. Зато я увидел такое, что и про «тени» забыл! В окошко палаты заглянуло солнце. Сначала я этому даже обрадовался. А вот потом испугался! Потому что солнце двигалось по небу! Нет, я понимаю, конечно, что оно и должно по небу двигаться, но не с такой же скоростью! И вообще, вся эта ерунда с «тенями» началась еще до обеда, мы ведь рано вернулись с пляжа, а теперь солнце уже падало к горизонту! Я ведь не мог потерять сознание на полдня! Или мог? Да нет, конечно. Просто солнце взбесилось! Или… затормозился я… А что такое «тени»? Да это же обыкновенные люди! Только скорость, или, как его… ритм жизни у нас разный! Я живу медленнее, вот мне и кажется, что они носятся как угорелые, не успеваю даже их толком рассмотреть. А я для них – неподвижный чурбан. Представляю, как перепугались родители, увидев меня застывшим посреди комнаты! Я ведь, по их мнению, и не дышал даже… А почему так все вышло? Откуда эти чудеса? И почему именно со мной такое приключилось?!

Я подскочил на кровати. Так это же ракушка! Ведь началось все, когда я отломал второй отросток. Но я загадал совсем другое желание… А почему я решил, что ракушка – это камень исполнения желаний? Черт!.. Прежде чем что-то ломать, нужно думать!

Кстати, а где ракушка? Я забегал глазами по палате: стол – на нем ничего нет, кроме пустого стакана и пузырька с лекарством; тумбочка – тоже пустая… А в тумбочке? Я распахнул дверку – пусто; выдвинул ящик – фу-у… вот она, моя дорогая! Или, скорее, проклятая, виновница моих несчастий. Да нет, при чем тут ракушка, это я дурак! Захотел на халяву золотую рыбку поймать.

Думать – так думать! Я взбил тонкую подушку, сел на кровать с ногами, подушку засунул под спину. Только я все это проделал – в палате моментально потемнело. Солнце рухнуло в море так стремительно, что сумерек я не успел заметить, сразу наступила ночь. Ну и хорошо, меньше шансов, что ко мне зайдут. Но и долго думать опасно – могут снова отобрать ракушку и унести. Тогда мне в нормальный мир не вернуться… А вообще, поможет мне ракушка? В первый раз она исполнила желание, во второй – превратила меня в «горячего финского парня» (я хихикнул, вспомнив смешной фильм про охоту). Что будет в третий? И зависит ли что-то от того, какой именно «палец» отломить у ракушки?

Думай, Гарик, думай!.. А что тут, собственно, думать? Если бы я мог прочитать иероглифы на ракушке! А так… Думай – не думай, а ломать следующий отросток надо. Хуже не будет! И я хрустнул третьим ракушкиным «пальцем».

И вовремя! Как раз распахнулась дверь, и в палату из коридора упал прямоугольник света. С тенью посередине. Не с той, призрачной, как те, что «доставали» меня целый короткий день, а с обычной, человеческой. Тень замерла у порога, а вовсе не шныряла по палате, норовя вытворить со мной что-нибудь побольнее. Но замерла что-то уж слишком надолго.

– Эй! – крикнул я. – Кто там?!

Крикнул – и не узнал свой голос. Он прозвучал глухо, словно я прижал ко рту ком ваты.

– А-а! У-у-у!!! – попробовал я еще раз. Звуки будто не улетали от меня, а падали тут же, на мягкое одеяло. Час от часу не легче… Я поднялся с кровати. Ого-го! Да воздух и сам стал как кисель! Я резко взмахнул рукой. Лучше бы я этого не делал! Руку обожгло, словно я бухнул ее в горячущую воду. Я чуть не замахал ею снова от боли, но вовремя одумался.

Двигаясь осторожно и медленно, словно под водой, я все же дошел до двери и выглянул в коридор. Тень отбрасывала пожилая, толстая медсестра. Она держалась одной ладонью за дверную ручку, в другой блестел шприц, но самое смешное творилось у нее с ногами, точнее, – с одной ногой, правой. Она как раз занесла ее, чтобы сделать шаг. И забыла, видимо, опустить. Так и стояла, не шевелясь, на одной ноге. Ладно бы это была молодая девушка – выглядела бы она, наверное, не столь глупо. А пожилая, пузатая тетенька смотрелась в этой позе очень прикольно!

Но мне было не до смеху. Я уже все понял. Не помогла мне ничуть ракушка – она просто поменяла меня с остальным миром местами. Теперь я стал более «скоростным». Наверное, сейчас я казался медсестре мелькающей тенью.

Придется думать дальше. Я снова направился в палату. Каждый шаг давался мне с трудом: казалось, стоило начать двигаться, как тут же поднимался мощный ветер, дующий прямо на меня. Знаете, как бывает, когда идешь зимой навстречу сильной метели? Только ветер этот был какой-то больной – совсем неподвижный. Приходилось даже наклоняться, продавливая всем телом упругий воздух.

Войдя в темную палату, я нашарил на стене выключатель и хлопнул по нему ладонью. Свет не зажегся. Вместо этого из выключателя медленно, как сонные мухи, полетели яркие оранжевые искры, а следом, совсем уж ползком, – осколки пластмассы. Тьфу ты! Придется сидеть в темноте.

Но долго я сидеть и не собирался, хотя и забрался снова на кровать с ногами.

Стыдно признаться, но в голову мне полезли вдруг нехорошие мысли. Даже неудобно говорить… Но это ведь только мысли, правда? К тому же, я и сам прекрасно понимаю, что они гадкие… Я ведь не собирался делать то, что подумал… Короче, я представил себе, как я легко могу сейчас разжиться чем угодно. Я мог бы ходить себе по магазинам и брать все, что захочу! Сладости любые, жевачку, чипсы… Да что там чипсы! Я мог взять компьютер самый навороченный, кучу любых дисков с играми и фильмами, планшет, дорогущий смартфон. Я даже мог набрать себе денег сколько угодно! Стоит в любой банк зайти. Никто же меня не заметит и остановить не сможет. Пока увидят, как что-то исчезло вдруг из-под носа – я уже за десять километров буду.

Вот какие глупости пришли мне в голову… Это все, наверное, из-за боевиков и бандитских сериалов. Надо будет телик смотреть поменьше, а то прям самому за свои мысли стыдно!

А вот в школе бы мои теперешние способности пригодились точно. Вызывают меня, например, к доске. Пока училка еще только последнее слово произносит, я уже успею весь параграф выучить. А на контрольных списывать бы мог у любого отличника – ходи себе по классу да выбирай, у кого почерк лучше.

Но это тоже, конечно, глупость. Во-первых, я и сам не двоечник. А во-вторых, учителя вообще бы не замечали, что я в классе, и ставили бы мне сплошные пропуски. Разве что сидеть минут десять (моих минут, а для них, может, всего две секунды) не шелохнувшись… Но это ведь невозможно! Да и все равно, смысл какой? На две секунды появлюсь, а потом на глазах у всех стану «тенью». Вот переполоху-то будет!

Нет уж, ничего хорошего от моей супербыстрой жизни ждать не приходилось. Тем более, и состарюсь я так быстрее всех своих друзей… Нет-нет-нет! У меня даже плечи передернулись, расталкивая воздушный кисель.

В общем, нечего тут было больше думать, глупостями мозги засорять. Что медленным быть в быстром мире, что быстрым в медленном – как говорит папа, хрен редьки не слаще. Не знаю, ни хрена, ни редьки я не пробовал, а вот разные эти скорости я на себе испытал. Не понравилось! И я отломил четвертый отросток у ракушки.

Хорошо, что я и так уже лежал, а то бы, наверное, упал. Я очутился в лесу! Лес был каким-то хиленьким, редким, с низкими кривыми березками. Но сразу я не обратил на это внимания, мне хватило и того, что вместо кровати подо мной оказался мох, а вместо больничных стен вокруг – деревья. Не важно, кривые или прямые.

Я вскочил на ноги. Хорошо хоть, воздух оказался обычным. Да и листья на березах шелестели, как им и полагается – с нормальной скоростью и звуком. Но даже это меня не сильно обрадовало. Какая уж там радость, я просто сел снова в этот дурацкий мох и заревел.

Папа говорит, что слезами горю не поможешь. А попробуй тут удержаться, когда такие дела творятся! Лучше бы я эту ракушку вообще никогда не видел. И зачем ее папа привез с этого Севера? Лежала бы она в своем лесу…

Я сразу перестал плакать. Нет, все-таки есть во мне что-то такое… Шестое чувство, что ли, или, как ее там… интуиция? Слово «лес», которое я сказал мысленно, заставило эти мои мысли сначала скукожиться, затем распрямиться, а потом и сложиться в вопросительное предложение: «А не тот ли это лес?» И что-то внутри меня подсказывало: «Тот, тот! Какой еще-то?»

Вот тогда я и осмотрелся внимательно. И что березки невысокие и кривые заметил, и белый мох под собой разглядел и солнце… Да-да! Я ведь ночью сюда попал, а солнце, хоть и у самого горизонта, хоть и не ослепительно-ярко, но светило. Лес-то редкий был, да еще и на склоне небольшого холма рос, так что солнышком среди ночи я полюбоваться сумел. И тут же вспомнил, как папа рассказывал, что на Крайнем Севере, за полярным кругом, солнце летом не садится круглые сутки. Так что я больше почти не сомневался, что оказался именно там, где папа нашел злосчастную ракушку. А когда увидел, что под холмом, между деревьев, поблескивает вода, а макушки у тех деревьев срезаны, словно ножом, окончательно это понял.

Понять-то я понял, а что делать дальше все равно не знал. Можно было поискать людей – папа рассказывал, что это место недалеко от города. Насколько недалеко? Он говорил, что ехали на машине. Не помнил я больше ничего: долго ли, коротко ли ехали, в какую сторону… А может, папа и не рассказывал про это. Кабы я знал заранее – все бы выспросил! Теперь мне оставалось разве лишь одно – залезть на вершину холма и оглядеться. Но холм-то – это только я его так называю, на самом деле – это гора целая! Не огромная, конечно, не такая, на которые альпинисты лазят – эта была и ниже и совсем не крутой. По-моему, их на Севере сопками называют. Тьфу, да не все ли равно, как этот холм называется, главное было то, что я ото всех переживаний сильно устал, и ноги мои отказывались совершать какие бы то ни было восхождения. Оставалось одно: устроиться где-нибудь под кустиком и постараться уснуть, чтобы утром все же забраться на эту чертову гору.

Имелся, правда, еще один путь… Ведь у ракушки остался последний отросток. Можно было отломить его и посмотреть, что из этого получится. Только мне совершенно расхотелось ломать что-либо у этой ракушки! Мне и на саму-то нее смотреть было тошно. Может, выкинуть ее, вернуть на законное место? Вдруг тогда она сжалится надо мной, и я окажусь рядом с мамой и папой в нормальном мире? Попробовать стоило.

Но сначала я все же нашел местечко для ночлега. Оказывается, кроме берез здесь росли и ели, вполне нормальные, высокие и колючие. Я увидел их левее и чуть ниже по склону. Ну, ниже – не выше, вниз я все-таки спустился. Нижние ветви одной старой елки раскидистым шатром опускались до самой земли. Я залез в этот шатер как в палатку. Оказалось довольно уютно, лишь кололись иголки, обильно рассыпанные по «полу». Свернулся калачиком и приготовился заснуть, но вспомнил о ракушке: я ведь собирался оставить ее в лесу. Вылезать наружу не хотелось – сон уже почти сморил меня, – и я подумал: а не все ли равно, где я эту ракушку оставлю, под открытым небом или под елкой? И я просто-напросто положил ее рядом с собой на пожелтевшую хвою. И тут же заснул.

…А вот дальше… Дальше я не знаю, что и было. Правда, до сих пор не уверен: приснилось мне то, что произошло дальше, или это все-таки был не сон? В первое верится легче, зато второе все объясняет. Ну или почти все. А может, у сна на свежем воздухе есть какие-то свои особенности? Я ведь никогда не спал прежде в лесу…

В общем, только-только я уснул, как меня сразу и разбудили. Тоненький такой голосок, девчоночьий. Что-то он пел негромко, слов я не смог разобрать, только была эта песня такая грустная, просто плач какой-то, а не песня! Я еще сквозь сон успел подумать: «Ну вот, девчонка тоже заблудилась!..» А потом разом очухался, будто и не спал. Надо, думаю, вылезать, успокоить дуреху. Но вылезать почему-то не хотелось. Да что там «не хотелось» – страшно мне стало! Не до ужаса, но неуютно очень – мурашки аж по коже побежали… Хотя, по ней, может быть, и впрямь муравьи ползали, настоящие.

Странные все-таки мы, люди, существа! Вот страшно тебе, так и сиди под своей елкой, и дыши через раз в тряпочку! Нет, надо вылезти. Чтобы еще страшнее стало! Мне и стало. Как только вылез – сразу же. Потому что девчонка оказалась никакой не девчонкой, а голубоватой тенью. Но не такой «тенью», о которых я уже рассказывал, – те-то были все же людьми, только быстрыми очень, а вот эта тень к человеку ну никакого отношения не имела, факт! Руки у нее, правда, были, и ноги, и даже голова, но все такое тонюсенькое, хрупкое, полупрозрачное… На лице – два темно-лиловых глаза. Вот они-то как раз были огромными – в половину этого крохотного личика. Ротик на личике – узкая щелочка. Волос нет, ушей тоже нет. И все это, вместе взятое, ростом – мне по горлышко.

Я собрался уже было заорать, даже воздуха набрал, но голубинка мне и говорит вдруг… Да, это уж потом я стал называть ее «голубинкой», тогда-то, сразу, я ее никак не называл, но ведь назвать как-то надо, «тень», как я уже сказал, здесь не очень подходит. Так вот, я рот раскрыл, чтобы заверещать, как следует, а голубинка и говорит:

– Не бойся меня, я тебе ничего плохого не сделаю.

Я хотел ей ответить, что нисколечко и не боюсь, а у самого губы трясутся, и ничего ими сказать не могу. Зато у голубинки как раз губы совсем не шевелятся, похоже, говорит она со мной мысленно. Да и нет у нее никаких губ – говорю ж, вместо рта щелочка…

– Успокойся, сядь. – А ведь и впрямь, мысленно она со мной разговаривает! Слова-то прямо в голове у меня звучат. Мне бы еще больше испугаться, а я наоборот успокоился. Может, голубинка в моих мозгах покопалась и страх выключила?

Я опустился прямо на землю, в белый мох этот, и сказал наконец:

– Кто вы?

Голубинка тоже на мох села – он даже почти не примялся под ней, – отвечает:

– У меня нет имени в том смысле, что придаете ему вы.

– А почему вы здесь? – Я мог бы, наверное, спросить и что-нибудь поумнее, но тогда не сумел.

– Мне нужно забрать то, что оставили мои друзья.

Я почему-то сразу догадался, что она говорит о ракушке. Все же есть во мне шестое чувство, что ни говорите! Сунул я руку под еловые ветки, пошарил там и вытащил ракушку.

– Это? – спрашиваю.

– Да! – обрадовалась голубинка. – Дай ее мне.

Я протянул ракушку, а сам испугался, что вот, коснутся меня сейчас холодные пальцы, схватят… Но пальцы оказались не холодными, а наоборот – теплыми и мягкими. Только их было всего четыре. Голубинка бережно приняла ракушку и грустно сказала:

– Ты сломал ее… Разве можно так?

– Я нечаянно, – ответил я и почувствовал, что краснею. На самом-то деле нечаянно сломался только первый отросток…

Голубинка совсем по-человечески покачала головой, сунула куда-то ракушку, словно за пазуху, а оттуда достала точно такую же, только целую. Растопырила все свои четыре пальца на правой руке, положила ракушку на ладонь, и та будто срослась с нею, только пятый отросток остался торчать сиротливо чуть в сторону.

– Вот, видишь, как надо? – сказала голубинка и слегка пошевелила пальцами, вместе с отростками ракушки, которые словно стали резиновыми, приклеенными намертво к голубым пальцам.

– А что это вообще такое? – спросил я, набравшись храбрости.

– Это такой… – в мозгу моем будто что-то зашипело, защелкало, подбирая подходящее слово по-русски, – прибор, устройство, манипулятор. Он есть у каждого исследователя. Похожее устройство имелось и в капсуле, только больше и мощнее.

– Какие исследователи? Какая капсула?! – Я даже вскочил на ноги. – Вы с другой планеты?!

– Не просто с другой планеты, мы – из иного мира. Пространство, материя, само время имеют у нас отличную от вашей природу.

– Так значит, это ваша капсула упала весной в озеро? – в очередной раз догадался я.

– Да, произошла катастрофа – в момент выхода капсулы из подпространства в той же точке оказался ваш летательный аппарат. Человек остался жив, наши исследователи успели выбрать для него оптимальную вероятность, но сами погибли.

«Так значит военные не врали насчет самолета, – подумал я. – Интересно, знали они про чужих?» Вслух же сказал другое:

– Жалко исследователей! – Мне и правда жаль было чужаков, пожертвовавших ради землянина жизнью. Не знаю, смог бы я когда-нибудь поступить так же… – А вы тоже были в капсуле?

– Нет, иначе бы погибла и я. Меня прислали, чтобы спасти исследователей той экспедиции…

– Спасти?! – я решил, что «переводчик» у меня в мозгу сломался. – Но они же погибли, вы сами сказали!

Вот тогда-то голубинка и рассказала мне подробно о «ракушке». Понял я, конечно, не все – это надо, небось, в одиннадцатом классе учиться, чтобы все понять. А может и самый-пресамый крутой профессор во всем бы не разобрался… Но как уж понял, так и расскажу.

Короче, первый отросток (он как раз и сломался у моей ракушки в поезде) включал поиск этой самой вероятности, с помощью которой чужие исследователи спасли нашего летчика. А моя ракушка «поселила» Елизавету Николаевну в Лазаревское. Тут как раз самое запутанное в объяснениях голубинки и начиналось… В общем, не знаю, я уже говорил… Я всего шесть классов пока закончил, и то потому что с шести лет в школу пошел. Но дело там у них выглядело так, что они умели выбирать из того, что может случиться. Например, могут сегодня на уроке к доске вызвать, но могут и не вызвать, тогда можно выбрать, чтобы не вызвали. Или наоборот, чтобы вызвали, но только если ответ знаешь и можешь получить четверку или пятерку. И даже тогда выбрать, чтобы именно пятерку получить. Но выбрать можно только то, что и на самом деле может случиться. Нельзя захотеть стать человеком-пауком, потому что на самом деле такого не бывает. То есть, захотеть, конечно, можно, но ничего не получится – такой вероятности развития событий просто нет. Оказывается, все эти вероятности как бы уже существуют, словно развилки на дороге и надо просто выбрать, по какой ехать. А потом снова развилки, на новой развилке свои развилки… Это как ветки на дереве, так и голубинка сказала и даже показала на березу, чтобы мне понятней стало.

Второй отросток, как я и сам правильно догадался (все-таки есть в моей голове мозги, зря мама ругается, странный она человек!), замедлял время исследователя относительно времени окружающей действительности (это я слова голубинки повторяю, но я их понял, не дурак). Например, чтобы поскорее дождаться какого-нибудь важного события. Я бы каникулы так ждал с удовольствием!

Третий «палец» (и это я тоже понял сам) наоборот ускоряет время того, кто на него нажал. Это исследователям было нужно, чтобы внимательно исследовать (не зря же они исследователи!) что-то, что очень быстро происходит. Например, полет мухи. Можно рассмотреть каждый взмах крылышек. Я бы тоже посмотрел, мне всегда было интересно, как же муха успевает увидеть, когда я на нее замахиваюсь, и улететь до удара. Может, у нее реактивный двигатель запускается?

Четвертый отросток включает в ракушке поиск капсулы и моментальный возврат к ней исследователя. Тут опять начались непонятки, всякие там искривления пространства-времени, надпространственные и подпространственные (что, оказывается, совсем разные вещи) переходы… Смысл же такой, что если вдруг заблудился или угрожает опасность – сжал четвертый палец (вместе с ракушкиным) и оказался возле капсулы. Так и я оказался возле северного озера – хоть сама капсула и разрушилась чуть ли не на атомы, но просыпались эти осколочки в озеро и рядом с ним, и даже их ракушка учуяла.

А вот с пятым «пальцем» самое интересное связано! И тоже для меня не сильно понятное. Оказывается, он и расположен отдельно, чтобы на него случайно не нажать. Дело в том, что он отменяет последнее изменение вероятности. Это как в компьютере нажать «Отмена», когда уже что-то сделал. Сделанное пропадет и вернешься к тому, с чего начал. То есть с ракушкой – вернешься в момент, до того как нажал первый отросток. А чтобы не нажать снова первый и так до бесконечности – ракушка оставляет тебе память о том, что с тобой было, когда вроде ничего еще и не было… Вот так вот!