Текст книги "Занавес молчания"

27

Ночь с 19 на 20 мая 2001 года

Штернбург

Машину Довгера встретил у причала человек, один-единственный, в куртке с капюшоном, скрывающим лицо. В свете фар человеческая фигура выглядела лишь темным, изломанным силуэтом, но Довгер почему-то сразу понял: это не тот фальшивый или настоящий немец, что приезжал к нему в Санкт-Петербург. Встречавший не выразил никакого удивления или недовольства, увидев, что в машине двое вместо одного, и не произнес ни слова. Он молча, жестом пригласил прибывших следовать за ним к причалу. На волнах покачивался катер – судя по размерам и очертаниям, мощный и быстроходный.

Луна была на ущербе, и абрис зубцов и башенок замка Штернбург едва вырисовывался на фоне темного неба. Довгер и Кронин разглядывали замок недолго – катер под управлением незнакомца быстро преодолел пролив и скользнул в эллинг. Затем профессора и полковника провели по коридорам и лестницам, где им никто не попался навстречу. Кронин тщательно запоминал дорогу. Он чувствовал себя очень усталым, но полностью полагался на свой профессиональный автоматизм в фиксации важных мелочей.

В маленькой сводчатой комнате Кронина и Довгера обыскали какие-то люди, возникшие подобно привидениям ниоткуда и словно испарившиеся по окончании обыска. Пистолет полковника, разумеется, обнаружили и без комментариев забрали, а потом щелкали тумблерами непонятных приборов и водили сетчатыми раструбами. Проводник велел ждать и тоже исчез, дверь за собой он запер на ключ.

Вернулся он уже без куртки с капюшоном. Возможно, кто-то решил, что на следующей стадии лица скрывать излишне, а может быть, проводник ничего и не скрывал, а просто надел куртку из-за прохладной погоды с изморосью. «В самом деле, – подумал полковник, – после вызова в Штернбург опознание отдельных людей вряд ли существенно».

Снова потянулись коридоры, и в конце пути все трое оказались в большом, мрачном зале с замшелыми каменными стенами. Здесь яркий направленный свет падал только на стол у дальней стены. За столом сидела Диана – ее руки, скованные блестящими стальными наручниками, были явно не случайно освещены так, чтобы привлечь внимание. Справа от Дианы сидел Фолкмер, которого Довгер узнал мгновенно. Кроме него и проводника присутствовали еще двое – один высокий, импозантный, а второй маленький, но мускулистый, держащийся поодаль в тени.

– Виктор! – воскликнула Диана. Фолкмер не дал профессору и секунды для ответного восклицания.

– Добрый вечер, Виктор Генрихович, – сказал он на своем фантастическом русском. – Ай-ай-ай, что же это получается… Мы же с вами договорились, что вы будете один.

– Позвольте мне объяснить, – проговорил Довгер по-немецки.

– Пожалуйста, объясните. – Фолкмер тоже перешел на родной язык.

– Александр Андреевич – мой непосредственный помощник в делах, касающихся проекта «Мельница». Если он будет… гм, на нашей стороне, моя задача значительно облегчится, в противном же случае, боюсь, она станет невыполнимой.

– Ах вот как! – сказал Рольф Pay и подошел ближе к полковнику. – Вы говорите по-немецки?

У Кронина мелькнула мысль скрыть свое знакомство с немецким языком, чтобы воспользоваться этим и узнать побольше, но он слишком устал для взвешивания решений и попросту коротко кивнул.

– Хорошо, – произнес Pay. – Позвольте спросить о месте вашей официальной службы…

За Кронина ответил профессор:

– Александр Андреевич работает в одной из структур российской государственной безопасности.

– Час от часу не легче, – пробурчал Фолкмер.

– Ну, Йохан, – обратился к нему Pay, – наверное, ты и не ожидал, что он окажется священником…

– Но сейчас он в отпуске, – торопливо добавил Довгер. Возможно, он хотел подчеркнуть, что Кронин в данное время как бы дистанцирован от своих коллег.

– Это радует, – усмехнулся Фолкмер. – Огорчает другое…

Он достал из ящика стола «Дженнингс», держа пистолет за ствол.

– Вот это, – спросил он, – тоже было призвано значительно облегчить вашу задачу?

Довгер ответил не раздумывая:

– А вы могли бы представить невооруженным человека, в функции которого входит и моя охрана?

– Да нет, – сказал Фолкмер серьезно. – Пожалуй, напротив. И то, что вы пришли вдвоем… Все это говорит в вашу пользу. Если бы вы, профессор, затеяли какую-нибудь хитрую игру, тогда внешне четко соблюдали бы наши условия.

Диана не отводила от Кронина молящего взгляда. Она знала полковника, представляла расстановку сил в УНР. Не было такой интересующей авантюристов задачи, с какой Довгер не справился бы и без Кронина! А стало быть, полковник не затем здесь. Он здесь, чтобы освободить ее!

В том же направлении работала и мысль Кронина. Он оценивал обстановку. В комнате четверо противников. Выхватить пистолет у немца, перестрелять их всех, прежде чем хоть один успеет достать оружие… Это выполнимо, Кронин всегда славился быстротой реакции и не уступал в скорости стрельбы персонажу Клинта Иствуда из вестернов Серджо Леоне. Стены толстые, а «Дженнингс» – малошумный пистолет, и если повезет, выстрелов никто не услышит. Комната вряд ли прослушивается, зачем им посвящать лишних людей… Потом вывести профессора и Диану к катеру… Да, нужно действовать, рассчитывать на какие-то гипотетические шансы в будущем неразумно. Глубокая разведка, говорил профессор? Разведка произведена, пора использовать ее результаты. Правда, четыре трупа в Штернбурге – такое может громко откликнуться… Но это все после, главное – освободить Диану и избавить профессора от шантажистов. Да и станут ли хозяева Штернбурга шуметь об этих трупах? Сомнительно.

Незаметно Кронин оглядывал зал, прикидывая диспозицию. Ближе всех стоит этот пижон, но наиболее опасным выглядит не он, а вон тот мускулистый крепыш. Ему первый выстрел… Пижон будет номером два, потом проводник. Тот, у кого сейчас пистолет, – последний, он не успеет выбраться из-за стола.

Искоса полковник взглянул на Довгера, и каким-то чутьем профессор понял, что должно произойти. Он поднял руку, предостерегая Кронина… Поздно.

Разумеется, Фолкмер не ожидал нападения. Он только что изложил профессору свою позицию относительно приезда двух вместо одного и был уверен, что навел мосты… Ощущения безопасности ему добавлял и заряженный пистолет, который он держал теперь не за ствол, а за рукоятку, хотя палец и не лежал на спусковом крючке. Фолкмер не мог знать, что стоящий перед ним человек долгое время тренировал своих коллег по восточным единоборствам и заслужил титул Песчаной Кобры… Да, это было давно, и все же старые навыки не пропали. Бросок, захват – пистолет уже у Кронина – поворот корпуса…

Выстрел. Пуля попала в бочкообразную грудь коротышки, и тот беззвучно повалился лицом вниз. Ствол пистолета повернулся к Рольфу Pay.

Кронин не переоценивал свои возможности. Он действительно был быстрым стрелком и сумел бы уложить всех четверых, если бы утомление не замедлило его реакцию. Он опоздал, быть может, на долю секунды. Pay отклонился, и вторая пуля ударила в стену. Но и эта ошибка не стала бы для Кронина роковой, если бы, перенацеливая оружие на Pay, он не упустил из вида проводника. Тот вырос за его спиной и обрушил на голову полковника страшный удар. Проводник подобрал «Дженнингс» и перевернул тело крепыша.

– Мертв, – сообщил он во всеуслышание. Глядя на Довгера, Фолкмер покачал головой:

– Так вот на каком языке вы решили поговорить с нами, профессор…

– Клянусь, – пробормотал Довгер, – я не отдавал ему таких приказов…

– Может быть, и не отдавали. Это не важно, это ничего не меняет. Даже лучше, что вы убедились воочию в бессмысленности глупых поступков. Но вот исчезновение вашего… мм… помощника может испортить всю серенаду. Скажите, он увлекался рыбной ловлей?

– Что? Ну да, он ездил иногда на рыбалку. Но какое…

– Вот и хорошо.

Фолкмер о чем-то вполголоса посовещался с подошедшим к нему Pay, поминутно кивая, потом поднял телефонную трубку и сказал несколько слов по-русски. В комнату вошли трое – профессора поразила внешность одного из них – уродливый рот делал его похожим на огромную жабу.

– Разыскали? – спросил Фолкмер.

В ответ человек-жаба показал ему какой-то флакон.

– Отлично, за дело, – распорядился Фолкмер.

Человек-жаба склонился над полковником и втолкнул в его рот капсулу из флакона. Потом влил воду, и Кронин инстинктивно глотнул. Он пребывал в том полусознательном состоянии, когда окружающее хоть и сквозь пелену, но воспринимается, а вот контролировать свои рефлексы невозможно.

– Это будет рыбак, – инструктировал Фолкмер пришедших. – Возьмите деревянную лодку, переверните и пробейте дно камнем. Потом отбуксируйте к поселку, в заливчик, где течение поменьше, погрузите его в лодку и там – только там! – подержите под водой его голову, потом обязательно – слышите, обязательно! – удостоверьтесь в том, что он ликвидирован. Не забудьте принадлежности для рыбной ловли! Якорный трос должен быть не перерезан, а перетерт. Об исполнении доложите сразу.

– Ну да, рыбак, – ухмыльнулся один из троих. – Плащик-то у него от Джанни Ролло…

– Придется оставить так. Чужая одежда еще хуже, вызовет вопросы… Это все.

Полковника унесли вчетвером – помогал проводник. Спазмы душили профессора, он не мог сдержать слез. Тихонько плакала и Диана.

– Я понимаю, Виктор Генрихович, – сказал Фолкмер без особого, впрочем, сочувствия в голосе. – Но этот человек напал на нас с оружием в руках. Это не убийство, это бой. Он вступил в бой и потерпел поражение.

– Чем… – профессор говорил с трудом, запинаясь, – чем вы его напоили?

– Дигилакс. Препарат на основе дигиталиса. Разработан, кстати, еще вашим КГБ. Вызывает расстройство сердечной деятельности, стандартными средствами в организме не выявляется. Все должно выглядеть естественно. Человек отправился на рыбалку, ему стало плохо, он потерял сознание. Лодка сорвалась с якоря, разбилась о камни, он наглотался воды и умер. Обратите внимание, умер не сейчас, так что и определение примерного времени смерти сработает на нас. Хорошо бы, конечно, если бы это произошло подальше отсюда, но… Кто-то мог видеть его в машине, когда вы сюда направлялись. А сама машина, кто в ней еще был – пустяки, просто кто-то его подвез…

– Вот только, – заметил Pay, – вполне может быть и так, что никто никогда не слыхал о его пристрастии к рыбалке, что бы там ни говорил профессор.

– Чепуха. Мужчина в отпуске. Разве не может у него вдруг возникнуть желание съездить разок на рыбалку, пусть он даже ею особо и не увлекается. А поселок Перст – отличное место для рыбалки, сюда многие приезжают. В поселке подтвердят, что он нанимал лодку, мы это устроим, нам есть на кого там положиться. Таким образом, профессор, ваш помощник не исчез, а умер после сердечного приступа от попадания воды в легкие. Удар по голове – это когда лодка налетела на скалу… И вы, Виктор Генрихович, подтвердите, что отпустили своего помощника на рыбную ловлю в Перст. Для тех, ДРУГИХ… При любых обстоятельствах вы должны помнить, что наши и ваши интересы совпадают.

– Остановите это, – взмолился Довгер, – это ни к чему! Он будет работать со мной, будет исполнять все, что…

– Нет, профессор, – непреклонно отчеканил Фолкмер. – Этот человек знает о нас, и он опасен. Мы не можем оставить его жить. Это вы, а не мы, нарушили договоренность. Вы, а не мы, повинны в его смерти. В будущем не повторяйте ошибок! И не надейтесь, что он как-то спасется, выживет. Сердце может сопротивляться дигилаксу, да мы на то и рассчитываем, но причиной смерти будет вода. Неужели вы еще не поняли, что мы ничего не оставляем на произвол судьбы?

Профессор молчал. В глазах Дианы застыл ужас безнадежности.

– Эта тема исчерпана, – сказал Рольф Pay. – Теперь, пожалуй, попросим убрать труп, в таком дурном обществе трудно вести переговоры… И займемся обсуждением перспектив нашего сотрудничества, профессор Довгер.

28

Как ни странно, у человека-жабы было имя, нормальное человеческое имя – Сергей Назаров (это помимо принятой в подобных кругах клички). Вполне возможно, что и родился он не в пробирке сатанинских алхимиков, а от матери с отцом, и бабушка в детстве пела ему колыбельные песни. Никто еще не установил с точностью, какие генетические отклонения или обстоятельства жизни превращают человека в гнусного тупого убийцу, но несомненно, что в жизни Сергея Назарова эти отклонения и обстоятельства присутствовали в избытке. Однако то, что он убивал с удовольствием, как раз и мешало ему превратиться в профессионала. Те не знают эмоций и редко допускают промахи; эмоции – помеха в работе.

Но на сей раз Назаров все сделал правильно. Он подделал потертость троса, он держал голову полковника под водой ровно столько времени, сколько нужно для гарантированной смерти, а потом проверил пульс. Пульса не было. Назаров швырнул тело полковника на дно лодки так, будто Кронин сидел с удочкой и неожиданно упал, сраженный сердечным приступом, и дал своим подручным сигнал к отбытию. Катер отчалил от лодки и скрылся в темноте.

Подвело убийцу то, что он плохо разбирался в особенностях действия дигилакса. Препарат приводил к циклическим нарушениям ритма сердца и дыхания. В фазе замедления дыхание почти останавливалось (потому вода и не попала в легкие Кронина в опасном количестве, и он не задохнулся), а пульс смог бы различить лишь опытный врач. А затем Кронину просто повезло. Когда его бросили в лодку, из-за поворота головы и расположения деревянных распорок нос и рот остались над поверхностью прибывающей через пробоину воды.

Холодная вода привела полковника в чувство. Он в полузатопленной лодке, бьющейся о береговые камни… Сердце то останавливалось, то пускалось вскачь, перед глазами проплывали разноцветные фейерверки, а голова болела так, словно черепную коробку залили расплавленным свинцом. Они просчитались, мелькнуло у него. Они не знали… Чего не знали? Слишком сложный вопрос для Кронина в его теперешнем состоянии. Он должен был утонуть? Наверное, но вот получилось так, что он пока жив и умирать не намерен. Но как выбраться из лодки, когда малейшее движение вызывает атомный взрыв головной боли, а сердце трепыхается, как аквариумная рыбка на ладони? Собрать всю волю в кулак…

Он попытался приподняться и упал, взметнулась туча брызг. Еще раз… Он медленно перевалился через борт. Держась за лодку, он стоял на скользких камнях по пояс в воде, и короткий переход до берега представлялся ему немыслимым подвигом. Стоит только отцепить пальцы от борта, и он упадет в воду, а тогда точно захлебнется. Их расчеты снова окажутся верными… Нет!

Он отпустил борт лодки и сделал шаг к берегу, потом второй. Высокая прибойная волна сшибла его с ног, но она же и протащила ближе к береговым камням, а оттуда он уже смог выкарабкаться на четвереньках. Он дышал часто и тяжело, сплевывал морскую воду с отвратительным металлическим привкусом, кажущимся или реальным. Поднявшись на ноги, он покачнулся, но удержался и побрел к поселку шагами мертвецки пьяного. Ничего не видно – так темно… Только не приближаться к причалу, к машине Довгера, вообще к побережью, подальше от всех мест, где они могут его обнаружить. Сколько времени прошло с тех пор, как он проиграл схватку в Штернбурге?

Неизвестно. Может быть, много, и Довгер уже уехал… Скоро ли рассвет?

Полковник не заметил, как очутился близ одного из домов поселка. Ногой он зацепился за какую-то железяку, что-то гулко загрохотало, как пустой покатившийся жестяной бак. Кронин потерял равновесие. Не нащупав опоры во тьме, он повалился, словно подрубленное дерево. Удар при падении выбросил его за границы бытия.

Когда Кронин очнулся в деревенском доме, он лежал ничком на чем-то вроде лавки. За окнами светало, но в комнате горели лампы, палил электрообогреватель. Возле Кронина сидел небритый мужик в телогрейке и протягивал фляжку.

– Гляжу, ты очухался, мил человек… Вот выпей-ка первача, согрейся…

И облик мужика с недобрым прищуром подозрительных глаз, и обращение «мил человек» вызвали у Кронина неприязнь, но он послушно глотнул самогона.

– Ты кто такой будешь? – допрашивал мужик.

Полковник напрягся в поисках ответа. Сработало застрявшее в сознании или в подсознании слово «рыбалка».

– На рыбалку приехал… Из Санкт-Петербурга… На станцию мне надо, домой…

– Так рано еще на станцию, электричка не скоро. И куда ты такой пойдешь? Отлежись, отдохни. Что стряслось-то с тобой?

– Лодка…

– Лодка, что ли, опрокинулась? Постой! А где ты лодку взял? Я всех здешних знаю, вчера никто никому лодку не давал.

– Голова…

– Голова болит? Ну, поспи, поспи. Хлебни вот еще… А я гляжу, что там на улице гремит… Выхожу, на тебя натыкаюсь. Пьяный – не пьяный, перегара нет… Подрались? Так у нас места тихие…

От крепчайшего самогона Кронин поплыл, он терял связь с окружающим. Он, конечно, не уснул, но уже находился вне пределов действительности, в сером мареве.

А пожилой человек, подобравший Кронина, раздумывал, глядя на него. Что за рыбак такой? Поехал на рыбалку, а одет по-городскому… А лодка? Может, он со своей резиновой лодкой приехал, а может, и нет. Что-то не так здесь… И если об этом рыбаке сообщить в Штернбург, могут неплохо заплатить. Кое-кто оттуда раньше появлялся в поселке, заводил разговоры. А из разговоров понятно, что за сведения обо всех необычных событиях, гостях и расспросах будут платить. Запереть, что ли, рыбака этого? Да ладно, куда он уйдет, как неживой… А захочет уйти – все равно уйдет, в дверь ли, в окно ли, и никто не подряжался его караулить. В Штернбурге сами разберутся…

Больше нечего рассуждать. Он решительно встал, вышел из дома и направился к берегу, к своей лодке. Сильное течение помешало ему быстро добраться до острова Крозен, да пока он искал в замке нужных людей, да путано излагал свою историю… Полковник Кронин не только пришел в себя. У него было время добрести до станции, сесть в электричку – немного денег, промокших, но платежеспособных, он нашел в кармане своего плаща, сушившегося на веревке. Отсутствие хозяина дома несколько удивило полковника, но ведь хозяин не обязан за ним ухаживать как сиделка. Даже лучше, что его нет, – никаких объяснений. Одежда под обогревателем почти высохла – конечно, по очень и очень снисходительным меркам ситуации.

Не получилось у них… Сорвалось. Об этом думал Александр Андреевич Кронин, сидя у окна электрички, уносившей его в Санкт-Петербург… Навстречу последнему, обреченному поединку с НИМИ, навстречу телефонному звонку через Марину своему племяннику Борису Кедрову, навстречу своей смерти.

Часть третья
«МЕЛЬНИЦА»

1

Здесь не было солнца… Здесь, под землей.

На какой глубине? Профессор Илларионов не знал этого, но ему казалось, что он ощущает давление сгущенного воздуха на грудную клетку, огромное из-за огромного расстояния до поверхности. Он понимал, что ощущение иллюзорно, а глубина скорее всего не так велика, но от этого понимания не чувствовал себя лучше. Ночью (он определял это лишь по часам) он слышал отдаленный гул каких-то громадных механизмов, передающих стенам едва уловимую вибрацию. «Черная машина работает, – припомнилось ему из „Кукушкиного гнезда“ Кена Кизи, – они запустили ее глубоко под землей… Кладут туда человека, а вынимают то, что им нужно».

Утром, впрочем, утро здесь было таким же условным, как и ночь, Илларионова разбудил один из тех двоих, что встречали его у самолета. Из реплик на так называемом торжественном обеде в честь прибытия Илларионова профессор уяснил, что этого человека зовут Михаилом Игнатьевичем, но ничего другого о нем не узнал.

Чтобы Илларионов мог спокойно одеться и привести себя в порядок, Михаил Игнатьевич деликатно удалился в смежную комнату (профессора поселили в трехкомнатных апартаментах).

– Я покажу вам ваш рабочий кабинет, профессор, – сказал Михаил Игнатьевич, когда утренний туалет Илларионова был завершен. – Теперь он в другой части комплекса, но, конечно, все ваши материалы бережно сохранены. Понимаю, как вам не терпится встретиться с Виктором Генриховичем… Увы, его сейчас нет, и пока неизвестно, когда он прибудет. Могу лишь обещать, что вы увидитесь в самое ближайшее время.

Илларионов, который вовсе и не мечтал о встрече с неведомым ему Виктором Генриховичем, изобразил вялый энтузиазм.

В стерильно-больничных коридорах некоторые из проходивших мужчин и женщин (кое-кто в белых халатах) здоровались с ним, называя его по имени и отчеству. Профессор отвечал вежливыми поклонами и улыбками.

Кабинет, освещенный люминесцентными бра, был маленький, тесный, здесь хватило места только для письменного стола с компьютером и сейфа с цифровым замком. На столе с краю притулился телефонный аппарат.

– Устраивайтесь, профессор, – пригласил Михаил Игнатьевич. – Ваши папки в сейфе, код замка – два триста одиннадцать. Войти в курс наших последних достижений вам помогут компьютерные файлы под литерой кью – не помню, сколько их там. Кажется, от кью-один до кью-восемнадцать. Не думаю, чтобы у вас возникли трудности. А при любых вопросах звоните три-ноль-ноль, отвечу я или кто-то из моих ассистентов.

– Сколько у меня времени? – спросил Илларионов, усаживаясь за стол.

– Сколько вам понадобится. Но чем быстрее вы приступите к практической работе, тем лучше.

– Это ясно… А как насчет кофе и сигарет?

– Сигареты в правом ящике стола. А кофе или там перекусить вам дадут, если позвоните два-ноль-два.

– Спасибо, Михаил Игнатьевич.

– Не за что! Такие вроде бы мелочи – а разве это мелочи? – у нас хорошо продуманы, для комфортной работы… Ну что же, осваивайтесь, коллега, не стану вам мешать.

Он ушел, прикрыв за собой дверь. Профессор с минуту сидел неподвижно, глядя на темный экран монитора. Потом протянул руку, чтобы включить компьютер, но передумал, встал из-за стола и отпер сейф. Достав оттуда три простые синие папки без каких-либо наклеек и надписей, он вернулся за стол, положил их перед собой и открыл верхнюю.

Сверху лежал документ, озаглавленный «Докладная записка», адресовался он «проф. Довгеру В. Г.». Не веря своим глазам, Илларионов читал набросанные быстрым почерком, немного клонящиеся вниз строки. «Результаты экспериментов серии М-20 убедительно показывают…» Что именно они показывают, Андрей Владимирович не очень четко понял, хотя речь шла в общем о той области физики, какой он по преимуществу и занимался. Но только в общем! А конкретно ни таких, ни похожих экспериментов профессор Илларионов не проводил никогда и нигде. Он даже не понимал их цели, не понимал, ЧТО тут, собственно, исследовалось и зачем. Тем не менее под документом стояла его подпись… И дата – 10 февраля 1991 года.

Оттолкнув лист под монитор, Илларионов нашарил в ящике сигареты и зажигалку, закурил. Если в кабинете предполагается курение, где-то должна быть и пепельница, но профессор не нашел ее. Он стряхивал пепел в оторванную картонную крышку от сигаретной пачки.

Это мой почерк, мысленно повторял он, и это моя подпись. Несомненно. Если подделка, то более чем виртуозная. Для подписи Илларионова было характерно сильное нажатие в конце финального росчерка – такое, что бумага почти прорывалась, вспарывалась снизу вверх под неизменным углом. Чтобы изучить и подделать такое, надо быть настоящим профессионалом. Конечно, это возможно, ничего невозможного в мире фальшивок нет. Но смысл?!

А вот чего быть не могло, так того, что Илларионов действительно составил эту докладную записку и потом непостижимым образом забыл о ней. Не могло такого быть из-за даты – февраль 1991 года. Как раз тогда профессор лежал в больнице в Санкт-Петербурге. Из-за случайной досадной травмы, приведшей к осложнениям, он провалялся в больницах чуть ли не целый год безвылазно – с осени девяностого по октябрь девяносто первого. Какие в больницах эксперименты?

Загасив сигарету, Андрей Владимирович перелистал содержимое верхней папки. Там были докладные записки вроде первой, памятные заметки и наброски, листы с расчетами, таблицами и графиками, предложения по направлениям работ, ответы на какие-то запросы… Везде его рука, везде рука Илларионова, кроме немногих отпечатанных материалов. Профессор не стал вникать. Он захлопнул папку, отодвинул ее от себя и включил компьютер.

Файлы с индексом «кью» также трактовали о вещах, не слишком внятных на первый взгляд. Без сомнения, Илларионов мог бы в них разобраться: перед ним не темный лес посторонних формул, а его родная стихия. Но что ему это даст? Допустим, он истратит уйму времени и выяснит, какими исследованиями здесь занимаются. Поможет ли это решить загадку, относящуюся к нему самому? Не исключено, что да… Или нет с тем же успехом. Измученному неизвестностью профессору хотелось отыскать короткий и верный путь. Наука никуда не денется. Важно узнать, почему Андрей Владимирович оказался здесь, что с ним произошло…

Возле двери висел белый халат. Илларионов надел его как защитную броню – ему представлялось, что в халате он будет выглядеть тут органичнее, – и вышел из кабинета.

В какую сторону идти? А, все равно. Ряды дверей, незнакомые люди… Что он сможет разгадать, бесцельно слоняясь по коридорам? Нечто близкое к отчаянию с такой силой захлестнуло вдруг Илларионова, что он ощутил приступ тошноты и прислонился к стене. Нет, нельзя так раскисать! Если начинать с этого, в конце неминуемо ждет поражение. Какие формы оно примет, что в ситуации Илларионова можно считать поражением и победой – время этих вопросов еще не пришло, но, если уже сейчас плыть по воле эмоций, проще сразу сдаться.

Мысль об этом приободрила профессора – или, скорее, мобилизовала. Он сделал шаг от стены и приказал себе собраться. Итак, если все равно куда идти, логичнее будет направиться в сторону, противоположную от его жилых апартаментов.

Так он и поступил. Пройдя мимо рекреационных холлов с фикусами в кадках, он попал в круглое помещение, где увидел несколько лифтовых дверей. Над некоторыми были укреплены жестяные таблички с черными надписями: «Вверх до уровня А», «Вниз до уровня Z»…

«Уровень А, – подумал Илларионов, – и уровень Z. Если задействован весь латинский алфавит, здесь должно быть как минимум двадцать шесть уровней (это исключая какие-нибудь возможные А-2 или L-10). Но уровень Z, вероятно, последний. А так как на самом верху, то есть на поверхности, я уже был, почему бы не. попробовать добраться до самого низа?»

Илларионов нажал кнопку, и двери лифта раздвинулись. В кабине профессора ожидал неприятный сюрприз. Едва он прикоснулся к мерцающей клавише с буквой Z, как под матовой пластиной зажглись слова: «ВВЕДИТЕ КОД ДОСТУПА», а над ними замигали сенсоры с цифрами от нуля до девяти.

Вот так история… Конечно, можно просто уйти, но вдруг какая-то система наблюдения уже донесла, что профессор Илларионов прорывается туда, куда ему не положено? И оправданий не придумаешь без исходных данных…

Тут профессор услышал шаги и похолодел. Точно… Кто-то спешит проверять.

В лифт вошел Михаил Игнатьевич.

– А, это вы, – сказал он чуть удивленно, но вовсе не настороженно или враждебно. – Собрались на уровень Z?

Илларионову было нечего терять, и он рванул ва-банк.

– Как видите. Но я не знаю кода…

– Почему же вы не позвонили мне? Да я сам хорош, – он улыбнулся. – Не подумал о том, чтобы оставить вам код. Но мне и в голову не пришло, что вы сразу начнете с посещения уровня Z… Впрочем, воля ваша, вам виднее. Наберите двенадцать сорок три.

Чтобы скрыть изумление, Андрей Владимирович пробурчал:

– И зачем нужны эти коды… Шпиономания…

– Ну, как сказать… Мания или нет, а чтобы не вводить в искушение малых сих, сиречь не в меру любопытный младший персонал…

– Вы едете?

– Нет, нет, – как-то чересчур поспешно отказался Михаил Игнатьевич. – Знаете ли, коллега, я стараюсь бывать там пореже…

– Понимаю, – кивнул Илларионов, и это было совсем смело, потому что он ничего не понимал.

Михаил Игнатьевич молча, внимательно взглянул на Илларионова и покинул кабину.

Лифт гудел и трясся очень долго. Когда двери вновь разошлись, перед Илларионовым предстала длинная и узкая комната-пенал, в конце которой возвышалось странное устройство, похожее на игральный автомат. Подойдя к нему вплотную, профессор остановился, повинуясь вспыхнувшей на экране алой команде «СТОП». Команда погасла, а взамен загорелась другая:

«ПОЛОЖИТЕ ПРАВУЮ ЛАДОНЬ НА ПАНЕЛЬ ИДЕНТИФИКАЦИИ».

Единственным, что можно было принять за панель идентификации, являлся утопленный в металл серый овал под экраном, куда профессор и положил ладонь. В недрах аппарата что-то щелкнуло, и по экрану побежали зеленые строчки:

«АНДРЕЙ ВЛАДИМИРОВИЧ ИЛЛАРИОНОВ

ЛИЧНЫЙ ИДЕНТИФИКАЦИОННЫЙ НОМЕР

А – 102 – 8816

ДОСТУП РАЗРЕШЕН»

Медленно распахнулась тяжелая стальная дверь, за ней тонул в красноватом полумраке коридор с бетонированными стенами.

Прежде чем шагнуть в коридор, Илларионов оглянулся на автоматического стража. Никакой любопытствующий тут не проскочит, даже подсмотрев код лифта… Здесь находится что-то настолько важное, что для охраны этой тайны ни одна мера безопасности не будет излишней. Видимо, допущены сюда немногие… И в числе избранных – Андрей Владимирович Илларионов, личный номер А – 102 – 8816.