Текст книги "Презумпция виновности"

Для нас с нею не существовало запретных или «грязных» удовольствий. Единственное, чего я избегал, это прикасаться к родимому пятну, которое занимало всю ее левую щеку. Но избегал только потому, что не хотел причинять лишних страданий моей куколке.

Пятно было багровым и мохнатым. Кое-кто (и прежде всего сама Жасмин) считал его уродливым, а мне оно нравилось. Это ведь тоже Метка. Мы с Жасмин – меченые. И останемся такими до очередной смерти. Может быть, поэтому мы крепко держимся друг за друга…

«Хочу тебя прямо сейчас», – прошептал я в розовое ушко и поцеловал его. Ее губы беззвучно произнесли то же самое.

Груша ухмылялась, поглядывая в нашу сторону. Не сомневаюсь, что она обслужила бы меня немедленно, но только аромат моего бесплодного цветка кружил мне голову… Я с сожалением оторвался от Жасмин, надеясь, что смогу провести с нею будущую ночь.

* * *

Убедившись, что на кухне все в порядке, я поплелся с докладом в шикарные апартаменты Мозгляка. Они находились в бывшем мягком вагоне. Босс оборудовал свое гнездышко по высшему классу: тут тебе и карточный стол, и утепленный сортир, и мягкий диван, и гамак, и книжные полки, и бронзовые подсвечники, и даже камин, над которым толстяк развесил наши боевые трофеи – в основном образцы стрелкового оружия, но попадались также компасы, каски, ножи, браслеты и даже вставные зубы… Уютно, черт подери! Я не отказался бы привести сюда Жасмин и позабавиться с нею хотя бы пару часиков…

Когда я постучался и вошел, Мозгляк возлежал на диване в умопомрачительном голубом халате, разрисованном громадными подсолнухами, в красных носках, мягких розовых тапочках с бубончиками – и читал второй том «Мертвых душ». Это следовало из надписи на корешке. Муть какая-то про помещиков и крепостных. Случалось и мне когда-то собственных людишек иметь, но такого дерьма, как в этой книжонке, что-то не припомню…

Я подумал, что явился не вовремя, но Мозгляк тут же отложил книгу в сторону и воззрился на меня с умилением. Пальчики-сосисочки забарабанили по круглому брюшку. Затем он поощрительно кивнул.

– Огнем третьей батареи уничтожено укрытие противника. С нашей стороны потерь нет! – бодро отрапортовал я.

– Это меня нисколько не удивляет, дружище Ганс! – (Ганс – это я.) – Когда у нас в последний раз были потери?

– Точно не помню. Но последним грохнули Пупка.

– Ага. Значит, Пупка. Если не ошибаюсь, ему оставалось до конца срока не больше двух месяцев? Вот и откинулся – прими, Господи, его душу!

Я скорбно закатил зрачки и уставился в потолок, словно надеялся увидеть сквозь него инверсионный след отлетевшей Пупковой души.

(Как образуется инверсионный след, Мозгляк объяснил мне вполне доходчиво. Несколько раз я видел такие колбасины в небе, но принимал их за странной формы облака. Однажды я даже заметил на самом острие следа маленький серебристый крестик, сверкавший в лучах солнца и смахивавший на металлическое распятие. «Иисус все еще где-то рядом! – подумал я. – И наблюдает…» Но толстяк все опошлил. С тех пор эти чертовы самолеты больше не вызывали во мне мистического трепета. «Пусть себе летят мимо, – говорил босс, явно не испытывавший желания познакомиться с ними поближе. – Иначе от нас мокрого места не останется!»)

– Какие будут выводы? – спросил Мозгляк.

– Выводы – это по вашей части, босс, – осторожно заметил я. При разговоре с Мозгляком надо сразу же четко обозначить свое место.

– Н-да. С такими деятелями лучший мир не построишь. Где твоя инициатива, болван?

– Из меня ее Судейские вынули, – сказал я, поднеся палец к седым волосам. Там гнездилась невыносимая боль, напоминавшая о себе всякий раз, когда я собирался (всего лишь собирался!) сделать что-нибудь нехорошее. Ну, например, пришить кого-нибудь…

– Не бери меня на жалость, сынок! Ты же знаешь, что я ради истины родную маму не пожалею… А выводы следующие. Я сильно подозреваю, что компы – это всего лишь палачи. Бессловесные исполнители. Навроде гончей своры, понимаешь? Убивают только тех, чей срок закончился. Тех, чье время вышло. Именно поэтому воскресают здесь только самоубийцы. Чтоб помучились, сколько назначено, и не думали отлынивать. А об остальных людишки сами позаботятся. В особых случаях компы все подчистят. Безукоризненная схема. Я бы сказал, без слабых мест. Таким образом, они даже оказывают нам услуги. Их благодарить надо, врубаешься?

Я переваривал это в течение нескольких секунд. По правде говоря, такой расклад меня не устраивал. До того не устраивал, что внутри разливался неприятный холодок. Причем не столько от страха, сколько от бессмыслицы. Хотя, если вдуматься, бессмыслица – это похуже любой страшилки…

Мозгляк в очередной раз поверг меня в смятение. Что ж это получается? Выходит, все мы – будто скот на бойне?! Не желаю!

Ну я и толкнул ответную речуху. Хотел поразить Мозгляка логикой. В сжатом виде мои тезисы звучали приблизительно так: на хрена мы тогда в дерьме ползаем и от пуль прячемся? Может, нам самим сдаваться, а компам проще нас в шеренги строить, к стенке ставить и отстреливать, сколько требуется по плану?

Надо признать, складно все у Мозгляка выходило: в конце концов, тут тебе и баранье стадо, и овчарки, и голодные волки, и сытый пастух с бо-о-ольшим ножичком. Гуманный пастух – режет только старых и «больных», то бишь не вписывающихся в набросанную толстяком «схему». Да, гуманный. О волках этого не скажешь… Так ради чего придумана вся эта долгая и нудная бодяга? Не ради баранов же, в самом-то деле?!

Босс выслушал меня, иронически усмехаясь. Потом сказал:

– Дурак! А иллюзия свободы воли? Так же легче жить!

– Ни черта мне не легче!

– Тебе, может, и нет. А как насчет компов?

Еще одна ересь! Такая ересь, что хочется закрыть уши и сбежать подальше. Мозгляк – сам дьявол во плоти, не иначе. В противном случае не понимаю, как его до сих пор Зона носит… Но если вдуматься, то куда ему деваться? Тут и есть преисподняя! Самый нижний этаж. Перед каждой отсидкой кожу сдирают, а заодно лишают и плоти с костями – все как положено!.. Я машинально почесал то место на голове, где находилась Метка Каина.

Сукин ты сын! Как насчет компов, спрашиваешь? И что только не взбредет в твою гениальную башку! У нас же любое дитя знает, что в компов электронные демоны вселены. У них же чипы вместо мозгов! Какая, к чертям собачьим, свобода воли?! Даже мне их убивать не возбраняется! А вот на живого человечка рука не поднимется. Точно знаю. Уже пробовал. Боль такая, что в глазах темнеет, в узел сворачивает. От подобной терапии только маньяк на стенку не полезет…

Примерно это я ему и выложил.

Мозгляк спросил:

– Деточка, ты когда-нибудь у компа в потрохах рылся?

– А зачем?

– Неужели ты был таким недоноском, что не выпотрошил в детстве ни одной игрушки? А мухам крылышки отрывал? А тараканам ножки? Нет? Тяжело с простейшими. Ни малейшей любознательности! «Зачем»! Да хотя бы для того, чтобы избавиться от дурацких предрассудков!

Мозгляк отложил книгу, после чего не поленился встать, нагнуться и выдвинуть из-под дивана металлический ящик. Я внимательно наблюдал за толстяком, который, по-видимому, решил заняться моим воспитанием и избавить меня от «дурацких предрассудков». Как знать – может, еще придется его благодарить, на коленях ползать и орошать слезами мягкие тапочки…

Босс порылся в карманах халата и достал связку английских ключей; выбрал один из них и принялся ковырять им в замке.

Я переминался с ноги на ногу. Хронометр на руке Мозгляка показывал ровно три часа пополудни. Пора подавать сигнал к обеду. Но толстяк не торопился. Иногда он бывает чертовски занудным.

Наконец ему удалось поддеть заржавевшую собачку и открыть крышку. Теперь мне стал виден выбитый на ней Знак Козла. Я ждал появления на свет какой-нибудь пакости и не ошибся. Мозгляк достал из ящика забальзамированную голову, высохшую руку со скрюченными пальцами и пару ребер, очень похожих на человеческие, но отливавших темным металлическим блеском.

– Небольшой урок сравнительной анатомии, – объявил босс.

Я чувствовал, что меня вот-вот вывернет, несмотря на пустой желудок. Мозгляк уже испортил мне аппетит, а это нелегко сделать, честное слово!

– Давай-ка взглянем, что там внутри черепушки, – предложил он. Его глазки горели опасным энтузиазмом.

– Может, в другой раз? – пробурчал я, испугавшись, что останусь голодным. Кроме того, я не настолько туп, чтобы искать чип там, где покопался Бальзамировщик.

Мозгляк разочарованно покачал головой.

– Убирайся с глаз моих! – скомандовал он с усталым вздохом.

И я с радостью помчался набивать желудок вороньим мясом.

* * *

На следующее утро, едва рассвело, Мозгляк заорал в рупор:

– Сброд, становись!

Надо пояснить, что ночью мы, конечно, не ездим. Слишком опасно. Где гарантия, что впереди не разобран путь? В темное время суток «Ти-Рекс» превращается в охраняемый лагерь, и еще ни разу компам не удалось застать нас врасплох.

Орлы вяло потянулись на построение, вполголоса матерясь, застегивая ширинки, поскребывая опухшие со сна рожи. Собрались все, за исключением часовых и баб – те уже гремели мисками на кухне, готовили завтрак на всю кодлу.

Гладенько выбритый, розовенький, будто молочный поросенок, благоухающий одеколоном и одетый в чистую белую тогу Мозгляк вылез из своего купе. Заложив пухлые ручонки за спину, он принялся прогуливаться вдоль неровного строя. Я, как положено адъютанту, топал сзади, готовый поймать каждое слово босса и предвосхитить любое желание. А босс долго не произносил ни слова и только неодобрительно качал головой – точь-в-точь китайский болванчик.

Гоп-компания, именуемая командой «Ти-Рекса», и впрямь являла собой непотребное зрелище: шрамы, бороды, наколки, перебитые носы, гноящиеся десны, побрякушки в ушах, ноздрях, губах и веках, не считая тех, которые не видны в штанах. Об единой форме и говорить не приходится. Одеты кто во что горазд. Преимущественно это камуфляж, захваченный у компов и превратившийся в тряпье. Что делать – сброд он и есть сброд.

Гыдло выпятило живот и схлопотало от Мозгляка ощутимый тычок пониже пупка. Остальные заржали. Мозгляк приподнял бровь.

– Чему радуетесь, болваны?

Наступила гробовая тишина. Сразу стало ясно, что босс не в духе. Посмотришь на Мозгляка издали – рыхлый толстяк, смахивающий на педрилу. А рот откроет – и у всех мороз по коже. Харизматическая личность. Гений манипулирования.

Вот и сейчас Мозгляк проводил сеанс групповой терапии. Никто этого даже не замечал, а я догадывался, потому что был вроде практиканта.

– Отвечай ты! – Мозгляк ткнул пальчиком в двухметрового и семипудового Дюшу-некрофила (двадцать пять лет, третий срок за восемнадцать убийств).

Дюша нежно улыбался, обнажив два желтых клыка, которые чем-то напоминали сломанные лезвия перочинных ножей. Потом с видом прилежного троечника, выучившего наконец урок, выдал сразу несколько причин для радости:

– Тепло. Хорошо. Ночью Грушу прижал. Скоро жрать сядем.

Мозгляк хмыкнул и обернулся ко мне:

– Смотри-ка, Ганс, среди нас завелся дзэн-буддист! Выдашь ему добавку на завтрак.

Я сделал пометочку в списке личного состава бронепоезда, занесенном в блокнотик, с которым не расставался. Мозгляк абсолютно непредсказуем, поэтому бедняга Дюша мгновенно перестал улыбаться. Кажется, у него даже аппетит пропал. «Добавка на завтрак» могла означать что угодно. Например, пулю в затылок.

– Слушайте все! – рявкнул Мозгляк. Я заподозрил, что он решил поиграть в демократию – но лишь для того, чтобы выявить инакомыслящих.

– Вчера я имел беседу с нашим кучерявым гостем… Кстати, где он?

Свинец вытолкнул из строя растамана, на шее у которого уже позвякивал «строгий» собачий ошейник.

– Ага! И это правильно. Лишние руки нам не помешают, – одобрил босс. – Приковать его к паровозу, пусть машет лопатой за кочегара. Полечим от дури… Наверное, все уже слыхали его басню?

В ответ раздалось невнятное бормотание – дескать, да, кое-что слыхали. Но только краем уха!

– Я никого не держу, – объявил Мозгляк. – Кто хочет, может убираться ко всем чертям!

Наступила тишина. Я уже подумал, что пронесло. И в этот момент братья Хорьки одновременно сделали шаг вперед. Чертовы придурки! Даже у Гыдла оказалось больше здравого смысла. А если его нет, то хотя бы инстинкт самосохранения должен вовремя шепнуть на ухо: «Не дергайся!»

Ничего подобного. Хорьки всегда мне не нравились – теперь я понял почему. Но и они меня, прямо скажем, недолюбливали.

– Может, отпустишь растамана с нами? – спросил у Мозгляка старший Хорек – большой красномордый мужчина, который был в дуэте главным. – Он у нас будет заместо проводника. Мы его «собакой» сделаем, впереди себя пустим.

Не везло бедняге Тошу! Я-то не раз видел, что означает сделать из человека «собаку». Врагу не пожелаешь…

– Ага, сейчас, – сказал босс с иронией. – И кто ж тогда станет мне косяки набивать?

– А вон холуй твой для чего? – Это уже младший Хорек высунулся из-за плеча старшего и гавкнул в мой адрес. По всем замашкам он был словно шакал при крупном звере – искал защиты и доедал остатки. Он почти всегда имел заискивающий вид убогенького, который каждую секунду ждет либо жалости, либо пинка под зад. Но сейчас осмелел.

– Понимаешь, – начал мирно объяснять Мозгляк, – тут умение нужно особое, профессиональное. Косяк, как женщину, пальцами чувствовать надо. Относиться к нему с нежностью и любовью. Чуть травы переложил – слишком плотный получается, тянется плохо. А неплотный курить – все равно что членом в проруби мешать. Тош в этом деле разбирается. У Ганса другие таланты…

– Хватит нам зубы заговаривать! – оборвал босса хмурый старший брат.

Это прозвучало крайне невежливо. Более того – это был уже открытый вызов. В глазах толстяка промелькнуло какое-то жуткое выражение, а потом в них снова разлилась сама благость. Я понял, что секунду назад Хорьки подписали себе смертный приговор.

А старший тупо продолжал затягивать петлю на своей жирной красной шее:

– Не хочешь отпускать растамана, тогда отдай нашу долю по-хорошему, и мы свалим.

– Валите, – ласково предложил Мозгляк. – Прямо сейчас и валите! А насчет доли… У нас ведь какой уговор был? Доля твоя тебя в Москве дожидается. Кто раньше соскакивает, тот ничего не получает. Правду я говорю? – Он повысил голос, обращаясь к стоящим в строю.

Парни согласно закивали. Мозгляк всегда говорил правду, а ведь не каждый может позволить себе такую роскошь и такое извращенное удовольствие… Тем не менее момент был чрезвычайно напряженный. Я видел, что примерно половина команды колеблется и решает, не присоединиться ли к Хорькам. Одно неверное слово или движение, один неверный ход Мозгляка, малейшая уступка или признак слабости – и нас с ним затопчут, сметут с лица, превратят в бесформенные куски окровавленного мяса…

Но босс не дрогнул. Его голос остался таким же спокойным и таким же презрительным:

– Я сегодня добрый. Поэтому личного оружия не лишаю. Можешь взять себе и пару банок тушенки. Мы не изверги, голодом морить не станем. А теперь – пшел вон! И недоноска своего забирай!

Последнее относилось к младшему Хорьку. Старший в течение нескольких секунд переваривал услышанное, злобно двигал желваками и пыхтел через ноздри, но в конце концов понял, что ничего не добьется. А если будет настаивать, то себе же сделает хуже. Не знаю, успел ли он пожалеть об ошибке, однако обратная дорога для него все равно была закрыта. Мозгляк не из тех, кто принимает обратно вышедших из игры.

Поэтому старший Хорек молча повернулся и пошел прочь. Младший засеменил за ним, то и дело оборачиваясь. На его бледной острой мордочке застыл страх. И для этого был повод.

Когда братья отошли шагов на пятьдесят, Мозгляк выразительно посмотрел на меня и кивнул головой.

Мы давно понимали друг друга с полувзгляда, хоть я этого порой и не желал. Делая то, что приказано, я не утруждал себя ни единой мыслью, навеки признав его превосходство. Это и были те самые «другие» таланты старины Ганса…

Рука метнулась к поясу и выхватила из кобуры пистолет. Через мгновение ствол уже был направлен старшему Хорьку в затылок. Оставалось нажать на спуск. Все эти действия совершались абсолютно автоматически, помимо сознания. Недаром в прошлой жизни я считался лучшим и преданнейшим из вассалов.

С такого расстояния я никогда не промахиваюсь. Не промахнулся бы и в этот раз, если бы…

Если бы адская боль не взорвала череп. Мне показалось, что он действительно раскололся, бесполезные мозги забрызгали небеса, а глазные яблоки были выброшены в черный космос и насажены на острые пики звезд. И как осколки разбитой бутылки рассыпалось сознание…

* * *

Очнулся.

Чувствую себя побитой собакой.

С трудом перевернулся набок, затем встал на четвереньки. Потряс тяжелой головой, в которую будто кто-то напихал килограммы смятой жести…

Вспоминаю все, что было минуту (не больше) назад. Я перепутал человека с компом. Чего это будет стоить, кроме болевого шока? Чем придется расплачиваться?

Рядом стоит Мозгляк с моим пистолетом в руке. Смотрю в том направлении, куда шагали Хорьки. Недолго прошагали…

Вижу две пары сбитых подошв: огромные, косолапо разваленные, принадлежат старшему Хорьку, а узкие, остроносые, неуклюже вывернутые – младшему. Словно даже мертвый недоносок стеснялся своей неуместности. Эти подошвы мертвецов намного красноречивее, чем лужи крови или выпущенные кишки…

Слева от меня по-прежнему стоит безмолвный строй. В глазах Жасмин читаю жалость. В глазах остальных – презрение и насмешка.

Я опозорен. И это нельзя изменить или исправить.

Мозгляк, сделавший за меня грязную работу (вот тебе и хилые рыхлые ручки!), наклоняется и бьет меня рукояткой пистолета по челюсти.

Я падаю. Что это – увольнение?

Если бы босс пустил меня в расход вместе с Хорьками, я бы не возражал, принял бы это как должное. Мозгляк всегда прав. Я понимаю, каково ему. Есть причина для раздражения. Я разочаровал его. Я разрушил иерархию, которую он выстраивал так долго и поддерживал с таким трудом. Я лишил себя авторитета – и этим частично подставил под удар его спину, бросил тень на хозяина. Но я не виноват – боль ослепила меня.

Стоило сейчас заикнуться о своей «невиновности», и Мозгляк наверняка пристрелил бы меня. Но я не сделал этого. Неписаный кодекс поведения предусматривал иное.

Мне не хотелось больше жить. Я обнаружил свое полное ничтожество. Я не мог убивать – и, значит, был в Зоне меньше, чем нулем.

Самурай знал бы, что делать на моем месте. Я поступил примерно так же, однако вместо живота порезал себе вены.

Но Зона – не Дзипангу. Здесь не спрячешься от позора и угрызений совести нигде, даже за краем смерти, – во всяком случае, надолго.

* * *

Наступало воскресенье. И я тоже воскрес для новых страданий…

Я знал, какой день недели, потому что Мозгляк аккуратненько зачеркивал числа в рукописном календаре. Создавал хронику нашего похода. Непонятно только, на кой хрен она сдалась: в канцелярии Суда своих писарей хватает. А еще он вел дневник и прятал его в сейфе. Не сомневаюсь, что и про меня там есть много чего интересного. Хотел бы я заглянуть в эту тетрадочку хотя бы краешком глаза!

Утро выдалось прекрасное, и еще до полудня я понял: случится что-то плохое. Может быть, самое худшее.

Мы ехали мимо одичавших садов. Деревья цвели, наполняя потоки ветров своим свежим благоуханием. Кое-где еще блестели капли ночного дождя, словно жемчуг, забытый в спальне ночной красоткой. Тучи унеслись, и с умытых небес лился теплый искрящийся сок. (Хорошо сказал! Наверное, перед смертью на поэзию да на сантименты потянуло.)

Мозгляк вылез наверх, чтобы насладиться природой. Этот никогда своего не упустит. Он поздоровался со мной как ни в чем не бывало. И я понял: жизнь моя продлится не дольше этого чудесного дня… Мне в общем-то безразлично, каким будет «увольнение». Пуля в висок – самый быстрый и безболезненный вариант. Это могло бы утешить, если бы только я не знал о неизбежном воскрешении! В лучшем случае снесу себе кусок черепа и стану паралитиком. Так что придется найти убийцу помилосерднее, чем я сам. Но среди «каинов» искать бесполезно, а Мозгляку я для чего-то нужен, хоть и не понимаю, для чего именно.

– Жизнь коротка, и надо успеть взять от нее все! – поучал меня босс, развалившись на диване и самодовольно поглаживая брюхо. И щурил водянистые глазки, как сытый кот. Я сильно сомневался, что его жизнь действительно коротка.

У горизонта яблоневый цвет сливался в бледно-розовую пену, которая пузырилась поверх зеленого моря и скрывала изуродованную землю. Вблизи сады напоминали рваное и окровавленное платье невесты. Наш бронепоезд вспарывал неподвижное облако ароматов, разбивал хрустальный айсберг тишины, будто черный смрадный ледокол, и волочил за собою траурный шлейф дыма. Это было похоже на осквернение чистой душой и телом девственницы железным орудием насилия. Ритуал, старый, как вера…

Отчего-то я представил себе, как позади нас «кашляют» и «задыхаются» тысячи проклятых друидов, превращенных в зеленые застывшие тени. Искры вылетали из адской топки; копоть и сажа оседали на едва проснувшихся деревьях. Высокая труба изрыгала блевотину механического монстра. И еще неизвестно, что больше нравилось Мозгляку – сама окружающая хрупкая красота, застигнутая в растянувшийся момент крушения, или ощущение сатанинской власти и мощи: ведь тот, кто может уничтожить совершенство, почти подобен тому, кто его сотворил…

А потом сады поредели; лишь кое-где остались розовые острова, похожие на стаи околдованных фламинго. Вскоре и они распались на отдельные деревья – уродливые, скрюченные, вырождающиеся… Сад еще мог показаться издали красивым; отдельное дерево – никогда. Чертовски похоже на человечество!

Снова «Ти-Рекс» мчался по голой, выбритой ураганами степи, набирая максимальную скорость, пока позволяли рельеф и состояние рельсового пути. Я шарил биноклем по сторонам; удобных мест для засады в пределах видимости не наблюдалось – если только компы не научились закапываться в твердую, как крышка гроба, почву. А вот мина или подмытый откос – это уже по части Господа Бога. Нас привели сюда, чтобы мы сыграли в рулетку в его казино, не спрашивая согласия ни у кого, даже у Мозгляка. И ставки взлетели до потолка с тех пор, как мы сели на адский поезд.

Старая, добрая немецкая оптика! Благодаря ей я заметил Черного Ангела издали. Но это не означало, что я выиграл время, – все равно уже ничего нельзя было изменить.

И сразу накатила тошнота. Утонченный Мозгляк назвал бы это «плохим предчувствием». Наверное, мой желудок куда нежнее сердца!.. Солнце превратилось в глумливый глаз, висящий в фокусе голубого параболоида небес, – и отчаянно захотелось выбить его камнем или пулей, чтобы наступила тьма, которая сокроет мой позор. Ведь когда является Судейский Посол, унижения не миновать. Не важно, по чью душу; я давно перестал получать мелкое удовольствие, наблюдая, как из других людей начинает сочиться дерьмо – стоит лишь надавить посильнее…

Почти тотчас же зоркий Рюха, отбывающий вахту машиниста, начал тормозить.

* * *

– Что там такое? – лениво осведомился Мозгляк, которого сила инерции слегка побеспокоила и прижала брюхом к спинке диванчика. Мне пришлось вцепиться в ограждение. Гыдло, сидевшее на корточках возле пулемета, едва не вылетело с платформы.

– Черный Ангел.

Кажется, меня выдало совершенное безразличие, с которым удалось произнести эти два слова.

– А-а, давненько их не было… – Мозгляк зевнул и поморщился от скрежета колес – Рюха применил экстренное торможение, чтобы, не приведи Господи, не раздавить Посла. Все знают, что бывает за Покушение. На моей памяти никто, даже самые закоренелые маньяки, не решался на это. А психи внезапно становились нормальными, как только получали Вызов…

Вот и сейчас я не ощущал ничего похожего на спокойную готовность сражаться и умереть. Наоборот, меня охватила отвратительная слабость: ватные конечности, пустота в голове и горькая желчь во рту… Мне оставался еще год до конца срока: двенадцать месяцев – пятьдесят с лишним недель – триста шестьдесят дней и ночей с Жасмин… Я тщетно надеялся, что Судейская канцелярия тоже в курсе этой нехитрой арифметики…

Ангела уже можно было в подробностях разглядеть и без бинокля. Конечно, он был одет в черное и сидел на бледной кобыле. Она стояла между рельсами, спокойная, как Кладбищенская Кляча – призрак, являющийся незадолго до смерти кандидатам в покойники. Подозреваю, что она даже не дернулась бы, пока бронепоезд не врезался бы в нее на полном ходу…

Однако призраков я не боялся. Даже тех, которые блуждают в немытых трущобах моей памяти. Черный Ангел вывалился как раз оттуда – но во плоти! Я снова «узнал» его: и широкополую шляпу, и черный плащ, и длиннополый сюртук, и красную повязку нейрохилера на правой руке, и белые кисти художника-извращенца, и восковое лицо. Еще не различая мелких черт, я готов был поспорить, что за мутными, будто засиженными мухами стеклами очков можно увидеть два зеленых кошачьих глаза, и это казалось мне гораздо более противоестественным, чем розовые бельма альбиноса или голубые льдинки Белого Херувима.

В черной лоснящейся кобуре, висевшей на поясе у Ангела, покоился излучатель – оружие, внушавшее не меньший мистический трепет, чем какой-нибудь древний меч, обильно омытый в крови врагов. По правде говоря, даже больший…

Мозгляк ворчал себе под нос насчет «траханных бюрократов» и «непредвиденной задержки». Я поймал себя на том, что до сих пор не знаю, какой срок он отбывает, а главное – за какие преступления. Он всегда выглядел настолько уверенным в себе и в своем будущем, словно схлопотал пять тысяч лет за то, о чем и помыслить невозможно. Без надежды на амнистию. По приговору, не подлежащему пересмотру. Тогда и я на его месте, пожалуй, топтал бы Зону, поплевывая на все и на всех, – первые лет сто. Однако не сомневаюсь, что остальные четыре тысячи девятьсот превратились бы в кошмарную, чудовищную, невероятную, сверхдолгую пытку! И ведь с собой кончать бесполезно. Начнешь все сначала – да еще пару столетий припаяют за попытку «побега».

В общем, Мозгляку не позавидуешь – если, конечно, я не ошибся и он не приставлен к нам в качестве еще одного пыточного инструмента, эдаких интеллектуальных клещей для срамных мест. Самое срамное – это, конечно, мозги. Ну, в таком случае у нас еще все впереди!

Как видите, мои мыслишки-белочки забегали в своих колесиках, устроив бесполезное представление; и даже накормить бедных голодных «зверьков» мне было нечем. Я тупо стоял и ждал, вцепившись побелевшими пальцами в ржавое металлическое ограждение. В глубине души я уже знал, по чью душу явился Черный Ангел.

Он тоже оставался неподвижным до последней секунды. Ублюдок со стальными нервами глядел в сторону надвигавшейся на него стальной громады. И хотя он был тощим и не очень сильным на вид, его «сталь» оказалась крепче нашей. Сцепка передней платформы замерла в пяти шагах от копыт бледной клячи. Ствол пулемета, оказавшийся направленным ей в голову, смутил незнакомца не больше, чем растерянная рожа Гыдла, которое успело скатиться под насыпь и побежало к ближайшему бронированному вагону. Смешное создание! Как будто от Ангела можно спрятаться…

Кажется, я назвал Судейского незнакомцем. Мне действительно неизвестно его имя. Но, например, у смерти тоже нет имени – и тем не менее, когда говорят о ней, каждый считает, что точно знает, о чем идет речь.

Парни побросали оружие и повысовывали головы из башен, а также из тамбуров. Появление Ангела – какое-никакое развлечение для тех, кого на этот раз пронесло. Смахивает на опасную игру. Правило одно-единственное: проигравший выбывает… Всем было любопытно, кто станет следующим. Меня этот вопрос уже не волновал.

Жасмин и Груша вылезли из вагона-ресторана, и я с тоской посмотрел на свою куколку. Какой же я был дурак! Зачем мне Москва, Мавзолей и Гроб Господень? Зачем мне Мозгляк со своей связкой консервных банок на колесах? Зачем мне такая жизнь? Надо было бежать вместе с Жасмин – куда угодно, лишь бы подальше от людей и компов. А там, где-нибудь в глуши, построить шалашик, вырыть земляночку или вообще не тратить на это времени, а только любить свою женщину – день и ночь, неделями, месяцами, – жить свободным, любить и не думать о будущем. И умереть свободным… Не имеет значения, сколько нам с нею отпущено: ведь сейчас, копаясь в собственном прошлом, я не мог отыскать даже одной минуты, за которую стоило бы цепляться…

Черный Ангел тронул клячу, и та медленно побрела вдоль состава. Стояла тишина, нарушаемая только тихим свистом пара. Восковое лицо гипнотизировало; стекла очков отбрасывали слепящие солнечные зайчики; в золотых дужках запеклось яростное солнце…

По мере того как Судейский проезжал мимо, на физиономиях парней вырисовывалось облегчение. В другое время мне стало бы смешно. Матерые убийцы вели себя как нашкодившие сопляки, которым сошла с рук их убогая шалость.

И тут я заметил, что Груша внезапно двинулась навстречу Ангелу!

О черт, неужели истек ее срок? Что ни говорите, а в некоторых случаях у баб обнаруживается гораздо больше мужества, чем у нашего брата. Парни разочарованно свистели ей вслед и шептали ругательства. Я смотрел на ее жирную покачивающуюся корму и неожиданно тоже почувствовал сожаление. Может, я действительно ошибся и Посол явился за нею? Что тогда будет с Жасмин? И что будет со мною?

Выбор прост. Мне придется делить свою женщину с окружающими меня животными – или же лично перерезать ей горло, чтоб не досталась никому. Но я наверняка не сумею убить ее, как не сумел прикончить Хорьков, когда этого пожелал мой хозяин, – значит, моя попытка окажется патетической и совершенно бесполезной. Бедняжка пойдет по рукам, а вздумай она для разнообразия сунуть голову в петлю, ее воскресят еще до следующего утра…

Груша переставляла крепкие крестьянские ноги, покорившись неотвратимой судьбе, однако при этом умудрялась странным образом казаться несломленной. Я не видел ее лица, а со спины она выглядела решительной и уверенной в себе. Даже у падших на самое дно случаются минуты, когда они воспаряют над прахом и совершают гордый и краткий предсмертный полет – а все те, кто мнил себя «высшими» существами, вдруг осознают свое ничтожество. Под Судейским сапогом все черви равны…

Черный Ангел глядел на приближавшуюся Грушу с холодной усмешкой. Она подошла к нему и схватилась за стремя.

У меня пересохло в глотке. Это был внешне невыразительный контрапункт всей моей жизни. Не прозрение в момент смертельного ранения, не последний бой за Гроб Господень, не совершение Убийства вопреки Метке Каина – а немое ожидание того, что произнесет человек с восковым лицом…