Текст книги "Хроники психотерапевтического кабинета"

Стена

Этот звонок в самом начале рабочего дня испортил Ивану Васильевичу все настроение. Он знал, что помогает так, как следует, в аккурат и безукоризненно, далеко не всем пациентам. Но чтоб ему напоминали об этом, да еще в таком тоне? Нет уж. «В следующий раз скажу стандартную фразу, мол, Вы пришли ко мне слишком поздно, и не буду принимать», – решил Иван Васильевич.

В кабинете было довольно мрачно – слякотный день начала ноября давал серый, просачивающийся сквозь жалюзи грязным талым снегом свет. На окнах блестели капли влаги. Иван Васильевич нервным злым движением повернул белый цилиндрик, и жалюзи схлопнулись, отгородив кабинет от беспокойного внешнего мира.

Сегодня следовало написать официальное письмо одному из давних партнеров Ивана Васильевича – в общество «Жизнь после иглы», объединявшее бывших наркоманов, все еще надеющихся на реабилитацию. Иван Васильевич сел, положил перед собою листок с собственным вензелем вверху, но так и просидел пять минут, уставившись в одну точку где-то внутри своей головы. Чертов пациент. Иван Васильевич начинал чувствовать себя виновным, а он этого не любил. Потому что начинал чувствовать долг.

Около недели тому назад по объявлению в газете пришла женщина, которая привела с собою мужчину. Женщина явно была бизнес-леди, что потом и подтвердилось – стильный серый пиджак, подчеркивающий тонкую талию, отглаженная серая строгая юбка до колен, изящный неброский маникюр на ногтях и уверенный, волевой, но не нахальный взгляд. На пиджаке был прикреплен какой-то значок, скорее всего логотип фирмы.

Мужчина, ее муж, был одет также небедно, но на бизнесмена был не похож. Первую минуту Иван Васильевич не мог понять, почему, но потом отметил одну деталь: глаза мужчины не смотрели на него прямо. Когда говорил не он, его взгляд тускнел и начинал прятаться где-то в потемках его мятежной души. Когда же говорить ему все же требовалось, глаза немного бегали по сторонам, лишь изредка боязливо останавливаясь на визави, словно боялись обжечься. Голос, тем не менее, был поставлен, в нем слышалась многолетняя практика руководства.

Женщину звали Марина Алексеевна, а мужчину – просто Иосиф, он не захотел, чтобы его величали по отчеству. Послушав консервативное вступление женщины о том, что было бы очень здорово поговорить с ее мужем, Иван Васильевич кивнул и пригласил мужчину присесть к его столу. Марина Алексеевна все поняла и удалилась в приемную, а мужчина словно осиротел и неуютно поглядел по сторонам.

Вот что он рассказал, пряча свой взгляд.

– У меня эта проблема уже два года, с тех пор, как я попал в аварию на моей машине. Ехал по Кольцевой, водитель впереди меня не включил поворотник, вытеснил меня при обгоне. Меня развернуло и вышвырнуло на противоположную сторону, несмотря на барьер по разделительной полосе. Я не буду Вам это рассказывать, это не суть…

Я был крупным руководителем строительной фирмы «Генезис», директором отдела маркетинга, жена моя – директор связей с общественностью. По роду работы своей мне приходится общаться с чиновниками всех мастей, конкурирующими компаниями, пиар-агентствами, даже прокуратурой и налоговиками… Работа нервная, хотя я успешный… был успешным, пробивным человеком. Случаются и неудачи: убытки больше планировавшихся, купленные СМИ, сегментация рынка меняется, нарушение сервисных гарантий… много превратностей. Имидж компании, собственно, частично был на мне. Но я никогда не унывал и наверстывал упущенное на следующем проекте.

Травма от аварии была невелика – несколько ушибов на ногах. Через несколько дней я восстановился и вернулся на пост, доверенный мне. Предстояла важная встреча – вернулся в строй один наш подрядчик, компания по косметическому ремонту, и нужно было в общих чертах уладить смету, сроки и пожелания управы района. Обычная, ежедневная работа, давно знакомые люди.

Сели в кафе, достали ноутбуки и поговорили. В один момент подрядчик начал продвигать свою линию, нестандартную, «основанную на своем видении ситуации». И тут я перестал слышать…

На меня накатила волна печали и безысходности, и перед мысленным взором отчетливо стала стена. Эта стена, как сейчас помню, была кирпичная. Кладка грубая, цемент крошится между темными грязными кирпичами. От нее отвратительно воняло. Откуда-то сверху тонкой грязной пленкой стекала вода. На стене была свежая поросль какой-то зеленой водоросли, липкой и неприятной.

Иосиф на минуту замолчал, лицо его сморщилось, руки неосознанно потерлись о брюки, словно пытаясь брезгливо смахнуть грязь. Видно было, что ему нелегко дается рассказ.

– Она была столь реальна, что стала для меня тогда реальнее самой реальности… Я не мог противиться и вяло согласился с подрядчиком.

Иосиф жалко посмотрел на Ивана Васильевича.

– Сделка оказалась, конечно, невыгодной. Гендиректор сделал мне устный выговор, и я легко отделался – мне сделали поблажку из-за «шока» после аварии. Но… у меня не было шока. Была стена.

Четыре дня прошли как обычно. Я, как прилежная канцелярская крыса, разбирал накопившиеся завалы документации, чувствовал себя отдохнувшим и готовым к новому бою. На пятницу была назначена моя беседа с префектом Северо-Западного района по поводу размещения в строящихся домах федеральных комсетей. Мы пошли в префектуру с женой, эти вопросы находятся в нашей общей юрисдикции.

Префект был очень мил и вежлив, но он затронул тему встроенной инфраструктуры, которая, как нам казалось, была давно окончательно утверждена. Марина рьяно бросилась в атаку против дополнительного магазина, а я сполз на стуле. Передо мною снова стояла стена – подгнившая, истекающая слизью нечистот, смешанных с землей.

Вот тут я испугался… Жена вытянула дело, извинившись за меня.

Я взял отпуск за свой счет. Сходив к первому из моих психологов, я узнал, что мне надо развеяться, съездить на курорт, пофлиртовать с девушками. Проигнорировав последнее, я поехал в Баден-Баден, дабы провести там в отдыхе и неге месяц. Однако на второй день приезда получил сопротивление от старой дамы, что торговала на углу цветами. Я предложил хорошую цену на букетик для гостиной моего номера, а она принялась торговаться. Передо мной, потерявшим всякую опору, снова стояла стена. Высасывая последние силы, впихивая в меня всё горе и отчаяние мира, она упала и прижалась ко мне, так, что я ощутил руками маленькие тельца невидимых слизняков-червей.

Очнулся я в номере – с обдерганными жалкими цветами, крепко сжатыми в кулаке, и без бумажника в пиджаке, который, вероятнее всего, сам отдал настырной торговке.

Я старался скрыться от тех ситуаций, в которых имелась возможность проиграть – но в итоге просто ушел от жизни. Не было места на земле, которое спасло бы меня от стены, поскольку где укроешься от самого себя? Что бы я ни делал с тех пор – минимум раз в два дня передо мной стоит это отвратительное строение, и с каждым разом оно все более реально.

Вы – четвертый человек после знаменитого буддиста, лучшего медика и светила психологии, к которому я пришел… А точнее, уже привела жена… – с горечью добавил он.

Иван Васильевич посмотрел на сжавшегося в комок человека, и его сердце сжалось в такой же хлипкий комочек плоти.

– Я хочу, чтобы вы мне очень подробно рассказали, что вы видите, когда видите стену.

– Хорошо. От нее веет страданием и ужасом одновременно… Это не просто предмет, воспоминание или галлюцинация! Это просто ящик Пандоры нечеловеческих по силе темных эмоций!

Выглядит стена просто как обычная кирпичная стена. Грубые коричнево-красные кирпичи неаккуратно скреплены кучковатым бетоном… – Иосиф прикрыл глаза, – Видимо, ей не очень много лет, так как я вижу какую-то зеленую поросль типа мха, узкой пленкой покрывающую щербатую поверхность в тех местах, где сочится вода с могильным запахом. Это словно склеп… Сейчас так не строят, я уж это дело знаю.

– А когда так строят? – спросил Иван Васильевич, пытаясь найти хоть малейшую зацепку или ниточку логики в болезни пациента.

– Ох, не знаю… Году этак в девятьсот девяносто четвертом… Почему я так сказал? Я такого не изучал.

Иван Васильевич лишь развел руками и попросил продолжать описание.

– Не знаю, откуда я это сейчас узнал, но стена была построена Каролусом… Карлом Великим. Франки. При чем здесь франки? Я никогда не использовал франки. Что я вообще говорю такое? – разозлился вдруг Иосиф.

– Вытеснение, – авторитетно сказал Иван Васильевич термин, значение которого сам практически не знал. Надеялся, что не знает и пациент.

– Кто такой Карл Великий? Король, что ли, какой. Чего вспомнился, должен я ему, что ли?

Иван Васильевич встал со своего кресла и прошествовал к полке с энциклопедиями. Взяв один том, он открыл его на статье «Карл Великий» и постарался выглядеть как можно более авторитетно. Пробормотал несколько слов, разбираясь.

– Карл Великий… Король франков с такого-то года… Стал единоличным правителем воссоединенного государства…

Пациент застонал, закрыв голову руками.

– Господи, Магнус, конечно… Доктор, это просто магия какая-то… Послушайте… Мы отступали через маленькую деревушку из трех полуразрушенных хижин… Голодные, ступавшие голыми ногами по первому снегу воины-саксы… Год девятьсот… девятьсот девяностый… Нет, девяносто четвертый от рождества Христова, но мы считали не так. Стена – там! Это разве может быть так, доктор, ведь не может? Я же не мог жить?

Иван Васильевич решил взять быка за рога.

– Послушайте, Иосиф. Давайте проясним это раз и навсегда. Научно давно доказано, что у человека не может быть реальной памяти о периоде более раннем, чем младенчество. Причиной тому физическое строение человека. Поэтому для Вас же будет лучше, если вы осознаете, что это галлюцинация, привнесенная неведомым пока нам раздражителем в замутненный ум. Вы понимаете меня? Тем более мифические прошлые жизни – это не что иное, как избегание настоящих проблем реальной жизни, и вы должны это понимать. Понимаете?

– Понимаю, доктор… – как робот повторил обмякший на диване Иосиф. Он все равно не выглядел счастливым. – Позвольте, я пойду, подумаю на досуге.

– Идите, конечно, – с радостью выпроводил пациента Иван Васильевич, – приходите завтра.

Назавтра Иосиф не пришел, а вот сегодня, через неделю, ему звонит жена пациента и обвиняет Ивана Васильевича, что тот попал после доктора в психушку. Понятное дело, в психушку. Стены перед глазами видеть – это вам не фунт изюму. И почему это я должен нести за него ответственность? Сама небось довела мужа до белого каления. Вот сама пусть и спасает.

Иван Васильевич еще минуту посидел с пустыми глазами перед чистым листом, ругнулся, вздохнул и стал одеваться. Понимание того, что пациент в беде из-за него, спрятать не удалось. В который уже раз.

Когда Иван Васильевич вышел из пригородного автобуса, его ноги чуть ли не по колено погрузились в отвратительную полужидкую смесь грязи, льда и воды. Причем очень холодную. Попытавшись найти место для прохода, он выпачкал все брюки в этой адской серо-коричневой слякоти.

Троекурово. Что за забытое богом место? Ивану Васильевичу сперва показалось, что убогая, изрисованная аэрозольными надписями остановка стоит прямо посреди пустыни слякоти, но, присмотревшись, он заметил, что от остановки к горизонту тянутся две темные полосы, едва различимые посреди поля. Вот в таком месте и должна быть психбольница, подумал Иван Васильевич. Дошагаешь – и ты уже пациент.

Он вздохнул и решительно пошагал в серую муть, вытягивая насквозь промокшие ноги из смачно хлюпающих снежно-грязевых ям. Резкий пронизывающий ветер подталкивал его в спину, неведомыми путями проникая под осеннее пальто.

Наконец, через двадцать минут мрачного странствия в никуда, показались очертания строений диспансера.

Он подошел к кривому железобетонному забору с безобразно торчащей арматурой, который в нескольких местах был завален и подперт стальными балками. Сверху вилась колючая проволока. Позвонил в звоночек около черной железной двери.

Открывший ему сторож с испитым лицом попросил документы и долго рассматривал их, явно не зная, что ему делать. Затем буркнув, чтобы Иван Васильевич ждал, он пошел звонить начальству. Вернувшись через две минуты, он, исподлобья стрельнув глазами, указав рукой на дверь:

– Туда и направо. Идите к главврачу.

Иван Васильевич прошел в двухэтажное желтое здание, как ему и было указано, и нашел дверь, где было написано «ГЛАВВРАЧ». Прошедшие мимо несколько раз санитары в грязно-белых халатах с удивлением посмотрели на него. Иван Васильевич снял шляпу, с которой капала вода, и выжал ее в стоящую рядом с дверью плевательницу.

Главврач оказался улыбчивым толстячком. Он, суетясь, пригласил Ивана Васильевича присесть на мягкий красный диван, предложил рюмочку. Иван Васильевич, все больше ощущая сырость своих ботинок, не отказался.

– Недавно к Вам попал на лечение мой пациент, Коновалов Иосиф. Я хотел бы поговорить с ним.

– Коновалов, Коновалов… Да, помню! А что Вам от него нужно?

– Да хотел поподробнее расспросить Иосифа о его состоянии. Хочу внести в свои архивы. Интересный случай.

– Да нет, у нас тут много таких. Тем не менее – прошу быть моим гостем! Санитар проводит вас к его палате. Давыдов, отведи товарища к новенькому.

Фельдшер проводил его по коридору. Грязные, словно тюремные камеры и освещенные тусклыми лампочками палаты проплывали мимо Ивана Васильевича как обрывки ночных кошмаров. Люди в них были похожи на упырей, изможденных до предела.

– Не бойтесь, они постоянно под таблеточками, не смогут напасть, – с ядовитой улыбочкой произносит Давыдов, а Ивана Васильевича почему-то бросает в холодный пот.

– Вот мы и пришли. Я постою за дверью, – проявляет галантность Давыдов, выскальзывая тенью и прячась за обшарпанным желтым косяком.

На одной из коек, в ворохе грязного белья, и лежал Иосиф. Лицо его было бледно, правая рука чуть подрагивала сверху одеяла.

Иван Васильевич не смог заставить себя посмотреть на то, что происходит на других кроватях, подошел к Иосифу и потормошил его за плечо. Тот открыл глаза.

– Не бейте меня… – вдруг закричал он, смотря в никуда. – Мои дочери уже стали вашими подстилками, моя жена кормит ваших вонючих собак, что вам нужно еще?

– Иосиф, Иосиф, это я, психотерапевт, у которого Вы недавно были.

Иосиф понемногу приходил в себя, и вот, наконец, он сфокусировал на Иване Васильевиче щурящийся взгляд.

– А, это Вы… Вы тоже с ними?.. Внештатный сотрудник, так сказать?.. – прошептал Иосиф, и в его словах Иван Васильевич уловил горечь и толику презрения.

– Я хочу Вам признаться, Иосиф. Я в прошлый раз не до конца сделал то, что следовало бы. Я хочу вытащить Вас, если смогу. И если Вы поможете мне.

– Ну что ж… Поговорите, доктор, это все, что Вы умеете. А мне уже терять нечего.

Он напрягся, хрипло кашлянул пару раз, откинул одеяло, словно оно весило сотню килограммов, и тяжело сел на кровати. В палату ворвался Давыдов, но Иван Васильевич замахал на него руками, и тот недовольно удалился обратно.

– Расскажите мне снова о стене, Иосиф.

– Стены нет, доктор, вы же сказали. Мне говорить о своей галлюцинации?

– Я был, возможно, неправ.

– Вы и были неправы, доктор. Потому что стена теперь всегда передо мной… После Вашего со мной разговора. Вы сейчас стоите на фоне стены. А потому – надежды нет. Мне никуда не выйти – вокруг только кирпичи, кирпичи смятых надежд…

– Вы упоминали тогда о Каролусе Магнусе, девятьсот каком-то годе…

Иосиф дернулся, словно ему дали пощечину. Лицо покраснело, на нем проступили жилы.

– Вы же знаете, как это бывает. Это просто придумалось, вот и все. Что Вам, пациенты не врали?

– Иосиф, ни одна галлюцинация не сможет нагнать на ваше лицо краски, как сейчас, и изменить физиологию тела. Ни одна, кроме той, под которой лежит самая что ни на есть реальная реальность. Прошу, расскажите мне, что вы там еще придумываете.

Иосиф тяжело вздохнул, тяжелым осоловелым взглядом посмотрел на Ивана Васильевича, сгорбился и начал медленно говорить.

– Великий Каролус. Мы звали его трусливой собакой, мы, саксы. Я вижу… Снег, летящий липкими сырыми комьями на равнину, обрамленную невысокими скалами. Деревушка, что стояла здесь еще год назад, теперь сожжена, и только обломки черных каменных печей у пригорков напоминают о ней.

Мы уносили ноги – группа содрогающихся грязных людей в лохмотьях, без оружия и чести, что недавно столь красиво звались воинами-освободителями. А теперь единственное, что у меня оставалось – это дочери в самом Риме, в услужении, и целью моею было увидеть их, отраду моего сердца, и прижать к груди. Ничего другого не было в моих мыслях теперь, и я должен был выжить и добраться до Вечного Города. Доктор, кажется, я и правда сумасшедший. Придумываю напропалую. Но Вы сами просили.

Так думал и Иван Васильевич. Он хотел было подбодрить несчастного, но слова «Я Вам верю» застряли у него на губах. Хватит лжи. Он просто коротко кивнул Иосифу, побуждая его продолжать.

– Вдруг мы услышали топот конских копыт, и не успели сориентироваться, как перед нами вылетела на простор разведывательная франкская группа и преградила нам путь. Грязные еноты! – в сердцах выругался Иосиф, прибавив какую-то группу слов, которых Иван Васильевич ранее не слышал. То был чуждый его слуху язык, но сам Иосиф, кажется, даже не заметил, что сказал.

– Наставив на нас короткие копья, они спешились и поговорили меж собой на своем поганом языке. Нас было трое. Габрон бросился бежать, глупец, и тотчас был поражен пращником. Он упал замертво, и нас осталось двое – я и мой командир.

Иосиф бурно переживал рассказываемое. Его руки то сжимались, то разжимались, скомкав все белье на кровати, он то и дело рвал на себе спутанные волосы и чесал грудь и руки.

– Франки решили повеселиться и отомстить погоде, путавшей следы беглецов и заставляющей слезиться глаза. Второй сакс, мой командир, был привязан за руки к двум лошадям и разорван надвое под грубый хохот франков. Он был мужествен и не издал ни звука.

Франки, числом восемь, подошли ко мне и стали совещаться. Мой дух изменил мне, и я пал на колени, моля отпустить меня, упомянув моих дочерей и обещав их нежные тела в обмен на свободу. Но франки только рассмеялись.

– Собаке – собачья смерть! – сказал один из них по-сакски. Двое подхватили меня под руки и, пиная, погнали в сторону одного из пещерных образований… Я понял, я понял!!!

Иосиф вскочил. Подавленности его не было и следа, он восторженно, широко раскрыв глаза, смотрел на Ивана Васильевича, – Я понял! Доктор, я не придумываю, Вы уж думайте что хотите об этом! Стена – она там! Я расскажу сейчас!

Он встал перед Иваном Васильевичем, не в силах более сидеть. Вот теперь, теперь он не был похож на сумасшедшего, хотя и говорил нечто мистическое.

– Два человека проверили одно из пещерных образований, чтобы оно не имело других выходов. Это была пещера длиной метра три в скальной породе. Входом служила дыра охватом около двух метров диаметром.

Один бородатый франк нацелил на меня лук, чтобы я не убежал, а другие отбежали на десяток метров и притащили от развалин дома груды целых и обломанных кирпичей. Быстро сделав из глины раствор, они со сноровкой начали класть стену, запечатывающую меня словно в бутылке и полностью отгораживающую от внешнего мира.

Когда оставалось положить пару рядов кирпичей, к стене подошел франк, говоривший по-сакски, подбоченился и с хитрой улыбкой сказал:

– Мы оставим тебя в живых, как ты просил. Если твой бог будет милостив к тебе, он пришлет твоих сородичей, чтобы они разобрали стену и проводили тебя к твоим дочерям. Мы выполнили твою просьбу!

Он оглянулся на остальную группу, и те захохотали, довольные шуткой. Через две минуты последний луч света был погребен под комком сырой глины.

Стена… Я сидел перед ней в темноте еще четыре дня до смерти, и все это время мечтал умереть. Нет, не от жажды – я мог слизывать вонючую жижу, сочащуюся тонкой пленкой по кирпичу. Я умер от бесчестия, от гнусного поражения, от унижения, от ностальгии по Родине, которую мне не суждено более увидеть, и от разрывающего душу сожаления, что дочки мои останутся сиротами без надежды на лучшую жизнь. Я проиграл. Полностью и бесповоротно.

Он посмотрел на Ивана Васильевича свежими глазами, словно проснувшись от кошмарного сна и с удовольствием встречая утренний день.

– Что-то произошло после аварии, и еще что-то – после нашего разговора. Но сейчас я знаю – стены нет. В буквальном смысле – сейчас перед моим внутренним взором нет стены. И я готов жить.

Он улыбнулся, как не улыбался уже два года, широкой улыбкой свободного человека.

– Доктор… Нам пора домой.

Для кого-нибудь выйти из психиатрической больницы было бы проблемой. Но не для директора отдела маркетинга, чьей супругой была директор отдела по связям с общественностью, о чем Иосиф и не преминул просто сказать главврачу. Тот начал возражать, что, мол, если бы каждого, кто считает себя здоровым, начали выпускать из психушки…

Но Иосиф был уже не тот человек, что поступил пару дней назад на стационар. Он просто посоветовал директору выпустить его на домашнее лечение, а все лекарства, которые потребуются на год вперед, выкупит его жена лично у дорогого главврача. Аргумент был безотказен, и через полчаса счастливые Иосиф и Иван Васильевич, уезжавшие на вызванной Ауди из этого казенного логова, из Троекурова, позабыли горести и выпили по лечебные сто грамм прямо в ближайшем баре.

И от всей истории осталась у Ивана Васильевича лишь одна мысль, которая следующие годы всплывала время от времени – так что это было? Галлюцинация или… Или реальность? Но тогда… Тогда это меняет всё, абсолютно всё, все жизненные ценности, все цели и причины!

Иван Васильевич ехал и смотрел в окно, где продолжал изливать свои слезы хмурый осенний дождь.