Текст книги "Сказ о Кугыже"

– Вовремя мы, паря! Хватай копье, коли тварину!

Взвился на ноги Кугыжа, о ранах позабыв, орудие и впрямь подхватил да меж медведем, хрипящим от пут, и охотниками втерся, махнул острием вкруг, на манер палицы, отогнал насевших от Зверя:

– Колоть, значится, тварину?! Ну давай, подгребай, кто первый на роль! Сощурились звероловы, рты злобно скривились, старшой процедил сквозь зубы:

– Та-а-ак! Не желаешь Зверя изводить?! Ну тогда рядом ляжешь, не обессудь.

Тут же обступать стали, движеньями ложными раздергивать. Отвел первый удар Кугыжа, в печень стремящий, тот, кто целил, посунулся по инерции – сам железо в бок поймал, охнул, отполз. Добивать злости не было, да и недосуг: вторая рогатина чуть под мышку левую не клюнула, кожух пройдя, в притирку тело охолонула. Шуйцей прихватив «гостинец», копьем в деснице махнул как посохом в голову пырявшему – с ног сбил. Тут уж и самого достали: в плечо правое, да в ногу левую. Враз рука онемела, древко покинула, нога подломилась. Упал на колено Кугыжа, рукой левой перенять орудие хотел, да где там: отбили в сторону, ловкачи. Ухмыляться злорадно начали, не спешат дело довершать. Ошеломленный уж на ноги поднялся, топор из-за пояса тянет, щерится зло – поквитаюсь, мол, – в бок поротый тоже подгребает, долю победы урвать спешит.

«Все что ль?» – подумалось Кугыже – не оглядываясь, почуял как шевельнулся Зверь позади, – молвил растерянно:

– Прощай, большой брат! Не оборонил…

В голове ответ пророкотал отдаленным ворчанием: «Не поспешай, меньшой братишка. Накось…» Удивится не успел Кугыжа. Хлынула мощь внутрь, затопила тело, разум почти прочь унесла. Лишь краешек осмысленности остался, который наблюдать позволил, как тело, силой и быстротой звериной наполненное, разметывало недобрых, инстинктом от выпадов их уходя играючи, да в нужный момент остановил от расправы окончательной. Выползли охотники, помятые, из пещеры, снарягу побросав – след простыл.

Кинулся к Зверю Кугыжа – тот уж еле хрипел, жесткими веревками стянутый, опять глаза мутнеть, красным наливаться начали, – покромсал путы ножом. И опять как под руку кто толкнул, знание всплыло: отворил кровь на руке и пасть медвежью щедро оросил. Облизнулся тот, еще дар крови принял, рокотнул мысленно: «Все, хватит, братишка. Одыбал я». И начал с земли подниматься, отряхиваясь и на глазах меняясь: бока чуть округлились, шерсть глаже стала, глаза прояснились.

«Пойдем, меньшой братишка, выбираться надо. Засиделся я здесь. Первым лезь». Кугыжу долго уговаривать не пришлось, резво выскочил из смрадного логова. Медведь тоже не оплошал, а то может и половчее получилось. Выбрались, сразу проворчал: «Есть хочу. На крови не продержусь долго. Сильное средство, но больше разум будит, родство крепит. Как бы опять в безумие голодное не впасть».

– Речку найдём – слышал я, журчала неподалёку, – рыбы наловим, – ответил Кугыжа.

К реке скоро вышли – не шибко широкая, спокойная, с омутками. Покрутился по берегу медведь, понюхал воду, поворчал, насторожился, подобрался весь… Хвать воду лапой! Пусто… Шасть зубами в попытке тень блескучую ухватить! Только с берега мокрого соскользнул, вымок весь, а толку нет: очень быстр зверюга, а рыбка быстрей в своей стихии оказалась. В том незадача, что в такой ловле не силен медведь оказался. Эт на перекате да в нерест, когда дурниной лосось вверх по течению прёт, а в таких условиях… Вылез на берег, отряхнулся сердито, лег угрюмо голову большую потупив.

Тут Кугыжа смекнул. – Подожди, побратим, быстро я! – успокоил медведя, да легкой ногой до пещеры и обратно. Ловчей сети обрывки притащил с собой, какой-никакой невод соорудил, по низу камней навязал на «стенку», для груза. Две жерди срубил, по концам невода привязал. Одну в берег воткнул, со вторым концом в воду полез рыбу заводить. Осторожно полукружьем отгородил часть речной заводи, стал подтягивать. Мишаня приободрился, подскочил, стал выцеливать добычу. Тесно стало рыбе в ловушке из сети – растеряла ловкость, пошла рыбалка. Натягали так сообща вдосталь: и Кугыжа перекусил с устатку, и медведь волю брюху дал.

Тут уж изменения стали еще больше заметны: на глазах бока звериные налились, шерсть заблестела, распушилась, блеск шальной совсем из глаз ушел. «Ну все! – известил медведь. – Вернул ты меня в сознание, меньшой братишка, да силы восстановить помог. Спасибо тебе. Теперь уж и сам справлюсь, нянька не понадобится».

– И тебе низкий поклон за защиту, хранил меня столько лет даже без ведома моего. Знаю теперь, помнить буду, – ответствовал Кугыжа. – Пора мне, пойду я.

«Пойдем, провожу тебя», – встал медведь – как гора пушистая поднялась.

«И как ту малость супротив продержался?» – мелькнула мысль и пропала за ненадобностью.

Прошли бок о бок обратный путь от пещеры до дымного облака. Оно так и висело, ветерком не рассеивалось – ждало. На прощанье упёрся Кугыжа лбом в могучий лоб брата названного, рукой за загривок необъятный прихватил. Медведь тоже аккуратно лапой по плечу мазнул – тяжела ласка, а все ж без угрозы, по родному.

«Давай уж, ступай, меньшой братишка. И я пойду, берлогу себе в хорошем месте устрою. Зови если что – рядом я».

– И ты помощи не чурайся, большой брат. Бывай, – попрощался Кугыжа, повернулся и в облако вошёл.

Ох ты ж ешки-кочережки! – чуть лбом в стену избушки не пришёлся. Вернулся, стало быть, к началу путешествия.

Не поменялось вроде ничего, но это так, на первый взгляд. Прислушался к себе: спокойно на душе стало, чувство, самой природы, сила начала животного внутри – крепит незримым присутствием. Большая, древняя, надёжная, плечо могучее – опереться, коль припрет.

Домой вернулся. Дальше деньки полетели. Отметил Кугыжа – по пустякам зряшным перестал вскидываться: образ всплывал мошкары вкруг медведя вьющейся – ну укусить норовит, ну в глаза лезет. Да и ляд с ней, что взять с мелочи, серьезно все равно не проймет, пущай вьется. Разве что головой изредка мотнуть.

Если тяжельше встряски, навроде недавних, «городских», так те тоже поуменьшили свою значимость. Когда мощь внутри, себя знающая – взгляда достанет, чтоб развеялась, разметалась грязь людская, в кривде своей усомнилась. Посмотрит медведище из глаз человека, кто против станет? – найди смельчака. Заворчит, воздвигнется обок незримо – побежит стороной неправда.

Ну а впрямь серьезные свершенья вдруг… Знаешь когда: поможет побратим, плечо подставит – все по силе.

Искра

Уже три часа наблюдал за внуком Кугыжа, усевшись на лавке в углу мастерской. Для виду поясок плел из кожаных полос, чтоб в глаза праздностью не бросаться. Злился Жданко. Правда, не только злился – в промежутках творил усердно. Но не клеилось рукоделье.

Суть в том была, что возжелал Жданко подарок матери сваять. Одиннадцать годков уже парню, душа дел серьезных просит, мужицких, а маму подарком порадовать, в хозяйстве годным да красивым, самое оно. Весомей только отца побороть.

Возжелать-то возжелал, но по горячности своей, все спешил куда-то. Взялся прялку новую с резным узором сделать: заготовку топориком наскоро отесал, до конца не выгладил – уже за резьбу схватился, нетерпеливый. Рисунок тоже толком не разметил. В результате понял, что красота задуманная больше места требует, и что форму всё же полностью до ума довести надо было: сейчас уж, не повредив резьбы, не получится. Разозлился – в угол бросил. Постоял насупившись. Давай ковшик резать. Все вроде бы ничего: чашу, основную форму ручки вырезал, зашлифовал начерно – хоть сейчас пользуйся, по-простому если. Но подарок же! Надо красиво чтоб. Давай резьбу наводить. Так старался, все лучше да изящней сделать – увлекся, лишка срезал, скололась ручка. Зарычал аж от злости.

Наконец на деда внимание обратил, спросил сердитым голосом:

– Деда, почему так? Не выходит ничего! Я уже и так, и эдак. Подарок маме сделать хочу, а не выходит. Я же умею, делал это все с папкой и с тобой. Почему сейчас не выходит?

– Ну, во-первых, сядь и подыши спокойно, – ответил внуку Кугыжа. – А во-вторых, ты как к делу подошел? С наскоку да разгону. Эт с прялкой. А с ковшом? Тут перестарался: красиво тоже с умом делать надо.

– Раньше же, с вами, получалось! Да и хорошо сделать хотелось очень сильно. И быстрее, чтоб маму скорей порадовать, – продолжал объяснять Жданко.

Кугыжа не торопясь сделал несколько витков кожаных полос, продолжая свое рукоделье. Потом опять поднял глаза на внука.

– Скорость, Жданко, конечно, важна, но говорят при ловле блох. А к такому делу, как маме подарок, надо обстоятельно подойти: сесть, подумать спокойно. Представить подробнее, что сделать можно, рисунок набросать. Размеры вымерить да отметить на заготовке. Без суеты. Тогда и переделывать не придется. Ну а с нами получалось, потому как вели мы тебя, сдерживали, – пояснил спокойно.

– Ну, деда! Как ты не понимаешь?! Мне же маме надо самый лучший подарок сделать. Как вот его придумать? И чтобы получилось хорошо. К тебе вон из разных краев за поделками да свитками с наговорами едут. Как ты придумываешь это все, что всем нравится? – внук наполненным душевной мукой взглядом вопрошающе посмотрел на Кугыжу.

– Нутро свое, внучек, спросить надо. О том, что сотворить можно и как. Спросить и верить, что откликнется. Верить, что сможешь красоту в мир выпустить. Ну а дальше, как раньше и сказал: творить не спеша, без гонки за другими. Себя слушая и мир вокруг – подскажет мир путь красоты. Сам поймешь, что хорошо делаешь, душа отклик даст, – напутствовал Кугыжа.

Жданко задумчиво молчал. Лицо его начало разглаживаться спокойствием и сквозить началом понимания.

– Я попробую, деда. Мне кажется, гребень это будет. Нарисую, посмотрю сперва как получится, – начал рассуждать внук.

– Хорошо, молодец. Вижу, начинаешь дотумкивать. А для полного порядку в делах этих творческих, расскажу-ка я тебе еще одну сказку, про свои терзания по поводу. Слушай, стало быть.

***

Збэнг! Гулко лопнуло полено, разлетелись половинки. Уже изрядная гора высилась вокруг. Одна отдушина осталась у шамана Кугыжи. Не шло слово, песни не пелись, ноги не танцевали, руки не творили. Не мелькал вдохновения хвост заветный, хоть извертись головой, нечего ловить. Не посещало душу чувство щемящего восторга, когда рвётся что-то огромное изнутри, звенит, переливается, твореньем наружу просится: легче выпустить, чем удержать.

Вот и гнал тоску, рвал колуном сучковатые чурки, работой натужной да монотонной от мыслей унылых бежал. Занес топор – ха-а-а! – с нутряным выдохом вниз. Хрясь – раздвинул колун «плечами» волокна дерева, еще прибавилось в куче поленьев. Раньше за монотонной работой возвращался творенья дух, а тут уперся. Может слишком прислушивался к себе Кугыжа, ждал болезненно.

Умаялся, на чурку отдохнуть присел, голову уныло свесил. Солнышко в небе, птички щебечут, но Кугыжу не проймешь – тоску тоскует.

Вдруг голос раздался:

– Почто киснешь, милок? Али зазнобушка тебя оставила, к другому утекла? Иль подвиги молодецкие в руки не идут?

Поднял голову Кугыжа: бабушка старенькая. Не здешняя. Видно, с пути дальнего: на посошок опирается, да котомочка за спиной. Встал, поклонился:

– Здравствуй, почтенная! Нет, другая причина у меня. Ты зайди, бабушка, отдохни на лавочке.

Усадил старушку на солнышке, сам рядом опустился. И как прорвало: все поведал, что душу маяло. Выслушала внимательно старушка, да сказала:

– В глаза посмотри-ка мне, милок!

Поднял голову Кугыжа, в землю до этого опущенную – не легко о наболевшем говорить-то, – глянул. И как в два ярко синих бездонных колодца провалился, что горели на лице, потемневшем да морщинами изрезанном. Провалился, выплыл ошалело. Стоит, моргает.

– Да у тебя, милок, Искру схитили. Верни Искру и остальное вернется, – молвила старушка. – Вот, конек тебе крылатый, подскажет путь. – И сунула с этими словами в ладонь Кугыже деревянную фигурку коня с крыльями.

Спохватился Кугыжа:

– Молочка может козьего отведаешь, с дорожки-то, бабушка? – Да в дом сорвался, ответа не ожидаючи.

С запотевшей крынкой вернулся, а старушки уж не видать. За ограду выбежал – и там на все стороны пусто. «Кто явился-то мне, с советом мудрым? Кто бы ни был, спасибо, почтенная, за вразумление. Не все понятно, но хоть что-то», – подумал.

В ограду вернулся, стал рассматривать конька: простая грубовато вырезанная фигурка. Как помочь может? Не понятно пока. Ну, что делать? Тут уж к стемнело. Повечерял, да спать пошел, с мыслями о совете старушки мимохожей да подарке ее.

Мысли ли эти повлияли, другое что, но сон пришел. Глаза ярко горят синие на лице древнем, голос, как с небес идущий: «Найди Искру!» Топот копыт: гарцует кто-то на дворе, перестуком тревожит. Вскочил Кугыжа с лежанки, во двор выбежал из избы, а во дворе конь белоснежный да с крыльями на манер лебединых. С ноги на ногу переступает, приплясывает. Тут еще и гривой молочно-белой мотнул да заржал, как будто призывно.

Подошел Кугыжа к коню, а он головой в сторону спины показывает – залезай, дескать. Запрыгнул ему на спину Кугыжа, а тот, на задние ноги слегка присел, да и прянул в небо: высоту набрал, аж дух захватило. Круг над двором сделал и дальше полетел. Причем интересно так: дорога снизу шла извилистая, по воздуху-то можно и напрямки, а летели, будто всем изгибам следовали. Дескать вот, обрати внимание, как идти. До конца всего не понял Кугыжа, но вниз пристальней смотреть стал, запоминать.

Лесом дорога бежит, на пространство огромное выводит, чащей ограниченное – мимо не промахнёшься. На нем все навроде муравейника, суетой какой-то кишит непонятной, мешаниной строений несуразных. Дальше дорога вьется, до предгорья, ныряет в скопище строений и сооружений, на город похожее. И настолько эта наблюдаемая с высоты картина идеальностью очертаний глаз режет… Словно абсолютно чуждое вкрапление в общем облике земли внизу, с его буйством линий, тонов и переходов. Из города этого вырвавшись, дорога вскоре в горы уперлась и вроде как пропала. Пролетел над скалистыми вершинами конь волшебный – опять дорога глазам явилась: меж камней и деревьев змейкой извернулась и к озеру круглому привела. Над озером сложил крылья конь и камнем вниз рухнул: застрял крик в горле у Кугыжи – ветром встречным обратно вбило. Мелькнуло все перед глазами пятном смазанным.

Тут и вправду проснулся Кугыжа. Глаза распахнул, сел рывком. Ощупал себя: целый вроде. Оглянулся: стоит конька фигурка в изголовье, куда улегшись спать, поставил ее. Во двор вышел – нет следов копыт. А полет волшебный так ясно перед глазами стоит, не спешит рассеиваться. Взял кусок тонкой кожи Кугыжа да перенес на него дорогу, что во сне снизу пробегала, как запомнил: моменты основные и вехи. Все вроде понятно на том пути было. Одно странно: входила дорога в гряду горную и только на довольно приличном расстоянии опять показывалась. По верху скал острых тропки не было видно. «Под землей, сквозь гору, что ли путь идет?» – подумал Кугыжа. Ну и конечная точка пути, озеро похоже, очень уж явный намек был, до сих ветер в ушах.

В путь стал собираться. Что ж делать, надо Искру обратно добывать. Котомку за спину, валашку в руку и пошёл. Идёт, ногами дорогу меряет. Мысли разные в голову лезут: «Кто Искру схитил? Да и сама Искра – кто это, что это? Не объяснила ведь старушка. Иду не знамо куда. С другой стороны – что делать? Дров-то уж наколол изрядно».

Насторожился вдруг: стон вроде как из леса, что вдоль дороги стоит могучим тыном. Показалось? Нет, и в правду – вот ещё раз, громче уже.

Свернул в чащу Кугыжа, в сторону звука пошёл: осторожно, прислушиваясь. К яме ловчей выбрел, с настилом проломленным – как раз еще стон раздался, прямо из провала. Приблизился, заглянул: лежит кто-то на дне. Как раз меж кольями попал, размером не вышел наверняка напороться, ну, и свезло еще. Если, конечно, в целом ситуацию не брать. Лежит, поскуливает.

Достал верёвку Кугыжа из мешка дорожного, привязал к дереву. Спустился, разглядел получше: существо ростика небольшого, аккурат чуть выше колена человеку. Шерстью покрыто, на белый мох похожей. Замрет – поди, найди. На руках и ногах коготки небольшие, глаза как плошки.

Колья аккуратно расшатал Кугыжа, на груди чудо пристроил, чтоб по верёвке сподручней лезть было. Сказал только:

– Чур не кусаться. – Чудо промолчало, но кусаться не стало, притихло, ослабло видать.

Затем Кугыжа костерок небольшой спроворил, воды вскипятил, отвар сделал, ссадины страдальцу обработал. Тут уж время и к вечеру прибежало.

Мяса копченого кусок, хлеба да луковицу достал. Воду на чай поставил. Чудо сидело на мешке Кугыжином, молча наблюдало за делами его хозяйскими, глазами большими лупало. Чай настоялся, себе кружку налил Кугыжа, чуду в плошку малую, мясом и хлебом поделился – поели.

– Ты кто будешь-то, малыш? – спросил наконец Кугыжа.

– Я не малыш! Я мужик справный! Лесовички мы. Гукалой кличут, – неожиданно густым басом прогудело чудо, лесовичок, стало быть.

– А-а-а. Ну не серчай, брат Гукала, не распознал с устатку. Давно иду, – сказал Кугыжа. – В яму-то как угодил?

– Да наелся земляники забродившей, будь она неладна, да и не было отродясь здесь ям никаких. Это все Суетра, её добытчики все дальше в лес заходят, все мало им! Ей точнее, – ответил Гукала.

– Суетра? Это кто ещё?

– Ну, если долго идёшь и не знаешь, значит с другой стороны, но в сторону как раз ту – дорога-то одна здесь. Ещё чуть протопать, как раз во владения этой ведьмы, Суетры, попадёшь. Много не скажу, мы, лесные, туда не лезем. Но слухи доходят – суетно там. Да не простая та суета, не житейская – мрут, говорят, люди с нее от истощения. А все она, Суетра доводит. Мало ей все, нет никому покоя, – стал рассказывать лесовичок-мужичок.

Задумался Кугыжа. Не все ясно, но на некоторую тревожность наталкивает.

– А дальше что? Знаешь может? Слухи каки? А то мне аж до гор надо, да и под гору, похоже, – продолжил расспрашивать лесовичка.

– Как не знать? И про дальше скажу. Очень плохо там. Префе… Пефре… Тфу ты! Шишки-кочерыжки! Пер-фек-то-ра, – выговорил по слогам Гукала, – правит там, сестра Суетры. Тоже та еще ведьма. Из хорошего лучшее делает.

– Дак плохо это разве ж? – удивился Кугыжа.

– Оно бы может и не плохо, когда в меру. Но всегда ведь кажется, что лучше можно. Радость жизни теряют люди в царстве ее, лучше лучшего стремясь сделать. Радость, а за ней и жизнь саму.

Посидели, помолчали. Костер уютно потрескивал и плевался в ночное небо искрами.

– Плохо у Суетры да Перфекторы во власти, да есть похуже: третья сестра у них имеется, старшая. Под горой, во дворце пещерном ведьма Невера обитает. Нет веры в царстве ее, а без веры и жизни нет, – промолвил наконец Гукала.

Тут что-то за пределами освещенного костром круга зашуршало, заскрежетало. Раздвинув кусты, вышла на свет массивная высокая фигура: старик могучий в дохе волчьей, меха белого, цветом под стать волосам да бороде буйной. Пальцы, как корни цепкие, посох сжимают. Глаза огнем зеленым отсвечивают.

– Батюшка Леший! – подскочил лесовичок Гукала. – А я тут вот… Эта… Того…

– Да сиди уж… Того он, – прогудел Леший.

Кугыжа тоже встал, поприветствовал поклоном хранителя леса:

– Поздорову тебе, батюшка Леший! Присаживайся к огоньку. Чаю вот отведай, на смородинке.

– И тебе не хворать, рода доброго сын! – ответил Леший и у костра степенно расположился. Чай у Кугыжи принял, запах втянул. Видно – понравился.

– Помог ты чаду моему. Бескорыстно. Благодарность тебе полагается. От меня и от чада! – сказал Леший, отведав чая и глянув с явным намеком на «мужика справного».

– А я че, я ниче! Я благодарен! – начал юлить Гукала.

– Ты это, не жмись, человек жизнь тебе, может, спас. Когда б я тебя еще услышал в яме этой, да и услышал бы, кто знает? Дай ему, – настойчиво продолжил Леший.

Вздохнул Гукала, но, куда-то шмыгнув, вернулся и Кугыже протянул что-то небольшое: стеклышко в оправе серебряной.

– На вот! Мне и впрямь ни к чему, а тебе пригодится – око истины. Посмотришь сквозь него, облик настоящий увидишь. Купец один подарил. Ну, как подарил: напугал я его, угукнул шибко. Он и обронил, да бежать. А что в лесу потерял, то считай лесу подарок. Ну, а теперь вот, тебе подарок, – на одном духу выпалил лесовичок.

– Спасибо, занятная штучка, глядишь и вправду пригодится, – поблагодарил Кугыжа.

Следом и Леший прогудел:

– А моя такая благодарность. Слышал я, что тебе Гукало про путь твой поведал. У Суетры, Перфекторы да Неверы сила большая, недобрая да слуг ретивых тьма. Но слабые места имеются. Точно сам не знаю, но совет дам, есть догадки: слабость ищи в том, что с сутью их в разброд пойдет, из колеи выбьет.

Утром Кугыжа в путь двинулся. Шел, да разговор между делом ночной вспоминал. Расступилась стена леса, в стороны раздалась. Увидел Кугыжа: и впрямь муравейник человеческий, не показалось во сне. Снуют люди различного пола и возраста в непрекращающейся суете. Особо в глаза бросилось: как заморенные все, истощенные, румянец лихорадочный на щеках, кожей туго обтянутых, глаза ввалившиеся, тёмными кругами обведенные.

«Что ж загнанные они такие? Отдохнули б. Торопят их что-ли?» – пришла мыслишка. Присмотрелся: а ведь действительно, подгоняют. Только остановится кто дух перевести, груз с плеч снимет, обопрется устало – тотчас рядом человек объявляется. В тёмной подпоясанной длиннополой одежде, с лицом в строгости застывшим. Ничего особо не делает, плеча только касается, того, кто отдохнуть остановился. А тот тут же как ужаленный подпрыгивает, взгляд испуганный бросит и дальше бежит. «Да, неспроста все, не соврал лесовичок. Похоже Суетры владения».

Стеклышко в оправе достал, что лесовичок Оком истины назвал, посмотрел сквозь него. Презанятная картинка открылась: люди изможденные никак не поменялись – все те же усталые лица, фигуры трудом согбенные, – а вот те, в одеждах тёмных… Впервые с таким столкнулся Кугыжа: до пояса почти человек, а вот ниже не ногами в землю упирается – сколопендры тело извивается и ножками многочисленными перебирает шустро. Вместо рук будто стрекала: также плечо, предплечья человечьи, а кисть жалом скорпионьим загибается. Ядом кончик поблескивает – жгучим, судя по всему.

«Вот дела! Тут и кентавр почти человеком покажется – подумаешь полуконь. Я и сам, бывало, как заржу», —изумился Кугыжа.

Между тем, дорога вела точнехонько в глубь владений Суетры. И во сне ясно было дано понять, что пути необходимо придерживаться. Да и где обход искать? Так и заплутать не долго.

Двинулся с места Кугыжа, погрузился в общую суету. Шёл, меж снующих людей лавировал, и тут взглядом упёрся в преградившего путь: один из тех, со стрекалами и телом сколопендры, не видимым, ясно дело, обычным взглядом. «Так. Заметили, однако», – подумал, но напряжения постарался не выдать. С легкой улыбкой изобразил на лице вежливое внимание и вопрос: дескать, дело-то в чем, уважаемый?

Тут уж со всех сторон те, в темных одеждах, подтянулись, вкруг обступили. Разошлись двое перед Кугыжей, ещё одного пропустили: как все одет, пояс только красный, да властность в повадке сквозит – главный. Впился взглядом в Кугыжу, оглядел оценивающе. Вполоборота развернулся, головой и рукой махнул приглашающе: за мной, дескать, следуй, – молча все, – и пошёл. Не стал Кугыжа упираться, и остальные за ними потянулись, сзади да по бокам – не сбежишь.

Пока шли, по сторонам внимательно смотрел Кугыжа: в хаотичном порядке проложены улицы, налепленные друг к другу без всякого порядка хижины, видно, тяп-ляп построенные, на скорую руку, больше на временное пристанище смахивают, чем на дом добротный. То ли довольствуются малым, то ли времени на основательное обустройство не хватает.

Вывели Кугыжу на более-менее свободное пространство, на площадь центральную похожее. Посреди то ли дворец, то ли еще что. Очертания явно на постройку значимую смахивают, – и высотой, и общим видом, – но со всем окружающим в духе: шибко спешили, когда возводили. Вроде строение уже серьезное, а все равно наспех, на бегу. Чуть поодаль большие клети для припасов. Что-то непрерывно туда носят, выносят, складывают, перекладывают: голова аж кружится смотреть.

Завели Кугыжу во «дворец»: пыльно, сумрачно. Меж столбов опорных женщина снует, петли нарезает: высокая, болезненно худая, черты лица резкие, глаза безумием горят. Ходит нервно и под нос себе бормочет:

– Триста пудов зерна, оленей двадцать туш, рыбы пятнадцать корзин. Так-так. Пять телег репы. Две моркови. Вина десять бочек. Полотна пятнадцать локтей, соболя, лисицы. Что, все!? Ну это ж сегодня только. Угу. Не-не, мало, мало. Больше работать надо, больше. Лодыри вокруг, тунеядцы. Ничего-о-о! Заста-а-авим, подго-оним. А то ишь, дармоеды!

Вид сделал, что бровь почесал, Кугыжа, а сам тайком в Око истины глянул, что в рукаве припрятал, прихватив пальцами: вместо ног сколопендра огромная, выше торс человеческий, женский, в мантии богатой. Стрекала на руках ядом черным капают. И чудится, будто складывается шорох бессчётных ее ног, пощелкивание сочленений тела и бормотание в вязь заклятия. Плетется непрерывным движеньем, пульсирует пространство ритмом колдовским, рождает сеть призрачных щупальцев-нитей, тянуться они к каждому, кто во власть Суетры попал, одному суетному ритму подчиняют. Давно б поднялись, стражей со стрекалами их в пыль втоптали, ан нет, бредут колеей, силы отдавая.

Увидела ведьма – привели к ней. Начала петли вокруг Кугыжи нарезать, рассматривать, под нос бормотать, на нового раба сеть накидывать. Чует Кугыжа: вползают в душу нити мерзкие. Вот уже и желание забрезжило что-то взвалить на загривок и нести, нести, сгрузить и опять – по кругу. Не стоять, двигаться, тогда хорошо будет, спокойно. Не накажут, можно будет пожить сколько-то.

Звук резкий вырвал из забытья накрывающего, упало что-то на улице, да по камням задребезжало ритмично и постепенно затухая. Не увидел бы другой, да привык Кугыжа тонкости вокруг подмечать: сбилось движение Суетры. Ненадолго, а сбилось. И хватка нитей колдовских ослабла.

Легким дуновением ветерка догадка в голове прошелестела. А и не стал Кугыжа дожидаться, покуда силу тот ветер наберет – кричало наитие: «Ай не промедли, паря!» В мешок заплечный руку сунул, бубен малый дорожный выдернул и давай пальцами ритм настукивать, что изнутри шел. Жизни ритм, сердца своего горячего, души мятущейся.

Замерла Суетра, остановилось ее непрерывное движение, нити колдовские тотчас опали, рассеялись и слуги ее застыли. «Дальше-то что?» – подумал Кугыжа и решил хотя бы дурнем не стоять. Не прекращая в бубен простукивать, начал он пятится из дворца. Потянулась как привязанная за ним Суетра, а следом и стража. «Та-ак! А может как в сказке той, что купец захожий поведал? Про дудочника, что город от чумы спас, крыс дудочкой сманив и в реке утопив. Чем я хуже? Да и сколопендры не рыбы, чай тоже утопнут не хужее крыс».

В общем, к реке двинул, что городок на двое разделяла. «В лодку сяду, оттолкнусь от берега, а может и из местных кто оклемался, дак погребет глядишь, поможет», – так размыслил. Когда до берега добрался, уж и не оглядывался. Понял: пока звучит бубен, идет как в трансе за ним Суетра со свитой своей.

Вышел и столбом встал, до того вид красивый открылся. Солнце, садящееся, облаков перья огнем окрасило, да в воды синеву щедро алого плеснуло. Совсем уж проникновенно загудел бубен. Опять всплеском наития еще и запел Кугыжа без слов, пританцовывая: рвалась сила чувств из тела движением да вибрацией голоса. Душой всей в звуке растворился. Крикнул протяжно нутром всем, бубен оборвав да руки раскинув, будто выпуская что-то в мир.

Тишина. Лишь на гране сознания эхом осколки ярого всплеска.

Стали звуки возвращаться: будто всхлипывает кто, вздыхает. Обернулся Кугыжа: стоит Суетра, слезы по щекам текут, взгляд, посветлевший, вперила в картину заката, улыбается. Ушло безумие из глаз, черты разгладились. Слуги ее тоже лицами обмякли, разбредаются кто куда. Народ вокруг будто проснулся, оглядывается недоуменно. Не спешит никто, не суетится, остановилась гонка.

Глянул в Око истины Кугыжа: пропали тела сколопендры да стрекала, обычные люди среди других людей. Сгинула злая ворожба. Вот вновь движение родилось вокруг, но видно, что уже в другом ритме, всему живому присущем. Посмотрел на это Кугыжа, улыбнулся и дальше подался. В лесу заночевать решил: спокойней как-то, особенно когда с Лешим в ладах.

Поутру опять дорогой двинулся. Осторожно шел, оглядывался по сторонам, слова Гукалы вспоминал про владения Перфекторы. Лес сменился предгорьем, путь струился меж постепенно пучившимися все выше и выше каменистыми россыпями. К ночи впереди встал город. Незадолго до этого дорога из простой, ногами в земле выбитой, превратилась ровную ленту, вымощенную идеально тесанными булыжниками одинаковой формы. Так и вывела она Кугыжу прямиком к городским воротам. Как и с владениями Суетры, мимо не пройдёшь: стены от входа расходясь и вдалеке в отроги скалистые упираются. Может и найдёшь путь на круче, а может и не сложится.

Открыто было, стража только стояла – вежливая. Главный, – судя по доспеху да по перу на шлеме, – поприветствовал Кугыжу:

– День добрый, путник! С чем пожаловал? Установлено хозяйкой города нашего, Перфекторой Совершенной, правило: к посещению допускаются только люди ремеслом да искусством творческим владеющий. Есть ли в твоих достоинствах указанное?

– Здравия тебе, уважаемый! Хвалится не буду, но кой-чего могу. По дереву резать, песни слагать, – ответил Кугыжа.

– Ну, тогда милости просим! Пройдем, провожу на знакомство с властительницей нашей. Это тоже правило, – вежливо, но с открытым намеком на невозможность отказа продолжил главный страж и рукой приглашающе вглубь города указал.

Что делать? Пошел следом Кугыжа. Ко дворцу добрались: не видывал ранее такой роскоши Кугыжа. Впору встать, голову задрав, и застыть с открытым ртом. «Ну дела! Вот как значит у нас силы темные поживают. Тоже, что ль в мага черного аль некроманта заделаться?» – пошутил про себя. В отличии от владений Суетры, у Перфекторы в городе и строения и улицы видом да убранством выглядели… идеально, что ли?

Перед дворцом, на площади, народ собрался – может и весь город. Большое пространство, а все людом полное. Стоят ждут чего-то. Чинно ждут, шибко не гудят.

Провели Кугыжу внутрь, до зала тронного дошли: по лестнице высокой подняться пришлось. Смотрел вокруг Кугыжа – дивился. Когда все ступеньки протопал, понял, чего народ ждал: одна сторона зала как раз открытым балконом на площадь выходила, возвышаясь над ней и всем городом. А на балконе этом, спиной к вошедшим, к народу, ожидающему, лицом, женщина статная да богато одетая стояла – Перфектора.