Текст книги "Сладкий привкус яда"

– А что ты можешь обо мне знать? – пожал я плечами. – Имя, фамилию, пол, спортивный разряд… Что еще?

Девушка вертела в руках тюбик с синтомицином.

– Не только это, – произнесла она медленно, будто моя биография мелким шрифтом была напечатана на тюбике. – Я знаю, что год назад ты работал начальником контрольно-спасательного отряда в Приэльбрусье и сотрудничал с органами госбезопасности… Знаю, что у тебя были неприятности из-за связи с какой-то немкой… Потом ты работал в частном сыскном агентстве и тренировался на скалодроме в люберецкой спортивной школе… В составе российской команды ходил на траверс Дхаулагири. Потом вместе с американцами восходил по южному склону Лхоцзе, где и познакомился с Родионом… Потом он предложил тебе поработать высотным кинооператором, а в свободное от съемок время заняться реставрацией усадьбы в Араповом Поле. Я не ошибаюсь?

Она кинула на меня вопросительный взгляд. Я не то что был удивлен. Я словно под лед провалился вместе со стулом и раной на затылке и стремительно погружался в ледяную воду. Надеть на физиономию гипсовую маску невозмутимости мне никак не удалось – щекам, ушам, глазам было очень тесно.

«Князь, однако, болтун, – подумал я, испытывая неприятное чувство, словно из одежды на мне были только рваные носки. – Но о сотрудничестве с органами, по-моему, даже он не знал».

– И как тебе удалось все это разнюхать? – спросил я, стараясь не показывать, что осведомленность девушки меня задела.

– Святослав Николаевич кого попало на должность письмоводителя не взял бы, – легко ответила Татьяна, вскрывая упаковку со стерильным бинтом.

– Ну, хорошо, – проглотил я. – Обойдемся без саморекламы… Эй-эй! Ты этой мазью мне все волосы вымажешь!

Татьяна растирала вокруг раны синтомицин.

– Я не знаю, чем еще надо вымазать твои волосы, чтобы они стали грязнее, – ответила она.

– Только, пожалуйста, без оскорблений, умная ты моя и осведомленная!

Она связала узлом концы бинта, отошла от меня на шаг и полюбовалась на свою работу.

– Просто прелесть! Только одно ухо у тебя стало больше другого.

Она испортила мне настроение. «Что она может еще знать обо мне? – думал я. – А про Столешко и Родиона? Неужели ей известно про Игру? Но для чего в таком случае она валяет дурочку?.. Зачем же ты ее сюда прислал, Святослав Николаевич?»

– Одолжи пистолет на ночь, – попросил я.

– Он тебе не поможет, – с совершенно серьезным видом ответила Татьяна, складывая лекарство в сумочку. – К тебе же запросто можно подойти и тюкнуть чем-нибудь тяжелым по голове. Тебе что пистолет, что танк, что авианосец – все без толку.

– Я вот все думаю, – произнес я. – Твои услуги в качестве письмоводителя как оплачиваются? Как на Тверской – сто баксов в час, или дешевле?

Татьяна оставила аптечку на столе, подошла ко мне, внимательно посмотрела на мои глаза, повязку, губы, словно хирург, который выбирает, что отрезать в первую очередь.

– Ты пока больной, и тебя надо жалеть, – сказала она, улыбнувшись. – Будем считать, что пощечина остается за мной.

Глава 12
ТИТАНОВЫЙ КЛЮВ

Спал я плохо. Какая-то копытная живность, поселившаяся в одном из номеров первого этажа, пугливо фыркала, чавкала и топталась по полу, отчего отель резонировал, как высохший аль-уд под лопнувшей струной. Помимо этого, всякий раз, когда я поворачивался с боку на бок, давала знать о себе рана на голове. Повязка в конце концов съехала мне на шею и начала душить. Я несколько раз вставал и выглядывал в коридор, прислушиваясь к ночным звукам, происхождение большинства из которых не мог определить. В итоге в самой сердцевине ночи я задел саморучно изготовленное сигнальное устройство в виде натянутой над полом лески, привязанной к кружке с ложкой. От грохота алюминиевой посудины где-то в горах сошла лавина.

Едва ущелье стал заполнять матовый рассвет, я оделся и спустился вниз. Татьяна уже сидела за столиком с чашкой кофе, листая старый журнальчик. Смотреть на нее было приятно: лицо свежее и легкое, волосы аккуратной шапочкой облегали голову. Невольно сравнивая с ней себя, я посмотрел в зеркало над умывальником и едва не разбил его. Глаза заплыли, на шее – шарфиком – болтается окровавленный бинт, по лбу и щеке проходит розовый «шрам» от подушки. Готовый персонаж для фильма ужасов.

– Привет! – сказала Татьяна и вскинула вверх руку. – Как голова?

– Затылочная часть приклеилась к подушке, – буркнул я, намыливая лицо.

– Ты в самом деле плохо выглядишь, – уколола Татьяна.

– Могла бы, между прочим, поддержать морально, – проворчал я. Мыло разъедало глаза. Вода – талый лед – смывала пену плохо.

– Папа и мама учили меня всегда говорить правду.

– Плохо учили…

Растирая лицо и шею жестким полотенцем, я хотел сесть за соседний столик, но Татьяна положила перед собой небольшой продолговатый предмет, завернутый в кусок черного полиэтилена, и сказала:

– Это тебе. Сюрприз.

– Не много ли сюрпризов для одной деревни? – задал я риторический вопрос и поймал себя на мысли, что рад подвернувшемуся поводу сесть рядом с девушкой.

Я опустился на шаткий стул и придвинул сверток к себе. Развернув пленку, я взял в руку титановый клюв ледоруба с привязанным к нему метровым куском альпинистской веревки. С минуту я рассматривал килограммовую чушку со всех сторон, потом поднял взгляд на Татьяну.

– Это вещица для ритуального самоповешения альпинистов? – предположил я.

– Эту штуку я нашла недалеко от того места, где тебя ударили, – ответила девушка. – Конец веревки запутался в решетке забора, и клюв, видимо, вырвало из рук злоумышленника, когда он убегал.

Теперь я смотрел на орудие нападения другим взглядом, почти родственным.

– Очень просто и удобно, – комментировала Татьяна. – Раскручиваешь ее над своей головой, а потом сносишь голову противнику. Нечто похожее – булыжник на веревке – с успехом использовали некоторые племена каннибалов в Новой Зеландии. Они называли это орудие мэром.

– Что ты говоришь! – порадовался я познаниям девушки в области этнографии. – Говоришь, с успехом использовали?

Клюв был аккуратно свинчен с рукоятки. Веревка проходила через его внутреннее отверстие и была связана петлей Гарда – классическим альпинистским узлом.

– Не думаю, что здесь можно кого-либо удивить ледорубом или узлом, – вслух подумал я. – В каждом дворе, наверное, целые склады старого снаряжения.

– Не уверена, что этот клюв слишком старый, – на удивление к месту возразила Татьяна. – Я, конечно, не слишком разбираюсь в снаряжении, но такие анатомичные ледорубы «Камп» выпускают, по-моему, сравнительно недавно, и у местных они вряд ли могут быть.

Китченбой поставил перед нами тарелки с рисом, сдобренным каким-то соусом, и кружки с теплым молоком. Я тронул его за руку и объяснил, показывая на клюв, что хочу купить ледоруб такого же класса или рукоятку к нему. И без того суетливый парень кивнул и улетел в свои апартаменты атакующей пчелой. Через несколько минут он вывалил на пол у моих ног с десяток еще вполне пригодных ледорубов и ледовых молотков. Едва я взглянул на них, так сразу понял, что Татьяна глубоко заблуждается. Я поднял с пола и протянул ей превосходный образец – ледоруб «Хайпер Кулуар», последний писк моды итальянской альпиндустрии.

– Трофеи, – сказал я, перебирая ледорубы. – Богатые экспедиции после восхождений бросают «железо» на леднике, чтобы не тащить вниз, а портеры собирают и продают менее богатым экспедициям… Спасибо, дружок, все это для меня слишком дорого, – объяснил я китченбою и поднялся из-за стола.

Мне показалось, что Татьяне очень хочется составить мне компанию, но она боится навязать мне свое общество, а я не захотел проявлять инициативу. Кажется, мы вдруг испытали неловкость оттого, что едва улеглась неприкрытая ненависть, как на ее месте стал пробуждаться интерес друг к другу. И мы невольно стали тормозить и растягивать эту метаморфозу.

Я дошел до конца деревни и там при помощи английского и жестов узнал, где живет портер с сыном. Но мне снова пришлось пережить удар по голове, правда, на этот раз психологический. Дом портера оказался пуст, вся семья рано утром направилась в Биратнагар за покупками, а до него – больше сотни километров. Кто посылал мальчика узнать обо мне, я вряд ли теперь смогу узнать.

Когда в удрученном настроении я вернулся к отелю, меня пудовым взглядом, от которого тотчас стали подгибаться ноги, встретил инспектор. Он сидел в глубоком плетеном кресле, его поломанная нога была накрыта клетчатым пледом, отчего инспектор напоминал президента Рузвельта. Выгнув дугой одну бровь, он на мое «гуд монин» ответил нестандартно:

– Что с вами случилось? Почему сразу мне не доложили?

– Как я мог вам доложить, – вспыльчиво ответил я, – если был уверен, что это по вашей просьбе меня тюкнули по затылку ледорубом?

– Что? – обалдел инспектор и дернулся в кресле. – По моей просьбе?!

Мне казалось, что, будь в его руке клюка, он обязательно засвистел бы ее мне в голову. Никак не могли мы с ним сойтись характерами.

– Значит, так, – шлепая мясистыми влажными губами, сказал инспектор, грозя мне коричневым, похожим на обрубок высохшей лозы пальцем. – До прибытия вертолета находиться в своей комнате! Подготовить мне подробную объяснительную – зачем включал радиостанцию, что говорил, с кем говорил и почему ходил по деревне поздно вечером. Я предупреждал вас! – распалялся инспектор, тряся лозой. – Вы упрямитесь и продолжаете вести себя вызывающе!

– Простите его, – зачем-то заступилась за меня Татьяна, щелкая фисташки и сплевывая скорлупки в кулачок. – Он больше не будет.

– Знаешь, кто меня больше всего волнует? – сказал я девушке по-английски, чтобы инспектор меня понял. – Наш пилот. Если его снимут со склона раньше, чем нас, то он расскажет, как инспектор прострелил маслопровод. Потом начнут допрашивать нас с тобой. А мы с тобой подтвердим это, так ведь?

– Вертолет – это очень дорого, – согласилась Татьяна, угощая меня орешками. – До конца жизни можно не расплатиться.

Мы стали лузгать орешки дуэтом. Инспектор издал неопределенный звук, с каким движется тяжелый книжный шкаф по паркету, и махнул рукой своим рабам.

– Он не упустит удобного случая свести с тобой счеты, – сказала Татьяна, глядя вслед шерпам с носилками, на которых разгневанным императором восседал инспектор.

– Если уже не пытался свести, – уточнил я, коснувшись рукой саднящего затылка, и кинул на девушку многозначительный взгляд. – Или я ошибаюсь?

Она поняла меня так, как надо было, отчего усмехнулась, качнула головой и, убирая челку со лба, сказала:

– У меня есть железное алиби, что это сделала не я. Но оправдываться нет необходимости. Ты не так опасен, как мне казалось раньше.

Нормального мужчину, на мой взгляд, должно оскорбить заявление о его безопасности – это сродни упреку в мужской несостоятельности. Я принял воинственную позу, подбоченив руки и навесив на свой взгляд гири амбиций.

– Что значит не так опасен? – спросил я. – Что значит неопасен? Ты уже не боишься, что князь уволит тебя за то, что ты плохо опекала Родиона?

– Нет, не боюсь! – Татьяна смотрела на меня лукаво, словно заигрывала. Ее зубы беспощадно расправлялись со скорлупой фисташек, словно с моей напыщенной воинственностью. – Ты же сам прекрасно знаешь, что как раз именно за это он меня не уволит. Или я ошибаюсь?

Она либо все знала про Игру, либо брала меня «на пушку». Я понял, что не в моих интересах развивать с ней эту тему. Я должен был убедиться, что Татьяна действительно та, за кого себя выдает – письмоводитель, то есть секретарь князя, которой доверено многое.

– Вчера за ужином начальник станции рассказал мне, о чем инспектор доложил в полицию, – сказала Татьяна, глянув по сторонам. – Не думаю, что в России на этом основании будет возбуждено уголовное дело. Знаешь почему? Потому что экспедиция по поиску трупа Родиона на Ледяной Плахе и спуску его вниз обойдется нашему МВД в несколько миллионов долларов. Проще заплатить тебе, чтобы ты не поднимал шума, или… Или сам знаешь, как еще можно закрыть тебе рот. Для тебя будет лучше, если ты закроешь его сам.

– Спасибо, – кивнул я. – Я обязательно воспользуюсь твоим советом.

– И еще, – помолчав, добавила девушка. – Если ты когда-нибудь, где-нибудь встретишься со Столешко, то постарайся сделать так, чтобы рядом тотчас появились свидетели этой встречи… К примеру, я.

Я внимательно смотрел в глаза Татьяне.

– Никак не могу понять, кто же ты все-таки такая, – произнес я.

– Кажется, я показывала тебе письмо князя?

– Прикрылась ты этим письмом, как фиговым листком, – проворчал я.

Видя мой нестандартный взгляд, девушка шагнула ко мне и, приблизив свое лицо ко мне настолько, что впору было начинать целоваться, выразительно произнесла:

– Я невеста Родиона. И хочу стать его женой. И родить от него ребенка. И унаследовать не только титул… Все понятно?

Я опешил от такой правды, и во мне родилось странное чувство, словно я проморгал свою жизнь, прожил зря.

Глава 13
ОБНОВЛЕНИЕ КРОВИ

Скрыть информацию о двух пропавших без вести альпинистах и две иголки в стоге сена – не одно и то же. В аэропорту Катманду нас атаковали журналисты и спортивные радиокомментаторы. Судя по их вопросам и порочным приметам жажды сенсаций на лицах, я сделал вывод, что они осведомлены о событиях на Плахе не хуже инспектора.

Инспектор с хмурым лицом раздвигал мочалки микрофонов, словно рыбак камыши. Он принял на себя главный удар, но держался с достоинством. Мы с Татьяной шли следом за плывущим на носилках инспектором, на ходу стаскивали теплые куртки и невольно увеличивали дистанцию, чтобы не быть втянутыми в информационную воронку. «Не знаю», «Это может повредить делу», «Однозначно сказать не могу», «Некорректный вопрос», – отстреливался налево-направо инспектор. Когда он вместе с носилками исчез в утробе санитарной машины, журналюги кинулись к нам с Татьяной и вмиг обступили плотным кольцом.

Прикидываясь не вполне нормальным, я свел зрачки к переносице, высунул кончик языка и надул щеки. Это помогло, и вопросы мне не задавали, зато охотно фотографировали. Татьяна же выбрала микрофон побольше, взяла его двумя пальцами, как бокал, наполненный до краев шампанским, и усталым голосом объявила, что, несмотря на обрушившийся на высотный лагерь буран и резкое падение температуры воздуха, она до конца не уверена в гибели альпинистов. Корреспонденты, собаку съевшие на альпинистской теме, смотрели на нее как на дурочку. Скептицизм Татьяны еще сильнее убедил их в том, что душами двух клаймберов давно распоряжается бог.

– Он даже не попрощался, – сказал я Татьяне, когда санитарная машина тронулась с места и ринулась в запруженные велосипедистами и священными коровами кварталы.

– Мы ему не нужны, – ответила Татьяна, возвращая микрофон журналисту.

Было жарко. Мы вышли к украшенной флажками буддийской ступе. Шоколадная девушка с прямым пробором и голым животиком кружилась перед нами и щелкала пальцами в такт бубну. Торговцы хлопали в ладоши и ныли песню. Косматые бороды, точки во лбах, коровы, велосипеды и статуи Будды кружились вокруг нас хороводом. Татьяна купила у бритого наголо непальца силиконовую кобру со стеклянными глазами и напугала ею меня.

– Скоро первое апреля, – сказала она, вешая кобру себе на шею. – Разыграю кого-нибудь в Москве.

Торговцы замечали ее взгляд за несколько километров и загодя готовились умереть, но всучить товар. В ушах стоял шелест рупий. Татьяна приценивалась к большому медному сосуду, предназначенному то ли для комнатной пальмы, то ли для замачивания белья.

– Как ты думаешь, эту штуку придется сдавать в багаж или можно будет пронести с собой в самолет? – спросила она.

Я не узнавал ее. Она вела себя со мной так, словно мы были знакомы много лет и никогда не конфликтовали, словно между нами не было непреодолимой стены недоверия.

– Почему ты так на меня смотришь? – спросила она.

Рукав моего пуховика волочился по земле. Струйка пота щекотала между лопаток. Сумка оттягивала руку. Мне хотелось скинуть с себя все, включая прилипшую Татьяну, окунуться в ледниковое озеро, потом обернуться в белую простыню и поселиться на облаках. Я устал от игры с Татьяной. Она поддавалась мне и ждала, когда я побегу под уклон и стану самим собой. Чтобы потом взять меня голыми руками. Она выигрывала, и я не знал, какие позиции мною уже сданы.

– Почему ты так на меня смотришь?

– Ты не знаешь, где тот лес, куда уходили благочестивые брахманы, чтобы стать отшельниками?

– Разве тебе это поможет? – вопросом ответила Татьяна. – Давай лучше сходим в индийский ресторан.

– Не могу понять, – произнес я, чувствуя, что невысказанная правда осела тяжелыми кристаллами на душе и вот-вот начнет с треском осыпаться. – Как ты можешь радоваться жизни, если твой жених остался на горе? И не будет теперь ни свадьбы, ни титула, ни наследства.

Мы стояли посреди людского потока, как два речных валуна в бурунах. Мне в затылок дышала священная корова. Дыхание ее было теплым и мокрым, как полные слез глаза иконы.

– Ты ведь тоже радуешься жизни, хотя утверждаешь, что его убили, – сказала она, глядя на меня. Затем сняла с себя кобру и повесила ее мне на шею. – Попробуй этой штукой кого-нибудь обмануть, хорошо?

Только теперь я почувствовал, насколько уже отравлен ложью. У меня началась интоксикация, как после употребления метилового спирта. Меня мутило. Живые глаза Татьяны плыли, становились друг над другом и сливались в одно целое. Родион ошибся, когда предложил мне стать его компаньоном. Точнее, это я ошибся, полагая, что самое трудное – это страховать его на стенах… Патагония – южная стена Серро Торре. Аляска – Мак-Кинли. Франция – Фурнеле и Пти-Дрю. Норвегия – Тролльвеген. Киргизия – Асан…[11]11
  Эти вершины известны как объекты крайне опасного экстремального альпинизма.


[Закрыть] Глыбы камня и льда, подпирающие небо, оказались детскими кубиками в сравнении с безмерной тяжестью лжи. Каждая клетка моего лица была набита ею, как ртутью, и маленькие мешочки с ядрами, митохондриями и вакуолями трещали, качались и тяжелыми каплями оттягивались к земле.

Я повернулся и пошел сквозь Катманду, мимо глазастых коров, велосипедистов, торговцев и монахов. Надо держаться, думал я. Не так все страшно. Еще немного. До первого апреля чуть больше недели. И наступит день, когда ртутная капля лжи высочится из меня и упадет под ноги, и содрогнется земля, и обманутые поймут, что были обмануты, и мерзавцам откроется, что о них вытирали ноги.

Кобра слушала мои мысли, качая головой и хвостом.

* * *

Татьяна задержалась в дамской комнате аэропорта, и у меня появилось время накоротке переговорить с водителем князя, который приехал за нами в Шереметьево на хозяйском «Понтиаке». Меня интересовало одно: как Татьяна оказалась в числе приближенных к Святославу Николаевичу и на каком основании посмела назвать себя невестой Родиона. Бутылка английского джина, которую я приобрел в «дьюти фри», помогла водителю стать словоохотливым, и он рассказал мне все, что знал.

Жаль, что князь не обзавелся письмоводителем до того, как мы с Родионом вылетели в Непал. За те дни, которые волей судьбы я провел с Татьяной в Гималаях, у меня не сложилось сколь-нибудь завершенного впечатления о ней. Безусловно, эта молодая особа, которой было не больше двадцати пяти, привлекала и внешностью, и умом – ум ее был подвижен, родниково прозрачен и не замутнен какими-либо признаками высшего или специального образования. Кроме того, глубинка русского Севера, ставшая для нее естественным фильтром, оградила ее от той гаммы пороков, которые городская молодежь зачастую принимает за достоинства. Должно быть, это и сыграло решающую роль в выборе князя.

Оказывается, он не был исключением и, как большинство эмигрантов, отличался русофильной наивностью и чистотой надежд, словно ребенок. Он поставил перед собой цель найти в России живое воплощение народных сказок и былин и очень скоро, как ему показалось, достиг ее. Конечно, Татьяна не носила кокошник и длинный белый сарафан до пят, не пила воду из ендовы, не хранила молоко в глиняном кувшине и не обедала из ставцов. Но зачесывала льняные волосы на прямой пробор и заплетала их в косичку, была естественно румяна, ее светлые глаза изображали лишь два неизменных выражения: восторг от процесса жизни и неподдельное изумление всему тому, что она открывала для себя впервые. Кожа ее лица, словно сугробы на лесных зимних полянах, была свежа и свободна от следов алкоголя, кофе и табака, изящный нос и пухлые губы придавали лицу кукольное выражение. Она прекрасно подходила для роли Василисы Прекрасной, причем не требовала грима, искусственного румянца или веснушек – все было свое, родное.

Князь открыл Татьяну в местной нотариальной конторе, когда она тыкала пальчиком по сенсорным кнопкам копировального аппарата и бабочкой летала по тесной комнатке. По словам водителя, старика так впечатлила самобытная красота девушки, что уже через сутки он послал ей письмо с приглашением стать его письмоводителем.

Трудно сказать, по какому пути шла эволюция мысли в голове князя и когда именно его озарила идея женить сына на Татьяне. Водитель утверждал, что слух об этом внезапно разнесся по усадьбе со скоростью пожара, и о невесте богатого наследника вскоре узнало все Арапово Поле. Родион, насколько мне было известно, за свою жизнь был женат дважды – сначала на американке, потом на аргентинке, и оба раза неудачно, так как разводы наносили болезненные удары по состоянию Орловых. По всей видимости, старик решил, что русская Прокина в отличие от расчетливой и эгоистичной американки и бешеной аргентинки сможет искренне полюбить Родиона, а не грядущее ему наследство, и брак этот обогатит чистым и непорочным ручьем коньячно настоянную княжескую кровь.

Но вернемся в Шереметьево. Слушая рассказ водителя о фантастической карьере письмоводителя, я все чаще поглядывал на стеклянные двери аэропорта и на часы. И когда к нам вышла ссутуленная под тяжестью сумки скорбящая вдова в черном платке, я едва устоял на ногах от восхищения мастерством перевоплощения. Водитель, не сразу узнавший Татьяну, скривил лицо, с недоумением взглянул на меня и спросил:

– Что это с ней?

Я пожал плечами. Водитель кинулся к Татьяне. Надо было видеть, как он перед ней прогибался! Я знал его как мужика сурового, прекрасно знающего цену автомобиля, на котором он ездил, а значит, и свою цену. И потому был сражен наповал при виде такого бесстыдного лакейства. Татьяна вела себя так, чтобы водитель смог сполна проявить свое усердие и продемонстрировать верность, и при этом ничуть не стеснялась меня. Открыв рот, я смотрел, как она терпеливо стоит перед закрытой дверью машины, дожидаясь, когда водитель затолкает ее сумку в багажник, а затем откроет перед ней дверь.

– А где Родион? – спросил водитель, усадив Татьяну на заднее сиденье. Он был наполнен светом самодовольства, как если бы был военным и получил очередную звезду на погоны.

Только теперь я вспомнил о своей грустной обязанности.

– Родион погиб, – ответил я и полез в машину.

Водитель долго не мог тронуться с места. Он сидел за рулем, без надобности запускал стартер и тотчас его глушил. Снова запускал и глушил. Я понимал, что творилось в его голове в это время. Он расставлял фигуры по шахматному полю усадьбы в новом порядке и никак не мог определиться с фигурой Татьяны. Еще совсем недавно она была невестой Родиона. Невеста – без пяти минут жена, вторая полунаследница, третье лицо после князя и Родиона. А теперь? Невеста без жениха – не невеста. Просто девушка, просто письмоводитель. Какое место определит ей князь?

Наконец водитель успокоился и взялся за ручку передач. Должно быть, он решил, что вел себя по отношению к девушке универсально, безошибочно для любого случая. Вежливость – она еще никому не вредила.

Бордовый «Понтиак-Трансспорт», похожий то ли на крысу, то ли на торпеду, мчался по магистрали, мягко покачиваясь на рессорах. Мы с Татьяной таяли на заднем сиденье, и казалось, что в длинном и просторном салоне, кроме нас, нет больше никого. Водитель рулил где-то впереди, почти полностью скрытый спинкой и подголовником. Наверное, раньше он был то ли автогонщиком, то ли летчиком-истребителем, и понятие быстрой езды стало для него относительным. Машина уподоблялась тяжелому управляемому снаряду.

Я рассказывал водителю о том, как прервалась связь с Родионом, как я нашел пустую палатку и обрывок веревки. Водитель цокал языком, качал головой и с любопытством поглядывал на Татьяну в зеркальце заднего вида. Татьяна молчала, не комментировала мой рассказ и не перебивала меня. Она сняла траурный платок и стала теребить красный бантик, привязанный к кончику своей косы. В конце концов она развязала его, распушила, превратила в мохнатый клубок шелковых ниток.

С ней что-то происходило. Казалось, что черный платок, в котором она собиралась маскарадничать перед водителем, вдруг заставил ее поверить в гибель Родиона. И мой рассказ – короткий и убедительный, и выражение растерянности на лице водителя, и унылый мартовский пейзаж, в котором главенствовали серые цвета, стали последними и самыми весомыми аргументами.

«Обломал я девочке надежду! – думал я, поглядывая на нее. – Что ж, надо учиться и горькие пилюли глотать. Надеялась, что все сложится само собой – раз, два, и богатый жених в кармане! Невеста наследника миллионера – это так зыбко и звеняще-хрупко, это бокал из тончайшего стекла, стоящий на краю стола. И у стола вдруг подкосились ножки…»

Мы проскочили Ржев. Татьяне стало жарко, и она сняла с себя пуховик.

– Что же теперь делать? – произнесла она и вдруг испуганно посмотрела по сторонам, словно ехала в общественном транспорте и пропустила свою остановку. – Господи, что же теперь делать?

Это был тот случай, когда утешить невозможно. Что я мог ей сказать? Не переживай, приедет в Арапово Поле еще один миллионер – выйдешь за него. Этих миллионеров в Араповом Поле скоро как собак нерезаных будет! Ведь Арапово Поле – центр мировой иммиграции, все толстосумы земли спят и видят себя гуляющими по съежившимся улочкам, огороженным замшелыми покосившимися заборами, по которым плывет неровный колокольный лязг от пьяного звонаря.

«И с чего это вдруг князь решил отдать ее замуж за Родиона? – думал я, глядя на профиль девушки. Ее открытый выпуклый лоб, чуть приподнятый кверху носик и пухлые губы почему-то хотелось вымазать в сметане, а потом слизать. – Между ними – космос. Они мыслят в разных операционных системах. Они видят мир абсолютно по-разному».

– Ты думаешь… думаешь, что надеяться уже не на что? – спросила она, мокро взглянув на меня.

Ее шерстяной свитер линял, и влажные ладони Татьяны были облеплены шерстинками. Я держал ее руку, словно заячью лапу. Первый раз за время нашего странного знакомства она говорила со мной нормально, без злой иронии.

– А что изменить? – пожал я плечами. – Все сроки вышли. Человек не может выдержать на такой высоте больше трех дней. Даже если у него будет достаточно кислорода и еды.

– Ты говоришь правду?

– Я не хочу давать тебе пустых надежд.

– А как он умер? – спросил водитель, глядя на нас в зеркало. – Замерз?

«Если бы я дал из Катманду телеграмму, – подумал я, глядя на синие щеки водителя и его оттопыренные уши, – то не надо было бы сейчас произносить это гадкое слово».

– Нет, не замерз, – ответил я. – Его убили.

Татьяне стало плохо. Машину пришлось остановить.