Текст книги "Принцип аллигатора"

Не успели мои глаза привыкнуть к темноте, как их вновь ослепил яркий свет. На этот раз это были автомобильные фары. Выскочившая из-за поворота “волга” громыхала как танк. Я сделал шаг назад, но горящие фары хищно устремились прямо на меня. Мне пришлось прижаться спиной к калитке. Облив меня водой из лужи, машина остановилась, и я только сейчас разглядел, что это было “такси”, которое своим появлением на улицах Кажмы так удивило учительницу.

– На Побережье? – радостным голосом спросил водитель, высунув из окна голову в спортивной шапочке. – Садись!

– Спасибо, мне не надо, – ответил я, чувствуя, что начинаю задыхаться от тяжелого запаха выхлопных газов.

– А куда тебе надо? – проявил настойчивость водитель. – С ветерком! С музыкой! Ну! Давай! Садись!

– Мне никуда не надо.

Водитель сник. Похоже, он мысленно проклинал себя за то, что согласился привезти пассажира в это Богом забытое место, откуда теперь придется возвращаться одному, не срубив ни копейки. Интересно, а кого он привез сюда? Учительница заверяла меня, что для жителей Кажмы такси непозволительная роскошь.

– Ну! Решайся! – уже без всякой надежды выкрикнул таксист и пару раз нетерпеливо газанул.

Тут чутье сыщика подсказало мне, что коль появление такси на улицах Кажмы – случай из ряда вон выходящий, то таксист может дать полезную информацию.

– То-то же! – обрадовано ответил таксист, когда я сел с ним рядом. – Я тебя сейчас с ветерком, времени не заметишь…

– Постой. Я никуда не поеду, – сказал я, едва он взялся за рычаг передач.

– Да что ты мне голову морочишь, парень! – насторожился таксист и на всякий случай опустил левую руку под сидение. Наверное, у него там была припрятана монтировка или молоток.

– Не кипятись, – попытался я его успокоить. – Я дам тебе денег на обратную дорогу. Только ты скажи мне, кого сюда привез.

Эта просьба лишь прибавила подозрений. Таксист натянул шапочку почти на самые глаза, прижался плечом к боковому окну, чтобы находиться от меня как можно дальше, и громко шмыгнул массивным крючковатым носом, похожим на плавник дельфина.

– А ты кто такой? – спросил он, стараясь испугать меня своим грозным тоном.

– Я из милиции.

– Ну да, – произнес он недоверчиво и снова громко шмыгнул. – Я так сразу и понял, что ты из милиции. В таком случае я из страсбургского суда.

Зря я тянул резину и пытался что-то объяснить таксисту. Непрошибаемая дверь, которой он отгородился от меня, открывалась единственным способом.

Достав бумажник, я вынул из него две сотенные купюры и положил их на панель рядом с рычагом передач. Водитель, склонив голову, взглянул на них и остался неподвижен. Я кинул еще одну купюру, словно мы играли в карты, и я пошел козырным тузом.

Водитель ожил, не спеша сгреб деньги, сложил их вдвое и аккуратно спрятал во внутренний карман куртки.

– Так что тебя интересует? – спросил он заметно подобревшим голосом. – Кого я сюда привез? Женщину. Директора здешней школы.

– Где она села?

– На Побережье, на улице Гагарина. Я сначала не хотел ее везти. В эту Кажму, знаешь, не охота лишний раз соваться. Но она мне неплохо заплатила. Да и жалко стало бабу. Ее в районо вызвали на совещание. Засиделись допоздна.

Кажется, я заплатил триста рублей напрасно.

– Она случайно не сказала, зачем ее вызвали в районо?

– Нет. Я стараюсь не лезть в душу клиентам, не донимать их вопросами. Кто хочет – сам что-нибудь расскажет. Иногда, знаешь, такие болтуны попадаются, что только и ждешь, когда они рот закроют. А самые лучшие клиенты – это отпускники. Они и с деньгами, и настроение у них приподнятое, а значит, без особых претензий. Свеженький анекдот расскажут, про море, про погоду спросят, всегда вежливые, доброжелательные, платят хорошо…

Кажется, этот таксист сам принадлежал к числу болтунов, от которых не дождешься, когда они закроют рот.

– Какое у нее было настроение? – перебил я таксиста. – Подавленное? Взволнованное? Или веселое?

Таксист задумался, сдвинул шапочку на затылок. Я подумал, что по тому, в каком положении находится этот головной убор, можно судить о степени загруженности его головного мозга.

– Нет, не подавленное, – произнес он, почесывая складку между бровями. – И уж не веселое, это точно!.. Скорее, озабоченное. Мне показалось, что она что-то потеряла.

– Потеряла? Как это понять?

– Понимаешь, когда мы начали подниматься на Мокрый Перевал, она спросила, не слышал ли я что-нибудь про сегодняшнюю аварию, которая там случилась. А я ответил, что если буду слушать про все дорожные аварии, у меня нервов не хватит. Потом она захотела, чтобы я ехал помедленнее, хотя моя колымага в гору и без того едва ползла. И стала внимательно смотреть на противоположную обочину. Я еще тогда подумал, что директриса высматривает какого-то человека. Но кто будет шастать по Мокрому Перевалу в такое время?

– Но почему ты решил, что она что-то потеряла?

– Погоди! Ты ж не дал мне договорить…

Он вдруг замолчал, шмыгнул носом и зачем-то полез во внутренний карман. Достав деньги, которые я ему дал, он пересчитал их и стал рассматривать каждую купюру с обеих сторон. Этот хитрый жук понял, что я серьезно заинтересовался его информацией о директрисе, и решил выжать из меня еще денег. Я молча швырнул ему еще сотню.

– Так вот, – как ни в чем не бывало, продолжил таксист, снова пряча деньги в карман. – Она пялилась, пялилась на обочину и вдруг: “Стой! Стой!” Я думаю: увидела, кого искала! И по тормозам. На обочине никого не было. Но она выскочила под дождь и бегом на противоположную сторону. А там темно, ни хрена не видать! “Вы, – говорит мне, – не могли бы так поставить машину, чтобы свет фар освещал это место?” Вот я и подумал – потеряла что-то.

Меня охватило такое волнение, какое, должно быть, испытывает охотничья собака, когда берет след дичи. Но я благоразумно скрыл свои эмоции, чтобы спасти кошелек от полного разорения. Изо всех сил стараясь придать голосу оттенок равнодушия и скукоты, я произнес:

– И что же она делала при свете фар?

– Стала ходить по обочине и смотреть под ноги.

– Это была обычная обочина?

– Совершенно обычная. Правда, в том месте пару оградительных столбиков было повалено. И вот от них до середины дороги она стала расстояние шагами мерить. Я еще подумал: чудная какая-то! И охота ей под дождем по лужам шлепать?

– Она нашла что-нибудь?

– Нашла, – кивнул таксист. – Я и не разглядел, что это было. Какая-то хренотень. Она подняла ее с земли и в карман сунула.

Я пристально посмотрел на таксиста. Нет, он не лгал. Если бы рассмотрел, что подняла директриса, то не преминул бы за эту информация вытряхнуть из меня еще деньжат.

– И что было потом? – спросил я, не позволяя таксисту делать слишком большие паузы в рассказе, чтобы ему в голову не успели прийти мысли о деньгах.

– Она села в машину, и мы поехали дальше. Всю оставшуюся дорогу она молчала. Думала о чем-то и курила сигарету за сигаретой. Меня даже кашель мучить начал.

– Где она вышла?

Таксист сделал многозначительную паузу, как бы желая напомнить мне, что наступило расчетное время, и снова потянулся к нагрудному карману, но я ударил ладонью по рулю и громче повторил:

– Я спрашиваю, где она вышла?

– Напротив водонапорной башни, – нехотя ответил таксист и засопел.

Ничего не скажешь, урожайный вечер! Я еще толком не начал работать, а в моем мозгу уже царил беспорядок от свалившейся на меня информации. Мне остро захотелось побыть одному, чтобы спокойно осмыслить все то, что я услышал от таксиста и учительницы и сделать хоть какой-нибудь вывод.

– Эй, слышь, начальник! Ты мне только за информацию заплатил! А кто грозился еще и на обратную дорогу отстегнуть? – недовольным голосом крикнул таксист, когда я вышел из машины.

– Разыгрался аппетит? – спросил я, склонившись над окошком, из которого торчала голова таксиста. Затем я натянул шапочку ему на глаза, потрепал его за щеку и доброжелательно предупредил: – Не вздумай прикоснуться к монтировке, которая лежит у тебя под сидением, ибо это будет равнозначно оказанию вооруженного сопротивления сотруднику правоохранительных органов.

Повернувшись, я пошел к своей машине. За моей спиной взревел мотором, колеса заскрежетали о мокрый гравий. Таксист, не рискнув обматерить меня, выплеснул свою злость через педаль газа. “Волга” с жестяным звуком ударилась днищем о край ямы и помчалась по темной улице, оглашая ревом мотора окрестности Кажмы.

Я стоял по щиколотку в луже и провожал взглядом два красных огонька… Директор школы знает об аварии на Мокром Перевале. Мало того, ее почему-то заинтересовало то место, где разбился Лешка. Что она искала на обочине? А что нашла? Именно то, что хотела?

В первую очередь надо заняться личностью директрисы, решил я. Серьезные выводы делать рано. Но непреложной истиной является тот факт, что никто, как директор, не озабочен чистотой репутации своей школы. И ради репутации она могла совершить…

Я задумался над тем, каким бы словом закончить мысль. Моя горячая и нетерпеливая натура иногда подводила меня. Круги на воде еще не свидетельствуют о том, что это гуляет крупная рыба, и мне очень не хотелось наловить лягушек и опозориться перед самим собой.

Глава шестая. Комната без окон

Ключ провернулся в замочной скважине без шума. Я воровато оглянулся, и от этого невольного движения мне стало смешно. Не взломщик, не вор, а почему стараюсь проникнуть в школу незаметно, и озираюсь, и дышать боюсь? Наверное, во мне сидит ген разбойника, передавшийся от далекого предка (к слову, отец, дед и прадед были законопослушные граждане, про остальных ничего не знаю), и этот ген в соответствующей ситуации, смахивающей на криминальную, вдруг зашевелился и ожил, как полудохлая лягушка, брошенная в воду.

Я чуть приоткрыл дверь и быстро проскользнул внутрь. Тотчас заперся на два оборота. Некоторое время я неподвижно стоял в полной темноте, пока глаза не стали различать где-то впереди полосы призрачного света, налипшие на пол и стены. Я сделал несколько шагов и споткнулся о ступеньку лестницы.

Сколько лет я не заходил в школу? Четырнадцать лет прошло, как отгремел мой выпускной бал. Потом я лишь эпизодически встречался со своими учителями и одноклассниками. В свою школу не заходил, чтобы не бередить душу и не грустить потом со стаканом водки в руке. Но судьба распорядилась, чтобы я оказался в чужой школе чужого города, да еще и ночью.

Поднявшись по лестнице, я зашел в фойе. Через окна сюда проникал скудный свет единственного в Кажме действующего фонаря, и все же я шел по играющим под ногами кафельным плиткам осторожно, не испытывая желания споткнуться о забытую уборщицей швабру или оставленный на полу портфель. Справа от меня, напоминая зимний густой лес, ощетинился крючками и вешалками гардероб. Слева светлыми пятнами выделялись двери с табличками и блестело стекло доски объявлений.

Я дошел до конца коридора и остановился у торцевой двери. Тишина в школе царила мертвая. Я не помнил, чтобы мне еще когда-либо доводилось бродить в темноте по столь большому помещению. Уставшие от напряжения глаза видели то, чего в действительности не было: какие-то тени в конце коридора, движущиеся светлые пятна, силуэты застывших людей и животных.

Я не стал ломать глаза, пытаясь прочитать табличку на двери, рядом с которой стоял, и надавил на ручку. Дверь отворилась. Я зашел внутрь. Если в коридоре было просто темно, то здесь господствовал полный мрак. Похоже, в этой комнате отсутствовали окна. Я принялся шарить рукой по стене в поисках включателя, но тотчас задел какой-то металлический предмет, который с ужасным грохотом упал на пол.

Ничего страшного не произошло, но внутри моего тела всколыхнулась горячая волна. Вполголоса выругавшись, я опять провел рукой по стене и, наконец, нащупал кнопку выключателя.

Под потолком вспыхнула лампочка, показавшаяся мне ослепительной. Несколько секунд я не мог сделать ни шага и, прикрывая глаза ладонью, смотрел на лежащий у моих ног спортивный кубок в виде скрученного в трубку листа железа. Поднял его, дунул внутрь, и из кубка вылетело облачко пыли.

По всей видимости, это и была комната славы. Окон здесь, в самом деле, не было. Точнее, их закрывал длинный стенд с множеством старых фотографий и листов с мелким печатным текстом. Посреди комнаты, разделяя ее пополам, стоял стол, покрытый красной скатертью. На нем, под толстым стеклом, тоже были фотографии.

Я пошел вдоль стенда, рассматривая фотографии. Неоновые лампы гудели, как потревоженный улей. Я смотрел на мутные, расплывчатые лица. Они были худые, с ввалившимися щеками; щербатые улыбки напоминали мученический оскал. На одной из фотографий была изображена виселица, на которой, словно вяленая тарань, висели трупы в рваных одеждах. Особенно страшным мне показалось изможденное лицо небритого человека. Голый череп, выпирающие надбровные дуги, узкие губы и пронзительный взгляд больших круглых глаз. Казалось, человек с фотографии смотрел прямо на меня… Я поднял взгляд. Стенд венчала надпись: “Они боролись за Кажму”.

Под моей ногой скрипнули половицы, но в первое мгновение мне показалось, что этот звук издали дверные петли. Я обернулся и тотчас поймал себя на мысли, что мои нервы напряжены до предела, хотя никаких видимых причин для этого не было. Может, все дело в этой комнате без окон, залитой мертвецким неоновым светом, со стендами, оформленными в красно-черных тонах? Комната славы, в самом деле, здорово смахивала на ритуальный зал для прощания с усопшими.

Я мысленно пристыдил себя за малодушие и снова переключил внимание на стенд. Следующая витрина была посвящена жизни школы. Больше половины стенда занимали фотографии педагогического коллектива, наклеенные в строгом порядке. Возглавлял “иконостас” портрет зрело-возрастной женщины с подпухшими, глубоко посаженными глазами. У нее был высокий открытый лоб и почти полностью отсутствовали брови, что делало ее похожей на спящую сову. Женщина так сильно сжимала губы, что подбородок был покрыт сетью морщин, напоминая спущенный воздушный шарик. “Директор школы Крутасова Римма Федоровна”.

Признаться, я представлял директрису не такой. В моем воображении она была намного моложе, бойчее и хитрее, чем эта грубоватая, нервная, уставшая от бесконечной войны со школьниками нездоровая женщина. Впрочем, нет ничего хуже, чем предсказывать возможности людей по их внешним признакам. Разве история криминала не знает красавцев с внешностью голливудских героев, которые наводили ужас серийными убийствами, совершенными с особой жестокостью? И столь же просто назвать великих гуманистов и филантропов, у которых была мрачная и даже отталкивающая внешность…

Я отошел от стенда на шаг, склонил голову, глядя на портрет директрисы под другим ракурсом, и теперь мне показалось, что эта женщина выглядит не столько усталой, сколько озлобленной, жестокой и коварной, и в глубоко спрятанных глазах можно разглядеть бесовский огонь. Она могла организовать автокатастрофу на Мокром Перевале? А почему бы и нет? Какой-то наглый молодой человек, представившийся журналистом, стал катить бочку на ее школу, обвинять учителя физкультуры в аморальной связи с ученицей, угрожать уголовным кодексом и серьезными последствиями. Директриса сначала пыталась его образумить, потом – запугать, но на Лешку запугивание действует как особо сильный раздражитель. И он сгоряча наговорил лишнего, пообещал, что директора теперь уже точно снимут с работы, а физрука безоговорочно посадят. А что значит для этой немолодой женщины остаться в Кажме без работы? Это конец жизни. И она это прекрасно поняла, и ее привычка безраздельно властвовать вместе с ее волей, закаленной на поприще педагогики, подтолкнули ее на преступление. Возможно, не она лично вывела из строя двигатель “нивы”, кто-то сделал это за нее. Возможно, физрук. А директриса тем временем позаботилась о своем алиби (совещание в районо!), а на обратном пути на всякий случай осмотрела место происшествия. Она нашла там какой-то предмет, который мог бы кинуть на нее подозрение, и подобрала его.

Я долго не сводил глаз с портрета директрисы, стараясь запомнить ее лицо в мельчайших подробностях, чтобы в любой обстановке, будь то день или ночь, безошибочно узнать ее. В конце концов мой мозг пропитался ее образом настолько, что мне стало казаться, будто я знаю эту женщину с самого рождения, и все это время она делала мне мелкие и крупные гадости.

Опустив глаза, я пробежал взглядом по бесстрастным лицам учителей, отыскивая мою куклу, с которой я начал постигать обитателей Кажмы, и нашел ее без труда. Вот она, в первом ряду, крайняя слева. “Завуч, учитель химии Сомова Ольга Андреевна”. Ольга Андреевна, Оленька, Олюшка… М-да, назвать Олюшкой эту своенравную куклу язык не поворачивался. Хотя на фото она выглядела довольно привлекательной. Мелкие, но правильные черты лица, выразительные глаза, умело наложенный макияж, легкая, едва заметная улыбка. Этакая Кажмская Джоконда. Несмотря на наше короткое общение, Ольга Андреевна успела произвести впечатление умной женщины, которая хорошо знает себе цену и привычно выдерживает дистанцию в общении с незнакомым человеком. На фотографии она была такой же: ее спокойный и немного высокомерный взгляд, четкий рисунок волевых губ и едва заметная, чуть снисходительная улыбка красноречиво свидетельствовали о ее недоступности и избранности.

Ольга Андреевна мне понравилась намного больше, чем директриса, и я любовался ее портретом до тех пор, пока у меня не занемела шея.

Последняя фотография, которая привлекла мое внимание, в ряду педагогического коллектива оказалась на самом последнем месте. “Учитель физкультуры Белоносов Ярослав Николаевич”.

Я пялился на подпись к снимку и не мог понять, почему же мой взгляд споткнулся на этом месте. Белоносов Ярослав Николаевич… Может, у меня были знакомые с такой фамилией?.. Нет, не было… Ярослав Николаевич… Мне казалось, что я уже где-то слышал это сочетание имени и отчества.

Пока мои мысли витали в темных лабиринтах памяти, глаза рассматривали фото учителя физкультуры, который был косвенным или непосредственным виновником печальных событий, повлекших гибель моего несчастного товарища. Ему на вид было лет тридцать. Голова слегка приплюснута сверху, стрижка короткая, “спортивная”, губы мясистые, рот крупный, нос прямой, чуть заостренный, челюсть широкая. Мне казалось, что у него должны быть крупные и редкие зубы, а голос низкий, речь неторопливая, что гарантированно производит впечатление сильного и уверенного в себе человека. Я запросто мог поверить в то, что этот чернобровый мужчина, не лишенный обаяния, крутил шашни с десятиклассницей. Дыма без огня не бывает, сказал я сам себе. Кроме того, спортивная медаль, забитая в замок ремня безопасности – самая серьезная улика из числа тех, которые можно принимать во внимание. Но я следовал давно заведенному правилу: рассматривать главную улику и главного подозреваемого в последнюю очередь. А сперва надо расчистить подступы к нему, вычеркнув из списка подозреваемых менее одиозные и выразительные фигуры.

В нижнем углу стенда я приметил групповой снимок. Подростки, юноши и девушки в летней одежде стояли перед памятником Ленину. На переднем плане – учителя. Между ними затесалось несколько учеников – наверное, любимчики и отличники. Я склонился над фотографией и нашел мою Ольгу Андреевну. Химица держала под руку красивого юношу в костюме и галстуке. Если бы я не знал, что она учительница, а юноша – ее ученик, то можно было подумать, что девушка стоит рядом со своим кавалером, который чуть постарше ее.

Отыскать физрука оказалось не так-то просто. Не думаю, что он был настолько наглым, что посмел бы встать рядом с девочкой, интерес к которой стал основой скандала. И все-таки мне было очень интересно взглянуть на Ярослава Николаевича, окруженного толпой, в которой могли быть и свидетели, и недоброжелатели, и… и…

Меня вдруг словно мешком пыльным по голове стукнули. Ярослав Николаевич? Учителя физкультуры зовут Ярослав Николаевич? Я.Н.! Точно такие же инициалы были выжжены на пластиковой ручке плоскогубцев, которые были найдены рядом с телом Лешки!

Я непроизвольно хлопнул себя по карманам, хотя прекрасно помнил, что положил плоскогубцы вместе с другими вещами в сумку. А сумка осталась в машине. Я сделал несколько шагов к двери, но тотчас остановился. Нет, мне совсем не хотелось опять брести на ощупь по темному коридору, выходить из школы в дождь, открывать машину. Зачем? Я отлично помнил, что на ручке были именно эти инициалы – “Я.Н.”

Вероятность того, что я столкнулся с совпадением, была ничтожной. По своему опыту я знал, что в подобных случаях версию о случайном совпадении можно вычеркивать не задумываясь. Плоскогубцы явно принадлежат физруку. Но как они оказались рядом с разбитой “нивой”? Значило ли это, что физрук был на месте аварии, пользовался там плоскогубцами и нечаянно забыл их рядом с трупом?

Учитель физкультуры с большим, как у Щелкунчика, ртом, не выходил из моей головы. Я принялся бродить по комнате. Во мне кипело желание немедленно сесть в машину, поехать к физруку домой и устроить ему допрос по полной программе.

Спокойно! Не наломать бы дров! Я остановился у стенда про борцов за Кажму и уставился на страшные глаза бритоголового человека.

Во-первых, никто не давал мне права допрашивать людей. Я частный детектив, а не следователь, и потому вмешательство в частную жизнь учителя будет противозаконным. А во-вторых, сгоряча это не делается. Физрук, если он умный человек, немедленно выставит меня за дверь. А если не выставит, то на мои вопросы ответит с легкой иронией: “Нашли плоскогубцы с буквами “Я.Н.”? А вы докажите, что они принадлежат мне… Медаль в замке ремня безопасности? А при чем здесь я? Такие медали коробками продаются в любых спортивных магазинах!” И мне останется лишь хлопать глазами.

Возбуждение, заставившее меня маятником ходить по комнате, постепенно угасло. Я успокоился. Для начала надо выспаться. Утро вечера мудренее. Сейчас в голове полный хаос. А после пробуждения я буду немного тупым и флегматичным. В таком состоянии лучше всего смотреть на накопившиеся проблемы. Они выглядят как гладкие и ровные шарики. Мысленно перекатываешь их с ладони на ладонь и думаешь: а чего это я вчера вечером тужился и делал титанические мыслительные усилия? Ведь эти проблемы решаются элементарно, Ватсон!

Я кинул взгляд в угол, где стоял стол с небольшой трибуной, обшитой красной тканью. Из-за стола выглядывала алюминиевая дуга раскладушки. Я приметил ее почти сразу же после того, как зажег свет, но почему-то избегал подходить к ней близко.

Другой кровати мне никто не предложит. Я вытащил раскладушку из-за стола, распрямил ее ножки, поставил на пол и несколько раз надавил ладонями на тугой брезент. Еще сегодня утром на ней спал Лешка. С нее он встал, чтобы уже больше никогда не лечь в нормальную постель. Сейчас он ночует на прозекторском столе в морге. Через пару дней его ложем станет гроб…

Мне стало нехорошо. Я посмотрел по сторонам, прикидывая, из чего можно соорудить нары. В углу комнаты стоял единственный стол, на который я мог лечь, но он был слишком коротким. Ложиться на длинный стол с фотографиями под стеклом я посчитал не столько неудобным, сколько кощунственным. Усталость медленно и неуклонно давила во мне волю и притупляла неприятные чувства. Я еще раз окинул комнату и, махнув рукой, снял с себя куртку, скинул ботинки и лег на раскладушку. В конце концов, на ней лежал живой человек, а не покойник. А даже если покойник – ведь он был моим коллегой, моим товарищем, можно сказать другом.

Я сцепил ладони в замок и подложил их под голову. Выключать свет не хотелось. Привычка спать в любой некомфортной обстановке была неплохим моим приобретением, и гудящая под потолком неоновая лампа мне не мешала. Я прикрыл глаза и постарался очистить сознание от мыслей. Если начну думать о физруке, о директрисе и моей кукле – хана, пропал сон! Так можно проваляться до утра, перетирая в голове одно и то же. Поэтому надо расслабиться и погрузиться в мир ощущений. Мне мягко. Мне тепло. Мышцы расслаблены. Дыхание глубокое и спокойное. На сегодня рабочий день закончился. А завтра он от меня никуда не денется. Наступит завтра, придет и работа. Придет и не спросит…

Кажется, я уже засыпал, как вдруг откуда-то извне, из наружного мира, разгоняя сладкую дремоту, ворвался едва уловимый звук.

Я тотчас открыл глаза и прислушался. Гудит неоновая лампа. Где-то методично цокают дождевые капли о металлический подоконник… И вдруг опять тот самый звук – шарк! Как будто “живая” кафельная плитка качнулась под чьей-то ногой.

Лежать я уже не мог и незамедлительно сел, вперив взгляд в дверь. Кто там ходит по темному коридору во втором часу ночи? Или мне это показалось?

От напряжения гул неоновой лампы стал казаться мне ревом стартующей ракеты. Я ждал неизвестно чего. Надо на все наплевать, мысленно сказал я себе. Наплевать на все. Не в стане врага же я нахожусь! Не в плену у людоедов! Не в зиндане у исламских террористов!

Это были хорошие, правильные мысли, и все же я не торопился снова лечь и закрыть глаза. Пусть даже по коридору бродит задохлый двоечник, который из-за боязни родительского гнева решил переночевать в школе. Я обязательно должен в этом убедиться, чтобы потом спокойно заснуть. Это нормальное условие всякого животного и человека. У меня должна быть пещера, нора, будка, в которую, пока я сплю, никто не должен забираться.

Однако, тишина ночи ничем больше себя не проявляла. Я посидел еще немного и уже хотел было лечь, как вдруг увидел, что дверная ручка медленно опускается. Кто-то нажимал на нее снаружи.

Это уже был предел наглости!

– Кто там?! – крикнул я, вскакивая с раскладушки.

Дверная ручка тотчас вернулась в исходное положение. Обуваясь на ходу, я кинулся к двери и распахнул ее. Луч света разлился по кафельному полу коридора серым конусом. Я таращил глаза, глядя в темноту, но, разумеется, ничего не видел.

– Кто здесь? – еще раз спросил я.

Я слышал только глухие удары собственного сердца. Нещадно сминая задники ботинок, я шагнул в темноту, заглянул за дверь, затем замер и прислушался. Ладно, звук шагов мог мне померещиться. Но ручка не могла опуститься самостоятельно! Это факт. Значит, помимо меня в школе ночует еще кто-то. И, в отличие от меня, ему не спится.

Само собой, в голову тотчас полезли идиотские мысли про душу покойного Лешки, про привидения и прочую муру. Я с силой захлопнул дверь, отыгрывая на ней свое раздражение. Испугался, частный детектив! Штанишки сухие, дюдик хренов? Если это был хилый двоечник, то можно представить, какой шок пережил бедолага, когда услышал из-за двери комнаты славы мой истошный вопль.

Раздосадованный и рассерженный своим поведением, я с ожесточением скинул с ног ботинки и рухнул на раскладушку, которая тотчас отозвалась жалобным скрипом. Пусть по коридору хоть черти лысые шастают! – подумал я и моментально уснул.