Текст книги "Мысль Гира"

Рядом с озерцом сейчас находилось две фигуры. Высокий, широкий в плечах и худощавый мужчина с орлиным ликом, а рядом – крепкий, с копной рыжих волос, уступающий в росте, но с лихвой компенсирующий это крепостью мускул лесоруб. Понять, что был это лесоруб, смог бы и ребенок, ибо в руке у рыжего был отполированный до зеркального блеска инструмент для борьбы с деревьями.

Хоть от обоих мужчин и веяло властью и силой, но ведущим был высокий, черноволосый, окутанный в черные одеяния. Поправляя одежды, он слушал приглушенную звуком воды речь рыжеволосого.

– Если какую деревню и оставлять без святодрева, то тут и думать нечего – Лужу! Они живут посреди озера, подход к деревне один – перешеек земляной, и он защищен святодревами, а с воды умертвия не лезли испокон веков. Да и бригады работают там постоянно, вырубая поросль вокруг, так что лес они откинули шагов на сто от озера. Куда им еще святодрев? Так ли думаешь, Врон? – обратился он, смотря на сухое, покрытое морщинами, но в то же время отражающее силу и непоколебимость лицо.

– А как же Гряда, Гриммар? – задал Врон вопрос, присаживаясь и окуная в озерце руки. – Там камень вокруг и деревья такие огромные, как в Пятачке или какой другой деревне, не растут.

– Верно, – кивнул Гриммар, выставив перед собой топор и опершись на древко обеими руками, – но все же растут. Мне докладывали, что в Гряде умертвий более стало, трех лесорубов за полгода осушили и одного горняка. Говорят, мол, ночью забралось в одну из шахт, а когда мужики пошли камень добывать, то одного и выцепила тварь. После умертвие огнем выжгли, благо была пещера новая и ответвлений не имела, а то так бы кровосос наворотил дел. Вот и нужно еще посадить святодрев рядом с шахтами, чтобы уродцы не лезли внутрь и мужиков не жрали.

– Пусть так, – омывая длинные пальцы рук в холодной воде, произнес Врон, – одно в Гряду, другое ты предложил в Черноземку, ибо поля расширять нужно, третье в Болотницу, так как леса там густые и вырубать не успевают… Хорошо, ну а четверное куда? В Пятачке предлагаешь оставить?

– А четвертое, – начал было Гримар уверенно, но на секунду замялся, поглаживая рыжую бороду рукой, – а четвертое можно к «Дохлому Кровососу»…

– К «Дохлому Кровососу»? – поднялся на ноги Врон, и вопрос его прозвучал подобно звону стали. – К трактиру предлагаешь святодрев поставить, верно я тебя понял, Гриммар?

Гриммар же вновь поставил руки на древко неразлучного с ним топора, помедлил чуть, собираясь с мыслями, и ответил, смотря в орлиное лицо напротив:

– Верно, Врон, именно туда и предлагаю. Не смотри на меня так, я знаю, что тебе и само существование трактира не по душе, но каждый лесоруб считает пень этот местом отдыха, а ты знаешь, что работа у нас не простая… Иной раз вино да пиво куда более лучший помощник, нежели прославления святого Ишки.

– И это ты говоришь в священный праздник, находясь в самих чертогах храма? взирая на Гриммара, переспросил Врон. – Говоришь, что вино – больший друг, нежели святость, которая нам дарована Ишкой?

Гриммар не отвечал, молчал и был непоколебим, смотря перед собой в шею Врона, а точнее в черную бороду, прикрывающую ее. Даже тяжелый, неморгающий взгляд серых глаз, сверлящий стоящего напротив, не смог заставить дрогнуть ни единый мускул на лице рыжебородого лесоруба.

– И думать забудь, – поставил в противостоянии точку Врон, – я не стану ставить священное дерево рядом с «Дохлым Кровососом». Дерево останется в Пятачке, будет посажено на выезде из города, обеспечивая тем самым безопасную дорогу для повозок. Ну-ка, поведай мне, Гриммар, чего же ты так желаешь надругаться над нашими верованиями, раз предлагаешь посадить святодрев рядом с любимым местом кровавого Аларда. Известно ли тебе, что появился этот трактир незадолго до того, как Алард свои планы сумасшедшие вынашивал? А знаешь ли ты, что там он и одураченные им бедолаги пили, да головы друг другу отравляли пустыми идеями? Идеями о том, чтобы из леса выбраться! Итог ты знаешь… Все мертвы! Трактир же тот является кровавым пятном и должен был служить напоминанием о великой глупости одного сумасшедшего старика, но в итоге стал местом попойки. Уж поверь, единственное, почему он еще существует, так это то, что стоит близко к пересечению дорог между Грядой, Топью и Пятачком. Давно пора было бы от него избавиться! И не думай, что я не знаю, как часто ты там просиживаешь!

Гриммар продолжал молчать, пока Врон бил его словами, точно железным прутом. Он хорошо понимал, что «Дохлого Кровососа» глава Пятачка не тронет, так как бесплатное пойло и теплая кровать успокаивала лесорубов лучше, чем любая религиозная речь, а потому к таверне на лесной дороге продолжали приезжать телеги с продовольствием и ингредиентами для того самого пойла. Впрочем, не попытаться Гриммар не мог, ибо сам любил место в лесу, но не любил просыпаться ночью от того, что снаружи дерево скребли когти кровожадных созданий, которых от желанной, кровавой еды отделяла прослойка дерева.

– Животных мрет много, – продолжил Гриммар, заметив, что Врон подостыл, хотя сказать, что тот когда-либо заметно выходил из себя, он не мог, – бригады лесорубов постоянно видят на дороге обескровленных животных. Вот недавно у Черноземки обнаружили целого медведя и ни капли крови, а медведь-то Мыслью вовсе не обладает, а одним махом и прибить может, пусть напротив даже умертвие… Но все же высушили его до капли. Голодают твари, часто в лесах при работе можно услышать хрипы, а иной раз и голоса. Не спят, голод даже днем заставляет из укрытий вылезать. Лесорубы не из трусливых, но даже у них иной раз топор в руке дрожит.

– Голодают и лезут, – сухо повторил Врон, – значит, скоро подыхать начнут от голода или от солнца, нам только на руку.

Поправив черные одеяния и разгладив на голове угольного цвета волосы, смотря в отражение на поверхности воды, Врон обратил свой орлиный взгляд на Гриммара, который стойко, с легким напряжением в осанке стоял, ожидая приказа, ибо обо всем он уже доложить и попросить успел.

– Вот что еще, – добавил Врон, – заметил я, что Гавин к Лие интерес имеет. Часто за ужином вижу его взгляд. Спрашивать словно бы и нет смысла, но я все же из вежливости спрошу: так ли это?

– Все так, – кивнул Гриммар.

– Хорошо, – задумчиво проговорил Врон, медленно шагая по полу, устланному мягким, тускло зеленым мхом, в сторону витиеватой лестницы вверх, ведущей в главную залу храма, – но знай, Гриммар, что смотреть она в сторону сына твоего не станет, пока чувства к одному… парню испытывает. Знаешь, о ком я?

– Да, о Гире, сыне Грега и внук…

– Я прекрасно знаю, чей он внук, – оборвал Врон, – в очередной раз убеждаюсь, что кровь значит немало…

Последние слова он проговорил едва слышно в задумчивости, впрочем, чуткий слух Гриммара их различить сумел. Врон же не произнес более ни слова, выпрямился во весь свой высокий рост и быстрым шагом направился вверх. Гриммар последовал вслед за ним. Поднявшись в главный зал храма, глава оказался в окружении десятка послушниц Ишки, воздающих благодарности, прижав ладони к сердцу. Стояли и сидели они по округлому периметру внутреннего помещения храма и не обратили никакого внимания на вошедших. От льющихся из их уст благодарностей помещение наполнилось звуком, напоминающим жужжание брюхосветов, а может, это доносился звук сотен насекомых, облепивших стены снаружи.

Обведя взглядом служительниц, Врон на секунду остановил взгляд на Лие, шепчущей благодарности с закрытыми глазами, после чего направился к деревянным дверям, навстречу ожидающим его на площади людям.

Речь

– Врон! Глава! Врон идет! – раздалось отовсюду на площади.

Стемнело уже сильно, но яркий свет брюхосветов был подобен солнцу, особенно на белоснежном плато из корней. Плато это причудливо сформировали корни святодревов так, что оно возвышалось над остальной площадью на половину человеческого роста и было горизонтальным, что позволяло по нему с легкостью ходить. Именно на это плато вышел Врон, облаченный в белоснежное одеяние и окутанный золотистым блеском брюхосветов. Черные волосы и борода ярко выделялись на этом фоне, а глаза точно два уголька светились, взирая на собравшихся. Толпа сделала несколько шагов к храму Ишки, словно их невольно тянуло к стоящему перед ними человеку. Брюхосветы яро зажужжали, а свет их брюшка стал светить еще ярче, практически ослепляя. В этом свете, казалось, все взгляды были обращены на Врона, а стоящего чуть поодаль и, по обыкновению опирающегося на древко топора, Гриммара никто словно не замечали, что главе лесорубов было на руку.

– За моей спиной в храме, – начал речь Врон, и его властный, но при этом спокойный голос звучал словно бы в ушах каждого присутствующего на площади, – послушницы воздают благодарности Ишке! Благодарности за то, что мы можем жить, жить в спокойствие, огражденные от беснующегося по ночам зла в лесах! Благодарность за еду, которую мы выращиваем, добываем, собираем и которой делимся поровну с каждым, кто жаждет жить и заботиться о своих близких, соседях и даже незнакомом человеке из другой деревни! Я чувствую эту благодарность, как каждый из прилетевших сюда брюхосветов, освещающих площадь, подобно солнцу! Этот малый жук, как известно, любимец Ишки, фонарь в темном лесу, освещающий ему пусть! Видя сотни брюхосветов на храме, я знаю!.. Знаю о благосклонности Ишки, который бродит и сейчас в этих дремучих лесах, оберегая и охраняя нас!

Из толпы раздались одобрительные возгласы, кто-то даже хлопал в ладоши, но делалось все это робко, с легкой опаской. Словно дети смотрели на строгого отца, не понимая до конца, согласиться с ним громким возгласом или же смиренно стоять. Врон же не намерен был давать даже намека на то, как стоит себя вести, подождав несколько мгновений, он воздел руки, и тут же вновь воцарилась тишина, казалось, даже брюхосветы стали жужжать значительно тише.

– Вопрошает ли пьяница к святости? – прогромыхал голос главы. – Вопрошает ли лентяй к милости Ишки? Вопрошает ли вор и обманщик? Конечно!.. Когда стакан сух, когда тарелка пуста, когда карман легок, тогда и звучат благодарности и просьбы! Но есть ли в них святость в тот момент? Нет ее! Нет, говорю я вам! Святость не возникает из ниоткуда, одной лишь благодарностью не вымоешь пятно с одежды! Его оттирать нужно! Песком тереть, воду лить, руками работать!.. Затем на солнце вывесить рубаху, а после надеть! А ну, замарай рубаху вновь, так снова понесешь ее на реку или в бочонок и снова тереть будешь! С каждым разом все тоньше ткань станет, а там, глядишь, и солнце сквозь волокно просвечивать станет и дыры образуются, ты их зашьешь, но надолго ли? Вскоре латки разойдутся, и волей-неволей выбросишь рубаху, будешь ею полы в доме мыть, ибо не годна она ни на что иное! Так ведь? Именно что так! А теперь на души свои взгляните! Много ли пятен на них? Многими ли поступками они загрязнены? Благодарностью выстирать, выгнать то пятно хотите? А не тонка ли ткань стала? Другой-то души уже и не будет! Сам Ишка те дыры на ней не сошьет, хоть от благодарностей губы сотри! Не в том святость, чтобы о ней трезвонить и повторять по утру иль вечеру! Не в том, говорю я вам! Не грязни рубаху понапрасну, вот мой вам посыл! Одна она у тебя, а потому береги! А если загрязнится, спросите вы? А у кого она чиста, спрошу я вас? У меня ли? Да я пальцем укажу в любого и точно в пятнышко иное попаду, а кто в меня укажет, и тот прав будет! Нет среди нас чистых, а кто громче всего кричит о святости своей, тот как свинья грязь любит! Иное пятно отряхнуть можно и идти далее, а другое во век не ототрешь! Но чище каждый стать может, и не проговариванием благодарностей, а делом! Поступком! Работай честно, обман присеки, о родных и соседях побеспокойся и помоги им, не ради чего-то взамен, а ради доброты и пользы! А благодарности Ишке произнеси, но тогда, когда время будет, когда дело приятное завершишь, пусть наградой для души твоей станет то тепло от благого поступка! А теперь гуляйте, и пусть смех наполнит всю округу, да так, что даже Потерянный бог его услышит!

Лишь замолчал Врон, закончив свою речь, как в тот же миг наполнился воздух шелестом, от которого ничего иного слышно не было. В одно мгновение, по мановению его руки, в воздух, со стен храма Ишки, сорвались сотни брюхосветов и полетели к людям, с замиранием слушающих главу Пятачка, стоящих на крышах домов и в переулках. Огромное, светящееся и буквально теплое облако нахлынуло на людей. Смех и веселые крики тут же нарушили тишину, сковавшую площадь! Брюхосветы, точно несуразные толстые коты с крыльями, липли на всех и каждого, щекотя лапками головы, носы и уши и при этом глухо и любя бурчали. Особенно рады снизошедшему представлению были дети, которые с особым энтузиазмом обхватывали светящихся жуков, а самые маленькие даже едва парили над площадью, держась за крепкие лапы удивительных созданий! Продолжалось это буквально несколько минут, а после брюхосветы вновь взлетели в воздух и разлетелись в ночи кто куда. Большинство решило все же вернуться к святодреву, но другие улетели в сторону леса, походя на тлеющие искры, выстрелившие из трещащего костра.

– И отпустите плененных брюхосветов, – добавил Врон уже в сторону развеселившейся толпы, – им не хлеб ваш нужен.

Слова его утонули в гомоне, но он словно бы и не был против, вновь исчезнув внутри храма.

Глава 7. Слова в ночи

Взгляд Гира, покачивающегося в телеге, был устремлен на уши впереди идущего животного, тянущего поводья. Мухи то и дело атаковали уши рябого коня, а тот только и мог, что отмахиваться ими и трясти головой, при этом продолжая тянуть телегу. Белый конь с коричневыми пятнами по всему телу был сильным и спокойным, а потому Гиру, единолично восседающему на краю телеги на бочках с рыбой из деревни Лужи, практически не приходилось править животным, которое прекрасно знало дорогу.

Летний зной клонил в легкую дремоту, и за время пути Гир успел пару раз вздремнуть, сам того не замечая, как проваливается в сон, а когда наезжала телега на особенно большой корень, то вновь просыпался, лениво перехватывал поводья и вновь смотрел то на дорогу, то на мух, облюбовавших уши рябого коня.

Ездил он сейчас на телеге редко. В самый раз, чтобы хватило на простую еду, а больше работать никто и не мог его заставить. Ули постоянно бубнил, что Гир свою жизнь спускает коту под хвост, Лия практически прямым текстом намекала на создание семьи, соседи же просто старались с Гиром говорить так мало, насколько это возможно. Большинство считало его малость особенным, но особенным не с хорошей точки зрения, ссылаясь на то, что кровь Аларда передалась не напрямую Грегу (отцу Гира), а через колено – внуку. Придраться, впрочем, к Гиру было сложно, так как раз в неделю или в две он садился в повозку с Ули или без того, чтобы доставить груз из Пятачка в одну из четырех деревень, после чего там загрузиться и отправиться обратно. Сейчас же он трясся на бочках с рыбой, благо хорошо закупоренных и практически не пахнущих, с целью доставить этот груз в Черноземку. В подвале у Гира была мука, зерно и чуть-чуть сыра, и он бы точно не поехал, так как ездил он чаще всего из-за еды, но решение наведаться к родителям было решающим аргументом, а тут и телегу нужно было доставить в ту самую деревню.

В последнее время Гир неоднократно слышал, что отец и мать вовсе не показываются из дома, живут лишь своим участком и мало куда выходят. Тень старика Аларда пала и на них, в особенности на Грега. Гир слышал, что во время бунта деда Грег был одним из самых ярых сторонников своего отца. Большая часть мужчин, последовавших за Алардом, пришла, влекомая его речами и обещаниями. Говорили, что Грег прекрасно владел словом и мог воспалять сердца, пусть те даже и покрывала корка льда. Подтверждения этому Гир не видел за всю свою жизнь. Прожив девятнадцать лет, он видел отца человеком с низко опушенной головой, любящим больше тишину, нежели громкие речи, предпочитающего кивнуть и уйти, нежели показать огонь и силу. Всеми прочими объяснялась такая перемена лишь тем, что Грег струсил.

Как болтали во всех деревнях, произошло это в тот самый день, когда Алард и сторонники его собрались в «Дохлом Кровососе», пили и были решительно настроены свершить задуманное, то среди толпы не было сына Аларда, еще вчера воодушевляющего речами и заставляющего страхи и сомнения, ютящиеся в иных головах сторонников Аларда, уйти прочь. Он не пришел в условленное время, и быть может, волнение и смущение собравшихся могли дать трещину в плане Аларда, но не Грег был путеводной звездой, направляющих всех, а Алард, и тот удержал все, не дрогнул, даже когда его собственный сын не появился на пороге трактира. С тех самых пор Грег перестал быть тем, кем ранее являлся, и стал подобием тени себя из прошлого, растеряв огонь и прежнюю силу. Для Гира же он с самых ранних лет был добрым, но крайне печальным человеком. Лишь это знал Гир о прошлом своего отца, а так как вырос он под гнетом недоброй памяти о своем деде, то с отцом он темы эти не поднимал. В семье словно царило негласное вето на обсуждение прошлых лет, и Гир чувствовал его с самого детства, а потому и не задавал вопросов о судьбе отца, но судьба деда его интересовала постоянно, а ответов он получить практически не мог.

Так и копошился Гир в своей голове, отчасти наслаждаясь легкой сонливостью, продиктованной ранним подъемом и жарким солнцем, а взгляд его бездумно следил за мухами, пристающими к ушам лошади. В следующий момент Гир выпрямился, расправив плечи, взгляд его прояснился, а рука медленно поднялась в сторону докучливых насекомых. Немигающий взгляд серо-голубых глаз был сосредоточен на десятке черных, поблескивающих на солнце мух, и каждая, которая садилась с целью высосать каплю крови из животного, замирала в воздухе, точно попадала в каплю с водой, настолько чистой, что взгляду было не дано ее даже заметить. Спустя несколько секунд парящих и неестественно медленно взмахивающих крыльями мух скопилось с десяток. Гир едва двинул пальцем руки, и мухи, точно были привязаны за ниточки, поползли по воздуху, выстроившись в линию перед лицом повелителя. Каждое мановение блестящих крыльев было теперь легко различимо, надоедливые создания взирали на господина, словно ожидая команды, и через мгновение получили ее. Вращая пальцем, Гир завернул мух в идеально вращающийся круг, затем чуть наморщил лоб, и мухи уже стройно кружились в сфере, затем хаотично, а в следующую секунду были раздавлены по щелчку пальца. Они буквально лопнули, словно кто-то прихлопнул их ботинком. Отряхнув штаны от едва заметных брызг и нескольких крыльев, вылетевших из маленьких созданий, Гир взялся за поводья и погнал гнедого коня по кличке Беляш скорее по более ровному участку дороги. Беляш, имя которому дал Ули, почтив тем самым гибель Светлячка в тот самый день, когда Гир потерял ногу от умертвия, с радостью напряг сильные мускулы и потянул телегу по прямому участку тропы среди леса.