Текст книги "Zамороченные. Детектив"

3. Заморочка

Заморочка – житейская

проблема, трудность.

«Большой толковый

словарь русского языка

Кузнецова.»

– Ну, что ж ты сразу-то не сказал, Котов? – молоденький лейтенант укоризненно качал головой. – Мол, знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Я – не я, и лошадь не моя.

Он весело, как лошадь, заржал, запрокидывая голову.

– Я ж так и говорил, гражданин начальник.

– Говорил, – передразнил, мгновенно посерьезнев, лейтенант. – Все вы говорите. А доказательства где? А вот они, доказательства. Смотри, Котов.

Он лениво встал с места и затолкал в видеомагнитофон потрепанную кассету. Изображение кривилось и шипело, и стало более-менее внятным только после того, как, наконец, лейтенант ударил по телевизору кулаком. На видео я заходил в какую-то дверь. Ясно. Та самая запись камеры наблюдения, которая считалась против меня главной уликой. Присмотревшись, я с удивлением обнаружил, что это вряд ли дверь телецентра. Цвет, вроде, другой, и расположена не в темном тупике, как та, а наоборот, напротив окон. Но коридоры-то университетские. Тут похожий на меня человек вдруг вышел с огромной коробкой в руках. Финиш. У меня точно никакой коробки не было. Лейтенант нажал «STOP»

– Ну? – спросил он.

– Это не я, – сказал я.

– Ясно, что не ты. Когда эту картинку снимали, ты давно уже в КПЗ сидел, Котов.

– Ничего не понимаю, – сознался я.

– Читаю, – он вынул из стопки бумаг один лист, посмотрел его на свет и начал. – «Показания Малиной Алефтины Гурьяновны, сотрудницы профсоюзного комитета КемГУКИ»… так, бла-бла-бла, ерунда разная, а, вот «… около 21 часа в дверь профкома постучали. Когда я открыла, в кабинет ворвался незнакомый мне молодой человек лет 20—25, в камуфляжных штанах, надвинутой на лицо кепке и зеленой короткой куртке. Угрожая ножом, он велел открыть сейф и похитил оттуда все деньги и ценные бумаги, общая стоимость которых мне неизвестна. После этого он собрал все похищенное в картонную коробку и скрылся с места преступления..»

Лейтенант остановился и пристально посмотрел на меня.

– И что? – я не мог сообразить, куда он клонит.

– Куртка – зеленая, дурень. Понял теперь?

– Нет.

– Дебил ты, Котов. Там у нас только черно-белая запись была. А тут – еще и свидетельские показания. И они гласят, что на налетчике была куртка зеленого цвета. Против этого никуда не попрешь. А твоя куртка, Котов, какая? Си-ня-я! Синяя! Свободен, в общем. Распишись вот здесь. И вот здесь. Что претензий к правоохранительным органам не имеешь.

Я расписался. Лейтенант обошел меня вокруг, осматривая, и щупая материал.

– Это ж куртка американского пилота? – проявил он поразительную осведомленность. – Думал, большая редкость. А оно вона как оказалось.

Ага, конечно, редкость. Знал бы он, как мы со Слоном распродали в Новосибирске целую партию таких, красных, желтых, зеленых и синих, сшитых расторопными вьетнамцами в железнодорожном контейнере за вокзалом. Эту я оставил себе на память. Шили, между прочим, по всем канонам, добротно, на совесть, прямо по указаниям в статье из «Soldier of Fortune». Даже ярлычок в кармане – фирменный знак – присутствовал.

Статью я так и не смог выучить наизусть и каждый раз рассказывал о куртке по-новому, путая названия цветов и годы возможных войн, в которых она, будто бы, участвовала.

То, что «не важно быть, сумей прослыть», я понял, едва попав во взрослую жизнь. Стоило упомянуть, как я занимался карате, да еще и не просто так, а «киокушинкай-карате-до в полный контакт», да еще и упомянуть «мае-гери» и «йоко-гери», как тебя сразу начинали уважать. Общее представление о боевых искусствах, конечно, нужно было иметь, но не более того. Я занимался два года и успел за это время освоить большинство ударов ногами. Парочку – «маваши» и «микацуки» – пожалуй, почти виртуозно. И даже поучаствовал в соревнованиях. Правда, приличным бойцом, собственно, стать я никогда и не стремился.

Занятия, впрочем, не прошли совсем даром, изображать каратиста я научился, закручивая показательные хитрые приемчики в прыжке. Но время от времени имидж все же приходилось подтверждать и на деле. Прямо в коридоре общежития пьяненький студент развязно спросил прикурить. Был послан, но раздухарился и плюнул в мою сторону. Приятели боксеры смотрели с интересом, мол, ну, что, как там у вас, каратистов такие вопросы решаются.

Я ударил коротко, не размахиваясь, прямую «мае», попав ему в подбородок, и сам удивился, как легко он упал. Получилось. Это и так тяжелый удар, даже если голыми ногами, а в ботинках я, наверное, сразу ему челюсть сломал. Хрустнуло, по крайней мере, отчетливо. Впрочем, меня это ничуть не волновало. Моя квалификация с тех пор вообще ни у кого больше сомнений не вызывала, а я сам поверил, что могу.

– Звони, если что, – сказал лейтенант и быстро сунул мне в руку бумажку с номером. Видимо, так было положено.

«Чертовщина какая-то,» – думал я, шагая из следственного изолятора по залитым солнцем улицам к родному общежитию. Уже пахло весной, девушки начинали оголяться, и сердце стучало по особенному. Объяснения лейтенанта ничего не объясняли, но у меня было свое мнение насчет того, кому предъявить свой счет.

Тьфу, опять «масло масляное» какое-то получается.

Судя по милицейским протоколам, братом «потерпевшего», то есть, если говорить нормальным человеческим языком, убитого «Бахтина Игоря Анатольевича, 1967 года рождения, проживающего по адресу: проспект Ленинградский 3А – 124» был Бахтин Дмитрий Анатольевич. На пять лет младше. Он тоже давал показания, мол, не был, не привлекался, общались редко, и о врагах ничего не знаю. Не сказал только, что несколько лет жил со мной, подозреваемым, в одной комнате общежития и всему университету больше известен не по имени и фамилии, а по прозвищу «Слон». Друг мой, между прочим, закадычный. Я об этом факте в отделении тоже умолчал, но прямо сейчас был намерен все окончательно выяснить.

Дверь не открывали. Ключа у меня не было. Я постучал раз, второй и третий. Это было, по меньшей мере, невежливо. На этот случай в общаге существовала лихая технология, для которой не требовалось никаких специальных плотницких инструментов. Ничего кроме двух крепких парней. Один обхватывал второго сзади и подкидывал, а этот второй, подлетая с согнутыми ногами, резко распрямлял их где-то на уровне груди и со всей дури бил в дверь. Она эффектно отскакивала внутрь комнаты вместе с замком и петлями. Это если деревянная, конечно.

Но тут такой подход явно не годился. Во-первых, напарника не было. Во-вторых, нужно было сделать все без шума и пыли. Я поковырялся для начала в замке. Он не поддавался. Оглянулся – вроде, в коридоре никого. Тогда я аккуратно приналег плечом. Раз. Два. Враскачку. И уже на третий раз тихонько выдавил дверь с куском хлипкого деревянного косяка.

В комнате темно – занавески среди бела дня плотно задернуты – и такой бардак, будто в самый центр ее только что попала бомба. Шкафы выворочены, и все: вещи, книги, журналы – свалено в одну кучу. Я сразу даже не разглядел, что в дальнем углу, за кроватью прячется девушка. Она выскочила прямо на меня, как черт из табакерки, взлохмаченная, с горящими глазами, в одной руке какая-то пухлая истрепанная тетрадь, как щит, в другой – столовый нож. Как меч.

– Не трогай меня, гад!

Я узнал ее и выдохнул. И даже попытался улыбнуться.

– Тихо-тихо. Что ты здесь делаешь, красавица?

Лизка. Хороша, чертовка. Черные, как смоль, волосы разметались по раскрасневшемуся лицу. Почти также, как тогда.

– А ты? Не подходи, убью! – нож так и не выпустила из руки.

– Его тоже? – я аккуратно сделал шаг навстречу.

– Что «тоже»?

– Тоже ты убила? – еще шажок.

Она растерялась, на секунду опустив взгляд вниз, и я, воспользовавшись этим мигом, в один прыжок оказался рядом, закрутил ее руку с ножом за спину – стальное лезвие звонко упало на пол. Она еще яростно сопротивлялась, но после минутной молчаливой борьбы была полностью блокирована на кровати. Злющее лицо прямо перед моим. Соблазнительное. Глаза зажмурила, будто ее бить сейчас будут. Я отстранился и сел.

– Спокойно. А сейчас ты мне все-все подробно расскажешь.

Ожесточенное сопение прекратилось.

– Гад, – повторила она. И села рядом.

С Лизки, собственно, все и началось. История была, по меньшей мере, странная. Кому расскажешь, сроду не поверят.

Я вытащил ее из-под Казбека – этот кавказский ублюдок с женским полом никогда не церемонился, схватил за гриву и в койку – и мне казалось, что мы сразу же понравились друг другу. Я искал встречи с ней, выяснил, где учится, и, так получилось, что спас еще и от препода, который доставал всех своими нудными дополнительными занятиями.

Дело было так. Болтался, как обычно, по пустому корпусу, думал, заглядывал, от нечего делать, в аудитории. Очень кстати здесь были окна под потолком из коридора в кабинеты. Зачем уж они были придуманы изначально, ума не приложу, но для моих целей подходили просто идеально. Подставляешь скамью или стул, и весь учебный процесс, как на ладони. А изнутри тебя не видят, никто ведь не станет постоянно задирать голову к потолку. А тут вижу – сидит моя красотка, как на иголках, головой вертит.

Залюбовался.

Заметила меня и давай сигнализировать, мол, мочи моей больше нет выслушивать здесь всю эту белиберду. Бедняжка так маялась, так умоляюще смотрела на меня, что не помочь было нельзя, и я выключил свет. У нас рубильник – один на весь корпус, и тот, кто в курсе, где он находится, обладает таким же могуществом, как бог. Занятие было сорвано, а я, зайдя в аудиторию уже после того, как преподаватель и нерадивая ученица эвакуировались, в благодарность получил оставленый на парте тетрадный листок с отпечатком ее губ.

Под ним я нашел еще и нарисованное прямо на крышке стола милое сердечко с крылышками и тоже, между прочим, принял на свой счет.

Полезно время от времени совершать героические поступки.

В ней была какая-то природная грация, от которой у меня захватывало дух. Разговаривать было легко-легко, хоть о чем. Она смотрела насмешливо, мол, ну-ну, сочиняй, а я буду делать вид, что верю, и это полупоощрение-полупренебрежение как-то очень заводило. В общем, все было хорошо, и очень даже перспективно с точки зрения продолжения отношений, как любят говорить девочки.

За исключением того, что Лизка снималась в порно.

Точно. Ей, богу, не вру. Может, еще до университета умудрилась. Сложно представить, что у нас производят такое. Скорее всего, за границей. Ну, на худой конец, в Москве или в Питере. Она, вроде, даже упоминала как-то, что пыталась поступать в МГУ. Или поступала? Тогда, наверное. Врать не стал бы, если бы сам лично не видел. Слон показал. Он же языки знает, и иногда получает заказы на перевод фильмов для видеосалонов. Не каких-нибудь там блокбастеров, конечно, их уже в приличных студиях давно дублируют, а дерьма разного, как раз типа низкобюджетного порно, где всех слов-то только «дас ист фантастиш» и «йа! йа! натюрлих!». Как-то он притащил кассету на русском, сказал, что случайно попалась.

– Слушай, Саныч, – сказал он. – Тут такое дело. Special guest star показалась мне очень знакомой. Студентка наша что ли? Я с тобой ее, случайно, не мог видеть, а? Здесь, в общаге?

Это была Лизка. Без сомнений. Изгибала спину и закатывала глазки в обществе двух трахающих ее в разнообразных позах мужиков. Я прям загляделся на то, как слаженно и красиво они действовали, как плотники с двуручной пилой. Мужики были незнакомые, с мускулистыми торсами и мужественными лицами.

Мне таким сроду не быть.

Все про меня одной-единственной хлесткой фразой выразила общажная шлюха Анжела, губастая, обесцвеченная перекисью водорода нехудая блондинка, благосклонностью которой я какое-то время довольно активно пользовался. Шлюха – вовсе не проститутка, если кто не понял, в смысле, денег она не берет, занимается этим ради чистого искусства. Или ради любопытства. Или ради еще бог знает чего. Когда я в очередной раз расслабленно развалился на ее сексодроме – сдвинутых вместе двух панцирных кроватях – и самодовольно спросил, нравлюсь ли ей, Анжела окинула меня взглядом с ног до головы, хмыкнула и сказала:

– Лицо у тебя какое-то бабское.

– Какое?

– Ну, бесформенное какое-то, что ли, – равнодушно протянула она, рассматривая алые острые ноготки. – Может, тебе бороду отпустить?

С тех пор я ношу бороду. И, вроде, говорили мне уже сто раз, что не идет, и что жидкая, и что бесцветная, и что, в конце концов, это вообще сейчас немодно – не могу от нее избавиться, хоть убей, только берусь за бритву, смотрюсь в зеркало и сразу вспоминаю это «лицо у тебя какое-то бабское». Так вот, у мужиков, ублажавших на видео Лизку, лица были вовсе не бабские.

Мы молча досмотрели до конца.

– Не-а, – соврал я почему-то и облизал пересохшие губы. – Не знаю такой.

– Слюни подбери, – рассмеялся Слон. – Я пошутил. Тебе до такой герлы, как до луны.

Ага, до луны. Да пошел ты. Этим же вечером я, выпив для храбрости и окончательно разозлившись, напросился ночевать к Лизке – нехитрый классический в наших краях прием – и крепость пала под напором моего обаяния. Правда, ломалась, блин, как в первый раз. И после этого она повела себя как-то дико, аплодировала язвительно – прямо, натурально хлопала в ладоши, как в театре – говорила что-то типа, ну, что, справился. Ну, и фиг с ней – решил я.

Очередная шлюха.

Но осадок остался, как говорится.

– Будь моя воля, я бы по школьным партам диссертацию защитил, – важно говорит, как с учительской кафедры, Вадик, поглаживая лакированную столешницу.

Он больше всего на свете любит умничать. Пожалуй, даже больше, чем легкие наркотики. Вадик – аспирант, в нашем КемГУКИ преподает философию. И, по совместительству, друг Слона. На мой взгляд, их сближает любовь к марихуане и умничанью.

– Легко, – продолжает Вадик. – Такой простор для полета мысли. Тут тебе и экономическая составляющая, и художественная. Напартная живопись, как в древние времена наскальная, на мой взгляд, отражает общие тенденции развития человечества. То есть студенчества, как самой прогрессивной его части. Если, скажем, до стипендии пара дней, в рисунках зачастую фигурируют гастрономические мотивы. А перед экзаменами – доказанный на многочисленных примерах факт – в произведениях проявляется философский подтекст.

Мы осматриваем новое приобретение – новую, желтую, блестящую. Парту.

Парты – это наш, так сказать, побочный бизнес. С тех пор, как мы устроились в университетскую охрану, мы с завидной периодичностью воруем парты и продаем студентам, которые остро нуждаются хоть в каком-то подобие стола. Работа не пыльная – вечером нужно обойти двадцать аудиторий и посмотреть, чтобы нигде никакой злодей не притаился – но не больно-то денежная, а тут – такая жирная халтура. У нас ключи от перехода, так что даже на улицу выходить не нужно. Открыл – вынес – закрыл. Выносим вечером, благо, на охранников никто не подумает.

– А какое бесподобное средство коммуникации, – вдохновенно продолжает Вадик. – Вполне можно организовать на партах никем не замеченный обмен короткими текстовыми сообщениями.

– Student telegraph. Хм, – сказал Слон задумчиво. – А в этом что-то есть. Видели?

Тыкнул пальцем в гладкую поверхность стола и повернулся ко мне. На парте было написано: «Саша, помоги. Лиза».

– А не тебе ли, Саныч, юные девы таким модным способом уже признаются в любви?

Я промолчал, конечно, но как-то сразу понял, что мне.

И что Лизка та самая, догадался.

Спас ведь я ее уже два раза, а Бог, как говорится, троицу любит. Вероятно, подсознательно я ждал чего-то такого, оригинального, в ее стиле. Типа оттиска губной помады на бумаге. Вы спросите меня: не пытался ли я подойти? Конечно, пытался, подкараулил ее у аудитории, но она резко выдернула руку из моей и посмотела так укоризненно, что повторять я не решился.

Я стал внимательно приглядываться к партам во время наших вечерних обходов, и вот:

«Умоляю, помоги».

И почерк, кажется, тот же, круглый, женский, с завитушками.

Потом было:

«Только не пытайся подходить ко мне и выяснять, что случилось. Связь пока могу держать только так. Он следит за мной».

Мелко-мелко в верхнем левом углу. Такое вот «монте-кристо». Кто он? К чему такая секретность? Узнать побольше все же хотелось, и я стал наблюдать. Через окна у потолка. Как обычно. Лизка вела себя совсем не так, как в тот раз, когда я избавил ее от назойливого препода. От беззаботной веселости не осталось и следа. Часто оглядывалась, в том числе и в мою сторону, писала что-то, отгородившись от соседа по парте ладонью. И это окончательно убедило меня в серьезности всего происходящего.

Потом было:

«Мне не к кому больше обратиться».

Книжное выражение настолько расстрогало, что, пользуясь служебным положением – у нас, как у охранников, ведь был доступ практически ко всем помещениям – я осмотрел аудиторию после занятий и там, где она обычно сидела, написал ответ:

«Что случилось?».

Чувствовал себя полнейшим идиотом, оглядывался поминутно – как бы кто не застукал за таким дурацким занятием. Подумав, дописал – «Саша». Еще подумав – Саш ведь на свете, как собак нерезанных – зачеркнул последние две буквы и исправил на «Саныч».

Приключение все больше занимало меня. На следующий день я заходил в кабинет с таким душевным трепетом, будто меня и в самом деле ждало любовное послание. Среди всевозможных «Вася – дебил» и «Каверина – самая лучшая на потоке!» на пятой парте в среднем ряду не без труда обнаружил: «У него настоящая порностудия. Он меня шантажирует.»

Оп-па, части пазла постепенно складывались.

«Кто?»

«Я боюсь»

«Не бойся. Я тебе помогу»

Выходило, что при университетском телецентре организована настоящая фабрика по производству порнографической продукции. Владелец, некий Игорь (теперь-то было очевидно, что Игорь Бахтин), кнутом и пряником привлекал к участию в своих проектах в качестве самодеятельных актрис все новых и новых студенток. Кому грозил незачетом по практике, кому обещал участие в престижном телевизионном сериале, но рано или поздно все они оказывались втянутыми, во-первых, в постельные отношения с самим Игорем, а во-вторых, фигурировали в видео такого толка, что само его обнародование привело бы к немедленному прекращению обучения в добропорядочном ВУЗе. Таким образом, первым видео такую самодеятельную актрису можно было шантажировать потом вплоть до самой смерти.

Конвейер «Карабаса-Барабаса» Игоря, по словам Лизки, работал исправно уже несколько месяцев, перемолов за это время судьбы десятка невинных студенток. Продукция, видимо, шла преимущественно за границу, потому что, если Игорю не перечили, снятые им кадры нигде, вроде, не всплывали. И наоборот, стоило только попытаться вырваться из цепких лап порномагната, тебя ждал громкий скандал с разоблачением.

Я припомнил даже, как совсем недавно с формулировкой «за аморальное поведение» были с позором отчислены трое третьекурсниц с журфака. Никто толком не знал ничего, и администрация университета не оглашала причин, но молва приписывала им чуть ли не какие-то мистические сексуальные оргии на втором этаже общежития, которые, будто бы, случайно заметил комендант.

Кассетку с лизкиным фильмом я на всякий случай отложил к себе в тумбочку.

Воспользовавшись своим наблюдательным пунктом под потолком аудитории в учебном корпусе, я даже посмотрел на Игоря, когда он вел у журналистов какой-то там предмет. Очень уж любопытно было. Парень, как парень, ничего зловещего. Лицо показалось мне смутно знакомым, но где я мог его встречать, как ни силился, так и не вспомнил. Причем, ощущение было, то видел совсем недавно. Темные волосы, гладко зачесанные назад, наметившийся животик, открытая улыбка. Со студентами общался весело и легко, но, как мне показалось, Лизке уделял уж как-то слишком много внимания. Это настораживало.

Ситуация вырисовывалась весьма щекотливая. С одной стороны, девушка, кажется, ко мне неравнодушная, молила о помощи. С другой – больно уж соблазнительно был развести на деньги это никем еще не пуганное (судя по тому, что я знал) гнездо разврата. Целые сутки я убеждал себя в том, что наказать зарвавшегося порнодельца – это тоже своеобразная месть за растоптанные им девичьи души, и благородство во мне боролось с жаждой наживы. Натурально, мучался всю ночь, но утром все же поднял трубку телефона-автомата на первом этаже общежития.

– Здравствуйте! Это Игорь? Вы меня не знаете, но нам есть, что обсудить…

Он на удивление быстро сообразил, что я от него хочу, ничуть не изумился и обещал к вечеру собрать требуемую сумму. Все существовавшие у меня сомнения насчет нелегального промысла у меня тут же улетучились. Я, помню, даже ошалел слегка от неожиданно свалившегося счастья. Возможно, этот бизнес всегда предполагает какой-то процент выплаты вымогателям, но ведь я-то был в этом деле новичок. Быстро промелькнуло в голове «может, взять кого-нибудь с собой для подстраховки?», но так это же делиться придется. Назначили встречу. Я еще в уме перебирал варианты «во сколько», чтобы и на дежурство успеть (мы с однокомнатником, как я уже сказал, вечерами изображаем из себя университетскую охрану), и кино по кабельному посмотреть. Что называется: и рыбку съесть, и…

«Crime Story» с Чжеки Чаном должны были показывать.

Договорились на десять.

– Ты что, дурак? – Лизка вспыхнула. – Какой еще Чан? Какое порно? Какие парты? Какое еще «Саша, помоги»? Поцелуй – да, оставляла. Сознаюсь. Дура была. Но не писала ничего и никогда. Я вообще уже ничего не понимаю.

Конечно, легко сказать «ничего не понимаю», когда и доказательств, как говаривал милицейский лейтенант, практически никаких. Вернее, «а доказательства где?» Где те парты? Давно уже вымыты заботливыми руками дежурных или переставлены в другие аудитории, ищи-свищи. Какая-такая переписка? Ничего не знаю, ничего не ведаю. Зло закипело во мне, поднимаясь откуда-то из желудка к горлу. Пленка! Пленка-то должна была остаться!

– Не понимаешь, да? А это видела? – я рванулся к сваленной в углу горе кассет и (аж выдохнул от облегчения, потому что до последнего не был уверен, что найду), пожалуйста, вот она, синяя, без опознавательных знаков, лишь с надписью «JVC» на боку, та самая лента.

Подключил видак, трясущимися руками вставил кассету. «PLAY». На экране только черное поле.

– Стерто все.

– Или не было ничего, – Лизка подошла заинтересованно, потыкала пальцами в панель управления, мотая вперед и назад. Никакого эффекта. – Хотя. Подожди-ка.

Нажала «FORWARD», и где-то уже ближе к концу пленки вдруг замелькали какие-то кадры. Мальчики и девочки стояли, сидели, говорили что-то попеременно и все вместе. Перемотка создавала комический эффект. Лизка остановила и долго вглядывалась в лица.

– Это ведь наши учебные материалы, – произнесла она, наконец, раздумчиво. – Интересно. А что, говоришь, было в этом видео?

Сюжет там был незатейливый, вернее, его, как такового не было вообще, но Лизку интересовали технические подробности, типа, «крупные ли планы?», «показывали ли ее в полный рост?» или «был ли хоть один вид сзади?», и мое повествование выло довольно длинным. Я с удивлением обнаружил, что помню фильм, будто смотрел его только что, настолько подробно, что, кажется, мог бы ответить даже «была ли у главной героини родинка под левой грудью?». Не было.

– Ясно.

– Что тебе ясно?

– Монтаж, – спокойно сказала она. – Ни в каком таком фильме я никогда не снималась. Материалы с моим участием, снятые на учебном телевидении, использовались, чтобы изготовить фальшивку. Везде ведь только мое лицо? И фигура ведь, вспомни, только похожа?

Похожа-непохожа. В темноте, в борьбе не больно-то и разглядишь. Нормальная такая фигурка.

– И зачем, по-твоему, кому-то нужно было это делать?

– Не знаю, – она пожала плечами. – Может, развлекались просто. Он вот считал, что вся эта история была специально спланирована, чтобы тебя подставить. Тогда получается, что и фальшивка эта и переписка на партах – все это лишь искусная наживка, на которую в итоге ты и попался. Он уверен был, что ты не виноват. А еще считал, что ты его спас. Ну, свет во всем корпусе выключил, чтобы он в обморок не упал.

Я никак не мог взять в толк, о ком это она, и только в конце пламенной речи сообразил – это ж Веник! Мой однокомнатник, так сказать. Первокурсник, которого подселили к нам со Слоном. Слишком большая, сказали, у вас жилая площадь. Ага, метра по четыре квадратных на человека.

Офигеть, как много.

Веник – слепой, как крот. Он уверен, что никто не замечает, как он читает носом и ведет рукой по батареям, чтобы не промахнуться мимо поворота в коридоре. Ему можно говорить какую-нибудь ерунду, типа, «смотри-ка, вон там, в дальней подворотне ректор трахает проректоршу» или «ух-ты, как зачетно, прямо в аудитории студентка ублажает преподавателя», и он верит, кивает и щурит глаза, пытаясь разглядеть. Смешной. Я такой фокус не раз и не два проделывал, уже и забыл, когда и где, даже, кажется, с той же Лизой бывало, когда я за ней наблюдал, а Веник незаметно подкрадывался со спины – лучший способ быстрее от него отделаться. Он неизменно покупался, смущался и тут же исчезал.

А еще нашему Венику как-то разбили нос, и выяснилось, что он отрубается от одного вида крови. Такое вот свойство организма. Потом Слон нашел его дневник. Или записную книжку. Или как там это еще называется.

– Учись, студент, – сказал мне Слон. – Грамотный подход к проблеме. Если в голове гуляет ветер, то вот, как говорится, у нас все ходы записаны. К примеру, что пишет наш Вениамин о твоей ветровке:

«Куртка, Лётчики, Средний тип человека MA-1 (MIL-J-8279) 0—60 по Фаренгейту (от -18 до +15 Цельсия), используется военно-воздушными силами США с 1950 года, Корея – синий (midnight blue), Вьетнам – зеленый (sage green), подкладка – оранжевый (indian orange). Патронташ на рукаве, петли на груди для кислородной маски, карманы, чтобы в них нельзя было засунуть руки. В левом кармане ярлычок с тремя полосками. Уникальн.»

Уникальн, блин! Нормально, да?

– Может, он такую же хочет? – предположил я.

– И такого же тоже хочет?! Вот тут и про тебя:

«Саныч – физ. фак, 3 курс, каратист».

Коротко и со вкусом. Каратист, блин! О, и про меня есть!

«Слон – фак. романо-германской филологии, 4 курс, ботаник»,

– читал Слон. – Fucking fuck! Он, похоже, даже имени моего не знает! Ботаник, надо же! Просто припечатал определением! Хотя, во, тут еще похлеще:

«Казбек – насильник, Зуй – пьяница, Колода – криминальный авторитет».

А дальше-то, глянь-глянь, вся фильмография твоего fucking Джеки Чана!

Алена Делона в кумирах держать было немодно и я выбрал Джеки Чана. Правда, оказалось, что сумасшедший китаец каждый год снимается в пяти-шести картинах и запомнить их все хотя бы по названиям решительно невозможно. Когда я это осознал, о моем пристрастии к акробатическим боевым искусствах знал весь этаж, а на стене в комнате висели два плаката с Д. Чаном, поэтому ничего изменить было нельзя. А Веник, вишь, раздобыл где-то и записал.

В блокноте у него были заметки обо всем, с чем он столкнулся в университете. Про преподавателей, однокурсников, предметы. Он подробно указывал нравы и обычаи аборигенов. В особый восторг Слона привели записи, как он сказал «азов мифологии обкуренных подростков».

Изначально все выросло из старого анекдота:

– Кто там?

– Тыбыдымский конь.

– Да, пошел ты.

– Вот так всегда. Тыбыдым-тыбыдым-тыбыдым.

Слон, как часто с ним бывает, не расслышал и, переспросив: «Кто-кто? Склоконь?» стал родоначальником жанра. С тех пор вместе с приятелями-наркошами они, приняв допинг, часто забавы ради сочиняли и рассказывали друг другу истории о вымышленных существах, «склоконях». Полулюдях-полуконях. Имена им давали, Диана, там, или Раздевалкин.

– Представляешь, прелесть какая! – захлебываясь от эмоций, Слон водил пальцем по страницам. – Это ж о склоконях! Офигеть! Слушай-слушай!

«Морок – склоконь насмешки, с опущенными, как у Сталлоне, уголками глаз и вечной глумливой ухмылкой на склоконских губах. По версии Вадика, носит очки, впрочем, официальные легенды о Мороке об этом аксессуаре ничего не упоминают. Отсюда – мороковать (думать о чем-либо), морочиться (очень сильно думать о чем-либо), заморочки (неприятности, для преодоления которых приходится думать о чем-либо), возм. обморок (кратковременная потеря сознания, когда не думаешь ни о чем).

Один из наиболее сложных и противоречивых персонажей пантеона обкуренных подростков. Обладает уникальной собственной теорией, по которой в основе всего существующего в мире лежит ложь, и правда – лишь отражение лжи.

Морок высмеивал всех склоконей без исключения, поэтому был изгнан из места их компактного обитания (по умолчанию, где-то на небе) самим Глазовыдавливалкиным, который был лично оскорблен особо ядовитой шуткой. После этого не оставил своего занятия, но не сумел найти ни одного достойного осмеяния недостатка у прекрасной склокобылы Стеллы и лопнул от досады, перейдя в эфемерное состояние.

По версии Вадика, влюбился в Стеллу и потерял свой дар острословия, отчего и лопнул.

Морок имеет какое-то не совсем ясное отношение к происхождению людей, возможно, сотканных им из лжи, и, в случае острой необходимости, может вывернуть человека душой наружу. На человеческий мир Морок имеет не сравнимое ни с кем влияние. Он способен создавать образы, которые из головы потом никакой поганой метлой не выметешь. Считается, что все крупнейшие мировые религии и идеологии – плод фантазии Морока.

По версии Вадика, Морок лишь создает благоприятные условия для возникновения фантазий. Человек сам заморачивает себя, создавая разные образы, и сам же в них втягивается. И создает он их для удовлетворения своих желаний. Именно желание аккумулирует тот внутренний вакуум, который является втягивающей силой образа. Чем больше сила желания, тем больше внутри образа создается вакуум, тем сильнее будет сила действия образа. А чем сильнее будет действовать образ, тем сильнее человек будет втянут в него, и тем сильнее он будет находиться в зависимости от данного образа.

Нередко для воздействия на людской род Морок использует разные изменяющие сознание препараты растительного или же химического происхождения.

Помощники Морока – порожденные им чудовища Измена и Хавчик.»

В общем, получалось, что своими обмороками Веник, вроде как, даже гордится. Как чем-то из ряда вон выходящим. Из записей выходило, что это такой себе признак избранности, некий «поцелуй бога», так сказать.

– Это Вадик так говорил? Во замудрил… Че-то я и половины не припоминаю, – видно было, что Слон обилием прочитанной информации слегка ошарашен. – Летописец, блин.