Текст книги "Zамороченные. Детектив"

4. Морока

Морока – затяжное,

хлопотное дело,

канитель.

«Современный толковый словарь

русского языка Ефремовой.»

Настойчивый мальчонка. Возник на пороге моей квартиры, бешено трезвоня в дверь: «Я все знаю!». Слова не дал сказать, не то, что объяснить что-то. Я высунулся в подъезд – на удивление тихо. Он был один. Вроде, взрослый, а такой глупый. Молча пропустил его в комнату, и, не дожидаясь, когда обернется, ударил сверху сложенными в замок руками. Он обмяк, как матерчатая кукла.

– Вас все равно скоро найдут, – сказал упрямо, когда очнулся.

В это время он был уже крепко-накрепко привязан к креслу. Только головой и мог пошевелить. Кресло – добротное, крепкое, специально заказывал в мебельном цехе, как многое из обстановки. Навыки работы с веревкой у меня еще с северных вахт остались, там то и дело приходилось кого-нибудь особо распоясавшегося стреноживать. Оглядел незваного гостя с ног до головы, и пульсирующее в голове беспокойство отпустило – ровным счетом ничего опасного в нем не было: худенький, растрепанный, щурит глаза, как от яркого света.

– Надо же, первый раз так, чтобы не сам в обморок грохулся, а.., – он заелозил в кресле, завертелся по сторонам и, видно, заметив развешанные по всем стенам мужские фотопортреты с дырами вместо глаз, спросил удивленно. – Так вы с убитым и раньше были знакомы?

Еще бы.

Какой же это год-то был, дай Бог памяти? 92-й? 93-й?

Я только что вернулся с Севера, полный радужных надежд и ожиданий. Мне нет еще и сорока, глядя в зеркало, вижу высокого широкоплечего мужчину с короткой стрижкой. Уверенная улыбка, открытый взляд серых глаз. На правой щеке шрам – след от осколка взорвавшегося газового баллона. На вахте чего только не бывает, друг Серега, закручивая вентиль на буровой, не заметил, как оставил на стылом железе всю кожу с ладоней обеих рук. Моя отметина – едва заметна и, по признаниям многочисленных материковых подруг, только добавляет мне мужественности.

Денег – полные карманы. Хватило бы на три квартиры в Москве. Их же теперь можно купить – страна двигается в капиталистическом направлении – и от одного осознания этого становится радостно на душе. Квартиры мне не нужны, я – свободный художник. И слишком много между сменами под завывания сибирской вьюги смотрел телевизор. «Взгляд», «Матадор», даже «Музыкальный обоз» – все вызывает восхищение, и я хочу быть причастным к этому замечательному делу. В кармане – газетное объявление: «Народное телевидение! Став акционерами „Новой вещательной корпорации“, вы сами сможете определять, что смотреть вам и всем остальным! Акции – в свободной подаже и в обмен на ваучеры!» И это – не где-нибудь в Москве, у нас – на периферии. Вот и адрес имеется – улица Телецентр 1 – и телефоны указаны.

Две подписи под документам, и я уже акционер, едва ли не самый крупный. Из мелких.

На собрание, по крайней мере, меня позвали. Пришло официальное приглашение, правда, почему-то в Клуб железнодорожников. В зале собралось-то всего человек двадцать. Новые телевизионные магнаты, в собственности у каждого не меньше 5% акций «НВК». Меня, видимо, взяли, чтобы в протоколе с чистой совестью указать, что судьба народного телевидения решалась при деятельном участии этого самого народа.

Это я тогда так решил, не владея всеми обстоятельствами.

Акционеры изначально разделились на тех, которые предлагали сразу распилить все деньги и разбежаться, и тех, которые собирались сначала все же попробовать делать телевидение, а уж потом распилить то, что останется, и разбежаться. Чаша весов незримо клонилась в сторону первых, когда слово взял он.

– Коммерческий директор, – сухо представила пожилая секретарша с узлом седых волос а-ля Надежда Константиновна Крупская на затылке, которая вела протокол собрания. – Игорь Анатольевич Бахтин.

Он обращался, казалось, только ко мне – позже я читал где-то, что, по всем канонам риторики, взывая к большой аудитории, лучше всегда выбрать себе одного конкретного слушателя – и меня, честно сказать, так вдохновила эта речь, что скажи он: «В атаку!», думаю, бросился бы, не раздумывая. Сейчас это стали называть харизма.

А я мыслю – ораторский талант.

– Многие у нас до сих пор недооценивают силу телевидения, – убежденно говорил он. – Тогда как средства массовой информации на Западе давно уже называют четвертой властью. Пресса является одним из важнейших институтов современного общества. Она выполняет многообразные функции: информирует, просвещает, рекламирует, развлекает. Очевидно, что она играют важную роль в формировании, функционировании и эволюции общественного сознания в целом. Более того, восприятие и интерпретация важнейших явлений и событий, происходящих в стране и в мире в целом, осуществляются через и с помощью средств массовой информации. И, прежде всего, телевидения. С каждым днем оно все более проникает в политическую сферу и превращается в один из важнейших инструментов реализации политического процесса.

Мне показалось, он думает моими мыслями и говорит моими фразами. Это ведь мне будущее телевидения виделось безоблачным и фееричным. Это ведь я спустил на этот проект все сбережения десяти лет нечеловеческого труда.

– Вера во всемогущество телевидения настолько велика, – продолжал Бахтин. – что иные политические деятели считают: тот, кто контролирует телевидение, контролирует всю страну. Не исключено, что считают справедливо. Ведь, действительно, современную политику невозможно представить без прессы, радио и телевидения. Вне всякого сомнения, в тех грандиозных переменах, которые в настоящее время переживает наша страна, не последнюю роль играют средства массовой информации.

Слова-то самые простые, и, наверняка, списаны были откуда-то – мне потом Елизавета во время наших вечерних чаепитий зачитывала нечто подобное из стандартного учебника по теории журналистики – но сказаны были так, что я, миноритарный акционер, которого никто не знает, как звать, почувствовал себя причастным к тайнам Мадридского двора и так расправил плечи от значительности и распрямил колесом грудь, что самому показалось – сейчас взлечу.

И все, наверное, испытали похожие ощущения, потому что в итоге единогласно решили телевидение все-таки создавать. Выбрали главного редактора, пожилого усатого дядечку, внушавшего исключительно положительные эмоции. Учредили собственное рекламное агентство, которое, по идее, должно было приносить предприятию доход, а, в итоге, всем нам – солидные дивиденды. Утвердили эфирную сетку и наняли ведущих. Пухлого мальчика в белом костюме, который так смущался и краснел, читая неприятные новости, как будто он лично и был во всем происходящем виновен. И такую же пухлую девочку, кажется, дочку или племянницу усатого главного редактора, в отличие от рыхлого мальчика, бойкую и порой даже очаровательную в своей бестактности.

Я получил многообещающую должность директора по развитию. Хоть убей, не знаю, почему. Я в телевидении на тот момент абсолютно ничего не смыслил, полный «ноль». Что означало это назначение, я понял только потом, в прокуратуре, когда из всех задержанных оказался самым главным руководителем.

– А вы, господин «как вас там, извините», – спросил, естественно, тот же Бахтин, пристально посмотрев на меня. – Не хотели бы попробовать работу в команде? В нашей команде?

Да, что уж там – я счастлив был от одного только его взгляда. Душа пела.

Усатый оказался неплохим управленцем, кроме того, вся его трудовая биография прошла в стенах местного государственного телевидения, и ничего не стоило договориться об аренде нескольких кабинетов. Там и расположилось «НОВО-TV». Большинству акционеров это название показалось свежим и привлекательным. Хотя некоторые и намекали на смешные ассоциации английской транскрипции с вытянутой носовой частью у слонов. А кое-кто особо образованный (я-то помню, конечно, что это опять был вездесущий Бахтин Игорь Анатольевич) и прямо заявлял – слово «hobo» на лондонском арго означает «бродяга, безработный» или, иначе «БОМЖ».

Энтузиастов, впрочем, все эти инсинуации нисколько не смущали, канал как-то очень легко получил лицензию, и уже через месяц начал свободное плавание по волнам телевизионного эфира. Нас ожидал шумный успех. Манеру подачи новостей окрестили необычной. А наша пара ведущих стала лауреатами учрежденной шахтерским концерном журналистской премии «Угольное перо». Рейтинги росли, как на дрожжах, рекламодатели выстраивались в очередь, когда все неожиданно закончилось.

Я узнал об этом в Марокко, куда акционеры направили меня с важным конфиденциальным поручением. До этого я периодически пил водку с директором радио-релейной станции, через которую шло распространение сигнала нашего телевидения, но все же добился подписания крайне выгодного для нас контракта, приобрел для общественных нужд грузовой «Ford-Transit» и успешно переделал его в пассажирский, приказав приварить в закрытом кузове кресла, и, наконец, наладил бесперебойную доставку кассет с видеоматериалами из ближайших районов области при помощи железнодорожных проводников и водителей междугородних автобусов. Видимо, зарекомендовал себя с самой лучшей стороны, потому что усатый, вызвав меня, сказал:

– Пора выходить на международный уровень. Вы, Николай Николаевич, знаю, человек пробивной, который своего добивается несмотря ни на что. Поэтому открою вам секрет – у нас есть амбициозные планы завоевания арабоязычного сегмента рынка. Иными словами – хотим наладить вещание из арабской страны, скажем, Египта там. Или Эмиратов. Ваша задача – расчистить поле деятельности, снять офис, открыть банковский счет. Место – на ваше усмотрение. Расходы значения не имеют.

Признаюсь – перед теми, кто много и складно говорит, я всегда слегка робел. И соглашался, даже если сомневался в сказанном. Последние сомнения развеялись, когда усатый плюхнул на стол несколько толстых пачек долларовых купюр. Я понял, что на развитие компания денег не жалеет.

Следующий месяц я подкупал, убеждал, уговаривал жителей поселка Эс-Саккал на берегу ласкового моря. Место порекомендовал переводчик, белозубый улыбчивый араб, учившийся когда-то в РУДН, и оказался прав – позже здесь возник один из самых популярных в этих краях курорт. В остальном польза от него была минимальной, в конце концов, он стал просто наведываться за деньгами, которые, будто бы, шли на взятки местным чиновникам.

А я мыслю – себе он, паскуда, оставлял все до копеечки.

Когда растаяла последняя пачка, я несколько раз звонил на родину, но на том конце провода слышались только длинные гудки. Переводчик, немедленно потеряв ко мне интерес, появляться перестал совсем, но из отеля гостеприимные арабы меня почему-то не выставили, и каждый вечер я проводил теперь в баре за «ром-колой», все же не оставляя попыток наладить телефонную связь с центром.

В один из таких вечеров ко мне подсели двое.

– Где деньги, Зин? – буднично спросил тот, что был постарше, потертый, в пиджаке с засаленными локтями.

– Неверно беседу строите, Лев Иосифович, – перебил его молодой, в курортной яркой «гавайке». – Сначала, наверное, следует выяснить, для чего гражданину счет в банке иностранного государства. Ожидате крупный транш?

Поначалу я ошибочно принял их за бандитов, в то время любые люди интересующиеся непременно оказывались принадлежащими к той или иной преступной группировке, но тут был другой случай. Лев Иосифович и Сергей Константинович работали в прокуратуре. По крайней мере, именно это значилось в служебных удостоверениях.

Выяснилось, что, в принципе, коммерческий директор нашего предприятия Игорь Бахтин, так страстно призывавший нас делать телевидение, был все же принципиальным сторонником варианта «распилить и разбежаться». Только с некоторыми нюансами – без пошлого «распилить». Весь бюджет он собирался освоить единолично. Что через полгода и осуществил, пропав бесследно со всеми собранными компанией «HOВО-TV» народными средствами.

– Мы за тобой давно уже наблюдаем, – сообщил Лев Иосифович. – Тыбыдымскому коню ясно, что ты просто зицпредседатель, от тебя же деревней за версту несет.

– Зачем же вы так, – строго одернул его Сергей Константинович. – Ничего еще не ясно. Думаю, следует продолжить наблюдение. Тем более, у нас командировка до 25-го. Погода-то какая! А море-е-е! Не закажете нам выпить?

Мы провели еще несколько дней на солнечном побережье, мило беседуя и упражняясь в винопитии, а потом меня этапировали обратно. В самолете я сидел между Львом Иосифовичем и Сергеем Константиновичем.

– Дадут лет пять, не больше, – сказал, прощаясь, Сергей Константинович. – Через пару лет можно претендовать на условно-досрочное. Похлопотал бы, чтобы было меньше, да, думаю, ничего сделать уже нельзя.

– Береги себя, Ром-Коля, – сказал Лев Иосифович.

Вскоре нашли усатого главного редактора. В угольном карьере с проломленной головой. Как полагается, было заведено уголовное дело, меня таскали в прокуратуру с завидной регулярностью, и каждый новый следователь (а сменилось их, по меньшей мере, с десяток), нахмурив брови, интересовался, куда я подевал украденные миллионы. Были и митинги обманутых акционеров, на которых неизменно среди обманщиков называли и мою фамилию. Никому ничего объяснить я не мог, не говорить же о магической силе слова.

– И сколько дали? – заинтересованно спросил привязанный к моему любимому креслу посетитель.

В этот момент в дверь позвонили. Сердце ёкнуло – неужели, только вспомнишь, они и появятся? Но за дверью оказалась подозрительная старушка, соседка снизу. Из своего пухового платка она пристально и зло смотрела не на меня, а куда-то вглубь квартиры.

– Что у вас тут? – на длительный разговор она явно была не настроена. – Как будто тумба театральная упала, а потом ее стали по полу катать.

– Горшок цветочный разбился, – виновато улыбнулся я. – Простите, больше не повторится.

Соседка была мерзкая склочница, и ругаться приходила по-любому поводу. В том, что ей плохо живется, всегда были все виновны, а я, как сосед, гораздо больше остальных. Старуха еще потопталась, поводила носом, но я не давал повода для ссоры, по-прежнему глупо улыбался, и она убралась.

– Соседка?, – участливо спросили с кресла. – А если б я закричал?

– Пришлось бы зарезать обоих.

– Не думал, что вы такой кровожадный.

– И кровожадный, и беспощадный, – я был благодарен за то, что он не закричал.

Дали четыре года. О том, что было в колонии, даже вспоминать не хочется. И вышел я ровно через четыре. От звонка до звонка, как говорится. Мать не дождалась, умерла от инфаркта. Первое, что я сделал, войдя в покрытую толстым слоем пыли квартиру – день знакомства с Игорем Бахтиным (14 апреля) обвел в настенном отрывном календаре черным фломастером. Потом – день ареста (21 сентября). Потом – день вынесения судебного приговора (11 мая). Вся моя жизнь окрасилась черным.

– Не может быть, – оживился непрошенный гость. – Вы все несчастливые дни отмечали в календаре?

– Зачем все, – спокойно сказал я. – Только самые-самые несчастные. Для себя и для русского народа.

Я ведь не сам искалечил свою судьбу, ее искалечили. И я усматривал во всем произошедшем трагическую закономерность. Судьбу всей страны искалечили дельцы-демократы, способные только урвать побольше и унести подальше от родины. Со справкой об освобождении, естественно, никуда не брали. Абсолютно. После каждого визита на биржу труда от отчаяния, а главное, от непонимания, что делать дальше, выпивал по 150, потом – по 200, по 300, по 500. Потом – и перед визитом. Потом – вне зависимости от всяких визитов. И через полгода из зеркала на меня смотрела помятая жизнью развалина неопределенного возраста с сивыми редеющими волосами и седой колючей щетиной на землистых щеках. Испугавшись сам себя, щетину сбрил, но цвет лица так и остался землистым. Устроился, наконец, работать на пенсионерской должности. Да и то, Серега помог, у него где-то оказались какие-то подходящие связи. Но занимало меня все больше исследование мрачных дат новейшей российской истории. Дома на кухне я повесил собственноручно изготовленный «Календарь капиталистических потерь». Пришлось посидеть в библиотеках, выписывая и сопоставляя числа:

«19 января – День рекламы

С 19 января 1993 года государственная телерадиокомпания «Останкино» решила продавать рекламное время лишь шести отечественным компаниям – Premier SV, «Видео интернешнл», «Лот», «Контакт», «Блик коммьюникейшнз» и «Аврора». Именно после этого одинаковой некачественной навязчивой рекламы на ТВ появилось такое количество, что без отвращения смотреть эфир стало совершенно невозможно. Очередное телеразочарование.

6 марта – День финансовой пирамиды

6 мая 1993 года группа МММ Сергея Мавроди начала свободную торговлю своими акциями. Сертификаты (позже – билеты МММ) моментально превратились в самый популярный инструмент российского фондового рынка, по оному из федеральных телеканалов вместо президента Ельцина граждан поздравлял с Новым Годом Сергей Мавроди. Никому как будто и в голову не приходило, что это финансовая пирамида, до тех пор, пока она не рухнула осенью 1994, похоронив под обломками рекордное количество денег вкладчиков.

11 октября – День, когда рубль был зарублен

11 октября 1994 года курс рубля по отношению к доллару по совершенно непонятным причинам упал на четверть. Глава Центробанка Виктор Геращенко поплатился за эти валютные выкрутасы своим креслом, впрочем, позиции рубля это никоим оразом не укрепило. Чуть позже этот день получил наименование «Черный вторник» и стал символом непредсказуемости российского рынка.»

Это желчое хобби – я мыслю – отвлекало меня от повседневной серости, но произошедшее вскоре событие ввергло меня в окончательную душевную кому. Погиб друг Серега, который, казалось мне, давно уже смирился с окружающей действительностью, обезображенные руки скрыл под модными перчатками с обрезанными пальцами, а душу – в папке с финансовыми отчетами. Он слыл успешным бизнесменом, после приезда с северов подался не в эфемерное телевидение, как ваш покорный слуга, а в реальный сектор экономики. Купил несколько стареньких автобусов и наладил бесперебойные поездки челноков на новосибирскую барахолку. Дело процветало, пока водитель одного из рейсов не попал в аварию. Товар при этом чудесным образом испарился, образовались долги, какие-то люди в мундирах предлагали решить проблему, если на них переписать 50% акций автотранспортнго предприятия. Серега упирался, заложил квартиру, но вскоре под откос пошел второй автобус, люди в масках изъяли в офисе документацию, завели уголовное дело о неуплате налогов, и под откос катилась уже вся жизнь. Он всегда был серьезным парнем и не пасовал перед трудностями. Он тихо повесился на даче, не в силах вынести унижения. Ни жены, ни детей у него не было. Адвокат, разбиравший завещание, привез мне завернутое в старое одеяло серегино охотничье ружье.

– Вот здесь распишитесь, – сказал он, передавая мне наследство.

– Почему ружье? – спросил я.

– Это, кажется, единственное, что у него не забрали.

Оставшись один, я долго сидел в тишине, в голове мелькали картинки из прошлого. Ружье было совсем новое, без царапинки, ствол с кислым привкусом железа. Это я отчетливо ощутил, вставив дуло в рот, сжав его зубами так, что они заскрипели, и дотянувшись до спускового крючка. Только выстрелить не решился. У меня внутри что-то щелкнуло, будто переключили в телевизоре программу. И она, эта программа, возможно, была ярче, чем предыдущая. Отложил ружье и настеж открыл окно, впустив в комнату теплый воздух. Я очнулся летом, в капитализме окончательно разочаровавшийся, но погода была такая ласковая, солнце припекало, и ветер шелестел в листве тополей, что хотя бы хотелось жить. В тот день, как по волшебству, мне пришло письмо. Вместо обратного адреса – абонентский ящик.

«Коля, здравствуй! Не знаю, помнишь ли ты меня?! Как гуляли по Красному проспекту, как целовались под луной? Столько лет прошло. Я уехала тогда, ничего никому не сказав, а ведь была беременна от тебя. Через девять месяцев родила дочку – Лизоньку. Похожа на тебя, как две капли воды. Слава богу, мама моя еще была жива, и помогла поставить на ноги. Когда девочка подросла, я пыталась тебя искать, отец все же, но все связи были потеряны. Сейчас ей 17. Собирается поступать в институт, и как раз в том городе, где ты сейчас живешь. Адрес мне, наконец, удалось отыскать через паспортный стол. Я ни о чем не жалею, и ни о чем не прошу, но подумала, что, может быть, ты захочешь пообщаться с дочерью. Тем более, что она спрашивает о тебе постоянно.»

Так в моей жизни появилась Елизавета.

И все, действительно, заиграло новыми красками. Она приехала вовсе не так, как показывают в старых кинофильмах покорение провинциальными девушками гордой Москвы, в ней не было ни на грамм наивности и простоты, а лишь спокойная уверенность в собственных силах и юношеский задор. Собиралась поступать в МГУ, но мать запретила ехать так далеко. Учитывая то, что творилось в стране, решение более, чем здравое. В наш ВУЗ зато попала играючи, а я успел сообразить только, что, видно, придется мне теперь быть осмотрительнее, чтобы своим бедственным и зависимым ото всех в этом учреждении положением никак не скомпрометировать дочку. Лицо старался теперь почти все время прикрывать газетой, будто увлеченно читаю, и все больше отворачиваться, как какой-нибудь шпион на чужбине.

Обнаружилось, что девочке негде жить, и я согласился принять ее на свою доставшуюся от матери жилплощадь. Мне было безумно одиноко.

Сомнения были, не скрою, тем более, мимолетный роман с ее матерью, симпатичной тихой медсестрой Ритой Гончаровой, я едва помнил, и ожесточенный мой характер сперва противился сближению с непонятно чьим ребенком.

С Ритой все было молниеносно, я за ней даже не ухаживал. Она ухаживала за мной, причем, в прямом смысле слова, когда я лежал в больнице после операции, от которой остался мужественный шрам на скуле. Разного рода романтические прогулки под луной отчего-то совершенно вылетели у меня из головы. Немудрено: мы последний раз виделись лет 18 назад. Точно – 18, посмотрел я в медицинской карточке, которую с определенного момента стал держать дома, иногда перелистывая, чтобы освежить память. Даже внешность давней возлюбленной (приятная, но не более того) не всплывала отчетливо.

Но все произошло так неожиданно и быстро – письмо, скупые строчки моего положительного ответа и появление на пороге хорошенькой девушки с чемоданом – что я смирился. А после и поверил. И ничего больше никогда не пытался выяснить.

Елизавета – настоящая красавица, обворожительная брюнетка, и мне доставляло истинное удовольствие отыскивать в ней собственные черты. В нашем родстве я окончательно уверился, когда даже старая карга снизу, встретив нас вместе в подъезде, прошамкала что-то типа: «Боже, как похожа», и я весь залился горделивым румянцем.

День, когда она приехала, вполне можно было бы отчертить красным праздничным кружком, но я постеснялся.

Квартира наполнилась девичьими штучками, свитерками, маечками, и бог еще знает чем – я, конечно, стыдливо старался не замечать чего-нибудь более интимного, девочка все же уже совсем взрослая – а божественный аромат ее кожи, пусть и сильно ослабленный, все же наполнял ее комнату до сих пор. Через месяц после ее скоропостижного отъезда.

– Жан-Поль Готье, – донеслось с кресла. – Надо же, какая все-таки земля круглая.

– Что?

– Нет, ничего. Мы с Лизой – друзья.

Парень явно сочинил это на ходу, чтобы избежать наказания за то, что сует нос не в свои дела. Я, кстати, до сих пор не мог решить, что с ним делать, а заявления такого рода, на мой взгляд, вряд ли способствовали тому, чтоб с ним обращались лучше. Я как-то внутренне лениво согласился сам с собой, что от него нужно поскорее избавиться.

– Врешь ты все. Вы все друзья до поры, до времени.

– В смысле?

А может, и не врет. По крайней мере, он производил впечатление совершеннейшего маменькина сынка. Неуклюжего и милого. Пока он в моих руках, нет ведь никакой разницы, когда его ликвидировать, сегодня или завтра.

– Без смысла, – передразнил я. – Где вы были все, друзья, когда ей понадобилась помощь?!

Наше с Елизаветой безмятежное существование нарушилось нежданно. В первый раз я насторожился, когда в вечернем разговоре за чашкой чая она упомянула, как бы между прочим, какого-то Бахтина. Мы с Елизаветой вели такие неспешные беседы ежевечерне, и она даже добавила пару дат в мой «календарь капиталистических потерь», причем, так удачно, что ни с одной формулировкой я не смог поспорить. Мы думали одинаково.

А тут вдруг – «Бахтин».

– Бахтин сказал, что у меня явные актерские способности.

Или:

– Бахтин считает, что нам по силам самостоятельно сделать не только выпуск новостей, но и целый короткометражный художественный фильм.

Или вот еще:

– Вчера Бахтину сдали зачет.

Преподаватель.

Таких совпадений не бывает.

Неужто он?!

Я вознамерился выяснить это, и в следующее дежурство смотрел в оба, стараясь не пропустить мимо ни одной персоны. Они лились нескончаемым потоком, студенты и студентки, преподаватели и преподавательницы, и никто из них не вызывал во мне никаких эмоций. Но едва я завидел у входа его, у меня похолодело в груди. Ошибки быть не могло, навсегда запомнил этот внимательный взгляд, эту гладкую прическу, залакированную, будто только что из модного салона, эту покачивающуюся походку, одновременно пружинистую и деревянную. Откуда он здесь? Деловой костюм, кожаный портфель, резиновая улыбка, дежурные рукопожатия. Такие совпадения раз в жизни бывают.

Игорь Анатольевич Бахтин.

Собственной персоной.

Уверен был, что он давно уже в теплых странах. Или в холодной могиле.

Под безупречным пиджаком наметился округлый животик, отчего все его крепкое мускулистое тело приобрело грушевидную форму. Короткая борцовская шея, набриолиненные волосы и широкая мальчишеская, подкупающая своей искренностью, улыбка во весь рот. Взгляд невольно задерживался на этой улыбке, на растянутых губах, на широких передних зубах, чуть выдающихся вперед.

Я обомлел – а ведь он же вылитый бобер! Аккуратный, лоснящийся, довольный жизнью и собой, рукой, как бы невзначай, поправляет и без того идеальный пробор.

Из спешно похищенной тем же вечером в университетской библиотеке брошюры по охотничьему искусству – это все, что там было о грызунах – удалось выяснить, что:

«Своему туалету, уходу за шерстью бобры уделяют большое внимание. Поэтому их шерсть всегда блестящая. Тусклый, взлохмаченный мех говорит о нездоровье животного.»

А.А.Беляченко, Н.Н.Носова «Охота на бобра»

Интересующее меня животное – явно здорово. Сомневаться в этом не приходилось.

На антресолях нашел старые фотографии: группа людей в строгих пиджаках, я – крайний слева в верхнем ряду, Бахтин – в первом ряду в центре; вот он же, руководит коллективом; а вот – на утренней планерке.

Проследить за ним не составляло труда. Оказалось, он заведует университетским телецентром, видно, так и не смог с годами избавиться от юношеских пристрастий. Он являлся обычно к 8 утра. Чинно раскланивался со всеми в холле и поднимался к себе на третий этаж. Там переодевался, и к 8:30, когда начинались занятия, был уже в нужной аудитории. Никогда не опаздывал. На переменах Бахтин ни с кем особо не общался, слоняясь с крайне независимым выражением лица по коридорам. Зато после четвертой пары – часам к 14-ти – у него в телецентре собиралась развеселая компания студентов и засиживалась там, за закрытой бронированной дверью, порой до позднего вечера.

– Буду поздно, – сообщалось мне дома ледяным тоном.

И я знал, что она идет в аудиторию №320. И все бы ничего, если бы моя Елизавета не пропадала в ее недрах так часто. Я, конечно, пытался у нее самой ненавязчиво выяснить, не связывает ли их с Бахтиным нечто большее, чем отношения ученицы и учителя, но она отмалчивалась. Более того, сделалась нервной и раздражительной. Разговаривала со мной сухо, а порой и вовсе откровенно дерзила. Закончилось все тем, что Елизавета съехала. Собрала вещи и перевезла их в общежитие. Без всяких объяснений. Сказала только:

– Так будет лучше.

Я был уверен, что это он отнял ее у меня. Что творится там, в таинственной 320-й? Сколько раз бессонными ночами я задавал себе этот вопрос. И вскоре мне предоставилась уникальная возможность выяснить. Я мыслю, такой шанс бывает один на тысячу. Я ничего не делал специально, клянусь, просто обходил, как обычно вечерами, пустые университетские коридоры. Взял себе за правило, хотя в мои обязанности обход не входил, для этого существовала студенческая охрана. Бахтин был в кабинете один, я внезапно увидел его грузную фигуру в приоткрытую дверь. Он был навеселе и, видно, пренебрег всегдашней своей осторожностью. Мурлыкал что-то себе под нос, колдовал над магнитофонами и сохранял отличнейшее расположение духа. Пока не зазвонил телефон.

– Вечно ты не вовремя, – сердито сказал Бахтин в трубку. – Ну, Дим, я занят. Да, почти готово, как раз сейчас работаю. Срочно? Хорошо, жди.

Он выбежал, накинув куртку, так стремительно, что не заметил – тяжелая железная дверь, которую он толкнул, так и не докатилась до косяка, замерев в нескольких сантиметрах от него. Меня, конечно, он тоже не заметил, пролетев метеором мимо, как, впрочем, никогда не замечал. Я не удержался от искушения и прокрался внутрь. В углу – большой сейф, по всем стенам – полки с рядами кассет. Две стойки с оборудованием: мониторы, магнитофоны, тумблеры и кнопочки. А на всех экранах – моя Елизавета. Губки полуоткрыты, глаза заведены к небу. Черт дернул меня крутануть большой черный регулятор, и картинка пришла в движение. Покатились, переваливаясь, обнаженные тела, и в этой греховной свалке, бесстыдной и бессовестной, я опять, как и во время нашего с Елизаветой знакомства, только теперь уже с ужасом, угадывал знакомые черты.

– Бог ты мой, – кажется, вслух сказал я.

Я не помнил, как пришел домой.

«Он ее заставляет!» – настойчиво стучало в черепной коробке.

Перед глазами так и стояла его похотливая бобриная морда.

В полупрострации нашел в книжном шкафу, в самой глубине, за Джеком Лондоном и Дюма-отцом, ту самую, в зеленой обложке, библиотечну брошюру, пролистал дрожащими руками:

«Вся трагическая история бобрового племени связана, между прочим, не только с его ценным мехом, но и с этой, пожалуй, даже более дорогой частью его тела – бобровой струей. Ни у одного другого животного нет ничего подобного. Бобровая струя – это парные, похожие на груши мешочки, химический состав и свойства которых довольно сложны и изучены недостаточно. Известно, что содержимое струи растворяется в спирте и эфире. (Я сам, кстати, на Севере проводил такого рода эксперименты.) В воде растворяется плохо, в ацетоне и бензине не растворяется. В состав содержимого бобровой струи входят эфирные масла, придающие характерный запах вымоченной ивовой коры, смолистые вещества, касторин, холестерин, углекислый аммоний, углекислый кальций, фосфорнокислый кальций, салициловая кислота, бензойная кислота, фенол и другие вещества. В медицине бобровая струя используется с давних времен. Долгое время она считалась чуть ли не панацеей от всех болезней. Ее упоминают в своих трудах Гиппократ, Гален и Авиценна. В Средневековье касториум (так называли тогда главное действующее вещество бобровой струи) рекомендовали применять как противосудорожное и успокоительное средство. Некоторые северные народы шкуры бобра практически не использовали, зато в большой цене у них была именно бобровая струя, которую они использовали в различных ритуалах и отправлениях религиозных культов. Славянские народы также применяли бобровую струю для лечения заболеваний горла и груди. Известно, что содержимое мешочков способствует быстрому заживлению ран, а раствор в спирте за несколько дней вылечивает нарывы и фурункулы.

Настоящее предназначение этого уникального органа науке до сих пор доподлинно неизвестно, но робкие предположения касаются некой сексуальной составляющей – считается, что бобры этой самой струей (а она имеется в наличии и у женских, и у мужских особей) привлекают противоположный пол.»

А.А.Беляченко, Н.Н.Носова «Охота на бобра»

Пока читал, дрожь отступила, но пришло четкое и ясное понимание того, что нужно делать – я его убью. Со старых фото на работе сделал ксерокопии – большую пачку; и на каждом листе, каждому изображению проколол глаза. Врага нужно знать в лицо, но хотелось, чтобы лицо это выглядело мертвым.