Текст книги "Атаман А. И. Дутов"

В большинстве поселков было две школы – мужская и женская, поселков, не имевших школ вообще, в войске к началу ХХ в. не было. Именно в школах казаки проходили курс первоначальной строевой подготовки. Учеба длилась шесть месяцев – с октября по март, заканчиваясь перед началом посевной. Ежедневно казачата занимались не более шести часов. В школах преподавались следующие предметы: Закон Божий, русский язык, церковно-славянский язык, арифметика и чистописание¹⁰⁷. Учебная нагрузка составляла 26 часов в неделю. Между прочим, посещение школ было обязательным для всех казачьих детей начиная с 8 лет. Именно эта мера вывела войско на первое место по уровню грамотности среди других. К началу ХХ в. до 70 % казаков и до 50 % казачек было грамотно, неграмотной была лишь часть стариков, служивших до 1871 г., а также дети до 7 лет. В 3-м военном отделе уже в 1902 г. существовала 99 %-ная, или всеобщая, грамотность¹⁰⁸. На мой взгляд, это уникальный показатель для российской глубинки начала ХХ в.

Отличительными чертами казаков некогда считались набожность, монархизм, чинопочитание, любовь к войску, смелость, инициативность, простота в обращении, чувство товарищества. Но постепенно многие из этих черт становились достоянием истории, уходили в прошлое. На смену им в начале ХХ в., в основном в среде казачьей молодежи, пришли совершенно нехарактерные ранее явления: алкоголизм, приобретший массовый характер, упадок дисциплины, рост непонимания и проявление неуважения по отношению к старикам, апатия в отношении военной службы. Эти явления наблюдались тогда не только в Оренбургском войске, но и в других казачьих войсках. Расходы населения на водку в три раза превышали общественные расходы всего войска. Только, по официальным данным, в 1907 г. на душу населения всех сословий в войске приходилось 9,2 литра 40-градусной водки¹⁰⁹. Но, как известно, значительная часть алкоголя производилась самими казаками в своих хозяйствах и не могла быть учтена, а кроме того, помимо водки потреблялись и другие спиртные напитки. Таким образом, реальные масштабы потребления спиртных напитков были гораздо большими.

Чрезмерное потребление алкоголя сказывалось на генофонде казаков. Пьянство породило среди казаков лень, отсутствие хозяйственности. Тяжелый домашний труд обычно поручался дешевым наемным работникам (например, казахам) или взваливался на плечи казачек¹¹⁰. Пьянство, недисциплинированность, неприятие авторитетов, безразличие к окружающему миру и замкнутость, особенно в среде казачьей молодежи, являлись формами социального протеста и, вероятно, были связаны с трудностями самореализации в условиях мирного времени. В качестве меры дисциплинарного наказания для казаков дурного поведения было откомандирование их на полевую службу на срок до четырех лет, если они состояли в строевом разряде. Отставных казаков выселяли на срок до четырех лет в отдаленные от постоянного места жительства станицы. Эти меры были установлены в 1886 г. как временные, но в 1891-м и 1895 гг. продлялись, за исключением права ссылки. В таком состоянии казачество вступило в ХХ век. Мощнейшим катализатором для выплескивания всего отрицательного, что накопилось в казачестве за предыдущие десятилетия, стал 1917 год.

Говоря о предпосылках революции и Гражданской войны в казачьих областях, нельзя не упомянуть об уже сформировавшейся к началу ХХ в. особой группе внутри казачества – станичной интеллигенции (например, фельдшеры, агрономы, учителя). Эта категория включала лиц интеллектуального труда, не отошедших в полной мере от образа жизни простых казаков, по долгу службы постоянно соприкасавшихся с ними и оказывавших, в силу своего положения, образованности, авторитета, личных качеств значительное влияние на станичную и поселковую атмосферу. Представители этой группы лиц могли не принадлежать к казачьему сословию, но именно они претендовали на неформальное лидерство в станицах. Как правило, это были лица, настроенные антиправительственно. Речь идет именно о сельской интеллигенции, поскольку, во-первых, большинство казаков жило вне городов, а во-вторых, в замкнутой станичной атмосфере влияние этой группы на сознание казачества было особенно сильным. В 1917 г. и позднее представители этой группы постепенно перешли к поддержке идей саморасказачивания и своими идеями принесли огромный вред казачеству, фактически расколов его в период наиболее трудных испытаний. Именно представители казачьей интеллигенции сыграли важную роль в оппозиции режиму Дутова.

Род и семья Дутовых

Род Дутовых восходит к волжскому казачеству. Волга издревле была важнейшей водной артерией Восточной Европы и имела колоссальное значение в торговле Руси с Востоком. Именно этот фактор привлекал сюда любителей легкой наживы за чужой счет. Уже с XIV в. известны действовавшие здесь ушкуйники. Кроме того, в пограничном с Золотой Ордой Поволжье находили убежище беглые крестьяне из Северо-Восточной Руси. Таким образом, в этом регионе со Средневековья существовали условия для формирования казачества. В XVI в. на Волге одновременно сосуществовали как городовые казаки, находившиеся на службе у русского правительства, так и вольные «воровские» казаки, постепенно также переманивавшиеся на службу государственной властью. Именно ко второй категории относился знаменитый покоритель Сибири Ермак Тимофеевич¹¹¹.

Фамилию Дутов специалисты связывают со словом «дутый» – полный, толстый или надутый, сердитый¹¹². Несомненна также ее связь со словом «дуться», соответствующее прозвище (Дутик, Дутка, Дутый и т. п.) «могли дать либо тому, кто дуется, дует губы, либо гордому, надменному человеку. Однако не исключено, что так могли прозвать толстого, полного человека – например, в говорах дутыш, дутик (здесь и далее выделено в тексте. – А. Г.) – «раздутая вещь, пузырь», а также «человек полный в лице или вообще плотный коротыш, толстячок» (ср. слова того же корня одутловатый, раздутый)»¹¹³. И если посмотреть на фотографии Александра Ильича, он действительно кажется таким, полным и надутым. По одной из легенд, атаман не допускал употребления своей фамилии в родительном падеже, ему слышалось, что говорят не про атамана Дутова, а про атамана дутого. Однако это только легенда. В XVI–XVII вв. было распространено прозвище Дутой (Дутый) и аналогичные ему. Документы того времени сохранили упоминания о винницком мещанине Иване Дутом (1552 г.), московском торговом человеке Петре Дутом (1566 г.), литовском мужике Ивашко по прозвищу Дутка (1648 г.), кроме того, по документам 1614 г. известен волжский казак Максим Дутая Нога¹¹⁴. И хотя Дутовы также вели свой род от волжских казаков, доказательств их родства с этим человеком пока не обнаружено.

О происхождении Дутова до сих пор было известно крайне мало. Основные и наиболее достоверные данные содержала его официальная биография, изданная в 1919 г. В ней отмечалось, что «Александр Ильич Дутов происходил из староказачьей семьи. Род Дутовых до начала 19-го века жил в Самаре, так предки были волжские казаки, в частности принадлежащие к Самарскому казачьему войску. С уничтожением этого войска и лишением его земель, самарские казаки переселились в Оренбургское войско, и в числе переселенцев, не желавших выйти из казачества, был и прадед Дутова казак Степан. Дед Александра Ильича служил уже Оренбургскому войску и в чине Войскового Старшины закончил свое земное существование. Отец Атамана, Илья Петрович, отставной генерал-майор, здравствует и поныне и всю службу провел в рядах Оренбургского Войска, главным образом, в Туркестане, принимая участие в покорении Средней Азии и в войне с турками на Кавказе. Жизнь отца А.И. (здесь и далее так указываются инициалы Дутова. – А. Г.) была полна походов, скитаний и переездов, и вот на походе из Оренбурга в Фергану, в городе Казалинске, 6 августа 1879 г. родился у него сын Александр, ныне Войсковой Атаман»¹¹⁵. Эти сведения, изложенные для официальной биографии, по всей видимости, самим Дутовым, являются весьма отрывочными.

В собрании РГИА удалось обнаружить документы о дворянстве рода Дутовых, которые существенно расширяют имевшиеся до сих пор сведения. По обнаруженным мной данным, первым известным предком атамана следует считать самарского казака Якова Дутова, жившего во второй половине XVIII в.¹¹⁶ Примерно в 1787–1788 гг. у него родился сын Степан, поступивший на военную службу в марте 1807 г. и дослужившийся впоследствии до чина урядника (1809 г.) и зауряд-хорунжего (1811 г.) Оренбургского казачьего войска. В его служебных документах особо отмечалось, что «в разных годах в линейной службе находился… Российской грамоте знает…»¹¹⁷. В июне 1811 г. в Самаре Степан женился на восемнадцатилетней дочери отставного казака¹¹⁸ (по другим данным – на дочери капрала¹¹⁹) Анисье Яковлевне.

У Дутовых родилось три дочери: Мария (1814 г.), Аграфена (1817 г.) и Александра (1819 г.), а 27 декабря 1817 г. на свет появился сын Петр – дедушка атамана Дутова. Петр Степанович уже числился казаком станицы Оренбургской, той самой, к которой позднее будут приписаны его многочисленные потомки, в том числе и сам А.И. Дутов. Дед оренбургского атамана прошел все ступеньки казачьей иерархии, поступив на службу казаком из вольноопределяющихся в июне 1834 г. Уже на следующий год он получил должность писаря Войсковой канцелярии Оренбургского казачьего войска, а в марте 1836 г. был произведен в урядники. В 1841 г. П.С. Дутов повышен до старшего писаря Войскового правления, в 1847 г. уже в должности протоколиста. Наконец, в 1851 г. Дутов за выслугу лет был произведен в хорунжие и как выслуживший четырехлетний срок ранее Высочайшего манифеста от 11 июня 1845 г. (повысившего требования к получению потомственного дворянства с XIV до VIII класса Табели о рангах) получил права потомственного дворянства, значительно повысив как свой социальный статус, так и статус всех своих потомков¹²⁰, которым, впрочем, впоследствии все равно приходилось подтверждать свои права на принадлежность к дворянству. В 1854 г. он уже в чине сотника. Как чиновник, находившийся при войсках, П.С. Дутов был награжден бронзовой медалью в память Крымской войны 1853–1856 гг. на владимирской ленте¹²¹. Последующие десять лет (1855–1865 гг.) он прослужил экзекутором Войскового правления Оренбургского казачьего войска. Итогом его многолетней службы был чин войскового старшины, а последняя известная должность деда атамана Дутова – архивариус Войскового правления (1879 г.)¹²². Потомственная казачка Татьяна Алексеевна Ситникова подарила мужу четырех сыновей: Алексея (1843 г.), Павла (1848 г.), Илью (1851 г.) и Николая (1854 г.) и четырех дочерей: Екатерину (1852 г.), Анну (1857 г.), Татьяну (1859 г.) и Александру (1861 г.). Дутовы владели домом в станице Оренбургской – казачьем предместье города Оренбурга.

Старший сын Алексей, судя по всему, умер еще в юности. Двое других, Павел и Илья, пошли по стопам отца и отдали все свои силы служению родине и родному войску. Павел Петрович получил общее образование дома, а военное «приобрел на службе практически»¹²³. Дядя будущего оренбургского атамана принял участие в кампаниях 1875-го и 1879 гг., однако в сражениях не участвовал и ранен не был. Впоследствии он выслужил чин полковника. Был награжден орденами Св. Станислава 3-й степени (1875 г.) и Св. Анны 3-й степени. Скончался в Оренбурге в 1916 г. от паралича¹²⁴.

Отец будущего казачьего вождя, Илья Петрович, по сравнению со своим старшим братом получил более солидное образование: окончил Оренбургское казачье юнкерское училище по 1-му разряду и Офицерскую кавалерийскую школу «успешно». Был настоящим боевым офицером эпохи туркестанских походов. С 1874-го по 1876 г. и в 1879 г. он находился в войсках Амударьинского отдела, где служба считалась за военный поход. В Государственном архиве Оренбургской области сохранились его записки о пути следования отряда от города Казалы до Петро-Александровского укрепления летом 1874 г.¹²⁵ Записки представляют собой очень подробное описание пройденного маршрута протяженностью в 595 верст.

Принимал он участие и в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. на территории Азиатской Турции, причем непосредственно участвовал в штурме Карса. В 1880 г. находился в составе войск Саракамышского действующего отряда, а в 1892 г. – в составе Памирского отряда (казаки сотни Дутова принимали участие в схватке с афганцами на посту Яшиль-Куль¹²⁶). В мае 1904 г. Дутов-старший получил в командование 5-й Оренбургский казачий полк, расквартированный в Ташкенте. В 1906 г. принял 4-й полк, стоявший в городе Керки Бухарского ханства, а в сентябре 1907 г. был произведен в генерал-майоры с увольнением от службы с мундиром и пенсией. За годы службы Илья Петрович был награжден орденами Св. Станислава 3-й степени, Св. Анны 3-й степени с мечами и бантом, Св. Станислава 2-й степени, Св. Анны 2-й степени, Св. Владимира 3-й и 4-й степеней, орденом Бухарской золотой звезды 2-й степени; серебряными медалями за Русско-турецкую войну 1877–1878 гг. и в память царствования императора Александра III на Александровской ленте¹²⁷. Кроме того, Илья Петрович имел земельный надел в Троицком уезде Оренбургской губернии¹²⁸. За его женой был деревянный дом в Оренбурге и благоприобретенный земельный участок в 400 десятин¹²⁹.

Дожил Илья Петрович и до стремительного карьерного взлета своего старшего сына, ставшего Войсковым атаманом. Супругой Ильи Петровича и матерью будущего атамана была Елизавета Николаевна Ускова – дочь урядника, уроженка Оренбургской губернии. По некоторым данным, среди ее предков был комендант Новопетровского укрепления подполковник И.А. Усков, помогавший Т.Г. Шевченко в период пребывания последнего под арестом в укреплении. Это родство впоследствии предопределило интерес Дутова к оренбургскому периоду жизни Шевченко.

Сам Дутов был причислен к потомственному дворянству в конце апреля 1917 г.¹³⁰ – в петроградский период своей деятельности (по всей видимости, послефевральские реалии и демократическая риторика не помешали ему позаботиться об утверждении семьи в дворянском сословии). Добавлю, что начиная с отца и дяди оренбургского атамана Дутовы стали элитой оренбургского казачества, и неудивительно, что Александр Ильич впоследствии смог претендовать на пост Войскового атамана.

Молодые годы

5 августа 1879 г. во время ферганского похода в городе Казалинске Сырдарьинской области у есаула Дутова и его супруги родился первенец Александр – будущий оренбургский атаман. Крещен он был 15 августа в Казалинской Казанской церкви, о чем сделана запись в метрической книге церкви под № 43. В качестве восприемников при крещении младенца выступил дядя, сотник 1-го Оренбургского казачьего полка Николай Петрович Дутов, и жена войскового старшины Михаила Алексеевича Пискунова Евдокия Павловна¹³¹. Младший брат Дутова Николай, впоследствии секретарь Орской уездной земской управы¹³², родился в 1883 г. Будущий атаман был приписан к станице Оренбургской. В семь лет он начал ходить в школу Летниковой, а затем для подготовки к кадетскому корпусу в школу Назаровой. В период обучения отца в Офицерской кавалерийской школе в 1888–1889 гг. Александр жил в Петербурге и учился в одной из школ столицы, а позднее посещал занятия в училище Жоравович в Оренбурге¹³³.

В 1889 г. Александр поступил на войсковую стипендию в Оренбургский Неплюевский кадетский корпус, где был в числе средних учеников. Однокашник Дутова по корпусу, училищу и академии Генерального штаба генерал-майор С.А. Щепихин впоследствии вспоминал: «Шурка» (так звали его ближайшие друзья), «дутик-карапузик», «каракатица», «тетка» – вот, кажется, все прозвища школьников, умеющих обычно метко и надолго припечатать каждому определенный штемпель. Видимо, у Александра Ильича не было особенно ярких черт, которые могли бы привлечь внимание товарищей детства. Так он и рос среди нас, не выделяясь из золотой середины ни учением, ни поведением. Среди своих оренбур[ж]цев (оренбургских казаков у нас в корпусе было от 15 до 25 % всего состава) он пользовался некоторым вниманием, так как все они знали, по рассказам родителей, его отца – лихого командира полка. В корпусе он пользовался достатком, так как отец мог баловать его карманными деньгами. Жадным не был, но не был особенно и щедр. Скорее это была скуповато-эгоистическая натура. Средние способности угнетали его: он сильно «зубрил», чтобы выбиться на поверхность, но это ему так и не удалось до конца. Физически он был вполне здоров, даже цветущ, но развития был очень слабого: гимнастика и танцы, а также и «фронт» (строевые занятия) были его слабым местом всегда. Он, видимо, сильно от этого страдал, но характера вытренировать себя не проявлял. В младших классах был в достаточной мере слезлив и обстановка корпуса, особенно в первых классах, его явно угнетала. Много этому способствовала первая встреча, оказанная ему на первых же шагах: при виде пухлого, розово-ланитного, малоповоротливого малыша второклассники и «старички» (оставшиеся на второй год в 1-м классе) взяли его в оборот. Шлепали по щекам и другим мягким частям, тычки и щипки быстро вывели из равновесия новичка, и он заревел. Помню этот неистовый рев и удирание под защиту офицера-воспитателя. Долго он за эту жалобу носил кличку – «ябедник»! Ни ярких шалостей и проказ, ни примерного поведения – все обычно серое, не предвещало, что в будущем из него сконструируется «вождь»¹³⁴.

Автор этой характеристики в своих воспоминаниях стремился всячески очернить Дутова, что, на мой взгляд, связано с тем, что С.А. Щепихин в годы Гражданской войны не сумел достичь высот своего менее талантливого ровесника Дутова, получившего общероссийскую известность. Вместе с тем факты, приведенные Щепихиным, не должны вызывать сомнений, поскольку вряд ли являются вымышленными, он просто концентрирует свое внимание в основном на негативных чертах Дутова и отрицательных моментах его жизни, а кроме того, это практически единственное свидетельство о ранних годах Дутова. Вероятно, сам Дутов для своей официальной биографии сообщил несколько иные сведения, что его «кадетская жизнь была однообразна: ученье, праздничные отпуски к родным, так как родители почти все время жили в Туркестане. Только лето было праздником. Еще мальчиком А.И. горячо любил природу и свои родные степи. Целые дни проводил он в лугах и степи, участвуя в сельских работах со своими станичниками, или же бродил с ружьем по озерам и речкам, зачастую по неделям живя в лугах и закаляя себя в тяжелых переходах в жару и привыкая к скромному питанию и простым ночлегам у костра в степи. Любовь к природе и знакомство с трудовой жизнью казаков оказали для будущей работы Атамана большую помощь. Неприхотливая жизнь и постоянные лишения закалили здоровье А.И., и только этим можно объяснить ту кипучую энергию и бодрость, каковая присуща нашему Атаману на его посту. В холерную эпидемию 1891 года А.И. жил в поселке Ново-Черкасском, тогда Воздвиженской станицы, видел несовершенство врачебной помощи, и с детских лет запал этот существенный недостаток в душу Атамана, и ныне на своем посту он широко идет навстречу врачебному персоналу в деле санитарной помощи населению станиц. В кадетские годы А.И. прочитал всех русских классиков и особенно увлекался историей; страсть к чтению была отличительной чертой Атамана. В короткие праздники А.И., приходя к родным, очень редко уходил из дома, предпочитая развлечениям книгу»¹³⁵. Сложно сказать, насколько достоверны эти сведения и не выдавал ли сам атаман и его соратники желаемое за действительное.

В 1890-х гг. учебный план кадетского корпуса, в котором учился Дутов, включал такие предметы, как Закон Божий, русский язык и словесность, французский и немецкий языки, математику, начальные сведения из естественной истории, физику, космографию, географию, историю русскую и всеобщую, законоведение, чистописание и рисование¹³⁶.

Разумеется, Дутов, благодаря положению своего отца, имел самые благоприятные стартовые условия для службы, и в этом отношении можно утверждать, что талантливым самородком, как, например, Л.Г. Корнилов, он не являлся.

Глава 2
Начало пути

Училище. «Царская сотня»

По выпуске из корпуса в возрасте семнадцати лет Дутов был зачислен юнкером в казачью сотню Николаевского кавалерийского училища (1897 г.) и отправился в столицу. В училище без экзамена принимали выпускников кадетских корпусов и гражданских учебных заведений (на училищном жаргоне – «прибывших с вокзала») не моложе 16 лет. Обучение являлось платным. Казачья сотня Николаевского кавалерийского училища, неофициально именовавшаяся «царской сотней», была мечтой любого казака, стремившегося к офицерским погонам и блестящей карьере. Ведь Дутов вполне мог учиться и в казачьем юнкерском училище в Оренбурге, однако выбрал гораздо более престижный Петербург.

Вместе с Дутовым в училище прибыло 11 выпускников Оренбургского Неплюевского кадетского корпуса, всего же в младший класс училища в 1897 г. было зачислено 136 человек, включая 114 выпускников кадетских корпусов, 5 юнкеров, остававшихся в младшем классе на второй год (получавших чин «майора» в неформальной училищной иерархии) и 22 человека со стороны. Небезынтересно, что 5 из 11 бывших неплюевцев, включая Дутова, были произведены в старшем классе в портупей-юнкера (всего в потоке было 43 портупей-юнкера, 36 из них поступили в училище из кадетских корпусов), лишь один из одиннадцати закончил училище по второму разряду, остальные – по первому (всего в потоке по первому разряду училище окончил 121 юнкер, по второму – 11 и по третьему – 1, кроме того, один юнкер был оставлен в старшем классе на второй год; для бывших выпускников кадетских корпусов – 106, 9 и 1 соответственно)¹³⁷.

Само училище, или «Славная Школа», как его еще называли выпускники, было открыто в 1823 г. и как раз в период обучения Дутова в 1898 г. торжественно отмечало свой 75-летний юбилей. Сотня при училище появилась лишь в 1890 г. и (с 1891 г.) была рассчитана на 120 юнкеров всех казачьих войск. Позднее к этому количеству прибавилось еще 15 стипендиатов-кубанцев. Плата за обучение в начале 1890-х гг. составляла 600 руб. в год, в связи с чем некоторые юнкера из бедных семей, не имевших возможности оплатить обучение, были вынуждены переводиться в другие училища.

В сотне имелось четыре взвода. Обучение вели казачьи офицеры. В период обучения Дутова юнкера носили форму своих казачьих войск. Сотня размещалась на третьем этаже здания училища. При Дутове сотней командовал полковник Н.Я. Дьяков (командир сотни в 1891–1902 гг.)¹³⁸.

По воспоминаниям современников, юнкера сотни «были известны в Петербурге как исключительная строевая часть по своей лихости и удали»¹³⁹.Девизом училища была фраза «И были дружною семьею солдат, корнет и генерал!»¹⁴⁰. При выпуске из училища юнкера-казаки выходили в части своих казачьих войск. Сотня, да и все училище в целом славились не только отличной строевой подготовкой, но и различными неформальными традициями, существовавшими в юнкерской среде. Традиции имели целью развитие лихости и, как тогда говорили, «отчетливости», а также любви юнкеров к прошлому¹⁴¹.

Отличительной чертой учебного процесса в «Славной Школе» был знаменитый «Цук»¹⁴² – не регламентированные уставом взаимоотношения между юнкерами старшего и младшего курсов, которые, однако, нравились младшим, поскольку приучали их к будущей офицерской службе и не унижали их¹⁴³. Старшие юнкера не имели права с неуважением даже дотронуться до младших, не говоря уже о немыслимых в училище побоях. В случае драки все ее участники незамедлительно отчислялись от училища. То, что «цук» принимал уродливые формы, как утверждали советские авторы¹⁴⁴, совершенно не соответствует действительности. Один из выпускников училища впоследствии писал: «Цук, который, конечно, существовал в эскадроне, принес всем нам громадную пользу для будущей жизни в полках… выработал наш характер»¹⁴⁵. Другой выпускник вспоминал, что «традиции Школы, цуканье и подтяжка не умалили силу нашей конницы, но, наоборот, они дали ей стойкость, дали дисциплинированных офицеров, связанных между собою неподдельной дружбой и спаянных воспоминаниями о славной старой школе»¹⁴⁶. Кстати, «цук» существовал и в других кавалерийских училищах¹⁴⁷. В казачьей сотне, тем не менее, существовали более доброжелательные отношения между старшими и младшими¹⁴⁸. Как вспоминал великий князь Гавриил Константинович, «казаки жили отдельно, в своих бараках, и «цуканья» у них не было. Они вообще были серьезнее юнкеров эскадрона и лучше их учились»¹⁴⁹. Есть еще одно свидетельство, правда относящееся к начальному периоду существования сотни, о том, что в сотне вовсе не было цука¹⁵⁰. В то же время встречаются упоминания о некотором антагонизме между сотней и эскадроном¹⁵¹.

Мало что понимавшая в подготовке офицеров петербургская интеллигенция к «цуку» относилась весьма неодобрительно¹⁵², такие же настроения были распространены и в армейской среде (среди не кавалеристов), судя по всему, они передались части училищных офицеров. Как раз в год зачисления Дутова в училище его новый начальник Генерального штаба генерал-майор П.А. Плеве предпринял неудачную попытку искоренения традиций¹⁵³. Эта попытка встретила дружный отпор училищных офицеров и юнкеров. По воспоминаниям В.С. Трубецкого, «в Николаевском училище юнкера жили удивительно сплоченной кастой, и нравы там царили совсем особые. Дисциплина – адовая, а цук – из ряда вон выходящий, крепко вошедший в традицию. Говоря о традиции, я вообще должен сознаться, что другого такого учреждения, где сила традиции была бы столь велика, как в Николаевском училище, я нигде никогда не встречал… своим беспощадным цуком старшие закаливали младших, страшно дисциплинировали их, вырабатывали особую бравую выправку, по которой чуть не за версту всегда можно было узнать николаевца»¹⁵⁴.

Младшекурсники считались «сугубыми зверями», юнкера старшего курса казачьей сотни – «хорунжими», эскадрона – «корнетами». «Господа хорунжие» пытались привить своим младшим товарищам любовь к прошлому казачества и лихость. Основной традицией сотни был «ночной обход», во время которого происходило избрание старшим курсом группы наиболее авторитетных юнкеров – хранителей традиций из числа младшекурсников. Незадолго до выпуска юнкера старшего курса ночью выстраивались в сотенной спальне с шашками наголо и со свечами на их остриях и исполняли сотенную песню, после чего зачитывался приказ о назначении вместо выпускников новых «полковника», двух «войсковых старшин», двух «есаулов» и «хорунжего»¹⁵⁵ (по другой версии, «хорунжего» не было, а один из «есаулов» являлся еще и адъютантом сотни¹⁵⁶), на которых возлагалось соблюдение традиций и разрешение всех споров в сотне. Во время этой церемонии зачитывались стихи¹⁵⁷:

 
Серый день едва мерцает,
Скоро ночь пройдет,
Офицерство совершает
Свой ночной обход.
 
 
Впереди полковник бравый,
Вслед хорунжих ряд,
Жаждой удали и славы
Очи их горят.
 
 
Блещут шашки боевые,
Шпоры чуть звенят,
На погонах золотые
Звездочки горят.
 
 
Раздаются песни звуки
Храбрых казаков
Про великие заслуги
Дедов и отцов.
 
 
Про Азовское сиденье,
Вечную войну,
И Сибири покоренье,
И тоску в плену.
 
 
Запорожские походы
К туркам, полякам,
Покоренные народы
Храбрым казакам.
 
 
Мнится вольность удалая
В прежние века,
Сагайдачного, Нечая
Слава Ермака.
 
 
Слава вихря-атамана
И сквозь дым веков —
Бунты Разина Степана,
Бич бояр-купцов.
 
 
Русь! Гляди, какую силу
Казаки таят.
За Тебя сойти в могилу
Каждый будет рад.
 

Одно из наиболее ярких описаний поступления в училище оставил Е. Вадимов: «Нас – человек двадцать пять. Двадцать пять кадет одного и того же корпуса, которых ведет в военное училище последний раз сопровождающий своих питомцев кадетский офицер-воспитатель. Последний раз на наших плечах кадетские шинели и мундиры. Нас ведут к суровой юнкерской жизни. За спиною – семь лет крикливого, веселого, беспечного, самоуверенного кадетства… Впереди – строгая тайна знаменитой «гвардейской школы» и связанной с нею беспощадной кавалерийской тренировки в течение двух лет. Жутко и торжественно…»¹⁵⁸.

Поступив в училище, юнкера закреплялись за «дядьками» – старшекурсниками, как правило, из одного с младшими кадетского корпуса¹⁵⁹, которые обучали своих младших товарищей различным правилам и манерам. Один из куплетов училищной «звериады» (песни) описывал наставления старших¹⁶⁰:

 
А вам, кадетам, гимназистам,
Забыть давно уже пора,
Что вы уж больше не мальчишки,
А Славной Школы юнкера.
 

Юнкера должны были все знать о приставленном к ним «дядьке» или «корнете» – в какой полк он собирался выйти, кто его возлюбленная и т. д. Кроме того, за юнкерами закреплялись лакеи, которые должны были следить за внешним видом своих подопечных. Старшие юнкера неформально поощряли манкирование «некавалерийскими» предметами, но в то же время требовали от младших самого серьезного изучения шашечных приемов, езды, джигитовки, вольтижировки¹⁶¹, иппологии¹⁶² и т. п. Существовали и другие неписаные правила. Между однокурсниками и в училище, и после его окончания было принято обращение исключительно на «ты». При входе в помещение кого-либо из юнкеров старшего курса младшие должны были встать по стойке «смирно» до тех пор, пока им не будет разрешено сесть, и т. д. Младшие не могли ходить по одной из лестниц училища, которая называлась «корнетской».

Важной составляющей «цука» были вопросы об униформе и дислокации всех кавалерийских полков. Младшим необходимо было знать все об этом вплоть до мелочей. Причем нередко после весьма трудных вопросов старшие спрашивали: «Какие подковы в 4-м эскадроне лейб-гвардии Конно-Гренадерского полка?» Некоторые «звери» безуспешно пытались выяснить особенности подков лошадей именно этого эскадрона, спрашивали у старших и т. д. Правильным же был ответ: «Обычные». Излюбленным был также вопрос о том, что такое прогресс. Ответ на него явно высмеивал тот пиетет, с которым к этому слову относилась тогдашняя интеллигенция. Юнкеру следовало ответить, что «прогресс есть констатация эксибиция секулярных новаторов тенденции коминерации индивидуумов социал…»¹⁶³.

Существовала и другая сторона юнкерских традиций (впрочем, нехарактерная для сотни), способствовавшая формированию некоторого высокомерия и цинизма, отчасти присущих офицерам гвардейской кавалерии, в полки которой шло значительное количество выпускников училища¹⁶⁴. Один из юнкеров сотни писал о юнкерах эскадрона: «…для них… знание Лермонтовской «звериады» и манеж были выше научных знаний. Химия и механика признавались ими сугубо вредными науками, изучать которые позорно: за полученную хорошую отметку по сугубому предмету звали «мыловаром». Если же было необходимо исправить дурной балл, то рекомендовалось «приказами по курилке» держать книгу руками, одетыми в перчатки. Теми же приказами предлагалось после экзаменов сжигать учебники сугубых наук при торжественной обстановке, в каминах курительной комнаты. Чтением книг славные гвардейцы не увлекались. Несмотря на царивший в школе культ Лермонтова, музей его имени почти не посещался. Искусство интересовало их постольку, поскольку можно было встретить красивую наездницу или балерину в театре.