Текст книги "Игры с Вечностью"

Вид этого агонизирующего тела заставил Виттора перекреститься и вознести короткую покаянную молитву Создателю. Как и любой испанец, Виттор был набожен. Следующим действием было освобождение Анны от пут. Та испугалась, и чтобы она не закричала, Виттору пришлось прикрыть ей рот рукой.

− Тише, тише. Все закончилось. Это я, Виттор де Ихо, сын Алехандро де Ихо, суконщика с Калье Роса. Узнала?

Анна кивнула, успокоившись.

− Кричать не будешь? Я не хочу, чтобы прибежавший патруль поймал меня на месте двойного убийства и повез на другой берег, в Триану. Там слишком сырые подвалы для меня, я солнышко люблю, – Виттор улыбнулся.

Анна опять кивнула, и он отпустил ее. Она моментально успокоилась, и взяла его руку.

Спасибо, что спас.

− Всегда пожалуйста. Но нам здесь оставаться опасно, могут застать на месте преступления…

− Пошли ко мне, там, в саду красивая беседка, посидим немного. Ты же не возражаешь осушить харро с хересом?

− Пошли. Но я предпочитаю малагу или аликанте.

Они прошли к ней через потайную калитку в стене, и удобно расположились в беседке. Немая служанка быстро накрыла на стол, поставив туда харро – одноручный кувшин с узким горлышком, доверху полный аликанте, две серебряные чарки тонкой чеканки и тарелку с копченым пряным мясом, которое называли бандерилья. Нарезанное тонкими ломтиками, соленое и острое, оно было лучшей закуской к вину.

− Как все произошло? – это был первый вопрос, который задал Виттор Анне, когда она вернулась, переодевшись, и накинув на плечи мантилью, так как похолодало.

− Отец уехал сегодня вечером, прихватив трех слуг. У него какие-то дела в Кармоне, а туда ты сам знаешь, ехать всю ночь. Дома остались только Камилла, которая накрывала сейчас, и Хуан, сторож. Донну Исабель, мою дуэнью, я отпустила на ночь домой. Вечер прошел как обычно…

− А как обычно у тебя проходит вечер? – Виттор не удержался от этого вопроса. Кто любил, тот знает, что хочется не только знать все о любимом человеке, но даже дышать с ним в унисон, слушая при этом стук родного сердца рядом с собой. И тогда не надо слов, все скажут глаза и руки.

− Виттор… – она улыбнулась, – тебе в подробностях или как?

− Я нескромен? Извини.

− Да нет, ты же спас мне жизнь… теперь не важно, как сложится судьба, но я знаю, что можно доверять тебе, и наоборот. Я никогда не предам.

− Я знаю… я уверен в тебе, – он поднял чарку. – За тебя, Анна.

− Спасибо. Но никогда нельзя быть уверенным в женщине, – она дерзко подмигнула.

− Можно, если ты уверен в себе, – он тоже подмигнул и сделал глоток.

− Смело сказано. Я вышивала весь вечер. Это самое невинное занятие, к которому я питаю страсть… – она заметила, что Виттор хочет опять что-то спросить, и сказала опережая: – Ты меня будешь слушать, или вопросами засыпать? Перебивать не тактично.

− Ну, смотря, какая тактика на уме! – он улыбнулся. – Извини, что перебил, рассказывай.

Анне очень хотелось спросить, какая же тактика на уме у собеседника, но она сдержалась, сделав вид, что пропустила фразу мимо ушей.

− После вышивания я спустилась в сад немного погулять, и через полчаса присела на каменную скамью возле гранатовых деревьев. Я и сама не заметила, как сзади кто-то схватил меня за горло, и прикрыл рот. Буквально за пять секунд меня полностью закутали в черную тряпку и понесли на улицу. Ну, что дальше было ты и сам знаешь, причем лучше меня. Кто были эти двое?

− Судя по всему, наемники из числа солдат. Кто-то хорошо заплатил, чтобы тебя похитили. За такое преступление наказание очень строгое, и за маленькую сумму никто не соглашается похищать, возни много.

− Цинично, – она посмотрела ему в глаза.

− Зато, правда. Обо всех расценках, и видах преступлений, мне рассказывал сосед по квартире в Барселоне, где я учился. Этот баск знает наши законы не хуже юриста из Сорбонна.

− А он откуда это узнал? – Анна заинтересовалась.

− Его старшие братья, а перед этим и отец, когда был молод, и дед, когда был жив, – наемные убийцы, типа тех, за стеной. У них это семейное ремесло.

− А те тоже баски были?

− Нет. Будь там два баска, меня бы зашивать пришлось. Там были обычные бродяги, которых как пушечное мясо записали в пехоту, и они, скорее всего, сбежали оттуда. Эти ни в какое сравнение не идут с «дьестрос», как называют наемников-басков.

− Смельчаки? Интересное название, – Анна налили вина себе и Виттору. – Виттор, что ты думаешь насчет всего этого? Это кто-то из моих поклонников заказал?

− Вряд ли. Эти относятся к тебе с обожанием, почитают как святыню. Они не смогли бы причинить тебе вреда таким образом. Насколько я понял, воздыхатели только стихи под музыку читать могут, – Виттор презрительно улыбнулся.

− Ну да, а настоящие мужчины боятся через забор перелезть, на улице ждут, – Анна тоже улыбнулась, но ласково.

− Ты на что-то намекаешь? – Виттор почувствовал некоторый стыд.

− Нет, ты, наверное, случайно в три утра мимо моего дома проходил, и, поняв, что в свертке женщина, бросился на помощь, – она невозмутимо смотрела ему в глаза.

− Хочешь, чтобы я соврал? Я этого делать не буду, за каждое свое слово в этой жизни и за каждый свой поступок я готов отвечать, – в его глазах зажглись искры наступающего гнева. Но тон оставался спокойным. Что поделать, темперамент брал свое. Виттор был гордым мужчиной, и даже любимая не могла усмирить этого.

− Не злись, – Анна опустила взгляд. – Очень хорошо, что ты был там.

− Да. Иначе ты бы уже была в трюме корабля, и тебя везли бы в Стамбул или Бухару на невольничий рынок. Больше испанцев блондинок ценят только мавры и арабы, а слава о твоей красоте могла выйти и за пределы Севильи. За такую прекрасную девушку отвесили бы золотом меру в твой вес.

− Да, я слышала о торговле невольниками, мне отец рассказывал. Так вот откуда те двое.

− Я уверен в этом. Слушай, ты сказала, что настоящие мужчины ждут на улице… твои слова?

− Мои, но не…

− Ты меня там видела, как мне кажется. Значит, ты тоже кого-то высматривала и ждала? Разве нет? – Виттор горько ухмыльнулся. Он давно хотел спросить это, но привык всегда выдерживать мысль, занимавшую его, до того времени, когда человек будет не готов отвечать. В таких неудобных положениях, люди всегда говорят нечетко и сами себя раскрывают. Иногда хватало и взгляда или чуть заметного подрагивания руки, чтобы все разгадать.

Анна хотела что-то сказать, и улыбнулась для того, но улыбка чуть заметно дрогнула, и Виттор все понял без слов. Он знал свою правоту. Юная красавица тоже догадалась, что ее разгадали, и не стала врать.

− Высматривала. Это что-то меняет? – она погрустнела.

− Я не спрашиваю, кого, но ответь, ради всех святых, не меня ли? – Виттор не стал скрывать накипевшего. Будь что будет, уж лучше сразу и навсегда, чем медленно и мучительно.

Она опустила голову. Она думала. Анна знала, что все решается в эту секунду.

− Я люблю тебя, Анна Доминго. Если ты не меня ждала, то я допиваю вино и ухожу отсюда навсегда. Не томи, мне это важно.

− Тебя. Я тебя ждала. Я думала, что забуду тебя, занимавшего все мои мысли, если не увижу в течение пары недель, но ошибалась. Я скучала по тебе. То, что я тебе не безразлична, я почувствовала почти сразу, еще при первом свидании. И, конечно же, тайно ждала, что ты тоже придешь, как и все остальные под окно и будешь петь серенады…

− Чтобы разочароваться и забыть?

− Ох. Если бы знать. Я просто хотела тебя видеть, но не исключено, что тогда бы ты стал как все, и наскучил.

− Ты боишься своих чувств, потому и думаешь что говорить. Выдерживаешь паузы, прячешь глаза. Не надо, я тоже боюсь глубины моего сердца. Это нормально, я тоже люблю впервые, – он взял ее руку.

− Я не знаю, люблю ли я тебя, но я знаю, что с тобой рядом мне не надо больше ничего в этой жизни, – девушка подняла чарку.

− Спасибо за это. Когда вернется твой отец?

− Послезавтра.

− Утром я пришлю тебе двоих слуг, пусть охраняют на всякий случай, мало ли что. Через два дня жди сватов. Ты же выйдешь за меня замуж? – он нежно посмотрел ей в глаза.

− Выйду… – тихо и как-то стеснительно сказала она.

Виттор ушел, и утром доложил отцу, что собрался жениться. Отец кивнул, радостно приобнял сына, сказав, что хочет увидеть внуков, а уже после этого спросил, на ком сын остановил свой выбор. Выбор сына он одобрил, и обещал прийти к ее отцу через день, после возвращения того из Кармоны. Так все завертелось. Себастьян Доминго принял Алехандро с распростертыми объятиями, уже обо всем зная от дочери. К согласию пришли сразу же, и Себастьян попросил три месяца, чтобы собрать приданное. Видеться до свадьбы он не запретил, но при всех встречах, как того требовал этикет, присутствовала дуэнья…

И вот, оставалось две недели до свадьбы. Виттор поехал в Кордову за партией кож, и возвращался обратно, домой, полный надежд и радостных мыслей. В ту ночь он со слугами ночевал в Кармоне, и проснулся раньше всех, чтобы полюбоваться рассветом. Гребное судно с грузом купленных кож сплавлялось по Гвадалквивиру, на нем поплыл приказчик отца. Виттор же любил путешествия по суше, не вынося сырости и качки. В Кордове он пробыл три дня, остановившись у троюродного дяди. Ему всегда нравилось бывать у него, играя с подрастающими племянниками, пусть и четвероюродного родства, или сидеть в беседке, слушая истории дяди о многочисленных военных походах, в которых тот участвовал, или легенды старины. Это были незабываемые вечера…

Из приятных мыслей Виттора вырвал силуэт всадника, во весь опор скачущего с юга, по дороге из Севильи. Встающее солнце отлично подчеркивало силуэт, и в рассветном, красноватом свете четко выделялась пыль, которую скачущий поднимал. Ничего особенного в этой картине не было, но у Виттора де Ихо тревожно сжалось сердце от внезапно накатившего нехорошего предчувствия. Своим предчувствиям он доверял, ведь интуиция его никогда не подводила, не раз спасая жизнь в трудных ситуациях. Виттор застыл неподвижно. Постоялый двор находился в пяти метрах от дороги, и всадник неминуемо заметит Виттора. Если искали его, то мимо не проедут. Скачущий приближался, и когда он находился в ста метрах, и уже начал доносился стук подков, что-то показалось знакомым в этом силуэте. Лица видно не было, так как всадник наклонил голову, смотря за дорогой. Берет с широкими полями, черный дорожный плащ, и конь белой масти. Конь был не из дешевых, настоящий Андалузский жеребец, статный и сильный, да и всадник тоже не был простым крестьянином. До всадника оставалось метров двадцать, и Виттор крикнул, узнав наездника.

− Карлос! Карлос! Почему ты здесь?

Всадник поднял голову, и поскакал прямо к Виттору, останавливая коня. Карлос де Ихо выглядел взволнованно, круги под глазами говорили, что он не спал больше суток. Он остановился возле брата, подняв коня на дыбы.

− Отец? – Виттор очень волновался. Он понимал: брат с добрыми вестями не прискачет в такую даль.

− Нет! – голос Карлоса был хриплым, сорванным, Виттор его почти не узнал. – Анна… Томас де Торквемада, – только и сказал брат, и замолк, сам боясь своих слов.

Виттор осел на траву. Ему очень захотелось заплакать, но слез не было. Каждый испанец знал Томаса де Торквемаду, не в лицо, а по его делам. Торквемада родился в 1420 году, с юности отличаясь благочестием и фанатичной верой. Лет в двадцать он вступил в новый для тех времен монашеский орден доминиканцев, отличающийся крайним аскетизмом даже для века, когда фанатичной верой католическую Испанию удивить было почти невозможно. Торквемада удивил, и еще как, правда, со временем. А пока слава о его благочестии распространилась сначала среди монахов, а потом дошла и до молодой королевы Изабеллы Кастильской. Та не раз предлагала Торквемаде различные посты, но тот неизменно отказывался, пока она не предложила ему стать личным духовником. Этот пост он принял с радостью и постепенно приобрел над ней то влияние, какое потом, в другие времена, будут иметь Бирон при дворе Анны Иоанновны, Дрейк при Елизавете Английской, Потемкин при Екатерине Великой и Распутин при дворе Николая II. Не без его участия за Изабеллой закрепилось второе прозвище – Изабелла Католичка. Все самое страшное для Испании началось, когда в 1483 году Торквемада был назначен Великим Инквизитором Испании. За пятнадцать лет правления тайным трибуналом это чудовище лично приговорило к сожжению на костре – аутодафе, 17 000 человек, и еще 97 321 человек по его приказу подверглись различным наказаниям. В то время под словосочетанием «различные наказания», подразумевалось, что людям была оставлена жизнь, но что творилось с их истерзанными пыткой телами, без дрожи описать невозможно. После испанского сапожка человек хромал до конца жизни, если ему не отрезали раздробленную ногу с перемолотыми костями, чтобы не было гангрены. После дыбы руки уже не поднимались, так как порванные сухожилия не срастаются. После пытки каленым железом на теле до смерти оставались страшные отметины, которые, вдобавок, присыпали солью. Это была только часть того, что придумал воспаленный и безумный мозг человека для жестокости по отношению к собратьям. В арсенале палачей и тюремщиков той эпохи имелось столько орудий пыток, что они занимали огромные помещения. Это было ужасно. Две истины знал каждый: попавший в руки инквизиции человек уже никогда не будет прежним, меняясь в корне как телесно, так и духовно; и еще – если ты не король Испании, то от костра и пыток ты не застрахован. Попасть в застенки могли за любую оплошность; особенно часто просто по подозрению в сношениях с нечистой силой. Инквизиция считала, что женщина по своей природе есть вместилище порока, и виновна хотя бы за это. 99 процентов сожженных на костре были женщины, в большинстве своем молодые и красивые. Торквемада особенно старался в этом, так как женщин ненавидел люто.

Все это прекрасно знал и Виттор. Поэтому у него была такая реакция на известие. Анну могло спасти только чудо.

− За что?! – в этом крике прозвучало столько дикой, первозданной, животной боли, что Карлос испугался за разум брата. Так ревет медведица, стоя над мертвым медвежонком; и если кто-то слышал этот рев, он его уже не забудет.

А слез все не было. Глаза, казалось, сейчас вылезут из орбит, но они были сухи. Виттор выл, выл тихо и протяжно. Это был и хрип, и стон, и вой. Все смешалось в этом нечленораздельном звуке, который человек по своей природе издать не может. Карлоса пробил озноб от этого, и он в ужасе смотрел на брата. Сказать, что за всю жизнь он такого не видел, значило бы просто многозначительно промолчать. Боль ощущалась физически, казалось все тело горит, голова звенела, а сердце стучало как бешеное, отдавая в ушах. Прошло не больше минуты, и Виттор смолк. Он с силой поднялся на ноги, как пружина, подскочив на месте, и ухватившись за ствол молодого дуба, сломал его. Виттор при этом рычал, в бешенстве ворочая белками. После этого его гнев неожиданно стих, как будто щелкнули выключателем. Он быстро пошел в сторону конюшни, где спали слуги, и ударом ноги открыл воротину.

− В седло, живо, канальи! За пять минут кони должны быть готовы, иначе я вас порежу всех! – эти слова возымели эффект разорвавшегося ядра. Что и говорить, слуги, никогда не слышавшие от молодого хозяина и грубого слова, испуганно встрепенулись, и кинулись исполнять приказание. Они мгновенно догадались, что произошло что-то ужасное. Это только накаляло обстановку и подстегивало их скорость.

Кони мчали во весь опор. Карлос, скакавший рядом с Виттором на свежем жеребце, рассказывал, как все произошло. Ветер уносил некоторые слова в неизвестность, но смысл был и без того понятен. Анна вышла из дому в сопровождении донны Исабель и слуги на рынок купить продукты. В городе уже второй день властвовал Томас де Торквемада, явившийся в Севилью, как обычно он делал, неожиданно, в сопровождении личной гвардии – пятидесяти конных и двухсот пеших солдат. Этот урод проезжал по рыночной площади, на которой воцарилась мгновенная тишина, что для любого рынка немыслимо. Как по воле рока, в это время Анна тоже была там. Томас подъехал к ней, и просто приказал своим слугам схватить. Дуэнью и слугу Анны, мешавших задержанию, убили на месте. Процессия после случившегося поехала дальше, а Анну под стражей повезли в Триану. Это рассказал Альберто, прибежавший с рынка сначала в дом Доминго, а оттуда в дом де Ихо. Себастьян и Алехандро объединились, и поехали к начальнику крепости, чтобы узнать, в чем дело и попытаться за любые деньги выкупить Анну. Карлос же узнал обо всем только ночью, когда отец вернулся безо всяких вестей. К начальнику крепости попасть они не смогли, он их не принял, хотя и знал обоих долгие годы, так как пользовался их услугами. Карлос, конечно же, сразу вскочил в седло и полетел навстречу брату, зная, что по дороге они не разминутся, и Виттор ни за что не станет добираться сплавом по реке. Так и вышло. И теперь кони несли всадников как на крыльях по направлению к Севилье, и никому ничего не было известно, и все полагались только на судьбу.

Виттор, вернувшись в город, конечно же, кинулся не домой, а под стены Трианы, где томилась Анна. Они с Карлосом приехали около двенадцати. Сначала Виттор хотел увидеть начальника крепости, и попросил доложить о себе, но прошел час, прежде чем ему ответили отказом. Тогда Виттор встал недалеко от ворот, все время держа их в поле зрения, чтобы не пропустить начальника крепости, если он соберется выезжать куда-либо, и поймать его таким образом. Так протянулись еще два часа, два тщетных часа. Все кончилось, когда солдаты охраны крепости прогнали Виттора с помощью алебард. Де Ихо тогда впервые в жизни пожалел, что он родился в семье, хоть и богатого, но всего лишь обычного буржуа, даже не представителя гильдии купцов. Поэтому перед ним было закрыто большинство дверей. Будь Виттор сыном знатного идальго, его бы по-любому впустили, начальник крепости не мог отказать в приеме молодому родовитому господину. Но если бы да кабы… Виттора прогнали. Но он пошел прочь не из страха, а потому, что пока находился по ту сторону ворот Трианы, и жил, была надежда, что он поможет Анне. Устрой он драку с солдатами, его либо убили бы, либо забрали в тюрьму.

Де Ихо поскакал в город, чтобы достучаться до Великого Инквизитора. Смирив гордость и желание убить, он решил кинуться ему в ноги и выпросить помилование для Анны, или хотя бы узнать, в чем же заключалась ее вина. Виттор не знал одного: Великий инквизитор никого и никогда не принимал. Это чудовище в сутане, сошедшее с ума, и творящее столько зла, сколько в истории и до и после него мало кто творил, само боялось как маленький ребенок. Самым большим страхом Томаса де Торквемады был страх насильственной смерти, страх, что произойдет удачное покушение на его сиятельную персону (оно и понятно, наверняка за собой знал столько грехов, что спать не мог по ночам). Именно поэтому бывший духовник Изабеллы Кастильской из визитеров никого не принимал, и окружил себя личной гвардией. Заговоры казались ему везде и всюду, козни врагов преследовали инквизитора и во сне, и он даже завел дегустаторов, чтобы те пробовали еду на наличие яда (у него для этих же целей был рог носорога, который по преданию может обличать яды, меняя цвет). Козни и враги. Любой, на кого падало подозрение, подвергался страшным пыткам.

Где находится Торквемада, Виттору подсказал Карлос, когда они мельком увиделись на рыночной площади. Инквизитор остановился в доме губернатора Севильи, в неподобающей для монаха роскоши. Слуги заняли конюшни и другие хозяйственные постройки, а самого Торквемаду поместили в шикарных апартаментах. В комнатах попроще жили отцы-инквизиторы, верные сподвижники и подельники своего начальника. Что и говорить, Виттора даже не пустили на порог. Ни инквизитор, который немного приболел, ни губернатор, отправившийся в порт, не принимали. Несчастный в отчаянии кинулся домой, не зная, что делать. Дома находились отец, мать и Карлос. Сидя за столом, они ожидали возвращения Виттора, волнуясь, как бы тот в своем темпераменте и при своей неудержимости не наломал дров. Новостей они не могли дать никаких, но у взявшего себя в руки Виттора начал созревать план действий. Он поел, переоделся, взял с собой восемь тысяч дублонов, меч, дагу и черный дорожный плащ с капюшоном. План был прост: подкупить какого-либо стража, тюремщика или гвардейца, чтобы тот помог проникнуть внутрь и вызволить Анну. Это было самым простым решением, потому как за восемь тысяч золотом любой продаст душу дьяволу, а не то, что поможет Виттору. Это было целое состояние.

Виттор знал, что в Триану его никто не пустит, стража либо опять прогонит, либо притворится глухонемой. Поэтому оставалась таверна недалеко от крепости, куда часто приходили тюремщики, чтобы промочить горло добрым хересом или пулькой. Таверна представляла собой двухэтажное здание из серого дикого камня, приземистая и широкая, она строилась на века. Ей и в самом деле было не меньше лет, чем самой крепости. Когда Виттор зашел внутрь, в нос сразу же ударило смешение запахов из винных дешевых паров, вареной рыбы, лука и специй. Гул голосов оживленной речи прерывался звуками то тут, то там вспыхивающих ссор и драк, которые тут же перемещались на улицу, потому как такое правило выставил посетителям хромой хозяин трактира по кличке Кабальо, что означало конь. Сильный, мощный, высокий, с огромными ручищами он скорее напоминал медведя, но кличку ему дали за массивную нижнюю челюсть и большие длинные зубы, из-за которых он не мог нормально закрывать рот. Звали его Хуан, как и добрую половину незнатного мужского населения Испании. Обстановка трактира была спартанской, безо всяких излишеств. Только столы и огромные лавки, да еще что-то вроде барной стойки, отделяющей проход на кухню. Вся мебель массивная, неподъемная, выполненная из дуба; она не имела износа, что и было определяющим при ее изготовлении. Виттор сел за одинокий столик в углу, и тут же к нему подскочил мальчишка-разносчик.

− Доброй ночи¹1
  В Испании нет обращения: «Добрый вечер». После обеда говорят: «Доброй ночи». До обеда – «Доброго дня».


[Закрыть], кабальеро. Что вы желаете?

− Мучачо, мне кувшин хереса, стакан, и головку козьего сыра на вкус хозяина, – Виттор кинул на стол серебряный реал. – Сдачи не надо.

− Одну минуту, сеньор, – мальчишка проворно кинулся исполнять приказание. Через пол минуты все заказанное стояло перед Виттором.

Было около одиннадцати часов вечера, и таверна постепенно меняла завсегдатаев. Домой убирались уже пьяные, освобождая места еще трезвым. Де Ихо пил херес и прислушивался к гулу голосов, разбирая отдельные слова и фразы. В таверне он провел уже час. Неожиданно дверь открылась, и вошли трое. Тут же с соседнего от Виттора столика послышался приветственный возглас:

− Педро, Педро! Иди к нам, выпей.

Тот, кого назвали Педро, кивнул и отделился от двух своих спутников, что-то сказав им, по-видимому, обещав отсутствовать недолго. Педро подошел и сел к столу справа от Виттора.

− Педро, за тебя! Я тебя люблю, ты же знаешь! – это говорил подвыпивший здоровый мужик, одетый как лесоруб. Он обернулся к Виттору. – Кабальеро, готов поспорить, вы не знаете Педро, а он спас меня год назад от…

− Молчи, пьянь, – это сказал Педро, с силой удержав пытающегося встать мужика на месте. – Сеньор, не обращайте на него внимания, он пьян. Простите его, если он груб, – добавил он Виттору.

− Все в порядке. На то он и дровосек, – Виттор потерял, было, интерес к этому столику, но вновь обрел его после слов третьего сидящего за столом, мужика преклонных лет.

− Педро, а вправду ты сторожишь самую красивую девушку Испании, Анну Доминго?

− Правда, Фелипе, правда, – Педро горько вздохнул.

− Где этот трактирщик! – страшным голосом заревел дровосек. – Где вино? Каналья, сюда мне его.

На горе дровосека, трактирщик услышал это, и двинулся к столу. Он схватил мужика за шею одной рукой, и волоком потащил по полу на улицу. Фелипе кинулся следом, видимо, чтобы помочь своему другу в случае чего доползти до дома. Виттор обернулся к соседнему столу, и удержал поднимающегося Педро, который, видимо, хотел идти к своим друзьям.

− Сеньор, вас Педро зовут?

− Да, сеньор. Меня, – тюремщик посмотрел на Виттора. Педро выглядел уставшим от этой жизни, худым невысоким мужчиной за пятьдесят. Седой, с остатками пятен черных волос, длинными усами и грустью, как в голосе, так и в глазах, он внушил Виттору доверие. То, что Педро был умен, де Ихо понял с первого взгляда.

− Присядьте за мой стол. Будете херес? Вы голодны?

− Спасибо, сеньор, но меня ждут за тем столом… – он хотел показать в сторону товарищей, но не успел. Виттор перебил его.

− Вы хотите заработать восемь тысяч дублонов?

Педро застыл как вкопанный, раскрыв рот. Он зарабатывал, будучи тюремщиком, в год только сто серебряных песо. Золотые дублоны Педро в своих руках держал очень редко, а такую сумму и представить даже не мог.

− Это целое состояние, сеньор. Просто так они не даются, – тюремщик подсел к Виттору. – Это цена чьей-то жизни?

− Да, но я хочу, чтобы вы не убивали кого-то, а наоборот, спасли. Вы меня не знаете, Педро?

− Вы мне знакомы… а, я помню. Вы были женихом этой несчастной, Анны. О вашей свадьбе говорила вся Севилья. Какое горе, сеньор.

− Горе. Но вы ее страж, и вы можете помочь мне спасти ее…

− Увы, не могу, сеньор. Поверьте, за восемь тысяч, я бы собственноручно убил Великого Инквизитора, если бы это понадобилось, чтобы спасти вашу невесту, но я уже бессилен что-то сделать, – Педро с жалостью посмотрел на молодого мужчину.

− Почему? – горестно воскликнул Виттор. И добавил, понизив голос. – Расскажите мне все, сеньор. Умоляю вас. Ее жизнь – это моя жизнь, без нее мне не жить…

− Сеньор, Педро тоже любил, и он знает, что это такое. Поверьте, будь возможность, я бы помог. Но ее увезут из Трианы через три часа. Именно поэтому я здесь, начальник отпустил меня.

− Куда ее увезут?

− В Кампо де Таблада.

Виттор знал это место, как и любой севильянин. Поле Эшафота – так в переводе назывался пустынный луг за городом, где совершалось большинство казней. Ее везли на костер.

− Но есть еще три часа, – Виттор в отчаянии сложил руки в мольбе.

− Нет. Ничего не выйдет. Сейчас она кается в грехах в присутствии четырех инквизиторов. Возле дверей зала пыток десять солдат, и весь гарнизон снаружи.

− Неужели все это ради обычной горожанки?

− Нет, конечно. Просто начальник крепости, чтобы покрасоваться перед Торквемадой, поднял в ружье всех солдат и заставил выполнять марши и упражнения.

− Так и Торквемада там?

− Да. Он там. Поэтому то, что вы просите, невозможно. К ней не подойти, ее не вызволить. Поверьте Педро.

Виттор положил на стол руки, на них опустил голову, и так просидел минуту. Педро не говорил ни слова. Он ждал. Деньги для этого человека мало что значили, для него много значили чувства. Так получилось, что тридцать лет назад он любил молодую девушку, крестьянку из их деревни возле Кадиса. Ее убил во время охоты один молодой идальго, насмерть сшибив конем. В пылу погони за кабаном он и не заметил девушку, и того, что она умерла. Ему просто не было до этого дела. Педро долго ждал. Он ждал около года, прежде чем смог подобраться к этому сеньору, так же во время охоты, и пристрелить его из арбалета, в спину, как и подобает убивать подобных людей. Педро и сам умер, когда убил дворянина; до того он был жив только местью. Потом служба в армии, и вот, Педро – тюремщик. Он так никогда и не вернулся домой, в деревню возле Кадиса, где ни с кем не попрощался перед уходом. Теперь Педро существовал, вливая в себя перед сном пару стаканов пульки и вспоминая Хуаниту, свою любовь, которую даже тысячи дней не стерли из его памяти. Только любовь других значила для него хоть что-то.

− Сеньор, не надо. Вы встретитесь потом, пусть и не здесь, не в этой жизни. Поверьте Педро, – он положил по-отечески руку на голову Виттора.

− Расскажи мне о ней. Все, что было, – Виттор поднял голову, глаза были сухи.

− Ее привезли под вечер. Великий Инквизитор, когда проезжал по рыночной площади, увидел девушку необычайной красоты. Эта неземная красота и послужила ее несчастьем. Анну обвинили в том, что она вступила в сделку с дьяволом, чтобы получить такую внешность…

− Какой бред! Только сумасшедший может так думать, – глаза Виттора источали такую ярость, что Педро поежился, как от холода.

− И, тем не менее, сеньор, это послужило ее обвинением. Торквемада больше всего на свете ненавидит красивых женщин. Утром ее повели на допрос. Раньше не могли, камера пыток была занята другими обвиняемыми…

− Боже, неужели ее пытали? – Виттор, не веря, рассеянно посмотрел наверх, в потолок, видимо, надеясь на нем разглядеть Создателя.

− Да, сеньор. Но даже у палача, какой бы это ни был зверь, не хватило духа калечить ее или портить такую красоту. Старый Пабло, который пытал Анну, плакал над ней. Ее пытали водой, самой безобидной пыткой, – Педро опустил глаза. Пытка водой, «безобидная», как назвал ее он, означала, что в человека вливали воду до тех пор, пока он не признается, или не умрет. Но с другой стороны он был прав. Сапожок или дыба были страшнее.

− Она призналась?

− А что ей еще оставалось делать, кабальеро? Пабло посоветовал ей признаться, пока не поздно, и он не принялся раскаленными щипцами рвать ее на части. Вы же сами знаете, сеньор: пытка длится до тех пор, пока человек не признается. Я только однажды видел мужчину, которого даже сапожок не сломал. Ему вбили все двенадцать дубовых клиньев, то есть раздробили в муку кости и порвали все сухожилия. Но он не признался. Тогда начали жарить его пятки, но и это не помогло. Его истязали двое суток, и все это время он оставался в сознании. Кончилось тем, что устал палач, и все равно человека повесили. Обосновали тем, что он признался во всем, подделав подпись. Так что итог один. А так она почти не мучалась. Она согласилась со всеми пунктами обвинения, и теперь исповедуется в присутствии инквизиторов.

− Когда казнь?

− На рассвете. С первым лучом солнца. Их будет пятеро, все молодые девушки.

− Спасибо за рассказ, Педро. Скажи еще, она меня вспоминала?

− Да, она звала вас по имени, много раз. И плакала, что больше вас не увидит.

− Спасибо, Педро, – Виттор прослезился. Он достал десять дублонов. – Помолись за нее.

− Удачи вам, сеньор. Храни вас Бог! – Педро встал, сделав вид, что не заметил денег на столе. Он был выше этого.

− Боже, за что это? – Виттор озвучил вслух свою мысль. – Неужели завтра эта безгрешная и чистая девушка будет мучаться на костре по воле этих… – он замолк.

− Сеньор, Бог милостив. Может, она будет недолго мучаться, – Педро перекрестился и пошел к столу своих друзей. Его до глубины души трогала боль этого молодого и красивого человека, который с любовью терял все, что имел.