Текст книги "Памятное. Испытание временем. Книга 2"

Петр I в Париже

Хозяева-французы спросили:

– Не хотели бы вы ознакомиться с тем, что оставил потомкам после своего визита в Париж Петр I?

Я сказал:

– Постараюсь, если смогу найти для этого время.

С интересом я узнал и по рассказам хозяев, и после осмотра ряда достопримечательностей Парижа о некоторых фактах, связанных с пребыванием Петра I во французской столице.

Стремясь к скорейшему окончанию Северной войны, недовольный медлительностью «холодных друзей» – своих союзников Дании и Саксонии, Петр предпринял смелую попытку сблизиться с Францией, которую связывал со Швецией союзный договор.

Используя сложное положение, в котором оказалась в то время Франция, – неудачная война за испанское наследство, неустойчивое положение регента Филиппа Орлеанского внутри страны, – Петр, находясь весной 1717 года в Голландии, сделал предложение Парижу о сближении. Получив благоприятный ответ, он в конце апреля того же года отправился во Францию.

Встреченный настороженно, Петр блестяще сумел растопить лед парижских салонов и вызвать к себе и России живой интерес, даже симпатию. Он встречался с королем Людовиком XV, которому в то время исполнилось всего семь лет и за которого впоследствии Петр хотел выдать свою дочь Елизавету.

Во время почти двухмесячного пребывания российского царя в Париже велись интенсивные переговоры о заключении договора о дружбе с Францией и Пруссией. Из-за задержки с получением полномочий прусским посланником этот договор подписали только в августе 1717 года в Амстердаме.

Весьма актуально и сегодня звучит цель договора – «мир и безопасность в Европе». Слова вполне современные.

В Париже Петр жил в снятом в аренду частном особняке, отказавшись от приготовленной ему резиденции в Лувре. И это отражало манеру поведения русского царя, его стиль. Явно сдержанное отношение проявил он к участию в разного рода официальных церемониях, приемах и балах, зато с огромным интересом посещал мастерские ремесленников, мануфактуры, лаборатории ученых.

Царь ознакомился с обсерваторией, комнатой планов (географических карт) и обещал содействовать налаживанию сотрудничества русских и французских картографов. Во время посещений Академии наук в Париже он подолгу беседовал с видными учеными. За его глубокий интерес к наукам Петра избрали почетным членом этой академии, что стало событием неординарным.

Такие черты Петра, как его неуемная тяга к новому, деловитость, простота в общении, привлекали внимание французов. Тогда они удивлялись и, согласно источникам, говорили друг другу:

– Вот это монарх!

Провинциальная «Бастилия» и Компьень

В один из визитов во Францию хозяева предложили нам совершить поездку в юго-западную часть Нормандии для осмотра аббатства Мон-Сен-Мишель, являющегося памятником французской средневековой архитектуры.

Оно расположено на небольшом скалистом острове, который соединен с материком дамбой длиной в 1800 метров. Это аббатство, построенное орденом бенедиктинцев в XII–XV веках, окружено мощными крепостными стенами и бастионами, взять которые приступом в Средние века не смог никто.

Как и многие другие знаменитые замки, крепости, соборы, Мон-Сен-Мишель превратили в своего рода провинциальную «Бастилию». На протяжении первой половины XIX века в его зданиях размещалась тюрьма, которая, между прочим, держала в своих каменных объятиях и Луи Огюста Бланки, известного революционера-бунтаря.

Живописное местоположение и интересное историческое прошлое позволили Мон-Сен-Мишелю стать достопримечательностью на северо-западе страны. Хотя признаюсь, что я наряду с живыми впечатлениями от этого уголка Франции увез и определенную долю грусти, которую навевают и каменные громады стен, и мрачный остров, и особенно рассказанные нам суровые и правдивые истории из прошлого Мон-Сен-Мишеля. Впрочем, эта крепость – не исключение во Франции.

Прочно в историю французского государства вошел город Компьень. Близ него, в Компьенском лесу, 11 ноября 1918 года страны Антанты – Франция, Великобритания, США и другие – подписали перемирие с Германией, потерпевшей поражение в Первой мировой войне. Под актом о перемирии поставили свои подписи главнокомандующий французскими войсками маршал Ф. Фош и полномочный представитель Германии М. Эрцбергер. Эта церемония состоялась в железнодорожном вагоне.

22 июня 1940 года в Компьене, причем в том же вагоне, подписали и другое перемирие. Только на сей раз Франция и Германия поменялись ролями. На основе нового перемирия и при содействии коллаборационистского режима Виши фашистская Германия в течение четырех лет хозяйничала, а точнее, бесчинствовала на французской земле. Лишь с освобождением Франции в 1944 году Компьенское перемирие автоматически прекратило свое действие.

За день до подписания этого перемирия французскую делегацию в том же вагоне принял Гитлер. Гитлеровцы оформили и пропагандистски обыграли всю церемонию так, чтобы специально унизить Францию и французов. Затем нацисты вывезли вагон в Германию и в 1945 году намеренно уничтожили его.

По окончании Второй мировой войны вагон, связанный с компьенскими переговорами, воссоздали в прежнем виде на старом месте. Мне привелось осмотреть это место, побывать в вагоне. Гид уверял, что все вокруг идентично той обстановке, в которой подписывались оба акта. Особенно вагон – его не могут забыть ни французы, ни немцы.

Кстати, Компьень, который когда-то служил резиденцией (разумеется, одной из многих) французских королей, знаменит и тем, что здесь в 1430 году бургундские бароны взяли в плен народную героиню Франции Жанну д’Арк. Уже одно это придает Компьеню налет своеобразной, хотя и грустной, романтики. Не забывают французы и о том, что в Компьенском замке бывал Наполеон.

Слово, с которым француз неразлучен

Мне удалось побывать в таких городах Франции, как Марсель, Лион, Бордо, Дижон. Это – крупные промышленные и культурные центры, дыхание которых можно почувствовать уже за несколько десятков километров, когда путешествуешь на машине и подъезжаешь к ним.

Каждый из них имеет свое лицо, но это относится прежде всего к старой, исторически сложившейся части города. И в то же время в их внешнем облике имеется много сходства с другими большими городами в экономически развитых странах. Особенно это заметно в тех кварталах и районах, которые были построены за последние два-три десятилетия.

И все же, где бы вы ни очутились во Франции, даже в самых глухих ее уголках, вам непременно доведется многократно, буквально сотни раз услышать слово «Париж». Наверно, можно сказать, что с этим словом француз неразлучен. С ним он просыпается утром, с ним он отходит ко сну вечером.

Да, французы горячо любят свою столицу. Париж – их история, гордость и слава. Конечно, они могут себе позволить и нелестно отозваться о Париже, когда им нужно сказать крепкое словцо по адресу властей. Ведь их тоже олицетворяет столица.

Только после девяти вечера французы меньше говорят о Париже, видимо, просто потому, что в это время даже в больших городах опускаются жалюзи на окнах либо их плотно зашторивают. Это касается и самого Парижа. Бодрствует в нем лишь Латинский квартал. Но французы считают, что этому уголку столицы и звезды предсказывали танцевать, играть, веселиться всю ночь, а там – как бог даст. На то есть простое объяснение. Публика здесь в основном – студенты и люди «свободных профессий».

Сколько раз ни бывал во Франции – и с официальными визитами, и проездом, – я никогда не переставал удивляться, как умело французы сбалансировали разные стороны жизни с учетом того, что людям, когда они не работают, нужно уметь и предаваться тихому раздумью, и шумно развлекаться. Конечно, делается это по формуле «каждому – свое», в зависимости от социального положения, образования и личных интересов.

Французы – это французы, всегда и везде. Когда приходится наблюдать тысячи людей, будь то на митингах, стадионах, улицах, или двух, ведущих между собой беседу, то прежде всего бросается в глаза их подвижность и какая-то своеобразная легкость.

В повседневном общении французы – люди, как правило, корректные и предупредительные. Но если кто-то вольно или невольно переступит границу такта, а тем более заденет самолюбие француза, то получит отпор, хотя, может быть, и витиеватый по словам.

Часто говорят, француз – это эталон вежливости и обходительности. Я бы в общем согласился с таким утверждением.

Каждый раз, попадая в Париж, я старался хотя бы в машине проехать мимо букинистов на набережной Сены. А когда это не удавалось, то у меня оставалось впечатление, что я не увидел чего-то интересного, занимательного. А ведь вроде и ничего особенного там нет. Просто стоят торговцы, рядом лежат видавшие виды книги, тут же выставлены для продажи старые гравюры и офорты.

В книжном развале на набережной Сены люди, увлекающиеся книгой, особенно коллекционеры редких изданий, могут найти немало того, что привлекает их внимание.

Набережная Сены с ее лавчонками и киосками притягивает к себе не только французов, но и иностранцев. На каких языках тут только не говорят. Создается впечатление, что попадаешь в своего рода «языковый интернационал». Хотя, естественно, преобладает французский язык.

Люди здесь не толпятся. Обычно чинно прогуливаются вдоль набережной преимущественно в одиночку или парами. Если отвлечься от умеренного шума транспорта, то можно считать, что стоит тишина. Те, кто разглядывает и выбирает книги или картины, говорят негромко, вполголоса. Так же спокойно ведут себя и продавцы. Отвечают они на вопросы покупателей не только со знанием дела, но и с важностью маститых профессоров. Многие из них и в самом деле образованные люди.

Одним словом, букинисты – это неплохая выдумка. Собственно, никто специально ничего и не выдумывал. Сложилось это явление само собой. Какие-то спонтанные культурные потребности людского моря в большом городе вызвали к жизни этот уникальный торговый ряд букинистов в центре Парижа, на берегу Сены.

Обратил я внимание еще на одну красочную картинку на набережной Сены. Часто здесь можно видеть рыболовов. Запомнился один: на нем брезентовая накидка, сапоги и рыбацкий шлем. Закинув удочку в реку, он сидит и часами ожидает клева. А клев в центре города – это, конечно, событие.

Набережная возвышается над поверхностью реки метров на пять-шесть. Ни одна капля воды не падает на рыбака, если, разумеется, не идет дождь. Но он одет в водозащитный костюм.

Кое-кто не прочь пошутить над рыбаком-фанатиком, выразить недоумение.

– Ну зачем, скажите пожалуйста, вам такая одежда? Зачем вам ловить рыбу там, где ее почти нет?

Рыбак же в свою очередь удивлен тем, что над ним посмеиваются.

Похоже на то, что обе стороны в чем-то правы.

А вообще, почему бы человеку и в самом деле не отдохнуть, взирая на водную гладь Сены? Почему бы на какое-то время не отвлечься от городского шума и суеты, а может быть, от тревожных мыслей?

Конечно, набережная Сены контрастирует с Монмартром и его развлечениями, вовсе не предназначенными для того, чтобы настраивать человека на серьезный лад. Зато там, на Монмартре, созданы условия для буйного проявления некоторых сторон души тех молодых людей, которые либо не знают, как управлять своими эмоциями, либо не хотят ими управлять. Они живут в ночное время по правилу: погуляю, а остальное – трын-трава. В числе завсегдатаев этого района, как говорят знатоки, можно встретить немало людей, которые сорят деньгами, не обращая внимания на их количество. Оно и понятно: подобное времяпровождение требует не только солидных запасов энергии, но и туго набитого кошелька.

Бесшабашное веселье Монмартра и солидная степенность набережной Сены соседствуют в одном городе. Противоречие? Да. Но и оно – часть жизни французской столицы, о чем, кстати говоря, хорошо и убедительно писал талантливый советский журналист Юрий Жуков, который известен и как политический обозреватель «Правды».

Париж, несомненно, город приветливый и красивый. Хотя его голова покрыта сединами, он тем не менее всегда молодой.

Если взять послевоенный период, то с Францией у нас временами складывались в полном смысле слова дружественные отношения. И это несмотря на то, что заключенный в свое время с нею политический договор потерял свое значение в связи с ее приобщением к блоку НАТО, а также в связи с курсом Запада, направленным на ремилитаризацию Западной Германии.

Всплеск добрых отношений пришелся и на то время, когда у кормила власти находился де Голль. Это сказалось и на всей политической атмосфере и на деловых советско-французских связях. Ощущалось потепление и на контактах между людьми. Чувствовалось это и тогда, когда во главе советского руководства стоял Н.С. Хрущев.

Самым серьезным образом в Москве обдумывался вопрос о том, чтобы в отношениях с Францией найти какую-то броскую форму контактов, может быть, даже такую, какой не было у нас ни с одной другой капиталистической страной Запада. Вспоминается такой эпизод.

В беседе со мной как с министром иностранных дел СССР Хрущев говорил:

– Надо обдумать все это в конкретном плане. Почему, например, мы не можем повернуть дело таким образом, чтобы в советских семьях жили молодые французы или француженки? Допустим, во время обучения в институте или другом учебном заведении? То же самое можно сделать и по отношению к нашим молодым людям: пусть поживут и поучатся во Франции. Ничего невыполнимого тут нет. Нужно только, чтобы оба правительства взялись за дело и разъяснили людям полезность такой меры.

На первый взгляд получалось довольно логично. История ведь знала такие периоды, когда в России французы и француженки буквально наводняли столицу и не только ее. Жили они и в семьях, правда, чаще всего в роли учителя, гувернера или гувернантки. Привилегиями «заполучить» такого иноземца пользовались помещики и представители буржуазии, да и «удовольствие» это само по себе оказывалось очень дорогим. Теперь нечто подобное, только в совершенно ином виде, задумывалось как акция, которая должна пойти на пользу широким слоям населения и развитию добрых отношений между странами.

– Конечно, идти ко всему надо постепенно, – говорил Хрущев. – Но невозможного в этом ничего нет.

Он даже спросил меня в упор:

– Вот вы с женой, наверно, согласились бы взять к себе, допустим, француженку? У вашей семьи имеется опыт общения с иностранцами, и вы сами знаете, да и дети ваши знают иностранные языки.

– Мы говорим по-английски, – сказал я.

– Верно, на первом плане у вас из иностранных языков – английский. Но ведь можно им и ограничиться, если та, которая поселится у вас, сама будет знать помимо французского еще и английский язык. К тому же она ведь начнет изучать русский язык.

Он даже рекомендовал мне проявить в этом вопросе инициативу. Назвал и француженку – дочь одного из руководителей министерства внутренних дел Франции. А с самим французом – отцом девушки, он уже, оказалось, переговорил на эту тему. Откровенно говоря, удивляла та поспешность, с которой имелось в виду решать данный довольно деликатный вопрос. Неясным оставалось, каким его считать – большим или маленьким, государственным, общественным, а быть может, просто личным делом каждого гражданина.

Я ответил:

– Идея эта – сама по себе интересная. Со стороны моей семьи особых возражений не будет.

Кстати, и французского деятеля – он сопровождал Хрущева в поездке по Франции, – и его дочь-студентку мы с женой тоже уже знали по визиту во Францию.

Но, как это часто бывает в делах внешних, дела развернулись таким образом, что общая атмосфера в советско-французских отношениях стала прохладнее, и вопрос этот как-то за другими событиями отошел на задний план, а затем на какое-то время заглох.

В общем, хорошие, даже благородные намерения иногда оказываются невыполнимыми и непрактичными. Это, впрочем, не противоречит тому, что в других условиях они становятся вполне осуществимыми.

Бонн Маркса и Бонн Аденауэра

Да, большим частоколом отделен Бонн Аденауэра от Бонна Карла Маркса в сознании наших людей. В этом городе постигал науки гениальный основоположник научного коммунизма. В нем же столетием позже во главе правительства встал консерватор-бюргер, пришедший на смену палачу-ефрейтору.

Только тот командовал всей Германией, а этот возвысился лишь над западной ее частью – Федеративной Республикой.

С годами неприятие Западной Германией раздела страны на два государства стало себя изживать. Два независимых германских государства признавались реалией.

Не раз я посещал ФРГ. Во время каждого посещения мне, как и каждому советскому человеку, в голову приходят тяжелые мысли о том горе, которое причинила нашей стране и ее народу гитлеровская Германия.

Когда едешь по дорогам ФРГ на машине и смотришь по сторонам, видишь ухоженные поля, аккуратные посевы, а если это время уборки, – хороший урожай. Еще до Второй мировой войны Германия имела высокоразвитую промышленность. Традиционными считались большие экспортные возможности страны. Казалось бы, чего ей не хватало?

– Жизненного пространства, – фарисейски объявил Гитлер, и Германия встала на путь агрессии. Ее армии хлынули на восток и на запад, на север и на юг с целью порабощения других стран и народов.

История уже давно дала ответ на вопрос, почему это произошло. Виновен алчный германский империализм. Он отравил сознание немецкого народа идеей захвата и грабежа чужих земель. Преступная камарилья во главе с Гитлером ввергла этот народ и человечество во вторую мировую войну.

Политики США, Англии, Франции, других стран Запада закрывали на это глаза, произносили проникнутые лицемерием речи в надежде, что только Советский Союз станет жертвой агрессии гитлеровской Германии.

На встречах с послевоенными политическими деятелями Западной Германии и в Бонне, и в Москве во время их визитов в СССР я, как и другие советские представители, пытался уяснить себе, чем дышат немцы Западной Германии. Полностью ли они сознают, что безумные амбиции фюрера и его приспешников превратить народы мира в своих рабов представляли собой обреченную на крах авантюру.

Конечно, даже самые реакционные деятели ФРГ не могли и не могут вновь взять на вооружение идеи, доминировавшие в Третьем рейхе. Это означало бы для них самоубийство. Сегодня людям, несущим ответственность за политику ФРГ, не следует забывать, что нынешнее положение в Европе сложилось в результате освободительной борьбы народов против германского нацизма. Во имя мира, за то, чтобы никогда более не возникла угроза войны с немецкой земли, отдали жизни двадцать миллионов советских людей, миллионы людей стран антигитлеровской коалиции.

Не сразу создались условия для нормализации отношений между Советским Союзом и Западной Германией. Гитлеровская агрессия слишком хорошо запомнилась советским людям.

Поэтому даже подход к установлению дипломатических отношений с этой страной оказался далеко не простым делом. Тем более что у власти в ФРГ находился тот же класс, который вскормил Гитлера и его шайку, погнавших на бойню нацию.

Но время шло. Люди знали решения Потсдама. Вопрос о налаживании отношений между ФРГ и СССР не мог не возникнуть, и он возник. К такому выводу пришел и Аденауэр, возглавивший правительство ФРГ.

Можно сказать, само время заставило этого реакционного, сверхпедантичного в жизни и политике человека посмотреть на Восток не тем взглядом, которым смотрел бесноватый фюрер. Главным стало понимание того, что могучая держава-победительница живет и будет жить и без Западной Германии. Тем более что рядом же, на части территории бывшей Германии, возникло новое по социальной природе государство – Германская Демократическая Республика, само существование которой – событие исторического значения.

Если бы Запад остался верен принципам Потсдама, если бы он в годы холодной войны не сжег мосты согласия, взяв курс на раздел Германии, то не исключено, что ее будущее могло бы сложиться иначе. Историю, однако, задним числом не переделаешь. Мы видим в Европе два германских государства, причем Федеративная Республика возникла первой.

Германию расчленили не с Востока, а с Запада. В «Памятном» почти никто не цитируется, но в данном случае стоит изменить правилу. Не кто иной, как посол США в СССР Уолтер Беделл Смит признался, что «лишь револьвер, приставленный к груди, мог бы заставить западные державы отказаться от создания западногерманского правительства»[9]9
  Цит. по: Abosch H. L’ Allemagne sans Miracle de Hitler a Adenauer. Paris, 1960. P. 44; История внешней политики СССР (1945–1980). Т. 2. М.: Наука, 1981. С. 166.


[Закрыть].

О советской позиции по этому вопросу говорят факты. 10 марта 1952 года советское правительство выступило с проектом основ мирного договора с Германией, в котором предлагалось восстановить ее как единое суверенное государство и обеспечить ему равноправное положение среди других стран Европы. Причем Германия получала бы право иметь свои национальные вооруженные силы для обороны страны, а также производить для них военные материалы и технику. Однако она должна была отказаться от участия в военных коалициях и союзах, направленных против любой державы, воевавшей против гитлеризма. Мы предлагали вести дело к скорейшему образованию общегерманского правительства, а также провести свободные выборы по всей Германии.

В ответ на наши предложения последовали удивительные с точки зрения здравого смысла реакция западных держав и, что было совсем непонятно, недовольство и даже раздражение Бонна. Здравый смысл окончательно изменил Аденауэру и его окружению. Вокруг советского предложения началась пропагандистская игра. В ее круговороте утопили воссоединение Германии.

Более грубого политического просчета в послевоенной истории не совершало ни одно европейское правительство. Пальма первенства здесь, безусловно, принадлежит Аденауэру. Паника и сумятица в ответ на советское предложение воссоединить Германию – вот какой оказалась реакция Запада. Исторический шанс был упущен. Более того, ФРГ стала частью антисоветского западного военного союза. Это был неумный шаг. Ведь необходимо помнить, что в момент, когда Бонн начал играть военными мускулами, Советский Союз и Германия все еще находились в состоянии войны, которое было ликвидировано только 25 января 1955 года Указом Президиума Верховного Совета СССР.

Известно, что Аденауэр так и не признал своего исторического просчета. Тем не менее в сентябре 1955 года он во главе правительственной делегации прибыл в Москву и пошел на установление дипломатических отношений с Советским Союзом. Именно он впоследствии постоянно выступал со странными заявлениями о том, что якобы Бонн уполномочен представлять «весь германский народ».

В 1957 году он отверг предложение правительства ГДР, в котором выдвигалась идея германской конфедерации. Втянутая в западный военный союз ФРГ стала ему дороже идеи воссоединения.

С тех пор прошло много лет. Политические и социальные дороги двух германских государств разошлись.

Итак, 1955 год.

На Внуковском аэродроме из самолета выходит подтянутый человек со строгими чертами лица. Вид у него скорее озабоченный, хотя он пытается быть приветливым. Задача впереди непростая… Аденауэр прилетел в Москву с целью установления дипломатических отношений между ФРГ и СССР. Он сделал это после тяжелых раздумий.

Так произошло крупное событие в послевоенной Европе. Нормализация советско-западногерманских отношений способствовала дальнейшему закреплению итогов войны. Позитивные последствия этой нормализации сказались и на общем положении в Европе, и на отношениях СССР с отдельными западноевропейскими государствами.

Установление дипломатических отношений между СССР и ФРГ явилось важным шагом в деле преодоления пропасти отчужденности.

Припоминаю такой факт, относящийся к пребыванию Аденауэра в советской столице. В то время с территории Западной Германии в массовом масштабе запускались воздушные шары, приспособленные для разведывательных целей над советской территорией. На улице Алексея Толстого, во дворе особняка, где велись переговоры с канцлером, была устроена соответствующая выставка, которую показали Аденауэру. При ее осмотре он пожимал плечами.

– Выходит, – говорил он, – что западные державы используют территорию ФРГ для этих целей, причем даже не советуясь со мной.

Переговоры проходили непросто, но дело было сделано. Одержал верх здравый смысл. Дипломатические отношения были установлены.

В последний раз я встретился с Аденауэром в 1959 году при несколько необычных обстоятельствах. Он спускался вниз по парадной лестнице Белого дома, а я и мои коллеги, министры иностранных дел Англии и Франции, прибывшие прямо с совещания в Женеве для участия в церемонии похорон Даллеса, поднимались по ней, чтобы нанести визит президенту Эйзенхауэру. Аденауэр, увидев меня, остановился и сказал:

– Я потерял друга.

Не спорил я с канцлером. Он действительно потерял друга. Ему охотно в этом можно было верить. Весь мир знал, что Аденауэр и Даллес – политические братья.

Аденауэр особенно не желал заглядывать в будущее, но ему не давала покоя идея поглощения ГДР.