Текст книги "Альтернативный солдат"

– Привет наследнице. Как дела? – спросил Стас.

– Ничего, – пожала плечами девушка. – Ты кто?

– Альтернативный служащий. Отрабатываю долг перед Родиной в богадельне.

– А-а… и как, нравится?

Стас пожимает плечами, вздыхает:

– Да так… не определился еще. Слушай, ты могла бы не курить?

– Вообще или здесь? – усмехнулась девушка.

– Тут, остальное по барабану. Меня зовут Стас, – спохватился он.

– Полина, – улыбнулась сквозь клубы дыма девушка.

Тлеющая сигарета с хрустом сминается в блюдце, в котором уже полтора десятка окурков.

– Я смотрю, ты без выхлопных газов не можешь, – говорит Стас, кивая на обугленные фильтры сигарет.

– Это не я. Шофер ко мне клеился, чирикал тут…

Стас опускается на раскладушку, взгляд скользит по лицу, на мгновение задерживается на груди, опускается ниже. В глазах мелькает искорка разочарования и взгляд упирается в окно.

– Ты здесь будешь работать?

Полина презрительно кривится:

– Не хватало еще… Сюда ни один нормальный человек не пойдет. Даже тебя вон и то… э-э… мобилизовали. Я тут только числюсь для стажа, – пояснила она. – Работать буду в другом месте.

– Наверно, в том самом, откуда проверяющие приехали? – понимающе улыбнулся Стас.

– Может быть. Разве плохо?

– Ну… не знаю, – уклонился от прямого ответа Стас. – Мне в любой конторе скучно.

За окном раздался визгливый смех, хлопнула дверь. От удара тоненько задребезжало плохо закрепленное стекло в окне, вестибюль наполнили звуки человеческих голосов, топот ног. Стас увидел несколько любопытных взглядов, лица санитарок расцвели двусмысленными улыбками. Полина тоже заметила «внимательных», пренебрежительно фыркнула:

– Я вообще работу с людьми не люблю. Особенно вот с такими…

– А чем собираешься зарабатывать на жизнь?

– Рисованием. Мне нравится писать картины, – с вызовом произнесла Полина.

Стас улыбнулся:

– Это хорошо, когда нравится… А я вот до сих пор не знаю, кем буду. За что ни возьмусь, все надоедает. Сюда вот попал, придется пахать три года. Невезуха!

– Но ведь ты мог отказаться?

– И что, идти в армию, терпеть издевательства дураков в погонах? А то еще лучше – пошлют убивать других. Нет, уж лучше здесь, – криво усмехнулся Стас. – А ты что рисуешь? – спросил он, чтобы переменить тему.

– Разное, – улыбнулась Полина. – Только я пишу не кистью, а… ну, в общем, есть такие программы, которые дают возможность художнику создавать композиции. Используется фотографии, аватары, отрывки из фильмов. Но это очень сложные картины, я так пока не умею.

– Так ты работаешь на компьютере? Вот никогда не думал, что на нем… в нем… блин, как правильно сказать?

Стас так удивился, что даже начал запинаться. Полина улыбнулась, лицо порозовело, в глазах появился блеск. Чувствуется, что приятно такое неподдельное внимание к ее увлечению.

– Я пока учусь рисовать в фотошопе. Так, небольшие картинки. Зато у меня уже приличная коллекция кистей, иконок, шрифтов в стиле web 3 и шаблонов. А еще скачала большой набор векторных и растровых клипартов. А еще я хочу рисовать в формате 3 G, но пока не очень…

Стас слушал Полину, поминутно придерживая челюсть рукой. Он и предположить не мог, что избалованная и капризная дочка вороватого директора может быть так увлечена творчеством. Стас слышал от других, да и сам знал, что такие «детки» предпочитают не работать вовсе. Папы и мамы устраивают любимое чадо в престижный институт. Например, нефти и газа, чтобы потом всю жизнь бить баклуши за хорошие деньги в администрации нефтяной компании. А что, чем плохо? Некоторые даже этими, как их… меценатами становятся! Когда все сральные комнаты в доме укомплектованы золотыми унитазами, у жены не хватает пальцев для перстней с бриллиантами, а шея покрыта мозолями от алмазных колье, то покупают спортивные клубы. Лохи думают – с подачи проституток журналистов – что это «поддержка отечественного спорта». Наивные простаки не понимают, что любой спортивный клуб – это машина для выкачивания денег с населения. То есть с вас, несчастные идиоты. Это вы, придурки, беснуетесь на стадионах, перед экранами телевизоров, а потом устраиваете драки с болельщиками соперничающей команды. И чем больше вас, дураков, тем богаче те, кто сидит на самом верху спортивной пирамиды. Удивительно, но термин «болельщик», имеющий явно медицинское происхождение, никого не обижает. Ты болен на голову, тебе засирают мозги, чтобы ты не задумывался о настоящих проблемах, это же очевидно, а тебе хоть бы что! Мало того, любой поклонник Спартака, Динамо – другой команды, это неважно – с полной уверенностью заявит, что все вышесказанное бред и чепуха, потому что думать он может о чем угодно. Это верно. Только вот что получается… В данном случае уместна аналогия с женщиной. Ты можешь раз, можешь два… Если хорошо покушать правильной еды – Боже упаси от виагры, морда отекает! – и женщина действительно хороша, можешь три. А вот дальше, извини, даже самый мачистый мачо только и сможет, что думать, думать, думать…

– Ладно, Стас, мне пора, – поднялась со стула Полина.

– А в интернате ты чем занимаешься?

– Да ничем, – отмахнулась девушка, – заполняю квитанции на белье, журнал учета больных веду… раз в месяц.

– Ты в палаты заходила?

– Была как-то… а что?

– Да ничего, – произнес Стас, отводя глаза.

Девушка уловила заминку.

– Ты наверно думаешь, что только тебе жалко стариков, а другим наплевать, да? – спросила Полина. – А ты знаешь, что почти у всех есть дети, которые неплохо зарабатывают и вполне могли бы содержать престарелых родителей, которые тоже получают немалую пенсию. Но дети засунули своих пап и мам сюда, где чужие люди приглядывают за ними, получая гроши от государства. И с этим ничего поделать нельзя.

Она подошла к выходу, пальцы легли на рукоять двери.

– И еще… Родители бывают разные. Тебе может быть и не нравится мой отец, а я его люблю, потому что он все делает для меня. А вот какими родителями были эти старики, – кивнула она в сторону палат, – еще неизвестно.

Стукнула дверь, Полина ушла. Стас сидит, взгляд устремлен в окно. В воздухе еще плавают остатки сигаретного дыма, перемешиваясь с запахом косметики, за стеклом опять барабанит дождь и ветер треплет остатки листвы. Самое унылое время года, осень, словно подводит итог кратковременной жизни. В щелях на подоконнике скорчились мертвые мухи, в остатках паутины колышется забытая пауком бабочка. Деревья сбросили ненужную листву, готовясь к приходу лютых холодов. Даже бодрые синицы тихо сидят в укромных местах и напрасно озираются голодные коты в поисках свежего мяса – его не будет. Остались только помойки.

После полуночи Стас незаметно для себя задремал. Тишина, за окном слышно монотонное постукивание ветра. Батарея излучает тепло и раскладушка кажется уютнее и мягче перины. Но спать нельзя. Не то что бы ожидается нападение грабителей на остатки ужина в столовой, просто дежурная санитарка по второму этажу отличается пакостным характером и какой-то патологической бессонницей. Зовут ее Марьяна Сергеевна, это та самая санитарка, которую Стас увидел в первый день службы – Кукса-Клыкова тогда заставила ее убирать лужу после веселой старушки. По ночам, от не фиг делать, она бродит по этажу, заглядывает в палаты, может подняться выше и подкараулить дежурную мужского отделения, когда та задремлет. Каждое утро Клыкова читает докладные записки в журналах наблюдения от ночных дежурных. Пишут всегда одно и то же – происшествий не произошло, но эта мегера всегда найдет повод для сочинения красочной истории о каком ни будь жутком – по ее мнению! – происшествии. Поэтому в интернате ее все недолюбливают и зовут Марьяна или еще короче – Марька. Чувствуя, что война со сном вот-вот закончится поражением, Стас бредет в вестибюль. От дверей ощутимо тянет холодом, крашеные стены угрюмо отсвечивают блеклым огнем уличного фонаря, шаги звучат гулко и неприятно. «Эх, ужастик бы посмотреть. Что ни будь вроде «Техасской резни бензопилой», – думает Стас, мысленно подыскивая союзников по борьбе с дремотой. Но увы, кофе закончилось, ноутбук остался дома, придется ждать воскресенья. Возможно, Валериан отпустит на побывку.

– Умыться пойти, что ли? – бормочет Стас и в этот момент на лестнице раздаются шаги. Неторопливые, какие-то шуршащие, словно ноги неизвестного обмотаны газетными листами. Это лунатик, решает Стас и отступает в темноту. Он слышал, что страдающих сомнамбулизмом нельзя пугать, это может сильно травмировать психику или вовсе с перепуга коньки отбросят. Шаги приближаются, шуршание становится все громче, слышно прерывистое сопение, как будто незнакомец тащит на плечах тяжеленный мешок с картошкой. Приоткрытая дверь медленно уплывает в темноту, узкая щель выхода на лестничную площадку превращается в черный портал, за которым скрывается неведомый параллельный мир и блеклый луч дежурного освещения падает на человеческую фигуру, будто высвечивая рентгеном расплывчатый контур. Раздается короткий вздох, в звенящей тишине слышится радостное шипение:

– С-спи-ит, мальчиш-шка-а!

В холле появляется грушевидная фигура дежурной нянечки или санитарки – Стас до сих пор не разобрался в должностной иерархии дома престарелых – со второго этажа. Просторный халат болтается на упитанном теле, словно саван, что колышется от порывов ночного ветра. Короткие бутылочные ноги произрастают из «убитых» шлепанцев. Давным-давно они были балетными тапочками или по-простому, чешками. Сорок третьего размера. С грацией умирающей слонихи санитарка крадется к сторожке. Еще несколько секунд и зловредная баба обнаружит отсутствие парня. Тогда невозможно будет доказать, что не спал в укромном уголке, гадина будет клясться и божиться, что дрых и Кукса – тоже вредина еще та! – поверит. Плакало воскресенье и ноутбук. Но просто выйти из угла и сказать что ни будь типа – добрый вечер, как дела – Стас считал ниже своего достоинства. Нужно что-то неординарное, запоминающееся и прикольное… Марьяна крадется, до цели остаются считанные шаги. Грузное тело с трудом приподнимается на цыпочки, короткая шея вытягивается максимально возможно для такого возраста, глаза распахиваются до предела, отпущенного природой. За стеклянной перегородкой никого нет! Марьяна аж приседает от радости, ладошки стучат друг в дружку, слышны тихие хлопки. Санитарка похожа на счастливого пингвина, нашедшего дохлую рыбину на берегу моря. За спиной раздаются странные звуки, какой-то стук. Марьяна вздрагивает – ночь все-таки! – лицо искажает гримаса, санитарка поспешно оборачивается… Кувыркаясь, из темноты стремительно приближается нечто. Вращающийся предмет тускло блестит при свете дежурного освещения, изогнутые полумесяцем клыки – или рога? – смыкаются концами, хищно дергаются в такт вращения. Голова страшного бестелесного чудовища летит прямо на санитарку, издавая звуки смыкающихся челюстей. Марьяна в ужасе отступает, хочет закричать, но парализованные страхом лицевые мышцы не дают воплю вырваться наружу. Только раздается короткий стон висельника, оборванный смачным шлепком. Санитарка гупается объемистым задом на пол, рядом падает обыкновенное пластмассовое ведро. От удара рукоять из белого пластика отрывается и отлетает в угол. Бешеные глаза санитарки опускаются долу, взгляд замирает на ведре, что шаловливо крутится аккурат между ног… и тут рождается вопль! Марьяна Сергеевна исторгает звук дивной мощи и фантастической тональности. Нечто среднее между пароходным гудком, сиреной воздушной тревоги и воплем угодившей под каток кошки. Стас буквально оглушен бурным потоком звуков, от которых возникает ломота в ушах и головная боль. Понимая, что остановить «ниагару» криков обычным путем не удастся, а надо, изо всей силы швыряет швабру. Тяжелая, не просохшая до конца тряпка ляпается прямо в лицо орущей санитарке, а перекладина бьет точно в лоб. Вопль обрывается на самой высокой ноте, словно выключился некий рубильник. Наступает тишина, появляется звон в ушах и кажется, будто остановилось время. В следующее мгновение швабра падает на пол, кафель отзывается звонким стуком. Санитарка громко охает. Щелчок по лбу и хлесткий удар в лицо мокрой тряпкой оказываются последней каплей – нервная система не выдерживает очередного сюрприза, сознание покидает бдительную сотрудницу и Марьяна беззвучно проваливается в глубокий обморок.

Стас выжидает несколько мгновений, затем осторожно покидает свое убежище. На цыпочках, словно опасаясь разбудить, подбирается поближе и застывает в недоумении. Санитарка лежит, словно Виртувианский человек Леонардо да Винчи – ноги расставлены шире плеч, руки раскинуты в стороны. Только вот лицо скрыто мокрой тряпкой. Парню становится не по себе. Марьяна все-таки человек пожилой, да и склочность характера не свидетельствует о крепком здоровье. «Блин! Не хватало только старуху убить шваброй. Вот облом будет»! – взволнованно подумал Стас. Осторожно снимает с лица обеспамятевшей санитарки тряпку, отодвигает в сторону швабру. В полумраке плохо видно, приходится нагнуться пониже. Дыхания не слышно и Стас расстегивает халат на груди, чтобы послушать биение сердца. В эту минуту на лестнице появляется дежурная с другого этажа. Не разобравшись в темноте, что происходит, она громко охает и прижимает ладони к лицу. Ноги от волнения слабеют, женщина садится прямо на ступеньки.

– Маниак? Мания-аак!!! – истошно визжит санитарка.

Стас пугается неожиданного вопля. Словно нашкодивший кот, прыгает вверх и в сторону и только после этого замечает орущую тетку на лестнице.

– Закрой рот, дура! Какой еще маньяк в доме престарелых! – кричит он срывающимся от волнения голосом.

– А чо тогда? – визгливо спрашивает санитарка.

– Плохо стало человеку, вот что! Видишь, ведро на голову упало… и швабра… вырубилась старушенция, блин! – пояснил Стас.

Санитарка с кряхтеньем, будто постарела сразу на двадцать лет, поднимается со ступенек. Держась за сердце, поминутно охая и мелко крестясь, приближается. Ослабевшие ноги слушаются не очень, так что санитарка вынуждена хвататься за стену. Приблизившись, она опасливо смотрит сначала на Стаса, потом на неподвижную Марьяну.

– Марька, ты чо, кукукнулась? – строго спрашивает дежурная с таким видом, будто Марьяна ученая ворона и обязана отвечать быстро и четко.

Не дождавшись ответа, санитарка опускается на колени. Просторный халат становится тесным и едва ли не трещит по швам, когда санитарка склонятся над неподвижной подругой. Пробыв несколько секунд в позе молящейся паломницы, санитарка со вздохом выпрямляется.

– Сердечко-то бьется, – сообщает она.

– И что делать? – спрашивает Стас.

– Поднимись ко мне на этаж, там за шкафом носилки есть. Тащи сюда, отнесем Марьяну в палату.

Носилки оказались армейского образца, то есть тяжелые, неудобные и слишком длинные. Вдобавок Марьяна в отрубоне оказалась неподъемно тяжелой. Санитарка с третьего этажа просто слабая женщина, да и Стас отнюдь не чемпион по пауэрлифтингу. С трудом уложили Марьяну на брезентовое ложе, санитарка взялась за ручки впереди, Стас ухватился сзади. Однако преодолеть даже один пролет оказалось задачей почти непосильной. Бесчувственное тело Марьяны то и дело норовило соскользнуть с носилок, ноги в вонючих шлепанцах упирались в грудь Стасу и ему казалось, что озлобленная тетка вовсе не в обмороке, а прикидывается и нарочно упирается ногами, норовя ткнуть пятками повыше, в лицо. Пыхтя и ругаясь про себя последними словами, Стасу удалось взгромоздить носилки на перила, потом вместе с санитаркой развернули их и, обливаясь потом, потащили наверх. На лестничной площадке санитарка со стоном опускается на пол, носилки наклоняются, голова Марьяны угрожающе нацеливается в дверной косяк. Стас торопливо ставит носилки, садится рядом.

– Что дальше? – спрашивает он.

– Больше не могу. Тащи ее вон туда! – машет рукой санитарка куда-то в коридор.

Стас волоком оттаскивает носилки с Марьяной к столу дежурной. Санитарка тем временем встала, на лице появилось выражение расчетливости.

– Знаешь что? Оставь-ка здесь, – задумчиво произносит она. – Ну ее, корову…

Проснувшиеся рано утром старухи с изумлением разглядывали разлегшуюся на носилках Марьяну, чей глубокий обморок плавно перешел в не менее глубокий сон. Все, кто мог передвигаться, собрались вокруг носилок и с умным видом гадали – напилась Марька или просто дрыхнет, проглотив двойную дозу димидрола, который вообще-то предназначается болящим старушкам. Дежурная мужского отделения предпочла не нарушать сладкий сон «коллеги», которая своим сутяжничеством и склоками достала всех. Поэтому когда Клыкова пришла на работу, то первым делом узрела спящую Марьяну Сергеевну, лежащую на носилках в плотном окружении старушек и старичков. На лицах обитателей интерната цвели ехидные улыбки – все уверены, что Марька лежит вусмерть пьяная.

Глава 4

На «разборе полетов» Стас подробно и честно рассказал, как все было. Директор слушал молча, с непроницаемым лицом, зато конопатая физиономия Куксы меняла цвет и очертания так часто, будто Клыкова хотела превратиться в инопланетное чудище, но еще не решила, в какое именно. Синюшную бледность сменяет краска жгучего стыда, кожа на лице натягивается, желваки твердеют и начинают перемещаться под сухой кожей, словно сытые мыши под целлофановой скатертью. Глаза вспыхивают зловещим огнем, затем тускнеют, как у мертвеца… Стасу даже показалось, что волосы, сплетенные в тугой узел на затылке, начинают медленно шевелиться, пряди свиваются в косички, у каждой на конце появляется маленькая змеиная головка.

– … вот так. А чего она подкрадывалась? – закончил повествование о ночном происшествии Стас.

Директор некоторое время молчит, указательный палец выбивает азбуку Морзе по крышке стола. Клыкова тоже не произносит ни слова, соблюдая субординацию.

– Ладно, Куренков, идите пока. Я приму решение позже, – устало произносит директор. По лицу Валериана видно, что всю эту историю он трагедией вовсе не считает, так как жалобы на Марьку и его уже достали. Но, с другой стороны, среагировать надо, иначе лишишься хорошего информатора.

Обитатели мужской палаты встретили Стаса как героя.

– Юноша, вы претворили в жизнь чаяния всех жителей сего дома милосердия. Виват, гардемарин! – замысловато приветствовал Стаса бывший актер Поцелуев.

– Хорошо впендюрил! – радостно затряс стриженой башкой Таранов.

– Фу, Петр! Прекратите говорить двусмысленностями, – укоризненно произнес Поцелуев.

– Жаль, ведро было пластиковым, – посетовал Давило. – Вот бы железным!

– Скажи еще чугунным, антихрист, – возмутился Благой.

Семен радостно крякнул и мечтательно закатил глаза. Видно, представил картинку в мельчайших деталях. Кувалдин, как всегда, промолчал.

– Да ладно вам, – невесело махнул рукой Стас. – Марьяна начнет кляузы писать во все инстанции, заколбасит Валерьяна по-полной, а он меня.

– Так мужайтесь, юноша! – воскликнул Поцелуев. – Моральные невзгоды преходящи, тем более что выгнать вас все равно невозможно.

– Это почему?

– Потому что говно убирать некому, – ответил прямолинейный Таранов. – В этом бл… ском заведении никто не хочет работать.

– Разве? Санитарки и няньки везде.

– Такие же старые клячи, как на женском этаже. Им идти некуда, вот и протирают казенные халаты в богадельне. А еще нашу еду домой в баночках таскают.

– Отношение к людям свинское! Ты еще не везде был, пацан, лежачих не видел, – пробурчал Давило. – По-бухтит Валерьян, но дальше дело не пойдет.

– Да? Ладно, поднимайте копыта, господа, начну полы мыть, – улыбнулся Стас…

– … ты не должен спускать это происшествие на тормозах, Валериан! – резким голосом требует Клыкова. – Мальчишка распустился! Марьяна Сергеевна имеет право проконтролировать работу служащего Куренкова.

– Контролем здесь занимаемся мы с тобой, Клео. Остальные только работают, – возразил Поспелов.

– Согласна. Но Куренкова следует примерно наказать.

– Как? Ниже должности нет, он получает мизерную зарплату, лишить премии нельзя. Пожаловаться в военкомат? Так они переведут в другой интернат и мы лишимся дармового работника. Все, что я могу, так это при всех отчитать сопляка.

Валериан вышел из-за стола, прошелся по кабинету, пальцы коснулись дверной рукоятки, язычок замка тихо щелкнул.

– Клео, не придавай излишнего значения мальчишеской выходке. Ты сама знаешь, какая гадина эта Марька или как там ее, – заискивающе сказал Поспелов, при этом ладонь левой руки коснулась туго стянутых узкой юбкой ягодиц Клеопатры, а правая легла на талию.

– Нет, Валериан! – поспешно ответила Клыкова и отступила на шаг. – Мне не нравится, что ты так отзываешься о нашей лучшей сотруднице. Все в интернате должно быть под нашим контролем.

– Да знаю, знаю … – забормотал Валериан. Он нетерпеливо прижал Клыкову к себе, но заместитель ловко вывернулась из рук директора, в глазах мелькнул огонек. Сердитый голос зазвучал еще громче:

– Валерьян, мальчишку надо наказать!

– Ладно, – вздохнул Поспелов, – но сор из избы не выносить.

После обеда Стаса нагрузили работой так, что на ум поневоле пришло сравнение с Золушкой. Служащему Куренкову было предписано убрать женскую половину, затем мужскую, помочь на кухне убрать со столов после ужина и опять же вымыть полы в комнате приема пищи. Стас хотел было возразить, но взгляд Куксы был таков, что предпочел промолчать – ну ее! Опозоренная и травмированная Марьяна Сергеевна отпросилась на три дня для «восстановления разрушенной нервной системы» – именно так она сформулировала в заявлении причину для отгулов. Клыкова вменила в обязанности Стаса и дежурство по мужскому этажу, так как оттуда санитарку переводят на женскую половину вместо «болящей» Марьяны. Поздно вечером Стас запер входную дверь на замок, дополнительно наложил самодельный засов. От усталости руки дрожат, как с перепоя, ноги словно свинцом налиты, в голове вяло переворачиваются коротенькие мысли на тему – как откосить в следующий раз? «Все что ли»? – подумал Стас. Взгляд скользит по сумрачному коридору, на мгновение останавливается на двери в столовую. «Интересно, сегодня лунатик гулять будет? Что-то давно не видно», – размышлял он, с тоской глядя на топчан в каморке сторожа. Деревянный лежак теперь показался ему царской кроватью. Увы, теперь придется коротать ночи за столом дежурного по этажу. Спускаться вниз Кукса категорически запретила. А если что, санитарка с женского отделения настучит. Стас поднимается по лестнице, словно пародия на Каменного гостя – швабра лежит на плече, мокрая тряпка болтается как римский штандарт, пустое ведро тихо погромыхивает о перила. Выше по лестнице тихо брякает дверь, раздаются шлепающие шаги. Кто-то спускается вниз. Стас равнодушно идет навстречу, ему совершенно все равно, лунатик это или дежурная со второго этажа решила поглядеть, чем так занят молодой парень. Две медленно бредущие фигуры сближаются на площадке второго этажа. Стас поднимает глаза – навстречу идет тот самый старик, что страдает сомнамбулизмом. На этот раз нет никакой газеты на голове, лицо старика расслаблено, как у спящего, глаза плотно закрыты, руки вытянуты «по швам». Стас бесшумно поворачивается через левое плечо, швабра принимает положение «на караул», ведро скрывается за спиной. «Как солдат при встрече с генералом», – думает Стас, глядя на неторопливо идущего больного. Старик проходит мимо, слышно ровное дыхание, ощущается запах немытого тела. Осторожно, чтобы не зашуметь ненароком, Стас продолжает путь и едва видимые в темноте ступени опять ползут навстречу. Шаги гулко звучат в ночи, тянется нескончаемой лентой стена. Наконец появляется дверь, щелкает замок, настольная лампа горит маяком надежды и Стас обессилено брякается на стул. Старенький будильник на столе показывает, что до утра осталось шесть часов – немало!

«Вытерплю, – решает Стас. – Что такое какие-то триста шестьдесят минут»?

…ветер снаружи незаметно исчезает, крадучись подступает мерзлая тишина. Раздутая, как фурункул, луна выныривает из облаков, на холодную землю изливается волна бледного света. Яростные лучи солнца теряют жизнь на поверхности земного спутника и падают к нам, лишенные смысла, цвета и энергии. Мрак становится гуще, лунный свет подчеркивает непроглядность тьмы и тишина обретает голос – мерзкий звон на грани слышимости. Кажется, что жизнь останавливается. На самом деле, она замирает в ожидании смерти. Тьма – итог любой жизни…

Ночью в интернате скончались три женщины. Ровно в полночь умерла та веселая старушка, что всякий раз при встрече с мужчинами просила отвести ее в туалет. Через несколько минут после кончины словно ветер смерти повеял на этаже – умерла парализованная женщина, с которой Стас познакомился в первый день – она просила перевернуть ее на другой бок. Он еще тогда растерялся, позвал санитарку… Ближе к рассвету отошла в мир иной старушка на соседней кровати. Люди умирали незаметно. Дежурная по этажу ничего не почувствовала, не услышала предсмертных стонов. В ночном показе по телевизору шел захватывающий французский фильм о молодом гомосексуалисте, который хотел убить насильника своей (!) подруги. Почти два часа один урод искал другого урода, а потом пятнадцать минут резал ему горло тупым ножом. Вопли, слезы, кровища… В качестве компенсации за надругательство насильник предлагал себя, на что мститель гордо ответил типа – грязный бисексуал, ты чистому «голубю» не товарищ! Какая трагедь, какая буря чуйств! Разумеется, создатели «шедевра» не обошли вниманием и сцену изнасилования – целых девять минут анального секса в мельчайших подробностях. Интересно, сколько было дублей? А может сразу получилось, артисты люди опытные. Или режиссер с автором сценария показали, как надо. За полчаса до смены дежурная походя проверила подопечных, все ли на месте и с чистой совестью записала в журнале наблюдений – ночная смена прошла без происшествий. Мертвых обнаружили, когда не все пациенты пришли на завтрак. Ближе к обеду появились родственники умерших старушек. Раскормленные тетки начали визгливыми голосами доказывать, что отказываются забирать трупы, так как у одной дома дети, у другой новая мебель взята в кредит, а третья просто не желает тратиться на машину для перевозки мертвой матери. Клыкова с непроницаемым лицом сфинкса слушает женщин, даже не пытаясь возражать. Как только бабы замолкают, она снова и снова предлагает забрать покойников. Видно, что Клыковой не впервой разговаривать с родственниками умерших пациентов, она спокойна и холодна, как снежная королева. Неподалеку переминаются с ноги на ногу мужья. Сигаретный дым тает в холодном воздухе, хрустит молодой ледок под каблуками полуботинок. За оградой интерната в ряд выстроились чистенькие иномарки. Одному из мужей надоедает слушать бабьи разборки. В руке появляется телефон, ухоженный палец легонько стучит по сенсорной панели. Раздается уверенный басок:

– Это регистратура? У вас морг принимает трупы? Нет, не милиция. Родственница умерла… а куда ее девать? Дома, что ли, на столе разложить?

Мужчина глубоко затягивается сигаретой, по лицу расплывается ироническая улыбка.

– Ага… вы мне еще балкон предложите. Не лето, мол, полежит… Ладно базар разводить, лучше скажи сколько стоит место на два дня. Что? Ах ты …! – матерно выругался мужчина.

Тем временем женский спор начинает переходить в практическую фазу, громкость лая уменьшается, дамы сбиваются в кучку. Через несколько минут с тыльной стороны интерната подъезжает уазик-«буханка». Мужья выносят закоченевшие трупы, завернутые в простыни, водитель уазика помогает укладывать в салоне.

– Хорошо, что мелкие … – бормочет шофер. – Если в четыре слоя, то весь интернат поместится, – шутит он.

Мужья криво улыбаются, вспыхивают зажигалки, сигаретный дым поднимается к небу. Жены стоят рядом, на лицах тревога, в глазах расчет – успеть бы получить последнюю пенсию мамаши. Да, еще надо сходить в собес, узнать, нельзя ли похоронить за счет государства. Должно же оно хоть как-то помогать гражданам! Место на кладбище нынче ох как дорого. Машина с трупами уезжает, за ней вереницей тянутся джипы и кроссоверы «безутешных» родственников.

Против ожидания, весть о смертях в женском отделении не сильно расстроила мужчин. Когда Стас появился в палате с ведром и шваброй, старичье оживленно обсуждало последние новости о сборной по футболу, а вовсе не философские вопросы о жизни и смерти.

– Да ноги не из того места растут! Уж какие деньги получают эти игрули, дворец у каждого есть, да не один, а все равно ничего не умеют, – горячится Таранов.

– Тренеры хреновые, – неуверенно говорит Давило.

– Да брось ты, Семен, оправдывать! Уже из-за границы выписали тренера, мильены получает, а толку ноль. Голландец даже корейцев чемпионами мира сделал, а они вообще раньше играть не умели. Ноли полные были! Причем, заметь, наши клубы на общем фоне выглядят неплохо. Конечно, Европу задавить слабо, но показать кузькину мать все-таки могут. А в составе сборной шиш без масла. Ни хрена получается!

– Это верно, – вздыхает Давило. – Вроде по отдельности игроки хорошие, а вместе – черт-те что.

– Вот! А почему? Футбольных вождей разгонять пора. А лучше расстрелять к такой-то матери, что б другим неповадно было. Окопалась мафия!

– Привет, спорщики! – вмешался в разговор Стас. – Мне кажется, что мафия ни причем. Наоборот, футбольные гангстеры кровно заинтересованы в победе сборной, потому что это деньги. Чем больше побед, тем больше доходов. Получается, что – увы – играть не умеют.

– Так что же делать? Ведь других-то нет!

– Ну… как обычно, начинать с чистого листа. Нужно вкладывать деньги в дворовый футбол, в спортивные секции. Чемпионы рождаются там, на улице.

– Вот, это правильно! – воспрянул духом Давило. – В советское время играли все. И не за деньги, как сейчас, а из любви к футболу. Потому и команда была и чемпионы были. Яшин, а? Равному ему до сих пор нет! А что сейчас творится? Мафия везде!

– Мафия-футбол, футбол-мафия… как вы надоели с вашими спорами! – воскликнул Поцелуев. – Пинать мячик по полю забава простолюдинов. Примитивное времяпровождение! О высоком надо думать. В стране театры умирают, кино вырождается, искусство гибнет! А народ нуждается в просвещении.

– Ха, ты еще про балет скажи… Искусство, блин! Бегают по сцене худые бабы, юбки и так задраны дальше некуда, так они еще наклоняются да ноги к потолку тянут. И норовят срамным местом к зрителю повернуться! Нате, мол, любуйтесь… А мужики в колготках бабских, чтоб значит выпирало, как у коня… ага, и скачут, скачут… Порнография это, а не искусство! – разозлился Давило.

– Мужичье, – презрительно скривился Поцелуев. – Видите только физиологию и не способны оценить прекрасное.