Текст книги "Альтернативный солдат"

– Итак, – разжимает губы завхоз, – вы являетесь альт… служащим интерната на ближайшие три года. Вашим непосредственным начальником буду я. Господина директора желательно не беспокоить, Валериан Николаевич человек занятый. Я в состоянии решить любые вопросы в интернате.

Клыкова достает из стола пачку сигарет, закуривает. Кольца мутного дыма плывут в чистом воздухе, собираются в жиденькое облачко посередине комнаты.

– Клеопатра Ксенофонтовна…

Вспыхивает огонек громкоговорящей связи.

– Минутку… Да! – рявкает Клыкова в телефон.

Раздается блеющий голос дежурной с третьего этажа.

– Вот, Ксенофонтовна, опять мужики чудят! С четвертой палаты! Сил моих нет, я женщина больная! Мне…

– Понятно, – обрывает «плач Ярославны» Клыкова.

Телефон умолкает, рыжий огонек гаснет. Завхоз-заместитель затягивается на полсигареты, выпускает клуб дыма сквозь зубы.

– Третий этаж, четвертая палата, навести порядок, – отрывисто командует Клыкова. – С дедами особо не стесняйтесь, можете даже выгнать из палаты, пока будете убирать там. Ясно?

Возле палаты Стас останавливается. Из-за двери, покрытой облупившейся, словно старая змеиная шкура, краской, доносятся приглушенные выкрики и странные шлепки. Стас недоуменно поворачивается к дежурной по этажу, но ее и след простыл. Опытная санитарка заранее смылась якобы по делам, предоставив мальчишке самому выкручиваться из неприятной ситуации с вероятным скандалом. Стас не имел привычки париться по пустякам. Перехватывает поудобнее швабру, руку с ведром отводит чуть назад и легонько пинает дверь. Створка распахивается с мерзким скрипом, Стас входит в палату и тотчас замирает на пороге. В центре комнаты на коленях стоит пожилой мужчина. Глаза закрыты, руки молитвенно сложены на груди, отросшие волосы ниспадают на плечи. На узком лице выражение покорности. Рядом на низенькой табуретке восседает невысокого роста мужичок и хлещет коленопреклоненного по щекам колодой карт, время от времени приговаривая:

– А по мордасам? А по мордасам?

Вокруг на незастеленных кроватях сидят деды и одобрительно трясут головами. И только один, в левом углу демонстративно глядит в окно. На мясистом лице ясно читается отвращение к подобным забавам.

– Это что такое? – удивленно спрашивает Стас. – Ну-ка прекратите избиение!

– Не мешай, – коротко отвечает сидящий на табуретке. – Сия экзекуция законна и осуществляется на основе взаимной договоренности… э-эх, по мордуленции! – вскрикивает коротышка и смачно припечатывает колоду ко лбу коленопреклоненного старика.

– Башню сорвало, дед? Оставь его! – приказывает Стас.

Швабра поднимается параллельно полу, локоть вжимает рукоять в бок, т-образный наконечник смотрит прямо в плечо коротышке. Еще секунда и Стас, подобно средневековому рыцарю, нанесет колющий удар неприятелю.

– Эй-эй, не маши палкой, пацан! – взметывается с табуретки дед. – Не разобрался, а в драку лезешь.

– Чего?

– Не горячитесь, молодой человек, – смиренно произносит тот, кого только что хлестали по лицу колодой карт. Старик открывает глаза, поднимается с пола. Худые руки вытягиваются вдоль тела, на исхлестанных щеках играет румянец, голос тих и печален.

– Это наказание за грех… я сам виноват, – произносит он.

Старик с трудом поднимается с колен, идет к кровати. Большие, не по размеру, тапочки забавно шлепают по грязному линолеуму, просторные штаны болтаются на худых ногах. Старик опускается на смятое одеяло, слышится вздох облегчения, раздается омерзительный скрежет железа о железо и пружинный матрац прогибается едва ли не до пола.

– Вишь, щегол – наказание за грех! – вторит коротышка. Вид у него таков, словно только что совершил подвиг, а посему достоин правительственной награды.

Стас растерянно опускает швабру. Взгляд пробегает по лицам стариков – глаза блестят, на губах играют довольные улыбки, никто не возмущается!

– А-а, в карты продулся … – догадался Стас. – А я думал, у вас тут дедовщина.

– Дедовщина и есть, – усмехается коротышка с колодой карт. – Раскрой глаза-то, сынок! Кто вокруг?

Старичье довольно улыбается щербатыми ртами, глаза блестят, на сморщенных лицах играет бледный румянец.

– Ладно, не мое это дело … – машет рукой Стас. – Я новенький в вашем интернате, меня зовут Стас … – и дальше коротко рассказывает кто он, что он и для чего здесь.

Обитатели палаты оживляются.

– Вот ядрена мать, чего буржуи выдумали… Альтернативную службу! – восклицает дед в левом углу. Мясистое лицо краснеет. – Это чтоб Родину не защищать значит, да?

– Как вас зовут? – вежливо перебивает Стас возмущенное словоизлияние старика.

– Семен! Семен Давило меня зовут. Это полный разврат!

– Простите, не понял… Вас зовут Семен, вам что-то полностью отдавило, а «разврат» ваша фамилия? – удивленно переспрашивает Стас.

Мясистое лицо старичка заливает малиновым цветом, босые ноги выбивают злобную чечетку, ладони с растопыренными пальцами звонко шлепают по коленям.

– Ты опупел, солдат! – вопит он, но возмущенный крик тонет в громком хохоте остальных обитателей палаты. Старики смеются так, что слезы появляются на глазах. Коротышка – тот самый, что проводил экзекуцию с использованием колоды карт, и вовсе падает с кровати и катается по немытому полу. Смеется даже отхлестанный по щекам, только не так заразительно и громко.

– Да-а… умеете вы, юноша, сделать комплимент, – говорит один из стариков, вытирая слезы тыльной стороной ладони. У него крупное, «породистое» лицо, седые волосы аккуратно зачесаны назад, удлиненные виски выровнены триммером и подбриты. Халат относительно чист, полы обернуты вокруг располневшей талии, пояс туго завязан. – Меня зовут Степан… Степан Поцелуев, – представился он, церемонно наклонив голову. – А это мои товарищи по несчастью и друзья … – и назвал имена остальных.

Экзекутор и картежник оказался бывшим военным. Звание свое он почему-то скрывал, поэтому Степан представил несколько туманно – старший офицер и участник боевых действий Петр Таранов. Тихоню, отхлестанного по щекам, звали Иван Благой. Имя последнего обитателя палаты Николай Кувалдин. На пятерых стариков приходится в общей сложности триста пятьдесят лет жизни и примерно два десятка хронических болячек. А еще у каждого есть вполне благополучные дети, но об этом Стас узнает гораздо позже и совершенно случайно…

– Судя по инструментарию, вы намерены мыть полы, молодой человек, – констатирует Поцелуев. – Что ж, похвально. Уборкой в этом богоугодном заведении занимаются редко.

– Да уж, – проворчал Давило. – Санитарки не перетрудились…

– Все по местам! – вопит Таранов и первым забирается на кровать.

Остальные старики послушно усаживаются на скомканных одеялах. Стас только сейчас обращает внимание, что все одеты в одинаковые коричневые пижамы и только Давило в какую-то полосатую робу. Ткань так застирана, что невозможно понять, какого цвета эти самые полосы – синего, а может быть зеленого? Чередование светлых и темных участков превратило пижаму в арестантскую робу. Стас складывает в угол табуретки казарменного образца. Кислый запах нестиранного белья и нечистых тел заставляет невольно поморщиться. Чтобы хоть как-то освежить атмосферу Стас распахивает двери, затем подходит к окну. К его удивлению, рамы оказались не только заклеены скотчем, но и прибиты гвоздями. Даже форточка!

– Это для чего? – спросил он.

– А чтобы не кричали на волю, – с кривой усмешкой ответил Кувалдин. – И оттуда никто не звал.

– Почему?

– Тоскливо здесь. Скучно. Даже телевизор разрешают смотреть только по расписанию. Книг нету…

– Да ты все равно ни фига не видишь, Колян! – с усмешкой говорит Таранов.

– Ну и что? Я заказал бы себе очки, – возразил Кувалдин.

– Да-а, скудна пища для ума здесь, – произнес Поцелуев, глядя в потолок. – Верите ли юноша, инструкцию по действиям персонала в случае пожара выучил наизусть. Какое убожество!

В эту минуту в дверном проеме появляется фигура в белом халате, раздается визгливый голос:

– Что это двери-то расхлебянили? Чай, не в хлеву! Вонища-то… я вся больная сижу, работаю.

– Эт ты что ли трудяга? – завопил с кровати Таранов. – Под тобой пол скоро проваливаться начнет, бомба!

– А ты не ори, не ори … – пренебрежительно отмахивается санитарка. – Твое дело сидеть в палате и не чирикать, понял? А ты Куренков, быстро мой полы и начинай подметать коридор. Нечего тут прохлаждаться.

Санитарка неторопливо, с чувством собственной значимости, поворачивается, словно ожившая снежная баба. Объемная нога в «убитом» шлепанце сгибается в колене, пятка с силой врезается в дверь. От громкого хлопка с притолоки осыпаются остатки побелки.

– Вот так обращается с нами это хамское отродье, – громко резюмирует Поцелуев.

– А пожаловаться нельзя?

– Кому? Валерьянке? Клопу этому… Ты видел белую машину у входа? Его! – сердито произнес Таранов.

– Директор интерната для престарелых ездит на лексусе? – изумился Стас. – Неужели зарплата такая большая!

– Ага, мешками таскает рублики-то! – злобно сыронизировал Таранов. – Ты еще мало знаешь.

– Юноша, лучше мойте полы, иначе санитарка действительно пожалуется куклуксклану и вам попадет. А ты, генерал Таранов, помалкивай и не подводи под монастырь молодого человека с самого начала, – раздался предостерегающий голос Поцелуева.

– Кому санитарка пожалуется? – не понял Стас.

– Клыковой, кому ж еще? – прорычал со своей кровати Давило. – Это мы ей такую кликуху дали – Ку-клукс-клан, по начальным буквам имени, отчества и фамилии. Ну и… за доброту душевную. Ты и правда, мой давай. Потом поговорим, если захочешь.

Мыть полы в стариковской палате оказалось так же непросто, как и в женской. Стас пять раз менял воду и все равно по шестому заходу на мытье полы не были такими уж чистыми.

– Да что ж такая грязища-то стойкая? – спросил Стас, не обращаясь ни к кому. – И краска здесь присохла, что ли?

Старики промолчали. Только Давило не утерпел и буркнул:

– Ага, краска…

Железная кровать взвизгнула пружинами, рассохшиеся половые доски под линолеумом скрипнули – Давило отвернулся к стене и тише добавил: – Отмыл бы ты краску водой, как же!

Стас вопросительно глянул на остальных, но старики, словно по команде, смотрят в потолок и как будто ничего не слышат.

После уборки Стас помогал разносить обед для тех, кто не мог самостоятельно спуститься в столовую. Затем снова уборка, на этот раз в коридоре женского отделения. К вечеру Стас едва передвигал ноги. Кое-как переоделся и поплелся на остановку. С низкого неба моросит мелкий дождь, холод норовит забраться за шиворот, мутные сумерки превращаются в сырой мрак. Зажженная сигарета горчит, дым дерет глотку, словно отравляющее вещество раздражающего действия. Не докурив и до половины, Стас швыряет окурок на мокрый асфальт. Багровый огонек описывает полукруг и скоропостижно умирает в луже.

Глава 2

На следующее утро Кукса (так для удобства Стас сократил кличку Клыковой) огорошила его заявлением, что отныне альтернативный служащий будет исполнять обязанности ночного сторожа, так как санитарок не хватает и вообще они женщины со слабым здоровьем. В ответ на робкое возражение Стаса – мол, если не здоровы, то почему здесь работают? – цедит сквозь зубы:

– Вы служащий? Вот и служите.

Глаза сузились, веснушчатое лицо покрылось розовыми пятнами, ноздри тонкого носа раздулись и опали, взгляд остекленел. Стас вздохнул, но спорить не стал. Он ведь и вправду служащий.

За окном промозглая тьма. Обессилевший дождь барабанит по стеклу, ветер лениво трясет ветви, сбрасывая на сырую землю последние листья. В интернате тепло, оконные рамы заклеены тщательно, по-стариковски. Вечно пьяненький кочегар дело свое знает хорошо, батареи излучают уютное тепло. Стас сидит на жестком деревянном стуле в небольшой каморке на первом этаже. Здесь располагается древний конторский стол и деревянная раскладушка времен Крымской войны. На столе телефон и амбарная книга для записей. Телевизора и радиоприемника нет, Кукса строго настрого запретила отвлекаться от «контроля за пациентами». Что это такое, Стас так и не понял. Две трети обитателей интерната с трудом добираются до туалета, хотя они есть на каждом этаже. Остальные – в основном мужчины – только делают вид, что могут чего-то там… Стариков надо не контролировать, а следить, словно за малыми детьми, чтобы сами себе не навредили. Время просмотра телепередач давно закончилось. Те, кто хотел, посмотрели информационную программу, потом очередную порцию драматического сериала «про любоффь». После этого запрограммированный телевизор вырубился. Стас терпеть не мог страдательных мелодрам и не интересовался политикой. Раздается стук. Стас откладывает газету. Стул радостно скрипит, освобождаясь от тяжести человека, Стас вкусно так, с подвыванием, потягивается. Руки упираются в крашеные доски, дверь равнодушно распахивается. Тусклая лампочка дежурного освещения смутно горит в дальнем конце коридора. Мгла затемнила углы, пол словно покрыт черной смолой, в неподвижном воздухе истаивают запахи кухни, от туалета крадется аромат хлорки. Опять что-то стучит, затем раздается протяжный шорох, будто кто-то сминает клочок газеты перед тем, как засунуть в бутылочное горлышко. Стас подходит к лестнице. На площадке темно, слабый свет из коридора не достигает стены, но молодые глаза все же рассмотрели смутную фигуру, которая медленно движется к лестничному пролету. Некое существо среднего роста выбирается из темноты, тусклый свет вырисовывает контур человека в длинной, до пола рубахе или халате, только вот туловище неестественно вытянуто, руки растут с боков вроде как посредине… Стас вдруг с холодком в груди понимает, что странный человек лишен головы! Верхняя часть туловища словно срезана, на ровной линии плеч нет и намека на голову. И шеи нет. У Стаса мгновенно пересыхает во рту, ноги наливаются тяжелой слабостью, пальцы начинают мелко дрожать. Суматошные мысли вихрем проносятся в голове, от напряжения и страха макушка начинает чесаться, как будто там поселись шустрые насекомые. Или это волосы зашевелились? « Звонить? Куда, в милицию? Или лучше сразу в психбольницу, менты же не дураки, не поверят! А может, позвать на помощь? Кого? Это дом престарелых, идиот»! Изнемогая в борьбе с неразрешимой проблемой, Стас незаметно для себя начинает отступать. Потихонечку, шаг за шагом выбирается из коридора и пятится, словно контуженный краб, растопырив клешни и выпучив глаза. Между тем неизвестное науке и широким массам народа существо подошло к краю лестничной площадки. Из-под нижнего среза одеяния высунулась нога в самом обыкновенном тапке и опустилась на первую ступеньку. Затем операция повторилась с другой ногой и существо начало неторопливо спускаться по лестнице. Руки вытянуты вдоль туловища, смутно видны полусогнутые пальцы. Край одежды прикасается к стене и раздается тот самый протяжный шорох, что так удивил Стаса.

Безголовый человек идет замедленно, как во сне, ступает уверенно, не опасаясь споткнуться и брякнуться на холодный камень лестницы. Ступени обрываются, человек выходит в коридор. На мгновение останавливается, затем фигура совершает четкий поворот через левое плечо, как солдат на параде и неизвестный шагает по направлению к столовой. Стас замирает телеграфным столбом в трех шагах. Дежурное освещение – лампочка в сорок ватт излучает полудохлый желтый свет – падает бледным потоком на неизвестного и Стас с изумлением понимает, что это человек в застиранной ночной рубашке, голова и плечи которого укрыты развернутой газетой! Именно бумага издает леденящий душу шорох в тишине, когда задевает за стену. Неизвестный приближается к двери в столовую, правая рука поднимается, пальцы безуспешно скребут по гладкой поверхности – дверные ручки сняли давным-давно, дабы вечно голодные постояльцы не шарили на кухне. Дверь содрогается от толчков, но открываться не желает. Неизвестный стоит несколько секунд неподвижно, словно размышляя, стоит ли продолжать попытки проникнуть в столовую далее, затем неторопливо, будто статуя на крутящемся постаменте, поворачивается спиной к двери. Тихо шуршит газета, края бумажного листа колышутся, как призрачное одеяние вампира… Стас невольно обратил внимание, что личность под газетой держится уверенно, без той избыточной осторожности, что характерна для глубоких стариков и старух – спина прямая, движения точны, голова высоко поднята. От фигуры просто веет силой и даже какой-то властностью! Ночной гость идет обратно. Шаги звучат приглушенно, из-под газеты чуть слышно доносится сиплое дыхание и покашливание. Человек поднимается по ступеням, сворачивает на следующий лестничный пролет. Тут Стас спохватывается, полусогнутые ноги выпрямляются, нижняя челюсть становится на место, рассеянный взгляд фокусируется и альтернативный солдат чуть ли не бегом бросается вдогонку неизвестному. Впопыхах Стас совершенно не смотрит под ноги, большой палец цепляется за выступ, нога соскальзывает и щиколотку пронзает острая боль. Железные прутья перил отзываются одобрительным гулом, из горла вырывается утробное мычание:

– У-у – у-у!

Этажом выше тихонько хлопает дверь, щелкает замок и Стас понимает – ночной гость уходит, еще мгновение и он скроется в одной из палат – или прямо в стене? – и тогда все, тайну не разгадать! Матерясь, как заслуженный деятель культуры на пенсии, Стас торопливо ковыляет наверх по лестнице. Любая попытка опереться на ушибленную ногу отзывается такой болью, что в глазах вспыхивают разноцветные круги, а матерное бормотание срывается на волчье завывание. Проклятая дверь почему-то не подается, замок клинит, что ли! Наконец, створка распахивается, Стас вваливается во второй этаж. В коридоре темно, слева бледным пятном горит настольная лампа дежурной по этажу, самой санитарки не видно. Правая половина тонет в темноте. Краем глаза Стас замечает смутное движение, слышен скрип несмазанных петель. Он поворачивается, взгляд фиксирует расплывчатую фигуру человека без головы на сером фоне открытой двери. Стас бросается вперед, фигура медленно исчезает, дверь закрывается…

Ушибленную ногу пронзает новая боль, сильнее прежней и мрачный коридор тонет в железном грохоте – пустое ведро кувыркается по полу, словно самосвал с металлоломом. Стас громко, во весь голос произносит короткое непечатное слово, передние зубы вонзаются в самый что ни на есть кончик языка, рот наполняется солоноватым вкусом. Заорать от еще одной болючей травмы Стас не успевает – его стон тонет в истошном женском вопле:

– Не трожь меня, падлеи-и-иц!

В светлом пятне настольной лампы появляется растрепанная голова санитарки – белесые кудри шевелятся, как волосы Горгоны, вытаращенные глаза горят бешенством, рот перекошен криком. Санитарка резво подскакивает, руки сжимают швабру, словно двуручный рыцарский меч. В эту минуту сшибленное ведро перестает кувыркаться, грохот стихает. Растрепанная санитарка окидывает посудину свирепым взглядом, затем поднимает голову. Сощуренные глаза сканируют коридор в поисках маньяка и насильника. Оглушенный новой болью, шумом и воплями, Стас окончательно теряется. В наступившей тишине отчетливо звучит тихий щелчок дверного замка. Краем глаза Стас успевает заметить, как неизвестный входит в палату. Бумажный лист задевает за край двери, раздается короткий хруст и газета мягко планирует на пол. Дверь захлопывается, наступает тишина. В коридоре вспыхивает свет, приближается стук шагов. Старый пол кряхтит и скрипит, с трудом выдерживая тяжелую поступь обозленной санитарки.

– А-а, вот это кто! Чего бродишь в темноте? Подглядываешь? – раздается свирепый голос.

– Ага, мечтаю хоть одним глазком … – кивает Стас.

Из прокушенного языка течет кровь, рот полон крови и слюней, скулы сводит от боли. Стас ищет глазами, куда бы сплюнуть.

– Знаю я нынешнюю молодежь… только и думаете об одном! – повышает голос санитарка. – Не смей больше подкрадываться ко мне. Иначе пожалуюсь директору, понял?

Стас только сейчас догадался, в чем его подозревают. От удивления он едва не давится собственной кровью.

– Что? Э-э… тьфу ты! … у тебя башню сорвало? Да столько бабла еще не напечатали, чтоб я на тебя смотрел!

Стас встает, машинально отряхивается. Не обращая внимания на онемевшую от злости санитарку подходит к двери. Пальцы сжимают ручку, Стас тянет дверь на себя, потом толкает – все бесполезно, замок держит крепко. Под ногами шуршит бумага. Стас машинально подбирает газету, прячет в карман. Получается, что неизвестный в полной темноте спокойно спускается на первый этаж, затем поднимается наверх, входит в палату и еще запирает за собой дверь. Стас оглядывается на дежурную по этажу. Та наконец-то сформулировала достойный – по ее мнению – ответ, рот распахивается, как вдруг на площадке третьего этажа раздается ужасный грохот, доносятся глухие удары, будто кулаком в подушку лупят со всей силы. Что-то белое, похожее на ворох грязного белья, катится по ступеням. На лестничной клетке белый ком останавливается, миру являются толстенькие ножки в войлочных тапочках, кокетливо сверкают рейтузы василькового цвета. Из белого кома высовывается растрепанная голова и ночную тишину оглашает матерная брань.

– … ай! … уй! … поставили шкаф на лестнице! Да этих… поубивала бы на х…!

Это оказалась санитарка с третьего этажа. Услышав шум, любопытная дама средних лет и внушительной комплекции решила посмотреть, в чем дело. Но на пути крадущейся «пантеры» весом в полтора центнера оказался небольшой шкаф, который днем ранее вынесли из кабинета завхоза. Дальше, как в сказке – мышка бежала, хвостиком задела… Санитарка не обратила внимания, как ей в ягодицы требовательно уперлось нечто твердое. Лишь досадливо дернула задом и этого оказалось достаточно. Двухстворчатый шкаф с антресолями рушится прямо в лестничный пролет, все сметая на своем пути. «Крадущаяся пантера» теряет равновесие и катится следом, по пути собирая в охапку мусор, фурнитуру и обломки лакированной фанеры. Все это кубло с водопадным шумом приземляется на лестничной площадке, откуда в дальнейшее путешествие санитарка отправляется одна. Конец пути наступает только когда она упирается ногами в полураскрытые двери второго этажа. Поток ругани на мгновение прерывается – тетке надо набрать порцию воздуха.

– С приземлением, – вежливо наклоняет голову Стас. – У вас тут каждую ночь так весело? – спрашивает он, обращаясь к «своей» санитарке.

Та стоит ни жива ни мертва, грохот и шум перепугали ее так, что она вот-вот упадет без чувств. Стас подумал, вздохнул:

– Ладно девочки, развлекайтесь. А я пошел, мне на службу пора, – и с этими словами отправляется в свою каморку на первом этаже.

По коридорам интерната еще долго раздавались стук и шаги – санитарки спешно убирали следы ночного происшествия. Стасу было все равно, он не собирался помогать двум дурным теткам. Чтобы хоть как-то отвлечься от скуки, решил почитать газету. На грязном от времени и человеческих рук листе не все можно разглядеть, но одна статья привлекла внимание молодого человека.

«… в сущности, каждый день показывают одно и то же: президент сказал, президент посетил, премьер-министр провел совещание. Все эти «действа» рассчитаны на публику и не имеют ничего общего с реальной работой высших должностных лиц страны. Простой народ – электоральная масса! – должен знать, что избранники трудятся, не просиживают штаны от Гуччи в кожаных креслах, а работают в поте лица.

Странно, что результата не видно. Нет, уже не убивают среди бела дня прямо на улицах чиновников, бандитов и бизнесменов, но ведь это от того, что эпоха первоначального накопления капитала уже закончилась. Убивать все равно будут, но тише, скромнее. Зарплаты и пенсии растут с каждым годом. Но уже каждый знает – если увеличивают пенсии, вырастут и цены на все. Мы любим сравнивать себя с другими, стараясь при этом в себе, любимом, найти как можно больше положительного. Раньше равнялись на американцев – вот, мол, идеал счастливой жизни. Но как-то незаметно Америка отошла на задний план и сейчас все с завистью смотрят на Восток. Хитрые – а может, умные? – китайцы не крушили ломами то, что было создано раньше, не уничтожали страну «до основанья», чтобы потом начинать с пустоты. Они бережно сохранили все, справедливо полагая, что делить историю на белое и черное дело далекого будущего. Очень далекого. Китай сделал то, что в нашей стране когда-то называли НЭП. Новые возможности в сочетании с коммунистическим кнутом и совершили то, что называют экономическим чудом. Подумать только, до чего мы дошли – просто хорошую работу называем чудом!»

Раздался тихий стук в окно. Стас поднял взгляд. К мокрому стеклу прилип разлапистый лист клена. Деревья сбрасывают ненужное, словно старую чешую и ветер укладывает мертвые листья на землю. Будущей весной почва даст всходы, вырастут новые цветы, появятся новые деревья. Они будут расти вместе и, когда наступит время, сменят их. «Мы каждый раз ломаем все, что создавалось поколениями предков. Начало этой губительной традиции положил еще Рюрик, уничтоживший все славянское, заменив так называемым русским. Другой реформатор, киевский князь Владимир, уничтожил все русское, сделав на нашей земле карикатурную копию Восточно-Римской империи, известной как Византия. Все эти расписные терема, купола-луковицы на храмах, кокошники и прочие шапки мономаха – Восточный Рим. Крещение Руси, преподносимое как благо, на самом деле было катастрофой национального масштаба, сопоставимой количеству уничтоженных на душу населения с октябрьской революцией и последовавшей за ней гражданской войной. Православные попы утверждают, что на Руси утвердилась истинная вера. Возможно, только вот остальной мир почему-то так не считает и прекрасно чувствует себя в других конфессиях. А мы морды от зависти кривим и все время решаем «вечную» проблему – догнать Запад. «Славное» дело реформаторов продолжил Петр 1. Чтобы всего лишь прорубить окно в Европу, уничтожил половину страны. Чисто криминальный подход. Вместо того, чтобы сделать страну привлекательной для иностранных купцов, по-разбойничьи ломится в запертые двери. Попытка хозяев защититься от непрошеных гостей – Карл 12 – терпит поражение. С тех пор Европа вынуждена мириться с нашим присутствием. Авантюра Петра привела к тому, что нам милостиво позволили стать сырьевым придатком, коим остаемся и по сей день». Негромкий стук заставил Стаса оторваться от чтения старой газеты. Пожелтевший листок испачкан типографским текстом, как лишаем. На верхней полосе красуется название – « Патриот». Латинское слово выведено затейливыми буковками на манер древнерусских, дабы лишний раз подчеркнуть связь с предками. « Да, как только не трактуют историю… Вот уж действительно, что дышло, куда повернешь, туда и вышло», – подумал Стас. Тьма за окном посерела, из мрака выступили контуры берез, дождь незаметно стих и только ветер еще ворошит листья. Скоро утро, интернат оживет и можно будет отдохнуть от бессонной ночи.

Скрыть ночное происшествие не удалось. Шкаф помешал. Бдительная Клыкова сразу приметила пропажу казенной мебели, на крашеной масляной краской стене остались глубокие царапины, да и «старушня» не могла не услышать грохота. Самой собой разумеется, обе санитарки свалили все на Стаса. Видимо, нафантазировали богато, потому что разбор полетов устроил сам директор. Вернее, Клыкова в его присутствии.

– Что можете пояснить по поводу ночного происшествия? – ледяным голосом спрашивает завхоз.

– Какого именно? – уточнил Стас.

– А их было несколько, что ли? – удивился директор и посмотрел на заместителя.

Лицо Клыковой покрывается бурыми пятнами, кожа бледнеет, отчего веснушки выделяются еще ярче.

– Что вы имеет в виду? – тихо, почти шепотом спрашивает она.

Стас подробно, не упуская из виду мелочей, рассказывает обо всем, не забыв упомянуть о клеветнических фантазиях разбуженной санитарки и безуспешной попытке ночного гостя пробраться на кухню. Поспелов выслушал молча, только зачем-то встал и подошел к окну. Внизу, в унылом царстве осенней слякоти и грязи, его белый Лексус выглядит, словно айсберг в сером океане. Валериан Николаевич пригладил волосы, холеное лицо дернулось, из груди вырвался тяжелый вздох:

– Значит, наши пациенты не доедают? – надрывно спросил он.

– Что вы, господин Поспелов, еды в избытке! – нервно ответила Клыкова, – я лично проверяю полноту закладки продуктов. Просто один из наших пациентов страдает… э-э… лунатизмом.

– Это из пятой комнаты? Но там лежит парализованный!

– Частично, – уточнила Клыкова. – Мне докладывали и раньше, что этот товарищ совершает прогулки по ночам.

– Почему я этого не знал?

– Не хотела беспокоить вас мелочами.

– Ничего себе мелочи! – удивился директор. – Человек пытается ночью пробраться на кухню. А если об этом узнают? Вы осознаете, какие, понимаешь ли, разговоры пойдут, фантазии?

– Приму меры. Сотрудник вам больше не нужен? – мотнула головой Клыкова на Стаса.

– Нет.

О чем дальше говорили «Валерьянка» и «Кукса», Стас не слышал. Воспользовавшись удобным случаем, он забрался в каморку сторожа и проспал там до обеда на мерзкой скрипучей раскладушке.

В этот день постояльцев дома престарелых кормили по особенному – впервые за долгие месяцы на обед давали мясо с картошкой. Учитывая то, что у большинства стариков зубов нет вообще, повар сделала котлеты, у которых был вкус и запах именно мяса, а не хлеба. Сие выдающееся событие не осталось незамеченным, все разговоры в этот день только и были о еде. После обеда пациентам полагается отдых. Но объевшимся старикам было не до сна и когда Стас зашел в мужскую палату с ведром и шваброй, его встретил хор голосов.

– Вот видите, нам положено мясо! – хрипло выкрикивает Таранов, восседая на койке, как на троне.

– Да наложено на твое положено, понял? – рявкает в ответ Давило. – Комиссию ждут какую нить, поэтому и расщедрились на кусочек.

– Вот и хорошо, что комиссия. Заявим свои претензии! – не унимается Таранов.

– Да ложили они на твои… ха-ха… претензии! – рассмеялся Давило. – Чиновничьей сволочи наплевать на простого человека. Вот при Советской власти такого не было. Сразу из партии выгоняли, а товарищ Сталин таких пачками к стенке ставил. И порядок был в стране, вот так!

– К чему эти разговоры, господа? Мы живем в демократической стране, возврат тоталитаризму невозможен, – мягко возразил Поцелуев.

– Да какая это на хрен демократия!? – взорвался Таранов. – Жулье одно кругом!

На Стаса никто не обращает внимания, хотя он уже больше минуты стоит посредине палаты. Стас роняет ведро, по палате разносится противный звук, на мгновение заглушающий голоса. Воспользовавшись паузой, Стас решительно произносит: