Текст книги "История болезни с диагнозом «Жизнь». Роман-медитация"

Только благодаря её поддержке я закончил и колледж и два института. Мне всё часто надоедало, и без её уговоров бросил бы скоро учёбу.

Благодаря заботе и уговорам бабули я закончил техникум. Фото автора.

У бабы Вали была одна совершенно чудесная и очень редкая черта. Особенно для женщин. Она никогда не умела делить людей по принципу «Свой – Чужой». Чужих для неё вообще не существовало.

К примеру, соседи или знакомые могли абсолютно запросто попросить её приглядеть за своими детьми, а сами куда-нибудь отлучиться на весь день.

Возвращаются, бывало, поздним вечером, а дети уже сладко спят. Сытые, довольные, наигравшись за день. И ещё, пока соседей не было дома, бабуля успела им и ужин приготовить. Так было всегда и во всём, чего касалась бабушка.

Не помню, чтобы в нашем доме когда-нибудь были ссоры или даже просто серьёзные споры между родными в семье. Никаких разногласий. Тихая, размеренная, спокойная и очень уютная жизнь.

После ухода от мужа бабушка больше замуж не вышла, полностью посвятив себя детям и внукам. Хотя желающих на её руку и сердце в городе было немало.

Она редко бывала одна. Стоило ей выйти на улицу и сразу подходили знакомые, соседи, друзья. Всем хотелось поговорить с ней, спросить совета или просто поболтать на любую тему. Всех выслушивала с приветливой улыбкой и уважением. Какие то невероятной силы волны тепла и доброты исходили от неё. Люди это сразу чувствовали и уже никогда не забывали этот душевный тёплый свет.

Ещё бабуля очень любила писать и получать письма. Бывало, получит письмо от моей мамы из Новосибирска, радуется, как дитя. Прочитает сама. Потом вечером придут все с работы, она соберёт всю семью за ужином, и опять прочитает письмо при всех вслух. И улыбается, счастливая. Затем срочно идёт писать ответ. И пишет полночи.

Вот так мы и жили. Мирно, размеренно, дружно и спокойно.

Прожила бабуля свою долгую жизнь честно, всегда в трудах, не покладая рук. Долгих 86 лет. Религиозной не была. Но под старость, когда ей было уже за 70, полюбила слушать христианское радио. Церквей в нашем городке тогда не было. Партия ведь упорно вела страну к коммунизму.

Бывало, включит вечерком радио Филиппин и слушает истории о Христе. Растрогается, плачет и умиляется. Меня в детстве не крестили, да, думаю, и никого из моих родных тоже.

Но прожила бабуля и без заповедей библейских честно, праведно и по совести.

До самой смерти сама себя обслуживала, и ещё умудрялась детям, внукам и правнукам помогать. Ни разу даже слова дурного от неё и о ней ни от кого не слышал.

Я жил уже второй год в монастыре, когда получил с Сахалина письмо о смерти бабушки Вали. Там рассказывалось, как именно она умирала. Так тихо и мирно…

Утром, как обычно встала с постели, умылась. Позавтракала. Решила снова прилечь, глубоко вздохнула, и говорит дочери Ларисе:

– Ты иди пока. А я сейчас долго-долго буду спать. Прикрыла глаза. Так она и ушла в мир иной…

Такая спокойная, без трагедий и болезней добрая смерть… Сам Господь, видимо, взял её добрую Душу себе на руки и поселил рядом с собой.

Провожал в последний путь её весь город. Люди как-то сами узнавали об уходе бабы Вали. Процессия растянулась почти на километр. Администрация города взяла на себя все расходы по организации похорон и поминок. Был городской духовой оркестр, море цветов и венков. Люди отдавали дань благодарности близкому и дорогому для всех человеку.

Храни тебя Бог, моя милая и бесценная бабуленька. Я твой внук и навеки родной, помнящий тебя человек…

Когда писал эту главу о бабуле, меня очень тронули светлые воспоминания моего детства и юности. И вдруг подумалось… А, может быть, и мои читатели прочитав это, вспомнят добрым словом своих живых или уже ушедших стареньких матерей и бабушек. Возьмут и позвонят им сейчас, если живы. Или помянут ушедших за семейным столом, и в церкви поставят свечечку с молитвой родным за упокой.

Я свою бабулю любил и при жизни, и сейчас люблю. Чего и вашим родным желаю. Лучше, конечно, успеть ценить и благодарить их при жизни. Чтобы потом, у оградки кладбища, нам стыдно не было… И чтобы не стало уже слишком поздно… Лучше успеть при жизни…

Поклонный крест на кладбище. Фото автора.

Глава 12. Рай находится здесь

Мама работала ведущим инженером оборонки. Разработка военной продукции плюс её обслуживание и сопровождение на этапе испытаний в войсках.

Конечно, это постоянные командировки по всему Союзу. Ну и я, за мамой хвостиком. Она меняла города, я менял школы.

Закрытые пограничные городки, военные части, почти походный быт. Но я был юн и меня ничего не напрягало, кроме одного. Я ни с кем не успевал подружиться в своём классе. Только появится товарищ у меня в школе, так мы снова переезжаем в другой город, республику, страну.

Однажды на мамин День Рождения командование одной из воинских частей в благодарность за честную и ответственную работу скинулось и подарило маме магнитофон. Год 1973. Мне 10 лет, и я просто в жутком восторге от такого подарка, наверное больше, чем сама мама.

Настоящий катушечный магнитофон с микрофоном и парой коробок магнитных лент – это же просто шик того советского времени. Особенно для меня, мальчишки четвёртого класса школы.

Мало у кого из моих одноклассников были магнитофоны в семье. Разве что только у детей штабных офицеров.

Вместе с магнитофоном было две катушки в картонных коробках, одна не записанная, чистая плёнка, и вторая, на которой было чёрным фломастером коряво выведено – «ПОП-МУЗЫКА».

В десять лет я был ещё мало знаком с музыкой. И не мог знать, что «ПОП-МУЗЫКА» – это значит популярная музыка. С замиранием сердца я представлял себе, что сейчас вот включу эту катушку и запоют басом какие-то бородатые попы.

Но запели совсем не попы, а запел приятный баритон саксофона. Я промотал всю катушку в недоумении. А где же попы?! Попов не было совсем, и я начал приучаться к ежедневному слушанию разной музыки.

Мы с одноклассниками таскали тяжеленные катушечные магнитофоны из дома в дом. Переписывали понравившиеся песни и мелодии.

Так познакомился с «Beatles» и КГБ. Битлы перевернули всю мою жизнь. Это стало моей первой настоящей музыкальной страстью. И КГБ тоже чуть не перевернуло всю мою жизнь. Но, слава Богу, обошлось без репрессий и тяжких последствий.

Дело в том, что некоторые офицеры привозили из заграницы иностранные пластинки. Которые не продавались тогда в СССР в открытую. Стоили они баснословных денег. Маме нужно было бы работать целый месяц, чтобы, допустим, приобрести такую пластинку.

Ребята по тихому обменивались пластинками, переписывали музыку себе на магнитофоны, потом давали переписать мне.

Чтобы узнавать о музыкальных новинках был лишь один способ. Слушать скрытно запрещённое в Советском Союзе зарубежное радио. Это радио глушили треском, шумами, помехами «товарищи» из КГБ, но кое-что всё-таки прорывалось ко мне в уши. Если прислушаться очень-очень внимательно, и особенно по ночам. Чтобы никто не знал и не мешал. Слушал по переносному радиоприёмнику «Спидола» вещание западных станций «Голос Америки», «Немецкая Волна», «ВВС» и «Радио Свобода». Политика меня никогда совершенно не интересовала. Власть и политика – дела грязные, лживые и кровавые. Это я понял быстро, ещё в детстве.

Меня интересовали только передачи о музыке и музыкантах.

Я влюбился в рок. Потом в «тяжёлый металл», потом в блюз. Затем уже слушал с наслаждением всё подряд, вне зависимости от стилей и жанров, лишь бы меня за душу цепляло. Стал разбираться в настоящей музыке и понимать на слух английский язык. Вникать о чём поют зарубежные группы. О том же, о чём поют все нормальные люди на нашей планете. О любви и разлуке, о мечтах и счастье, о горе и красоте.

Также в те застойные времена я любил слушать правдивые песни Владимира Высоцкого. Его звонкая гитара и грубый голос с хрипотцой на многое открывали глаза мне, подростку, растущему без отца.

Я продолжал переписывать пластинки. Фарцовщики и менялы стали моими друзьями и единомышленниками. Тогда слово «спекулянт» было ругательным. Это сейчас те же самые спекулянты элегантно переименовались в менеджеров, коммерсантов и бизнесменов. А в то время продавать и обменивать зарубежные пластинки считалось делом не только позорным и неблагодарным, но и подсудным.

По окончании восьмого класса я удовольствием распрощался со школой. Во первых, тупые и скучные советские уроки в школе мне уже порядком поднадоели, а во вторых, мама трудилась одна и мне срочно нужно было получать профессию и работать. А не бессмысленно просиживать штаны до 11 класса.

Поступил в радиотехнический техникум (теперь колледж), четыре года учился там. Музыку не забросил, а наоборот. Там нашлось ещё больше друзей по интересам. В свободное от учебы время ходил на курсы игры на гитаре и слушал любимую музыку.

Тогда впервые влюбился в девушку из параллельной группы и подарил ей свои самые первые, слабые, но зато очень искренние стихи.

Техникум готовил выпускников для работы в оборонной промышленности. По той же примерно специальности, что работала моя мать. Учиться было, честно говоря, очень лень. Домашние задания никогда не делал ещё со школы. Закончил техникум, правда неплохо, получил наконец то диплом, и начал работать на закрытом оборонном заводе. Там давно и мать проходила свою практику после института.

Вот там я впервые и познакомился с «товарищами» из КГБ. Но не подружился…

Сексот (секретный сотрудник) подошёл ко мне на заводе во время обеденного перерыва. Я уже вышел из нашей рабочей столовой и курил на лавочке.

– Здравствуйте, Андрей. Я ведь не ошибся? Вы Андрей Иванов? Можно с Вами поговорить?

– Не ошиблись. На какую тему разговор?

Статный солидный мужчина средних лет в сером костюме был явно из милиции или из Первого Отдела на заводе. Этот отдел занимался охраной оборонного завода. Короче, отдел внутренней безопасности. Или из КГБ. Офицерская выправка плюс строгий опрятный вид и свежая стрижка. Явно мент или офицер спецслужб. Он присел рядом на скамейку.

– Андрей, задавать вопросы буду я. Вы отвечать. И давайте сразу договоримся, чтобы разговор остался строго между нами. Только Вы и я. Никому. Даже матери, – мягко, но веско и убедительно предложил он.

– Хорошо. Договорились. Задавайте, – я сразу понял, откуда этот неслучайный собеседник. Не из ОБХСС.

– Нам известно, что Вы, Андрей, близко общаетесь с фарцовщиками импортных пластинок с вещевого рынка. Нам также известно, что Вы регулярно прослушиваете радиопередачи враждебных станций, таких, как «Голос Америки» и «Радио Свобода». Верно?

– Верно. Продолжайте… – я никак не мог понять, к чему клонит этот серый тип.

– Ваша мать и Вы работаете за закрытом оборонном предприятии. Как всё это совместить?

– Никак. Тут я работаю. А дома живу своей личной жизнью, люблю музыку и слушаю её по радио, – со спокойной улыбкой ответил я. Но эта видимость была только внешняя. Внутри мне стало как-то тревожно, неприятно и зябко. Не знаю, что это было. Липкий страх или просто лёгкое напряжение от неожиданного разговора.

– Андрей, у меня к Вам предложение. Не торопитесь отвечать. Я предполагаю, что Вы поняли из какой я службы. Подумайте. Смогли бы Вы отображать для нас в письменном виде редкие и короткие отчёты о жизни и делах Ваших неблагонадёжных знакомых? Которых Вы лично знаете на работе и дома… Имеют ли они, по Вашему, связи за границей? С кем они чаще всего общаются? И в том же духе. Сейчас не отвечайте. Вот номер телефона. Подумайте, повспоминайте, и позвоните мне по нему. Если не позвоните, я сам встречусь с Вами вторично. Хорошо?

– Подумаю. Ко мне ещё есть вопросы? А то мне уже пора в отдел. Обед заканчивается.

– Нет. Вопросов больше нет. До встречи или до звонка. И, пожалуйста, никому о нашем разговоре ни слова.

Тип улыбнулся, зачем то пожал мне руку, и неспешно скрылся из виду. Я повертел в руках бумажку с номером телефона. Разорвал, смял и выкинул её в ведро для окурков.

Стукачом КГБ мне становиться явно не хотелось. Но пришло понимание, что контора приглядывается ко мне. Ничего противозаконного я за собой не знал. Пришла мысль – Звонить не буду. Ему надо, пусть сам и приходит ко мне. Отчёты писать на друзей не буду. Тем более, что скоро осень. Заберут в армию и там комитетчики обо мне позабудут.

Но они не забыли…

Глава 13. Пауза на два года

После начала работы ума ещё много, чего произошло.

Жаркое увлечение музыкой. Сумасшедшая и горькая страсть к однокурснице в радиотехникуме, несколько стихов и песен, посвященных ей. Много дешёвого вина и горячие беляши на закусь. Немало эпизодов с разбитой мордой. Страстная любовь к разливному «Жигулёвскому» под рыбку. Танцы каждый вечер в городском парке под живую музыку. Неудавшиеся попытки суицида. Защита диплома, который был мне совершенно не нужен. Сидение ночью голым на подоконнике, смотрение на луну и звезды. Идиотское пьяное празднование Нового Года с однокурсниками.

Автор перед уходом на службу в Советскую Армию. Фото из личного архива.

Короче, всё, как у всех. Это пошло, банально, и теперь мне неинтересно даже вспоминать.

Гораздо интересней припомнить Армию. Всю такую советскую, веселую, безбашенную, очень опасную. И иногда даже страшную.

Что такое Армия для простого советского парнишки? Который не собирался откосить, прикинуться неизлечимо больным, имитировать идиотизм и слабоумие, дать взятку, убежать и спрятаться от призыва. Наоборот, те, кто откосили, тогда считались слабаками, отщепенцами или трусами.

Так что такое Армия для обычного советского парня? Армия – это большое долгое приключение. Это отрыв от родного дома, от семьи, длинное путешествие в новое, неизведанное, пугающее пространство.

Попытка узнать, кто ты есть. Понять, чего ты стоишь. И разобраться наконец, что ты на самом деле хочешь от себя и от Матушки – Жизни.

Начало курса молодого бойца обычное и туманное. Домашние проводы с танцами, салатами и тортом. Потом явка в военкомат в пьяном полузабытьи. Прощальные слёзы матерей и бабушек. Военный автобус. Море водки на сборном пункте.

Мальчики с непривычки дружно блюют, потом опять пьют. Дружно терзают зубами домашние вареные курицы, колбасы, яйца, булки. Пьют, блюют и орут песни под гитару. Это ещё не Армия, это пока что предбанник Армии.

Все сплотились от неизвестности и мужской пьяной солидарности. Все вокруг сплошные ежики в тумане. Бродят по одному этажу казармы, ищут друг друга. Не находят. Садятся с незнакомыми, пьют, знакомятся, опять теряются и идут искать друг друга. Сплошной синюшный туман и сплошные ежики. Местный одинокий прапорщик тоже потерян в синем тумане. Похоже с рождения. Он тут живет, командует, ест, спит и пьёт. Он тут начальник.

Те, кто послабее, устали, и храпят на нарах. Те, кто ещё в силах передвигаться, перелазят через высокий забор и ползут за свежей водкой. Как тараканы. Их много. Всех не переловить.

Всё очень мило, весело, дружно, по-взрослому, и по-советски. Питья море, деньги ещё остались. Жратвы полные рюкзаки. Наступил коммунизм. Никому ничего не жалко, всё общее. Особенно водка, нары, жратва и туалетная бумага. И деньги.

Сидим, день, два, три, неделю…

Наконец приезжают «покупатели». Опухший мрачный офицер, два суровых борова сержанта. Опять смутная погрузка в армейский автобус. Нас везут. Куда мы узнали позже. Но очень скоро…

Везли нас на вокзал. Толпа пьяных юных полудурков с полными рюкзаками и опухшими рожами. И с гитарами наперевес.

Зрелище странное. Но веселое.

Хорошо, хоть на вокзале мы были ночью. Людей к нам близко не подпускали.

Иначе мы бы накормили их курицами.

Потом поезд. Офицер с печальным красным носом взял у нас три бутылки водки и спрятался от всех в купе. Два вагона орущих песни и курящих пацанов. Мордоворотов сержантов мы хитро споили ещё на вокзале.

Едем в Армию Советскую служить, мужской долг защитника Отечества отдавать… Поезд чух-чух, колеса тук-тук, стаканы дзинь-дзинь, водка буль-буль, гитара трень-брень…

Но это были ещё цветочки… Ягодки нас ждали через шесть быстрых часов…

Вот уж до сих пор не понимаю, что делает армия с организмом. Только отправились мы из дома мальчиками. А встретили нас там дядьки.

Матерые, взрослые, настоящие дядьки. Ведь по возрасту мы были примерно равны.

Хотя… По порядку…

Поезд привёз нас на какой-то небольшой полустанок. В зале ожидания вокзала два человека. На лавках сидят. Ну и наша толпа, человек пятьдесят. Не считая мрачного похмельного офицера и двух сонных сержантов.

Звучит команда:

– Освободить рюкзаки от продуктов. Или съесть сейчас же или выбросить. В расположение полка поедем без продуктов. Быстро!!! Выполнять!!!

Наше недоумение. Пустой ночной вокзал. Куда же девать всё это добро? Выкинуть еду жалко. Раздать некому. И съесть за раз нереально.

Валим всё на пол, в одну большую общую кучу. Колбасы, сыры, вареные курицы, яички, варенье, консервы, сало, булочки, пироги… Выпотрашиваем до дна рюкзаки, сумки, чемоданы…

Выбираем самое вкусное из домашних припасов. Тащим это к двум, сидящим на лавках, пассажирам. Просим принять. Мол, жаль выкидывать, возьмите, сколько сможете. Пожалуйста!

Пассажиры в шоке, в смущении, берут, но немного. Куда же остальное?

Умные сельские парни припрятали самогонку и водку в резиновые грелки и термоса для чая. Запасливые они. А у нас, городских балбесов, бутылки просто забирают сержанты. Насовсем. Типа в дар. Они им, конечно, нужней. А нам уже нельзя. Но тайно можно. Если осторожно.

Сколько можем, выпиваем в последний раз, сколько влезает, закусываем. Скоро будем в части. Там точно не дадут. Долго не дадут.

Автор-призывник на проводах в армию. Фото из личного архива.

Подходят крытые тентом «Уралы», военные грузовики, низко рычат моторами, режут фарами ночь. Крик офицера бьёт по сонным мозгам:

– По машинам! Быстро, бойцы! Шевелись шустрей!!! Все в кузов, помогайте друг другу. Все сели?!!! Вперед! По ходу движения со скамеек не вставать. Узнаю, прибью!!! Курить можно, вставать нельзя!!!

Аля, Улю!!! Поехали. Колонна двинулась. Приключение продолжается. Гора домашней вкуснятины оставлена посередине зала на вокзале, два одиноких пассажира улыбаются нам на прощание. Мы машем им с машин. Больше никогда их не увижу.

Минут сорок трясёмся в кузове. Снаружи ничего не видать. Хоть глаз выколи. Глухая ночь. Ни фонарей, ни домов, ни людей. Ни птиц, ни улиток, ни крокодилов. Только тёмная ухабистая дорога. Ветер, огоньки и искры от сигарет. Деревья по обочинам, как тени великанов. Молча курим, подпрыгивая на ямах. Ветрено и зябко.

Колонна тормозит. Что там впереди, не видим. Из кузова видно только назад. Слышны весёлые голоса. Они дружно и бодро матерятся, громко хохочут. Старослужащие солдаты нас уже заждались.

Понимаю, приехали. Это воинское КПП. Колонна тентованных грузовиков с нами медленно вползает на территорию части. Ворота звонко захлопывает солдат с повязкой на рукаве. Приказ офицера противно рявкает по замерзшим ушам:

– Выгружаемся из машин. Быстрей! Шевелитесь, сынки. Не курить! Тут вам не мама. Построиться в шеренгу по четыре. За мной. Шагом марш!!! Не отставать!!!

Наше стадо юных баранов нестройной толпой вползает в темноту. Но где-то там вдалеке свет. Фонарь горит над входом. Наверное, казарма.

Середина ноября. Западная Сибирь. Далеко не жарко. Скорее даже слишком свежо. На земле корка льда. Скользко. Снега тут ещё нет. Или уже был, но его сдуло. Ветер такой, что вся выпитая водка выветрилась сразу ещё в кузове.

Все измотанные, замёрзшие, уставшие, отупевшие, хотим только тепла, и спать. На остальное внимания, желания и сил уже не осталось.

В казарме оказалось не намного теплей. Изо рта пар, градусов пять в плюсе. Хоть ветра нет. Глаза постепенно привыкают к сумрачному свету. Огляделись повнимательней. Это, похоже, спортзал. На полу разбросаны матрасы. Нет, точно не казарма. Похоже, карантин.

Садимся, кто куда. Охота курить. Без команды пока нельзя.

– Располагайтесь, отдыхайте, утром получите обмундирование. После карантина определят в подразделения. Тишину не нарушать. Курить только в туалете. И по одному. Исполнять все приказы сержантов. Из зала не выходить. А сейчас всем спать. Отбой 3 минуты.

Офицер дал указания и ушёл. Сержанты остались.

Завтра, видимо, нас уже побреют в солдаты. Оденут, обуют, накормят, расселят и начнётся служба.

А сегодня мы ещё вполне мирные гражданские мальчики – одуванчики.

До утра осталось всего три часа…

Надо бы как-то уснуть. Сквозняки и холодно. Ворочаюсь с бока на бок. Неуютно. Одеяла тонкие. Не спится. Придётся кучковаться, скрытно выпивать, закусывать, шептаться и глазеть по сторонам. Как сычи. До самого утра.

Кто-то пытается рассказывать анекдот. Не прокатывает. Уже не смешно. Какое-то напряжение, тревога, неизвестность. Хотя слабеющий привкус романтики ещё остался.

Утро вечера мудреней. Сидим на полу, на матрасах, спина к спине. Кто то пытается бренчать в темноте на гитаре. Сержант молча подходит, забирает инструмент. И возвращается на свой матрас. Слышу вой ветра снаружи. Романтика…