Текст книги "История болезни с диагнозом «Жизнь». Роман-медитация"

Глава 21. Кто, зачем и как

До приезда в монастырь, жизнь в нём была скрыта для меня некой завесой таинственности, необычности и туманом предположений. Я не знал, как туда попадают, почему избирают этот странный путь, что там ищут и чего хотят.

Первые пару дней в монастыре просто наблюдал, приглядывался, прислушивался. Выбирая для себя оптимально приемлемый режим существования.

Распорядок дня прост. В шесть утра монахи собираются на утреннее правило в храме. Кто-то читает молитвы, поёт на клиросе. Другие просто стоят, молятся и слушают в церкви.

Обычные люди, миряне, послушники, строители и гости могут на утреннее правило не ходить. Если нет на это особого благословения настоятеля. А могут и приходить, если есть желание или потребность.

В нашем общежитии рабочие в это время все просто спят. После пробуждения вереницей топают на завтрак в трапезную раньше всех. В церкви в это время уже идёт литургия, монахи кушают только после службы, и никак не раньше.

Два дня я просто спал, ел, гулял по территории монастыря, ходил в церковь ради интереса. Короче, успокаивался, обживался, не спеша становился своим.

На третий день почувствовал необходимость заняться хоть каким-то полезным делом, а не просто болтаться тут.

Вечером, перед отшествием ко сну, все жители монастыря, монахи и приезжие паломники собирались в храме, чтобы взять благословение настоятеля на отдых. Иногда игумен давал при этом личное напутствие на работу, на отъезд домой или просто благодарил за что-то, советовал. Можно сказать, свою просьбу или задать личный вопрос. Самое уместное, спокойное и удобное время для этого.

Когда подошла моя очередь подойти к батюшке, то я сложил ладони лодочкой, поклонился, поцеловал большой крест в руках священника и задал свой вопрос отцу Иоанну.

Благословение батюшки на ношение подрясника. Фото из личного архива автора.

– Отец, благословите на какое-нибудь послушание, – негромко спросил я.

– Ну, а сам ты что хочешь? – отец внимательно посмотрел мне в глаза.

– Не знаю, что скажете, то и буду делать.

– Попробуй пока помогать на стройке, а там поглядим.

Я кивнул, поклонился и отошёл.

Вечером на улице так тихо, хорошо и спокойно. После церкви на улице весенняя прохлада, комаров ещё нет. Можно присесть перед сном на дощечку, побыть одному, посмотреть на небо. Как хорошо, когда нет волнений, мыслей, страстей, никаких тревог и срочных планов. Спешить совсем некуда и незачем. Жизнь идёт сама. Спокойна и проста.

Раньше никогда не думал, кто чаще всего населяет такие места. Кто живёт временно или всю жизнь при монастырях. Узнал только тут.

В основном это самые обычные люди. Чаще со сложной, извилистой судьбой. Те, кто сильно пил, страдал, потерял себя и не видел выхода. Или устал в миру и уже не мог и не хотел жить по законам суетливой цивилизации. Те, кто отсидел срок и потерял жильё. Те, кто потерял надежду, любовь, здоровье или близких. Те, кто устал носить маски и устал притворяться обычным. Те, кто был обманут, или те, кто боялись себя. Фанатично верующих адептов православия на самом деле тут не встретил.

Люди улыбчивые, часто молчаливые, спокойные, простые и искренние. У многих глубокие, грустные глаза. Ученых болтунов и умников тут тоже мало. Жизнь самая простая, тихая, без спешки, размеренная, самая обычная. Без чудес и важных событий. Каждый знает, что ему делать сегодня, завтра, и не суетится по пустякам.

Мой наставник, учитель и духовный отец – батюшка Серафим

Особенно это заметно, когда приезжают гости из городов, паломники или просто шумные «туристы». «Туристами» тут называют тех, кто сам не знает, зачем сюда прибыл. Не знает, что хочет. Не знает, что ищет. Путешественники и искатели истины.

Чаще всего люди приезжают сюда с другими целями.

Найти успокоение от бед, безнадёги, исцелить больную, уставшую душу. Получить крышу над головой, тёплую одежду, защиту, поддержку, или просто кусок еды, чтобы выжить.

Есть такие бабушки и дедушки, которые принимают монашество, чтобы занять себя на старости лет, и почувствовать, что они ещё кому-то нужны и полезны. Ощутить заботу и дать заботу другим. Подготовиться к смерти тела. Очистить душу покаянием от земных страстей и прошлых грехов.

С утра выхожу на работу со строителями. Таскаем носилки с раствором и заливаем его в монастырские стены. Приятно стать нужным, полезным. Жара ещё не наступила. Месяц апрель.

Подходим в паре к бетономешалке, накладываем в носилки раствор и идём по мосткам всё выше, чтобы на самом верху вылить содержимое в опалубку.

Говорить с напарником особо не о чем. Поэтому молчим, в уме молимся. Таскаем и молчим.

Время обеда. Топаем в трапезную. Кушаем. Потом у нас есть часик передохнуть. Это моё любимое время. Захожу в прохладу пустого храма. Ложусь на скамейку. И сладко так засыпаю.

Очнулся от голосов. На стройке уже кипит работа. Потягиваюсь, выхожу и присоединяюсь к напарнику. До темноты таскаем носилки, ужинаем. И на благословение к батюшке. Потом общага, кровать, сон. Так всю неделю. На выходные и в праздники не работаем, ходим утром на службу. А после обеда, в воскресение, иду гулять на берег. Сидеть на старой барже. Смотреть на движение большой реки. На чаек. Слушать успокаивающее бульканье и журчание воды. И молчать.

Через какое-то время по выходным стал читать молитвы на клиросе и петь в хоре на службах. А в будни всё по прежнему. Стройка, трапезная, сон. Иногда заходят в голову мысли о прошлой жизни. О бывшей жене, о сыне. О матери. Это ненадолго будоражит нервы. Вызывает в душе горечь и боль. Тогда начинаю усердней работать и молиться. Сохрани моих близких Господь. А я им помочь уже не могу ничем. Я сам ещё очень нездоров душевно.

Монастырь это и есть Лечебница для душевно раненных, душевно больных, душевно уставших и исцеление тут идёт незаметно. Не быстро. Исцеляет тут сам Бог, покой и христианская тихая любовь окружающих.

Здесь нет истерик, очарований, разочарований, суеты, больших надежд и планов. Страхи и тревоги сами собой растворяются в простоте и покое монастырской жизни.

Глава 22. Имена Господа

Так в работе, службах, относительном спокойствии и смирении прошёл первый год. Потом прошёл второй, потом третий. Весна, лето, осень, зима, весна, лето, осень, зима…

Прислушался к себе. Что чувствую? Тишину, свободу и покой.

Почту в посёлке обычно приносили в монастырь перед обедом. Или сам батюшка игумен забирал в отделении, или приносила пожилая тучная почтальонша.

Письма, телеграммы, почтовые уведомления складывали в храме на прилавке церковной лавки. И те, кому она полагалась, разбирали сами, когда заходили в храм.

Сегодня почту принесла почтальонша, достаточно пожилая, но вполне бодрая женщина лет под шестьдесят. Она сказала, что есть срочная телеграмма, и попросила позвать того, для кого она предназначалась.

Возле прилавка человек восемь мужчин. Один молодой монах отец Димитрий, высокий, статный, красивый, с немного то ли виноватыми, то ли грустными глазами. Два послушника, один зашел с кухни, второй с гаража. И пять строителей, среди которых был и я.

Послушник Феодор, который помогал готовить на кухне, взял телеграмму, посмотрел и сказал, что телеграмма для инока Никодима, который месяц назад переехал из монастыря жить и работать в скиту на Волоке. Но, как её туда доставить? Туда или на лыжах идти часа четыре или на снегоходе. А снегохода в монастыре нет. Дороги тоже практически нет. Пять километров по тропе охотников, а потом вообще сплошные снега.

К тому же, темнеет рано, и мороз за тридцать.

В телеграмме сообщалось о заболевшей матери Никодима, которая жила в городе. В общем, желающих отнести пешком телеграмму в скит не нашлось.

Немного подумав, я решил пойти, потеплей одеться и доставить это срочное сообщение на Волок.

Само название Волок раньше определяло поселение, то ли каторжан, то ли тех из крестьян, кто в незапамятные времена волокли на себе до реки для сплава стволы кедров и сосен на лесопильный заводик. Сейчас же весь Волок состоял из пары рубленных домов, сарая и загона для скота.

Жили там несколько человек. Из тех, кому даже за стенами монастыря казалось жить суетно и шумно. Они брали благословение игумена и уходили ещё дальше в таёжную глушь.

Заправляла всем хозяйством скита бабка Варвара, старая монахиня. Электричества в скиту не было, длинными зимними вечерами жгли масляные лампадки и свечи.

Питались очень просто. Гораздо скудней, чем в трапезной монастыря. Если, не было поста, то потребляли рыбку, которая водилась тут, в протоке, и летом и зимой. А в основном, каши, хлеб, овощи и картошечку.

Сейчас там было тихо и очень безмолвно. Все трое, не считая монахини Варвары были послушники. Инок Никодим, 27 лет, седой бородач послушник Анатолий, 55 годков и самый молодой из всех Дима, 23 лет, который никак не мог бросить курить в монастыре, ради этого и поехал смиряться в скит.

На протяжении уже 26 лет – это мой мудрый наставник – батюшка Серафим (игумен, иеромонах). Стараюсь звонить ему хотя бы раз в неделю, он до сих пор окормляет и ободряет меня духовно. Мой молитвенный заступник и духовный отец. Фото из личного архива автора.

Было около часа дня, когда я вышел из ворот монастыря и двинулся по направлению к скиту.

Шёл по холодку бодро, весело, хрустел по снегу валенками, напевал молитовку. Ветра почти не было. Только морозец крепчал. А, может быть, это обеденные калории уже выветривались из меня по пути.

Часа через два поднял воротник ватного бушлата и потуже натянул на голову ушанку. Однако заметно холодало.

Ещё, примерно через час, пришло время свернуть с тропинки и топать, проваливаясь по снежной целине. Всё реже попадались лыжни проходивших тут охотников.

Потом начало темнеть. Север Томской области, зимой день совсем короткий. И сумерки до неузнаваемости меняют видимую местность.

Вдруг в голову начали заползать неприятные тревожные мысли. А вдруг заблудился?! А, если замёрзну тут?! Ведь никто не найдёт до утра, а может и дольше. А, если волки?!

Стало не по себе. И тут провалился по пояс в снежную яму. Руками гребу, одну ногу вынимаю, вторая утопает в снегу. Такое мягкое снежное болото.

Начал молиться. Замерзаю. Продолжаю двигаться, разгребая руками сугроб, чувствую, устал. Хочется расслабиться, отдохнуть, хочется пить, но ем снег, а он не утоляет жажду. С лица струится горячий пот, а руки, ноги мёрзнут и мёрзнут…

Вдруг пронзает мысль. А ведь это по своей воле я решился пойти в скит. Благословение настоятеля не взял. Это моя гордыня меня потащила. Ведь в душе осудил ребят, что никто не вызвался отнести телеграмму. И я, такой «герой», двинул в одиночку по зимнему лесу…

Стало ещё поганей на душе, страх и отчаяние теперь поселились где-то в солнечном сплетении и ныли всё сильней от холода, голода, жажды и безнадёги.

И тут что-то перевернулось в сознании. Вокруг мёртвая тишина, белое безмолвие, темнота и холодища.

Вдруг стало как-то спокойно, или скорее безразлично. Куда-то растворился страх, ушла тревога и паника. Подумалось. – Ну, усну, ну замёрзну, что с того? Что я? Первый или последний дурачина на белом свете?

Совсем расхотелось есть и пить. Даже стало как-то теплей и расслабленней, осталось одно желание – просто уснуть.

По привычке поблагодарил Господа за такую тихую и безболезненную смерть. Улыбнулся, по небритой щеке сама собой покатилась непрошенная слеза. Себя не жалко. Жалко мать. Мою мать и мать Никодима…

Сквозь вязкую дремоту услышал какой-то треск… Непонятно, что это было. Может косолапый бродит по лесу, не заснувший или разбуженный охотниками в берлоге. Или ветки сосен трещат от мороза. Выбираться из сугроба не было ни сил, ни возможности. Сам в себе замечаю, снова вернулся животный страх. Заснуть и замёрзнуть – это одно дело, а вот сидеть беспомощно по пояс в снегу и смотреть, как сейчас меня живьём будут рвать и грызть, до жути страшно.

Далёкий треск перерос в непрерывный гул. Но ещё непонятно, что это там… Вдруг увидел тонкую полоску мерцающего света. Отупевший ум догадался. Это едут охотники на снегоходах. Наверное возвращаются в посёлок или в охотничий домик на зимовье.

Дальше всё понятно. Начал, что есть силы, хрипло орать, звать. Соображалось уже плохо, будто и мысли умеют замерзать, как ледяная вода. Дальше плохо помню.

Услышали, подобрали, отвезли в монастырь. Там никто ничему не удивился. Затопили в одном из домов баню.

Парили, чаем отпаивали, мёдом кормили. Игумен откуда то притащил самогонку. После бани вытерли насухо багровое тело и втёрли в него алкоголь.

Стало жарко и сонно. Но вместо сна пришли мысли. Удача, совпадение, спасение, случайность – всё это тоже имена Бога. Значит, судьбой мне не отпущено глупо замёрзнуть в зимнем лесу и закончить на этом земной Путь.

Телеграмму я не доставил. Никодим сам узнал о ней, когда пришел через два дня в монастырь. Пришел не как я, а по-умному, на лыжах. Благодарить меня не стал за попытку сообщить ему раньше о болезни мамы. Просто зашел ко мне в общагу строителей и лишь сказал тихо:

– Ну и дурак же ты, Андрюха. Не смелый и добрый, отзывчивый герой, а полный круглый дурак.

Молчу. Он прав.

Весной, после Пасхи, подхожу к настоятелю и прошу благословение покинуть монастырь. Он ничего не отвечает, а отходит от меня, будто глухой.

Наш монастырь, весной, на Пасху. Фото автора.

Вижу во дворе матушку игуменью, настоятельницу Ирину. Подошла ко мне, с улыбкой перекрестила.

– Матушка Ирина, как думаешь, скучает по мне моя бывшая жена?

– Да что ты, родной? Давно забыла она о тебе. Столько лет прошло. Жизнь ведь не стоит на месте. В миру нужны деньги, работы-заботы, хлопоты, суета, проблемы, разных дел куча. Не до тебя ей, – с доброй улыбкой ответила монахиня.

Вдруг что-то прояснилось в уме. Как озарение какое-то. А ведь и правда, напридумывал себе, целых три года фантазировал, что нужен семье до сих пор. Что приедут за мной. Или позовут. Простят и попросят вернуться домой, к сыну. Да никто меня там не ждёт. Только матери и Богу ещё нужен.

Весенним солнечным утром шагаю на паромную переправу. На душе снова спокойно, легко и пусто. Меня уже ждёт новая мирская жизнь. Бороду потом, дома, сбрею. Мне 30 лет. Молод, здоров, бодр, красив.

Монастырская эпопея закончилась. Душа отболела, больше не саднит. Лечебница веры очень помогла. Спасибо ей.

На прощание настоятель, давая мне деньги на проезд, негромко заметил:

– А умирать всё равно в монастырь вернёшься…

Молчу. Может умирать и вернусь. А сейчас людям живой ещё нужен. Матери, да и себе.

Моё прощание с рекой. Покидаю монастырь. Меня ждёт речной паром. Фото автора.

Глава 23. Сибирский дальнобой

В монастыре, конечно, хорошо, спокойно. Коммунизм. Накормят, оденут. Деньги там не нужны.

А в миру необходимы.

Сбрил бороду, потопал работу искать. Устроился на умирающий заводик, туда хоть ещё принимали. И стал работать в гараже того заводика, шоферить. Хоть какой-то заработок.

И был у меня там друг. Звали Игорем. Почему «был», в конце рассказа сами поймёте. Познакомились мы с ним в автоколонне завода того. Шоферили вместе. Он там на КамАЗе в гараже, а я на машине помельче.

Ну, сами знаете, у шоферов пятница – день святой. Нервы расслабить, потрепаться обо всём. Короче, в одну такую шоферскую пятницу и сдружились.

Сидели с мужиками после работы, выпивали, колбаской с зелёным лучком хрумкали. Как водится, никто никого не слушает, каждый про своё, наболевшее норовит вставить. Перекрикивают друг друга, обычные такие посиделки пятничные. Народ основательный, понимает, что пятница не вечная, за ней похмельная суббота, а в воскресение всухую нужно отлёживаться. Потому все стремятся в пятницу по полной оторваться после трудовой недельки. Я тоже что-то пытался своё в общий разговор ввернуть, но были и по-горластей и по-опытней меня водилы. Вижу бесполезно, и просто сижу, накатываю.

Смотрю, не один я такой. Есть ещё мужик малоговорливый. Оказывается, он мало говорил, не потому, что ему нечего сказать было. Просто заикался он сильно от контузии. Но пил и закусывал не меньше. В Армии в горячую точку попал и выручал взвод своих солдатиков из-под огня, потому, что прапорщиком служил. Там и случилось у него контузия с осложнением на речь. Затем комиссовали его по профнепригодности из войск и подался Игорь шоферить.

Мне скоро пьяные байки коллег надоели, предлагаю Игорю, мол, давай продолжим от толпы подальше. А сидели мы в чьём-то личном гараже, недалеко от завода. И на природу захотелось, по нужде как раз…

Попрощались с коллективом до понедельника, взяли маленько в магазине местном закусь, и чем её запить.

Отошли в перелесок возле железной дороги. Присели на корягу, там и рассказал Игорёха мне свою историю. Про горячую точку ту, про заикание, про свою мечту заветную и вообще нормально так посидели. Уж и не помню, как домой дошли.

В понедельник врачиху в гараже проходить – а мы в полном порядке. И без давления, и без запаха. Мечта у Игоря была – стать дальнобойщиком. В стране, как всегда, безработица, кооператоры, ООО, ЗАО, заводы или не платят или банкротятся, ну и всякая такая хрень. Дальнобойщиком можно только по знакомству, не иначе…

Ушёл вскоре Игорь с заводского гаража, там задержки по зарплате начались. Ну и я куда-то в другое место свалил оттуда. Но дружить не перестали. По пятницам встречались на нейтральной территории, сидели за пивком и покрепче тоже не брезговали. Он неженатый, и я такой. Ещё третий парнишка к нам почти сразу прибился. Ромка. Помоложе нас парнишка. Тоже шофер. Смешливый, неунывающий. Но глаза грустные. Худой весь, щуплый. Потом узнали, что он тоже в десанте служил, как и Игорь.

Летом ездили на природу, к Игорю на дачу. Тащили сумки с провизией и «горючим». Игорь такой «бык» по виду. Шея короткая, походка вразвалочку. Типичный прапорщик со складов. Покушать весьма любитель. А вот я и Ромка мало ели. И пьянели быстрей…

Дача недостроенная, зато с крышей. На первом этаже даже пола не было. Мы на втором отдыхали. Печка там русская, три кровати, бельё сыроватое, но чистое в шкафу, холодильник старинный «МОСКВА», стол круглый. Стулья скрипучие, но ещё живые, и табуретки такие же.

Воздух сосновый, освежающий, но зимой туда не пробраться. Вся дорога заметена снегом с самой станции электрички. А вот летом собирались мы там частенько, неразлучных три товарища-водилы и замирали на время.

Особенно в долгие праздники там хорошо было. Хоть и баня развалилась и за водой далековато на колонку ходить. Но это терпимо, в общем мелочи. Главное, покой и тишина. Вечерами песни под гитару пели, закусывали картохой варёной с килькой в томате. Такой русский дачный рай. Правда, без женщин. В дефиците приличные мадамы. Бывало, вечерком выйдем на крылечко – красота. Можно даже в трусах. Если соседей нету…

Но вот мечта та у Игоря не прошла. Нашёл какого-то коммерсанта со старой «фурой», двадцатитонная вроде машина КрАЗ с будкой. И начал её перебирать, под себя ремонтировать. А коммерсант за это обещал его на дальнобой в Якутию с товаром отправлять. И по зимнику и по летнику.

Однажды звонит Игорёха и говорит:

– Слушай, мне через неделю в Мирный (Якутия) ехать. Напарника нет. Ты как?

– Ну, как? – отвечаю. – Если зовёшь, я с тобой.

К слову добавлю, что в то время не один я жил, а с дамочкой. Она может и любила меня, не знаю. Но хозяйственная, отзывчивая, спокойная, нравился я ей очень. Короче, жили уже года два.

Думаю, как ей сказать-то? Этот рейс ведь не на один день. Придётся с работы увольняться. Да и навряд ли встретит эту новость радостно. А мне так хотелось на дальнобой, романтики шоферской, восточную Сибирь, тайгу, север посмотреть и людей новых. Да и не ездил я на грузовой машине так далеко. Заработок рейса Игорь пополам обещал поделить. Вечером пришла дамочка с работы, говорю ей прямо, как есть:

– Игорь собрался в Якутию с грузом, меня напарником зовёт. Одному ему тяжеловато, тыщ шесть или семь километров и без охраны. Подзаработаю заодно. Короче, гражданская жена против, типа:

– Едешь в такую даль, опыта нет, там на дорогах грабежи и холод. Пропадёшь там с этим Игорем. Вечно тебя тянет не в сторону дома. Это даже не работа, а затея глупая и пустая.

Но, что поделаешь? Захотел в рейс и другу отказать не могу. Через неделю собрался и поехали.

Кое в чём дама была права. В то лихое время нещадно грабили местные аборигены на глухих таёжных дорогах гружённые продуктами и вещами «фуры». Представьте себе подъём в гору в тайге.

Машина рычит, пыжится, медленно и тяжело ползёт вверх по склону, гружённая под самую крышу. Тут из леса выскакивают местные селяне и незаметно сзади накидывают на двери «фуры» трос с крючком. Другой конец троса наглухо примотан к здоровенной сосне.

Естественно, двери вырывает с «мясом», груз под уклоном сам высыпается на дорогу. Его тут же подбирают аборигены и исчезают в лес. Водитель, конечно, чувствует толчок, но выходить опасно. И останавливаться тоже. Вдруг бандиты вооружены. Вот так и грабили машины с грузом на лесных глухих таёжных дорогах. Потом никого не найти. Убытки отправитель учитывал, по заявлению шофёра в милицию. Но никого не находили обычно.

Мы и это предусмотрели с Игорем. Наварили поверх дверей будки рельсу. Никакой трос её не вырвет.

Сразу скажу, что КрАЗ – это карьерный самосвал. Совершенно не приспособленный к дальним рейсам. К нему просто приварили рефрижераторную будку. И набили продуктами под завязку. Машина мощная, но не скоростная. В кабине гул, хуже, чем в тракторе. Спать негде. Игорь на сиденьях, я на полу. От шума голова не своя. И ползём с перегрузом. Но не довезти права не имеем, раз взялись. В дождь, в грязь, по глине и песку, по щебню. Из области в область скрипим, но не ноем. Думаю:

– Когда же Игорь то мне даст рулить. Ведь вторые сутки почти без остановок шпарим. Завариваем доширак, чай литрами хлюпаем, деньги экономим. Магнитофон сломался. Радио в глуши нет. Только рёв двигателя.

– Игорь, ты же устал, давай я порулю. – Предлагаю.

– Нет. Тут слишком опасно, У тебя опыта такого нет. Перегруз большой. Дороги кривые, скользкие, перевернёмся легко. Обратно поедешь ты.

И правда, смотрю, на обочинах то «фура» вверх колёсами лежит, то бортовую в откос снесло… Ладно, едем, молчу…

Добрались до парома в Усть-Куте, по Лене плыть суток несколько. Дождище хлещет. Но в кабине хорошо, тепло и тихо. Капли по крыше тук-тук. Ветер возле речного причала мусор носит. Летает разная гадость. Пакеты целлофановые рваные, пустые мокрые пачки из-под сигарет, обрывки газет, шматки туалетной бумаги, банки пивные жестяные сами с собой в футбол играют. Красота и сюрреализм в духе Стругацких.

Стоим у причала, ждём погоды и очереди на паром. Нам хорошо. Дальше нас повезут по реке. Затарились водкой, гуляем и спим… Теперь можно. Отдых…

Наконец то заехали на паром. Весело, машин много. Шофера все разные, со всей страны… Из кабин музыка орёт, кто-то по видео кино смотрит. И красоты сибирской реки неописуемые, когда отплыли… Наслушался там баек дальнобойщиков матёрых. Хоть роман пиши…

По Лене сплавлялись, наверное, суток пять. Эти места прекрасны и в штиль, и в грозу.

Автор на пароме

Природу описать не смогу. Это видеть надо. То скалы отвесные, то холмы, то перекаты опасные, бурные, то мели тайные, скрытые. Медвежата на берегу разок играли, сам видел. …Кстати, в тех местах снимали прекрасный советский фильм «УГРЮМ-РЕКА», там шаманка Синильга была – даже на берегу ей памятник каменный есть. В общем, места странные, заповедные, малолюдные, дикие.

На пароме тоже интересно. Много якутов, и уже грамотных и совсем ещё дремучих. Водилы все перезнакомились, сдружились. Один друган мой ходит, как туча мрачный. Спит, молчит или огрызается…

Я всегда на берег хожу, когда мы в селения местные причаливаем, наблюдаю за людьми, животными, домами, хозяйством. Так всё необычно, своеобразно, интересно. Например, никогда не видел в деревнях наших столько чистокровных лаек, больших, пушистых, наверное ездовых. Ещё заметил, к подходу парома все сельские жители готовились, как на праздник. Важно так, местные женщины одевали национальные наряды и бусы, а мужчины сапоги блестящие…

Игорь в основном не ходил на причалы. Да и на пароме редко с кем общался. Обычно в кабине спал. А мне то негде. На полу надоело. Правда, потом приютил меня на время сплава один добрый водитель, он ехал один, и у него в суперМАЗЕ было два спальника.

Ещё вот достопримечательность. Есть посередине реки Лена остров. Небольшой островок, с песчаными отмельками, тихими заводями, без скал, поросший скудной растительностью, за исключением нескольких высоченных корабельных сосен.

Так вот. Рассказывали местные, что на том невеликом островке свил себе гнёздышко старичок-лесовичок. Дед Фёдор, кажется. И, если хорошая погодка, мог тот древний отшельник выйти на бережок островка и приветливо помахать рукой проходящим мимо судам и паромам.

По вечерам собирались мы на палубе, разговаривали, много интересного там услышал. Из жизни шоферской, дальнобойной, да и вообще о жизни разных людей.

Например, рассказывали о легендарном дальнобойщике Саныче. Его многие знают из водил. Ради экономии начал он ездить в одиночку в далёкие северные рейсы на своей «фуре». Без напарника. Да так и привык к этому. Хотя, понятно, насколько это тяжело и опасно в дороге.

И случилось как-то раз Санычу замерзать. Ведёт машину по зимнику. Какая-то поломка в дизеле. Лес, тайга, холод, метель, мороз за сорок. Двигатель заглох. Саныч костёр развёл, думал ненадолго сломался. Пробовал сначала отремонтировать дизель – никак. Руки-ноги мёрзнут, света мало. А тут пурга, метель, машин проезжающих нет совсем. Пережидают где-то шофера пургу. Короче говоря, отморозил Саныч себе все пальцы на ногах и частично на руках.

Но спасли его дальнобойщики. Груз доставили получателю, а самого Саныча в больницу местную. Выжил водила. Ампутировали пальцы, подлечили. Вернулся домой. Жена, вся в слезах, кричит истерично:

– Ну что, старый идиот? Накатался вдоволь по северам в одиночку? Теперь сиди дома, инвалид…

Саныч молча отдал жене деньги за рейс. Потом пил дней десять. После всего этого опять стал подумывать о рейсах. Дальнобой – это не только тяжёлая работа, а образ жизни. Дорога дальняя, как наркотик тянет. Шофера, как моряки. В рейсе мечтают о доме, а дома о рейсе. Ну вот и вернулся искалеченный Саныч за руль, и опять колесит где-то по северам.

Ещё рассказывали бывалые дальнобойщики – по весне на сплаве страшный случай был. С перепою или недосыпу сел водитель за руль своей тяжёлой гружёной «фуры», стоящей на пароме. Завёл машину и поехал на перила. Перескочил через рельсу ограждения и бултых в Лену. Так и ушёл на дно за рулём. Потом, конечно, вытащили утопленника, чтобы домой отправить и захоронить. Лена шуток и пьяных не любит.

Вот небольшая справка из Википедии:

«Ле́на (якут. Өлүөнэ, бурят. Зγлхэ) – река в России. Лена самая крупная сибирская река. По мировым меркам она десятая по длине река в мире.

Длина реки, от истока до устья, 4400 км. Впадает в море Лаптевых Северного Ледовитого океана. Лена – самая крупная из российских рек, чей бассейн целиком лежит в пределах России. Также это крупнейшая река в мире, полностью протекающая в районе вечной мерзлоты.»

В итоге, пришвартовались мы к причалу назначения. Название не помню. То ли Якутск, то ли Ленск, то ли ещё какой там причал. Съехали с парома. И тут началось самое весёлое…

Вся трасса от причала до Мирного разбита тяжёлыми грузовиками, бензовозами, «фурами» и тракторами. Перевернуться «нефиг» делать. А у нас ещё к тому же перегруз несколько тонн долбанной колбасы и остального скоропортящегося барахла.

Якутские «дороги» летом. Фото из личного архива автора.

Несколько раз мне приходилось вылезать из кабины КрАЗа в глинистую грязь и сумрак, смотреть, как Игорь на машине осторожно «ползёт» накренившись по скользкому склону. Отслеживать каждый метр движения. Тогда мы даже говорить боялись. Только жестами давали друг другу понять, как ехать или остановиться вовсе.

Доставили мы те сыры и колбасы в целости и сохранности в алмазный край город Мирный. Выгрузились на складах. Отоспались малёха. И надо назад, в домашние края, груз искать. А что оттуда, из Якутии вести то? Не меха же песцовые с красной икрой и не алмазную руду в продуктовой будке. Кое-как нашли какой-то металлолом, тонн шесть. Лишь бы порожняком такой тягач не гнать в обратный путь.

Мой друг Игорёха у коммерсанта, прилетевшего самолётом, получил все денюжки за рейс в оба конца. И выдаёт мне речь:

– Андрюха, машину ты не вёл, за рулём не сидел, а порожняком я её и сам быстренько назад отгоню. – Не намекает, а прямо говорит, что деньги за рейс делить не будем.

Типа я просто с наслаждением и комфортом попутешествовал на КрАЗе. Мне тогда и понятно сразу стало – чего он такой мрачный да угрюмый по парому то ходил. Делиться неохота, зачем ему теперь лишний пассажир.

Ничего ему не ответил. Просто забрал свой термос с чаем и ушёл без денег к тому попутчику, который меня приютил на сплаве… Он с Абакана, сколько может подбросит. А с Красноярска как-нибудь на попутках доберусь. Добрых людей много ещё на Руси, особенно среди простых работяг. А вот ехать назад неделю рядом с таким жлобом я бы не смог.

Вот так и закончилась наше дружбанство с Игорёхой. Больше его не встречал. Да и не хочется…

Пусть он в дорогах своих поменьше таких, как сам, встречает. Удачи ему и лёгкого Пути!

Денег не заработал, но столько живой красоты повидал, людей разных, природы. Рассказов прекрасных и поучительных о суровой жизни наслушался. Ни о чём не жалею!

И мало, наверное, кто лично стоял на краю огромной алмазной кимберлитовой трубки «МИР».

Кимберлитовая трубка «МИР» в городе Мирный (Якутия)

Вот там дыхание от восторга и величественного страха захватывает. А я постоял!!!