Текст книги "Прогнозы изменения законов природы"

В ходе рабочих и нерабочих дискуссий коллектив сектора абстракций выработал, можно сказать, общую платформу. Чтобы не возвращаться каждый раз и не обсуждать наново базовые понятия, определить некое поле исследований в бесконечном пространстве поиска.

Во-первых, про это было наибольшее число споров, и оставались ещё тайные несогласные – установили, что первоосновой является психология. Психология как продолжение разума. От потребности человека понять и упростить, систематизировать реальность, при этом не отрицая необходимости поиска истины, родилось направление и первые отвлеченности. В числе стартовых допущений были наличие разума во Вселенной, человеческого и любого иного, имплицитное условие наличия жизни как одной из форм самореализации материи и духа. Пусть не конечной формы, но варианта воплощения высокого уровня.

Уже во-вторых, принимался постулат о реальном содержании абстракций, наличии действующего сущностного ядра. Можно спорить, статического или динамического ядра, но сущности как атрибута, неотделимого и во многом определяющего свойства.

Обобщая сказанное, можно было развивать идею в целом о разумности всех надстроек реальности, включая общественное устройство. Как говорил оппонент Ирины по диссертации, за которую ей сразу присвоили «доктора»: «Русская и российская философия всегда определялись через социальность – и потому как философия она в итоге не состоялась. Но в этом же, во всяком ответе на вопросы мироздания, абстрактной и точной науке, в необходимости всякому предмету приложить, продолжить его социальностью кроется расчёт на будущее!» Тогда она не совсем поняла замысел говорящего, но слова остались в её памяти надолго. И периодически Ирина их применяла всё чаще.

В секторе продолжался спор о соотношении математической и физической бесконечности. Тут уже, что называется «смотри пункт первый». Эта проблематика являлась двигателем дискуссии и постоянно способствовала удачному выбору тем. Кстати, по части этого «мат-физа» Ирина и Семибратский расходились. Ирина считала, что физическая бесконечность не имеет физического же смысла. То есть, определяясь как сложно достижимое множество или как не проявляемая субстанцией или полем конечность самой себя, физическая бесконечность старается свести предмет к отсутствию физической же возможности её исчисления. К отсутствию как к сущности, абстракции на абстракцию. Такого подхода завсектором не могла себе позволить. Роман выносил за скобки психологию и потому обращался с этими терминами и стоящими за ними явлениями как с равноправными, можно сказать, в известном смысле техническими, операционными понятиями. Единственно, математическая бесконечность ему нравилась больше, с ней было более симпатично.

В практическом же смысле вытекающие даже из разных мировоззренческих позиций в отношении бесконечности гипотезы и эксперименты были тождественны. Было интересно, и Роман так часто делал – проверить гипотезу или тему на её обратное соответствие идеям отсутствия пределов. Само создание института с амбициями на изменение законов природы было таким обратным действием. Которое могло начаться с любой прикладной задачи и возведено в абсолют.

При этом, конечно, было сложно спорить с Пуанкаре, который трактовал бесконечность как модификацию конечного. В такой версии, как частного случая первого от второго, флёр мощной абстракции несколько тускнел. А накала борьбы с природой снижать было никак нельзя!

Задуманный эксперимент моделирования сингулярности должен был не только попробовать моделировать это явление, но и проверить гипотезу о базовой структуре Вселенной. На наличие исходного каркаса материи, на который нанизываются все другие процессы. Который был, есть и будет. И по отношению к которому определяется первооснова пространства. Согласно гипотезе Семибратского, этот каркас задаёт однородную структуру мира – поэтому понятие бесконечности является столь важным для такой модели. Получается, что независимо от того, «плоский ли наш мир», его база изначально однородна в определенном масштабе и немыслимо бесконечна.

При этом такая основополагающая стабильность никак сама себя не дисквалифицирует и является достойным приложением математического и эмпирического аппарата в полном объеме.

Он называл это умозрительное построение «гипотеза антифотона». Не самое удачное название, но на начальный период работы подойдет. Как обостряющее, двигающее мысль противопоставление.

Сотрудников сектора также привлекал инструментарий работы: концентрация на отвлечении, чистый мысленный поиск, отвержение несущественного. Уже определение критериев существенности было отдельным искусством. Затем было необходимо выстроить систему абстракций, установить их же связи, желательно реальные, подтверждаемые экспериментом. И потом полученный результат или новое определение, новая черта абстракции должна быть говорящим образом названа. Понятным, признаваемым большинством, способным на саморазвитие. Очень часто само открытие занимало меньше времени, чем поименование открытого.

В сфере идеального можно было смело полагаться на завсектором. Если в части фактуры были способные потягаться с Ириной, то в развитии свойств новых абстракций ей не было равных. Пусть даже эти свойства были не существующими, а приписывались объекту для его более яркого выражения и обозначенности в мире.

Открытие новых абстракций или новых граней абстракций действующих вело к необходимости оценки их физического смысла. За тему взялся Семибратский, но за долгие годы практически не продвинулся. Как идеалист, он хотел сразу определить всё поле потенциальных физических свойств, чтобы как из таблицы логарифмов выдёргивать подходящее значение и сразу применять его в любом, линейном или нелинейном, процессе. Начиная с варки спагетти. И с ростом каскадности доводя практику до космологической инженерии (конечно, не сегодня – в некотором будущем).

Дополнительное препятствие для него составляло внутреннее убеждение, что у комплекса абстракций нет и не может быть математического оператора. Этот клин в голове он никак не мог выбить. Нередко бесился без видимого повода. Сентиментальная конкретика ему в жизни мешала.

Утром на входе МНС Семибратский обратил внимание на написанное от руки объявление на павильоне с дежурным: «Кто вчера не отметился – вычитается день из отпуска».

Всего-то. Он и так в последние два года, а всего он числился в конторе семь лет, в отпуск приходил на работу. Просто думать, иногда общаться. «Мне такое не страшно – буду отмечаться через раз», – решил он для себя. «И почему в социальной природе больше «вычитаний»? – додумать мысль он не успел. В холле собиралось всё больше людей. Некоторые вокруг возмущались. Лёгкий гул от толпящегося перед совещанием народа был непривычен для библиотечной атмосферы, вносил во всех странное возбуждение. Предложи им сейчас закружиться в хороводе, и тому бы не было конца. Вся система вращалась бы до темноты и позднее, устойчиво, распадаясь только на мгновения, для замены утомившихся товарищей, стремясь заменить собой мировой гироскоп.

Толпление образовалось, в том числе, из-за утренней сдачи телефонов. Процедура была привычная, выполняемая на автомате. У давно работающих сотрудников даже сформировалась своя, бестелефонная, психология. Молодежь, которая до пятидесяти, расценивали сдачу телефонов как неверную, ограничивающую меру, но тоже постепенно привыкали к существованию в ином фазовом пространстве, чем мировое большинство. Так долго быть не могло, как-то это должно было разрешиться. Абсолютно все хотели «почесаться».

Женщин в коллективе было примерно в два раза больше. Поэтому традиция жать руки была не в ходу. При этом было нормой прикоснуться к локтю коллеги, дать «пять» или ещё как тактильным образом выразить симпатию или одобрение. Если и были на старте какие-то «территориальные» игры, то достаточно быстро они были изжиты. В одежде победило удобство и «смарт», со временем стало шиком иногда ходить в форме.

На любимое мероприятие Семибратского и многих сотрудников собирали по желанию. Объявляли однократно по громкой связи за десять минут до сбора о его начале – и всё. Никто за явкой особенно не следил – было принято хотя бы раз в квартал всё-таки приходить. По правилам, с оружием, незаряженным.

На беспредметном совещании – это было вполне официальное название – говорили о широком и несистематизированном наборе тем, для раскрепощения фантазии, непреднамеренной помощи коллегам, сопряжения мировоззрения и идей.

Семибратского подозревали в стремлении психологического повышения самооценки и технического доминирования за счёт его роста, он был под два метра и худ как чёрт (очевидно же, что черти по определению тощие, как палки). В действительности такого не было: такая эмоция была мелка для него. Даже если бы он захотел «нырнуть» в глубину своей психологии, он бы не доплыл. Но под давлением разлитого в воздухе мнения Роман слегка вжимался в кресло и чуть отодвигался, уходя на второй план.

В институте было неизвестно сколько народа. Несколько сотен, распределенных укрупненно по тематическим секторам. Делать структуру «мельче» не было смысла. И молодец основатель, что отстоял такое нетиповое решение. Основатель, «Генерал Шамбалы», – отдельная тема.

Сегодня присутствовали секторы: комплексной философии, общественного дарвинизма, символов и синкретических искусств, экспериментальная лаборатория, «физхим – химфиз», астро, биогео. Почему-то в составе конторы никогда не было сектора экономики.

В лицо практически все друг друга знали. Про специализации догадывались. По конкретике узнавали о компетенциях коллег в составе рабочих групп. Так или иначе, большинство были мультиинструменталистами, по этому признаку их в общем-то и отбирали. Все уважали взаимный труд коллег и признавали (что редкость в учёных кругах) их ценность, если не для мироздания, то друг для друга и общей жизни.

Большой, сто на пятьдесят метров, зал имел также высокие потолки и по два ряда кресел с каждой стороны помимо рядов, что были у стола. Стол был из мрамора, немыслимого возраста, отполированный локтями и бумагами.

Собирались долго. Основатель и директор института терпеливо ждал во главе стола. Его взгляд и поза ничего не выражали. Немудрено, столько лет прожить на Востоке.

Одесную с ним расположился похожий на Иуду незнакомец. «А как выглядел Иуда, почему это товарищ похож на него?» Просто претендует, по математическому ожиданию, на эту роль. Пока так: «Хороший Иуда».

Василий Сергеевич был человек уникальный. Более двадцати лет проработал в нескольких азиатских странах, знал три или четыре языка, придумал и основал контору. Говорят, был даже дервишем. Правда, непонятно, как европейцу можно так замаскироваться, но задание есть задание. Среднего роста, полноватый, с медленной задумчивой манерой речи, всегда вежливый. Про себя Роман называл его «Генерал Шамбалы», совсем редко, если было необходимо для краткости – «ГШ». Форму ГШ никогда не надевал. Вероятно, после каких-то «звёздочек» уже перестал про них думать.

«Мощнейший интуит!» – Семибратский во многом из-за него, из-за возможности быть в поле влияния и неявной всеобщей опеки директора оставался в институте. Он хотел бы быть за ним, или хотя бы в одной очереди и свидетельствовать на Страшном суде за ВС.

У всех были негласно закреплённые свои места. Вразнобой, не по чинам. Напротив Романа расположились несколько завсекторами. Ольга, завсектором постоянных, сегодня чуть опаздывала. «Святой человек, совсем недавно родила третью малышку и уже вернулась на службу». Немногие знали, что она периодически сцеживает грудное молоко для ребенка, и водитель отвозит бутылочку и передаёт няне. Ольгу он никак не классифицировал. Очевидно, что она была всеобщей матерью, держа порядок в строгих руках.

Появившись через мгновение, Ольга обвела всех внимательным взглядом – каждый знал, что она его не только приветствовала, но прикоснулась персонально к нему.

Освобождённый завсектором Стерн расположился рядом с Романом, через два кресла. Семибратский чуть пожалел об этом: ему нравилось наблюдать за Стерном, его мимикой, реакциями на происходящее. Мимика завсектором была ближе к скупой и потому, когда его лицо или руки оживали, это отражало действительно важные процессы и реальное отношение человека. Роман по поведению Стерна на беспредметных совещаниях для себя даже определял, стоящая та или иная обсуждаемая тема и её перспективы.

У Семибратского со Стерном был ещё свой сегмент взаимных интересов, или, по крайней мере, поводов для общения: добротная мужская одежда, в основном в морском стиле. Они обсуждали, что с чем сочетается, из какого материала какой пиджак или что лучше подходит к определенному поводу. Могли пощупать ткань обновки у коллеги, похвалить или промолчать.

С определенного возраста для Романа выбор более надёжной и традиционной одежды стал своего рода дополнительным защитным механизмом. Такая одежда укореняла его в реальности, служила неглавным, но одним из поводов оставаться здесь.

Среди других примечательных участников стоило отметить завсектором специальных познаний – товарищ Шкаф, по классификации Семибратского. Специальных знаний – это про плоскую землю и тому подобное, чего нельзя было отнести к очевидным разделам знания, но и нельзя было отвергнуть, «потому что…». Шкаф – не как характеристика по внешности или характеру, а как функция. Тоже по-своему необходимая и сложная.

Единственно, в названии только этого сектора звучало «познание» как процесс. Это вселяло в сотрудников сектора особую гордость. Почему-то их чаще всех награждали, выделяли среди других, таких же научных блоков. На торжествах они сидели в первых рядах, а в неформальной части торжеств располагались за ближайшими к сцене столами.

Сектор специального познания был вне научной конкуренции, которая, как известно, гласно или негласно пронизывает все горизонтали и вертикали и, в известной мере, даже сшивает учёный мир, задаёт его неформальную структуру. Спецы всегда были выше этого.

– Добрый день, коллеги! – директор говорил без микрофона поставленным фактурным голосом. – Сегодня у нас несколько тем. Первая: кому отдать свежую тему, переоткрыт оливиновый пояс! Пока теоретически. Но проблематика острая, вперёд смотрящая.

Шкаф заёрзал, невольно потёр руки.

– Но первым делом хотел бы начать с весьма приятного повода. В этом году мы награждаем «Знаком Творца» второй степени… – директор встал и с коробочкой в руках подошёл к завспецсектора.

Шкаф встал и дал прикрепить к лацкану небольшой, затонированный под цвет формы знак в виде символа творения – семь кругов, пересекающиеся в предельной симметрии. Коллеги заученно недолго поаплодировали.

– Второй степени – чтобы было ещё к чему стремиться, – дежурно пошутил награжденный. – Большое учёное спасибо!

Награда действительно была значимой, не считая того, что отлично смотрелась.

– Поздравляем всех специальных коллег. Таким образом, мы отмечаем, в том числе, всех сотрудников сектора, – директор поклонился во все стороны. – Раз уж мы зашли на специальную территорию, предлагаю в пакете обсудить возможный перевод двух тем из этого сектора коллегам с более обеспеченными финансами направлениями работ. Это темы целенаправленных коллективных посланий и призывов к прошлому, можно пока в части новейшей истории, и введение общественных постоянных, по аналогии с физическими. Проблематику можно вести совместно.

Было понятно, что зачин совещания отрепетирован. Генерал особо и не скрывал. Он полумахнул ладонью в воздухе, Шкаф придвинул к себе микрофон.

– Не помню точно, кто сказал, но мысль такова, что поэзия – видовая цель человечества. Я не согласен, – он обвёл взглядом весь зал и даже обернулся к ряду позади себя.

«Красиво начал! Я даже согласен», – подумал Семибратский.

– Но я считаю… мы в секторе считаем, что наша видовая цель не поэзия, а помощь Вселенной, соучастие с ней в процессах. Вопрос, в каких процессах. И в этом важность нашего морального выбора. Вы спросите, какое отношение имеет моральный выбор к законам природы – и будете правы…

Опять вполне уместная пауза («Ай, молодец!»).

– А самое прямое.

– Барабулька! – раздался крик из задних рядов.

– Согласен! – подтвердил генерал.

– Наши коллеги из одного гуманитарного сектора недавно открыли направление «Неинституциональные основания Вселенной». Это сопереживание, предчувствие, отчасти любовь – за вычетом, на мой взгляд, ряда переменных и так далее. Совершенно перспективное направление. Здесь же и мораль. Как точное осознание необходимой всеобщей полезности, абсолютного устремления, права на право. И ещё много чего!

Семибратский отвлёкся: Тёмкин махал ему рукой, показывая на бумаги в своих руках. Ясно, вчерашнюю заявку на тему приняли. Роман дистанционно раскланялся. Ирина заметила их общение, глазами в нём поучаствовала.

– …и моральный выбор настоящего учёного в отношении гипотезы оливинового пояса, пусть даже иного агрегатного состояния, состоит в том, чтобы включиться в эту работу, влиться в ряды!

Вдруг двери в торце зала, более похожие на ворота за счёт высоты, распахнулись на обе стороны, и в зал вошли бойцы Научного военного отряда, по десять человек с двух сторон стола огибая зал. Возглавлял неясные манёвры полковник Денисов, хороший друг Семибратского. Все знали, что так надо, никто не проронил ни слова. Гвардейцы выстроились за спинами сидящих за столом, замерли. Они были, безусловно, вооружены, но даже Семибратский не знал чем. За линиями формы не читалось никаких силуэтов вооружения.

Две минуты растянулись персонально для Романа на гораздо большее время. Только Иуда крутил головой, остальные замерли по образцу воинов.

Затем, так же бесшумно, бойцы скрылись в двери напротив. Обе пары дверей сами собой закрылись.

– Спасибо! – директор вступил без паузы. – Про влиться в ряды, подключиться к теме, всем секторам необходимо дать ответ сегодня. Подать проработанные предложения необходимо до вечера завтра.

– Мы уже готовы, – привстал Стерн. – Призывы к общественным постоянным и введение стандартизации прошлого – важнейшие векторы, – он очень хорошо говорил по-русски. – Стандартизация призывов – также органичная часть процессов. Есть некоторая неопределенность в лингвистике, например, вопрос, на каком языке взывать. Мы уже на подходе к составлению призывного словаря. Он состоит из выбранных по признаку наибольшей семантической силы слов из разных языков. Например, очевидно, «делать» – немецкое machen, «небо» – итальянское il cielo, «вперёд» – алга…

«Ну, сейчас начнётся!» – догадался Роман.

Разговор рассыпался по микрогруппам. Началась игра в экзотические, в смысле, непривычные слова. Интеллектуальные соревнования – самое страшное для беспредметного совещания. Коллективный «Юнг» безудержно лезет отовсюду и проникает в неподготовленное сознание, пускает в нём долгие корни. Потом это необходимо либо осознанно пропалывать, либо ждать неожиданных всходов, хорошо если предсказуемых. И коллектив потом в кучу не соберёшь!

Иногда то тут, то там раздавался одиночный или коллективный негромкий корректный смех.

Чтобы отстроиться от потока Семибратский прикрыл глаза и стал решать задачку, какие могли бы быть слова на букву «ж». «Ж» выбрал, чтобы было короче, меньше вариантов.

– Я твою голову! – донеслось откуда-то сердитое.

– Да брось!

Семибратский открыл глаза. До стычек в институте никогда не доходило. Бытовая или около этого злоба оставалась за стенами. В этом была заслуга директора: он сразу приподнял межличностные отношения в коллективе за уши, с применением, конечно, некоторой моральной силы. Кто стремится делать науку – должен уметь себя приподнять над любой действительностью. Лучше, безусловно, один раз и навсегда, но допустимо и если ежедневно, выходя из дома или входя в институцию. У Романа получался средний вариант, морально поднимать себя за шиворот раз в два-три месяца, последнее время чуть чаще.

Чтобы не выпадать из беспредметности, Семибратский вернулся к беседе с соседями. Но только телом, вовремя или невовремя поворачиваясь к говорящему.

Гам в зале достиг пика, и постепенно сами говорящие стали высказываться тише, выкрикивать совсем перестали, и в локальных обсуждениях разговоры постепенно затихли. Хорошо, что года два назад генерал решил убрать трибуну. Та только создавала излишнее напряжение и иллюзию презумпции истины в лице выступающего на возвышении.

Вдруг в совещание ворвались военные звуки, чёткое стерео марша небольшого отряда. Двадцать человек, по десять с каждой стороны стола, промаршировали и, распределившись равномерно по дистанции, встали и повернулись лицом к столу. Командир, полковник Денисов, следовал в конце процессии и, замерев в противоположном от директора торце стола, сделал в адрес всех воинское приветствие. Постояв так секунд десять, солдаты повернулись и так же маршем вышли в противоположные двери.

«Да, Отряду срочно необходима миссия!» – подумали многие.

Отряд научного спецназа, точнее спецназа за науку и для науки появился одновременно с основанием института. Никто не знал про их операции, но несколько раз они поколебали различные основы. Кроме того, была ценна охрана ряда экспериментов, в том числе, космических. Планетарная инженерия – дело ответственное и опасное. Плюс, само их наличие значительно поднимало самооценку коллектива и задавало самый высокий уровень задач.

Дружеское общение Семибратского с полковником Денисовым зародилось на почве стремления последнего приобщиться к науке не только прикладным военным образом, а поучаствовать в деле идеями и трудом, причём в таком объеме, какой потребуется. Полковник был совсем молодой, чуть за тридцать. Роману нравилось дружить с ним: способный и очень понятливый. Общаясь, они могли выстраивать смелые лесенки гипотез и рассуждений, причём часто с весьма размашистыми «пролётами».

Единственное, что иногда раздражало Романа в полковнике – то, что он был исключительный идеалист. Уж на что сам Семибратский был идеалистом, но выстраивание в поддержку идеализма идеалистических же, не всегда практических оснований создавало в поступках Денисова бескомпромиссное служение даже не наличному добру, а добру потенциальному, будущему. Как могло бы быть послушание еще охраняющему одежды Савлу, а не побиваемому впоследствии плетьми апостолу.

В мыслях Семибратского наиболее близко по своему образу его духовный брат был к Иоанну Предтече. Он как будто готовил пришествие. И сегодняшний военный экзерсис можно было, наверное, уподобить потоку реки, в который не нужно было ступать для крещения, но сами воды омыли собравшихся. Вольно или невольно. Вот такой степени был идеализм полковника, хотя понятно, что в этом действе не было символизма.

Роман называл коллегу просто «Денисов». Никто так больше не мог его называть – это был их личный пароль, предшествующий еще большему, чем сейчас, доверию.

Для полковника же Семибратский был дверцей к чему-то новому. С бойцами Отряда он не мог быть совсем накоротке. При его же нагрузках быть совсем одному было невозможно. Поэтому, а также в силу необоримого благородства Денисов дружил с Романом абсолютно бескорыстно в моральном плане.

Председательствующий на собрании постучал ручкой по столу.

– У нас есть небольшие проблемы, – ГШ выразительно посмотрел на гостя. – Да, товарищи Анисимова, Скачко и Семибратский? Пора бы закончить диссертации. Что там у вас сейчас?

Семибратский, чтобы не тянуть, встал первым.

– Уже на старте своей темы я столкнулся с её избыточно широкой сферой покрытия. «Физический смысл математических абстракций». Оказалось, что вес философской составляющей имеет такое же значение, как физико-математическое ядро. Плюс стала разрастаться сама физико-математика: способна ли абстракция повлиять на физические параметры объекта, пространства, поля?

Всё… надо было остановиться. Если начать углубляться – он и все знали, что можно пропасть в бездне терминологических уточнений, не считая научно-спортивной соревновательности.

– А как вы хотели?! // Красивая тема! – одновременно сказали директор и гость.

Встала Наташа Скачко.

– Хотела бы поддержать коллегу! У меня то же самое с проблематикой Точки. Точки физической и математической, Точки во Вселенной.

– Опасная тема, – вклинился Шкаф. – Политическая.

Он поцокал языком.

– Поясните, – на правах хозяина вставил слово Иуда.

– …А-а-а, – начал разгоняться Шкаф, но его опять перебили.

– Позвольте представить, коллеги: наш куратор, господин… товарищ Суриков, – директор двумя руками указал на гостя.

Тот привстал, поклонился. Его щегольской костюм блеснул тонкой стальной ниткой.

Шкаф взял паузу, очевидно, чтобы продумать формулировку в новых, так сказать, обстоятельствах.

– В политическом аспекте получается, что если каждая отдельно взятая точка во Вселенной равнозначна каждой другой точке, и в этом смысле каждая из них может считаться её центром, то политика тогда невозможна. Она теряет смысл. Каждый способен противостоять со всей ньютоновской силой любому понуждению, если понимать последнее как физическое поле.

– Это вы слишком, – отмахнулся директор. – Но не стоит про это забывать. Сделаем так: товарищи, объедините работу, помогите друг другу. И кстати, я вижу немалую синергию в темах.

Гость поднял руку, прося слово. «А он обходителен».

– И оппонентом предлагаю товарища… извините, не знаю, как вас зовут, – Суриков показал на завспецсектором.

Шкаф, не вставая, без эмоций поклонился. Ему было уже немало лет, поэтому ему дозволялось быть свободным во внешних проявлениях.

Руку подняла Анисимова – она сидела рядом с директором и прямо напротив Иуды. Перед этим – правда мало кто заметил – она так стрельнула глазами в гостя, на поражение.

– Я бы хотела тоже присоединиться, с темой «Умозрительный эксперимент: сила, потенциал, пределы».

«Без пределов – бес пределов». Так однажды компьютер поправил текст Семибратскому. Игра слов. Т 9.

«Нет, только без семантики», – внутренне взмолился Роман.

– Согласен, – утвердил ГШ. – Но тогда прошу дать предметные предложения по оливиновому поясу. От вас троих.

Стерн поднял руку. Ему никто на всякий случай не перечил: роль коллеги никто до конца не понимал, но многие часто встречались с его скрытым могуществом.

– Я бы предложил свои услуги на завершающем этапе проектов – мы сформулируем выводы на базе нового словаря, – предложил освобожденный завсектором.

– Да, и можете предложить сразу формулировки призывов! – подхватил гость.

За окнами зарядил плотный снегопад. Безудержно прекрасный. Возможно, снег тоже хотел оказаться подключенным к важной работе, даже начал с усилением ветра тихонько стучать в окна, впрочем, не отчаиваясь – каждая из снежинок и так была включена во Вселенную центральным образом.

Гость встал и прошел во главу стола, обозначился рядом с директором. ГШ из вежливости порывался встать, но тот его мягко усадил обратно, чуть коснувшись плеча. Гость – Семибратский с этого момента передумал звать его Иудой – оказался выше среднего роста, нестарый, с легкими перьями благородной седины. В идеальном костюме.

Рабочие шепотки по залу прекратились.

– Добрый день! Хотел бы выразить вам благодарность, от себя и от… всех, за важную и полезную работу. В конце года принято подводить его итоги, но вы имеете дело с вечностью – подходить к вам с годовыми мерками не с руки.

Высокий стиль в речи и некоторая манерность добавляли Сурикову шарма. Ведь не с рождения же он такой – значит, умело управляет собой и, получается, другими.

– Мы готовы поддерживать ваши инициативы. Вы только прямо скажите, что вам необходимо.

Повисла особенно специальная тишина.

– Чего вы хотите? – Суриков.

Директор глазами обводил зал в поисках поддержки. Можно было бы и новую лабораторию попросить под заявленный пафос, присоединить Сосну (ядерный центр неподалёку), предоставить право законодательной инициативы – а то предложения в сфере общественных законов сложно было доводить до ума.

Выручила Ирина.

– Можно не сдавать телефоны?! – сказал она с места. И только потом встала.

Зал грохнул.