Текст книги "Миссия выполнима"

В кабинете пахнет горной лавандой, и я, наконец, перестаю плакать. Кондиционер с освежителем. Обстановка типовая, без излишеств типа аквариумов с пираньями или статуй оголенных дев. На столе маленькая модель кучки мусора, с воткнутой в нее авторучкой. Сразу чувствуется, что к отходам Шилов относится трепетно, с теплотой, то есть профессионально. Кроме макета я примечаю фото в рамке. Портрет молодой дамы в красном. Вероятно, дочка. Пошла в папу. В смысле внешности, а не призвания. Смесь Софи Марсо и Анюты Курниковой.

После первого часа беседы с замом ничего принципиально нового мы не узнаем. Шилов гоняет воздух, жалуясь на тяжелое положение фабрики, на политику городских властей в части переработки мусора, на невозможность жить так дальше и прочие ужасы, которые мы и так видим каждый день по телевизору. Жора, возможно, не видит, он с неподдельным интересом слушает и сочувственно кивает головой в такт жалобам, не задавая не единого вопроса. О, сразу оговорюсь, один удивительный факт я все же выяснил. Никто из Главка с Рудольфом Аркадьевичем пока не общался, мы с Жорой первые представители спецслужб, с которыми он встречается после того злополучного вечера. Правда, в его отсутствие приезжал кто-то из прокуратуры, изъял бумаги из кабинета Бочкарева, а сам кабинет опечатал. А из Главка ни-ни. Подозреваю, что Утконос включил зама в длительную, глубокую разработку и сейчас утверждает ее план у вышестоящего руководства.

Завершив трагический монолог о судьбе мусора в России, Шилов смотрит на нас через толстые линзы своих очков.

– Так я пока главного не понял, – Жора достает из нагрудного кармана авторучку, – кто убил вашего директора? Или хотя бы за что? У вас есть предположения?

Зам зачем-то тоже достает ручку, словно сам собрался записывать свои ответы.

О, блин, нормально! Признаться честно… Отличная преамбула. Третьего директора убивают, а он не представляет, что сказать. По ошибке, наверное, валят. Или маньяк. Я называю это доверительными отношениями!

– Вряд ли это связано с фабрикой… Да вы сами все прекрасно видите!

– Рудольф Аркадьевич затягивает прежнюю песню, – работает один цех по распилке древесины, да заводоуправление. Вон, куча у ворот третий год, извиняюсь, воняет, разобрать не можем. Седьмой месяц на картотеке, люди не получали жалованье с прошлого года. Сводим концы с концами, только потому, что сдаем в аренду несколько помещений. Остальные корпуса пустуют. Громадная ошибка, что в свое время фабрику приватизировали и отказались от бюджетного финансирования… Посудите сами, ну кто будет убивать директора из-за совершенно убыточного предприятия? Да и таким циничным способом!

– Простите, лично вы, когда получали в последний раз жалованье? – уточняет Георгий.

– Ну, видите ли, – исполняющий обязанности в настоящую секунду смахивает на перепутавшего мужской туалет с женским, – у руководства отдельная графа заработной платы.

Научно это называется – социальная несправедливость. Древесину пилят одни, жалованье получают другие. Ментура, кстати, более совершенна. Вкалывает меньшинство, но получают все. Но речь сейчас не об этом, вернемся на игровое поле.

– И неплохая, судя по всему графа, – комментирует Жора ответ Шилова, – иначе, какого рожна вы тут забыли?

– Дело же не в окладе… Это сложно объяснить. Может, будет громко сказано, но… Кто, если не я? Да, время тяжелое, но мы не сдаемся, пытаемся хоть что-то сделать. Иначе город просто утонет в отходах. Свалки не бездонны, они растут как опухоль… Говорят, у вас тоже не сладко, но вы же не уходите… Хотя мне иногда хочется на все махнуть рукой и убежать отсюда к чертовой матери!

«На дачу под Всеволожск», – заканчиваю я про себя мысль Рудольфа Аркадьевича.

– Значит, вы уверены, что убийство не связано с фабрикой? – продолжает настаивать Георгий.

– Сейчас уверенным быть нельзя ни в чем. Но, никаких веских причин для убийства я не вижу. Мы же не нефтеперерабатывающий завод и не ликероводочный. Делить здесь абсолютно нечего.

– Но, простите, трех директоров на тот свет уже отправили! – не выдерживаю я, – вы не боитесь стать четвертым?

– Типун вам на язык, молодой человек, – стучит по деревянному столу Шилов, – Почти все предприятия пережили подобное. Что поделать, закономерность нашего скорбного времени.

– Поясните, не сочтите за труд.

– Ивана Михайловича, насколько я в курсе, убили, когда началась приватизация. Я тогда не работал на фабрике. В то время предприятие еще процветало и представляло интерес для определенных кругов. В итоге кресло директора занял некий Карпец, человек совершенно от мусора далекий, а от его переработки еще дальше. Вскоре поняв, что фабрика не приносит никакой прибыли, а наоборот, явно убыточна, он принялся вкладывать активы в различные пирамиды, надеясь хоть таким образом поправить положение. Едва активы сошли на ноль, Аркадий Борисович тоже погиб. Теперь вот, Илья Сергеевич. Как это, не прискорбно, но подобные явления происходили почти на любом городском предприятии.

– Лично вы ладили с Бочкаревым?

– Конечно. Хотя у него был иной взгляд на выход из кризиса. Мы часто спорили из-за этого, но всегда корректно и по-деловому.

Лучше б взяли по лопате, да кучу убрали. А спорить – не лопатой махать.

– Что же касается отношений вне работы, – продолжает Шилов, – то они прекрасны. Мы с супругой частенько бывали у Ильи в гостях, ездили вместе за город на шашлыки. Они с Жанной приезжали к нам на дачу. Никаких конфликтов.

Картинка лубочная. Шашлыки на природе.

– А как у него с женой? В смысле личной жизни? Это между нами. Без протокола.

К слову сказать, никакого протокола мы и так не ведем.

– По-моему, это идеальная пара, хотя Жанна на пятнадцать лет младше. У них чудесная дочь. Боже мой, она, ведь, ничего еще не знает… Жанна не хочет портить ей отдых.

Входит секретарша, неся на подносе фарфоровый чайник и три чашки. Наконец-то догадались кофейком угостить проголодавшихся бойцов незримого фронта.

– Спасибо, Машенька, – Рудольф Аркадьевич берет чашку, – прошу. Чай, кофе.

Мы не заставляем себя уговаривать. Георгий провожает Машеньку подозрительным взглядом, нацеленным ниже ватерлинии, и возвращается к прежней теме, помешивая ложечкой в чашке.

– Интересную закономерность я наблюдаю в нашем, отдельно взятом государстве. Убивают в большинстве исключительно безпроблемных граждан. Я не беру в расчет погибших при ограблениях или по пьяному делу. А как какой директор попадется или президент, только и слышишь – все было в порядке, все было замечательно, не житуха, а курорт. И за что ж тогда статуей по голове?

– Я не могу даже предположить! – оправдывается Рудольф Аркадьевич, – Илья Сергеевич ни разу не жаловался, что ему угрожает опасность! Согласен, просто так не убивают, но я уже сказал…

– Извините, но пока вы ничего не сказали, – перебивает Жора, – кстати, о вас. Напомните, чем вы занимались в тот день?

Да, возможно, Георгий был прав, подозревая зама. Слишком резкая перемена в его облике приключилась после последнего вопроса. Нет, волосы, конечно, не зашевелились, пальцы не задрожали, и пот не выступил на высоком челе. И продолжал он сидеть в кресле, как и сидел и улыбался по-прежнему… Но… Не та это улыбочка, что была секунду назад. И не тот это Рудольф Аркадьевич.

– Но, я ж уже объяснял… С утра я находился на фабрике, в семь вечера уехал по делам.

– По каким делам? – прицепился напарник.

– Ну, я сейчас уже точно не помню… Сначала заскочил на заправку, потом в магазин запчастей. На Кантемировский. Хочу поменять левую рессору на машине.

– Там это смогут подтвердить?

– Не уверен… Неделя прошла, и я там ничего не купил. Не было у них рессоры.

– Хорошо, дальше…

– Дальше? Дальше? – Шилов начинает барабанить авторучкой по столу в режиме швейной машинки, – Послушайте, а почему вы этим интересуетесь? Это мое личное дело, где я был и что делал! К смерти Ильи Сергеевича я не имею никакого отношения!

– А вот это, Рудольф Аркадьевич, судить не вам.

– Что значит, не мне? Если я знаю, что я не при чем.

– Увы, этого не знаем мы. Так, где вы были в тот вечер?

– Какая разница?! Допустим, в ресторане. Неужели вы думаете, что пойдя на такое, я не обеспечил бы алиби?!

– В каком ресторане? – не унимается Жора.

– Хорошем! На Невском! Там было много народа, меня никто не запомнил! Устраивает?

– Вполне, – заступаюсь я за позеленевшего заместителя, ибо дальнейшие вопросы на тему алиби бессмысленны. Алиби нет.

– Бочкарев говорил вам, что его жена собиралась в театр? – Жора решил зайти с другого фланга.

Глупый вопрос. После прокола с алиби, только идиот ответит утвердительно.

– Да говорил. Если не ошибаюсь, на «Калигулу». Идиот.

– Когда и где он это сказал?

– На совещании. Утром. Кто-то случайно заговорил о театре, Илья Сергеевич и упомянул.

Не идиот. Потому что, есть свидетели разговора. Да, Рудольф Аркадьевич, да ты не прост. Я киваю напарнику на дверь, мол, пора убираться восвояси. И так сколько времени угрохали. В отделе ждут материалы, которые в мусор не выкинешь. (Хотя, добрую половину следовало бы). Жора улавливает мой знак, ставит чашку на край стола и поднимается со стула.

– Хорошо. Не будем вас задерживать.

Что ни говори, а любит напарник слегка покаламбурить. «Не будем задерживать». Хорошо, не «арестовывать»… Ну, хорошо, не будем. Всему свое время.

– Да, вот еще что, – вспоминает Георгий, – нам бы в кабинет Бочкарева заглянуть. Так, для внешнего осмотра.

– Но он опечатан. И там уже нечего смотреть.

– Смотреть всегда есть что. Давайте ключ. Или он тоже в прокуратуре?

– У Маши есть второй, но…

– Пойдемте.

– Машенька, подай господам ключ от кабинета Ильи Сергеевича, – велит Шилов, вышедший за нами.

Приказ выполняется без отрыва от макияжа. Похоже, авторитетом Рудольф Аркадьевич у секретаря не пользуется. «Ну, как ваш шеф? Да уж, скорей бы…» Жора безжалостно срывает прокурорские нашлепки, комкает и бросает их на пол. Отворяет дверь. В угол срывается крыса и ныряет под плинтусом. Бедное животное. Мечтало поживиться. Да уже нечем! Пусто! Все изъято в интересах следствия. Даже жалюзи с окон. В столы и шкафы соваться бесполезно, это мы с Жорой понимаем сразу. Еще бы, в прокуратуре не дураки – любая бумажка может вывести на след преступника, не говоря уже о телефонных аппаратах и телевизоре, антенна к которому сиротливо свисает с потолка.

– А холодильник-то где?! – заглядывает в кабинет Рудольф Аркадьевич, явно не знакомый с особенностями национального уголовного процесса.

– Тайна следствия, – отвечает напарник, – не волнуйтесь. Ничего не пропадет.

Это точно, не пропадет. Вот вернется ли, сказать уверенно нельзя. Георгий секунду-другую обыскивает глазами пустоту, замечает что-то в районе директорского стола. Подходит, нагибается, приподнимает его ножку. На полу кругляшок, по размерам чуть больше пятирублевой монеты.

– Что там? – я сгораю от нетерпения.

– Казино «Бармалей». Жетон. Стол качается, вот и подложили. Увы, это все, что у нас осталось, – напарник прячет находку в нагрудный карман, – повезло, что стол не пролазит в дверь. Рудольф Аркадьевич, а что, Илья Сергеевич любил побаловаться рулеточкой?

На лице Шилова вновь налет смятения.

– Не знаю… На… Наверно.

– Ладно, закрывайте.

– Простите, а если спросят, кто сорвал пломбы?

– Валите на крыс. Я смотрю, их тут у вас много…

Вечереет. Мы с Укушенным стоим на остановке в ожидании общественного транспорта. Рабочий день позади, осталось пара часов на личную жизнь, потратить которые надо с умом. Жора остался в отделе беседовать с Лабудянским, объяснять ему тонкости милицейского ремесла. А заодно и напроситься в эпизод. Для чего предусмотрительно куплена бутылка коньячного напитка и лимончик. Надеюсь, творческий вечер пойдет на пользу обоим. Борька едет домой, Лидуся, его ревнивая супруга не принимает оправданий вроде «оперативная необходимость», «засада» или «ненормированный рабочий день». Это Шишкина можно дурачить, а Лидуся «прокачивает» грамотно, не хуже бойцов «СМЕРША» из «Момента истины». Поэтому Укушенный не рискует.

Автобуса на горизонте не видно, мы закуриваем, нанося очередной удар по легким. Рядом с остановкой уличный холодильник под зонтиком. Девушка – продавец вяленым голосом предлагает прохожим товар.

– Пельмени, пельмени… Блинчики… Пельмени.

Товар расходится плохо, девушке явно не хватает рыночной хватки.

– Борь, пельмени не нужны?

– Нет, Лидка сама валяет. Жалко, Жоры нет, он их любит.

Я улыбаюсь, вспомнив, как однажды напарник проголодался во время дежурства и решил подкрепиться пельмешками. Сбегал, купил. Отварить не успел, привезли задержанного с поличным квартирника. Допрос длился часа два, после чего Георгий решил вернуться к трапезе. Поставил кастрюлю на плитку, сунулся в пакет, а пельмешек и след простыл. Только тут мой друг почувствовал вкус перца на языке. Оказалось, что, увлекшись допросом, он сгрыз их замороженными, по одной выуживая из пакета, словно карамельки. Я называю это призванием.

К продавщице подваливает молодой короткошерстный крепыш с незатейливой внешностью, характерной для низшего звена организованных бандформирований. За спиной розочка, на лице улыбка.

– Привет, Надюх.

– Привет.

– Это тебе, – розочка втыкается в стойку с ценниками.

– Спасибо, Паш. Красивая.

– Ну, дык! Как торговля?

– Плохо. Все в универсаме закупаются, сюда уже полные приходят. А шеф вечером накатывает – мало продала, мало продала… А что мне, застрелиться, чтоб покупателя заманить?

– Дык, счас решим вопрос, Надюх… Какие проблемы? Давно бы сказала.

– Эй, братуха! Иди сюда! Сюда, говорю, иди, по натуре!

– Вы меня? – братуха покорно подходит, озираясь по сторонам, в надежде, что позвали не его.

– Тебя, тебя… Куда гребешь?

– Домой, вообще-то.

– Пельмени любишь?

– Ну, люблю…

– А чего тогда не покупаешь? – крепыш стальной хваткой бульдога берет мужичка за рукав плаща и пододвигает к холодильнику, – Так, быстро взял и купил!

– Простите, но я уже… В универсаме, – тот разворачивает авоську и демонстрирует содержимое.

Крепыш брезгливо косится внутрь, затем извлекает из авоськи сморщенную пачку.

– Ты это пельменями называешь? Это говно голимое! Отстой полный!

– Мне сказали, хорошие, – интеллигент явно растерян.

– Кто сказал?

– Там, в универсаме.

– Да тебя развели как лоха полного, братуха! Кому ты веришь? Им бы только свое дерьмо собачье впарить. Во где конкретные пельмени, – парень кивает на холодильник, – давай бабки! Быстро бабки гони, урою щас!

Не дожидаясь, он запускает руку братухе за пазуху, выдергивает кошелек, и, отсчитав нужную сумму, возвращает его на место. Открывает холодильник, находит заледенелую пачку пельменей и бросает их в авоську.

– Вот это другая тема. Все, свободен.

– Но они точно такие же…

– Вали отсюда, говорю!

Не дожидаясь третьего повтора, мужик отваливает.

– Не боись, Надюха… Все нормалек будет. Эй, тетя! Ползи сюда!..

Я называю это любовью…

Автобуса все нет.

– Слушай, ты завтра на заявах? – интересуется Укушеный.

– Да, – подтверждаю я, – а что?

– Черт, хорошо, вспомнил… Мне сегодня Серега Луков звонил, который у нас раньше дежурным работал. Земляк мой. Он сейчас в оргинспекторском. Короче, предупредил, что завтра проверка приема заяв будет.

– Это как?

– Ну, припрется к тебе какая-нибудь кочерыжка с заявой, обокрали там, или еще чего. А на самом деле это клерк переодетый. Поглядит, как ты на заявления граждан реагируешь. Со всеми вытекающими. Так что, гляди, не проколись. Не вздумай отшить или нахамить. И главное, улыбайся. Клерки это любят.

– А твой земляк поконкретнее не уточнил? Ну, что за заява?

– Он сам не знает. А! Они могут и не придти, а вызвать откуда-нибудь. И поглядеть, как отреагируем. Не оплошай.

Не оплошай… Легко сказать. С правого фланга Шишкин и компания на мозги капают – отшивай, отшивай, отдел в заднице, нужны показатели, а с левого всякие проверяющие со своими подставами. У них свои показатели и интересы – уличить меня в нерадивости и фальсификации. А я посередке. С пистолетом наголо.

Я называю это романтикой.

– И так каждую ночь! Сколько это будет продолжаться?! Сколько мне терпеть?! Принимайте меры, иначе, я за себя не ручаюсь!

– И что вы от нас хотите, Роза Дмитриевна?

– Как что? Это ж изнасилование! Уголовщина в чистом виде! Идите и арестуйте этого извращенца! А меня везите на экспертизу! Я требую экспертизу! Что вы на меня так смотрите? С недоразумением?

А как прикажите смотреть на человека, заявляющего, что его, вернее, ее виртуально насилует сосед по коммуналке? Понимаете? Виртуально. Как в рекламе «Пепси». Загружается в программу, переходит в другое измерение, проникает сквозь стену и материализуется прямо в койке уважаемой Розы Дмитриевны. Не стесняясь мужа, лежащего в той же койке. Насилует в извращенном виде и назад, за стенку. К компьютеру… И как прикажете реагировать на подобное заявление? Уверен, любой, даже не отягощенный службой в милицейских стенах отреагирует соответственно. «Вам, Роза Дмитриевна, действительно на экспертизу надо, только немножко на другую. Туда и ступайте. Вместе с мужем. Можем подсказать адрес»… Но мы – не любые. Любых не испытывают, прикидываясь потерпевшими. Любых не ждет служебная проверка и ее горькие результаты, связанные с последующим материальным ущербом. Не говоря уже о моральном. Любых не берут в космонавты… Только вежливых профессионалов.

– Простите, Роза Дмитриевна, а мужу вы об этом говорили?

– Ни в коем случае! У него язва! Вдруг случится обострение на нервной почве?… Значит так. Вот мое заявление. Заводите дело и отправляйте соседа в тюрьму. Предупреждаю, не арестуете, я дойду до Кремля.

На стол ложится тетрадный лист, исписанный витиеватым почерком. Увы, распознать, прикидывается Роза Дмитриевна дурой или таковой является на самом деле слету я не могу. Да и профессиональный психиатр тоже не сможет. С одной стороны все признаки на лицо, достаточно заявление прочитать и задать пару наводящих вопросов. С другой – в оргинспекторском бойцы натасканные, службу знают добре, как Жеглов говорил. Прикидываться умеют, когда надо. И главное, хитрые со своими подходцами. Опаску имеют. Не с какой-нибудь банальной заявой о краже придут. А вот – о виртуальном изнасиловании. Все верно, вдруг меня предупредили? Кражу я как надо отработаю, ни один гад не подкопается. А дурака виртуального, ясно дело, за дверь выставлю. Или «Скорую» вызову. На это и расчет… Хрен, ребята, нет у вас методов против профессионалов сыска.

– Хорошо, Роза Дмитриевна. Никаких проблем. Сейчас съездим на экспертизу в женскую консультацию. А вечером посадим у вас засаду. Вы сможете куда-нибудь отправить мужа?

– Конечно! – в глазах виртуальной потерпевшей загорается огонь возмездия, – я запру его на балконе!

Переигрывает, ох переигрывает… Расчет на любителя…

– Ну и прекрасно, – на моем лице гагаринская улыбка, – Пойдемте. Прошу. Может, воды?

Не дожидаясь ответа, я наполняю специально приготовленный бокал из специально приготовленного графина. Вода предварительно профильтрована.

– Спасибо.

Роза Дмитриевна припадает к сосуду. Осушив до дна, кладет его в свою сумку.

– Вы единственный, кто понял меня. Во всех семи отделах, где я была, кроме хамства, ничего не слышала. Спасибо.

– Не за что. Приходите еще. Всегда рады. Стаканчик верните, пожалуйста. Он казенный, а так бы я его вам подарил…

В дежурке протягиваю заявление Розы Дмитриевны дежурному и шепчу:

– Михалыч, штампуй. Регистрируй.

Седовласый майор, сидящий на своем боевом посту двадцать второй год, пробегает глазами содержимое, после чего секунд пять внимательно смотрит в мои не очень ясные очи.

– Пил?

– Ты чего, Михалыч? Могу дыхнуть. Шишкин велел заштамповать. Я не причем. Он вообще все приказал регистрировать. Новая установка министерства. Говорить народу правду о преступности. Иначе из совета Европы выпрут.

– Кого?

– Родину.

Больше вопросов Михалыч не задает. Опыт. Достает книгу происшествий, регистрирует материал и начинает набивать сводку на компьютере.

– Так и передавать в Главк – виртуальное изнасилование?

– Так и передавай… Вот еще, Михалыч… Надо бы ее в консультацию свозить, – я киваю на стоящую в коридоре Розу Дмитриевну, – отправь Ваську Рогова. Чего без дела сидит? Тем более, он сегодня в ботинках, а не в сапогах.

Пока сидящий на лавочке Вася Рогов не просек тему, я открываю дверь дежурки и зову потерпевшую.

– Роза Дмитриевна, проходите. Вот этот молодой человек отвезет вас на экспертизу.

– А засада? – строго напоминает она.

– Обязательно. Я позвоню…

Следом за Розой Дмитриевной в дежурку врывается пухлорылый субъект со следами истерики на лице и припадает к пульту Михалыча.

– Помогите!.. Помо… Ох…

– Что такое?

– У меня попугая украли… Их квартиры. Клетку сломали. Там следы… Включайте этот, как его – «Перехват»!

– А это вот, к товарищу оперуполномоченному. Он разберется.

Я улыбаюсь…

Георгий появляется в три по полудню. Опоздал. Его лик сияет, как купол Исаакия в солнечный день. Ясный мой, свет.

– Все! Андрюхин, все!!! Меня берут!

– Спокойней, Георгий… Сядь и объяснись. Только не на клетку. Там следы. Кто тебя берет? Управление собственной безопасности?

Жора убирает клетку со следами и плюхается на диван.

– Не кто, а куда! В кино берут, братан! В «Занесенных»! На роль мента!

– Неужели? Много вы, похоже, вчера выпили.

– Да не так и много! Два бутылька всего. Лабудянский отличный мужик! Я ему пару наших баек рассказал в красках, с выражением, он и обрадовался. Говорит, какой вы потрясающий типаж! Ни один артист так не сыграет! Гениально! Все, беру без проб! Через неделю первая съемка! Ты представляешь, Андрюхин! Я буду на большом экране. Не в каком-то сериале мыльном, а в солидном фильме! Атас!

Минут на десять Жора пускается в рассуждения про большой кинематограф, свою роль в искусстве и творческую манеру Лабудянского.

– Он продвинутый режиссер, это сразу видно. Мастер! Высший класс!

– Откуда ты знаешь? Он, вроде, ничего еще не снял.

– Это не важно. Его творчество синкретично! Понимаешь?

– Нет. Это как?

Жора пытается объяснить жестами, но получается непонятно. Хотя словечко красивое.

– Короче, он сказал, что будет снимать в стиле Кубрика.

– А кто это? – задаю я контрольный вопрос, хотя, конечно, слышал об этом режиссере.

– Ну, ты дал! Кубрик! Который Рубика изобрел! Кубрик Рубика. Прикинь, как глубоко задумано. Все перемешалось в хаос, но рано или поздно кто-то найдет нужную комбинацию и восстановит порядок. Блеск!

Жора закидывает ногу на ногу и делает затяжку сигаретой, зажатой растопыренными пальцами на манер голливудского актера Джона Траволты.

– А потом, глядишь, фильм в Канны попадет, я в Европе засвечусь. Да, это тебе не ментура, не кошельки ворованные искать.

– Денег то обещали заплатить?

– Да не надо мне никаких денег! Лишь бы сняли! Деньги дело наживное! Но, вообще-то, если фильм в прокате пойдет, я рассчитываю на долю малую.

– Через неделю, значит? Лабудянский все-таки нашел спонсора?

– Нашел, раз снимает. Я не спрашивал об этом. Сейчас, между прочим, многие крупные фирмы в кино вкладываются. Не столько на прокате заработать, сколько свой товар на экране засветить. Водку там, пивко или шампунь какой. А режиссеру без разницы, каким шампунем герой башку моет. Лишь бы спонсор платил.

– Я слышал, деньги даются под раскрученных режиссеров. С новичком опасно рисковать. А Лабудянский новичок.

– Да какая мне разница?! Хоть братва деньги в мешке принесла, лишь бы снимал. Это лучше, чем ничего!

– И тебе не западло будет играть мента за бандитские бабки?

– Я не сказал, бандитские они или нет… В конце концов, мое дело роль играть. Одно хреного – убивают меня по сценарию. Из помпухи в башку. А я суеверный…

– Попроси Лабудянского, пускай сценарий подправит. Ранит тебя, например. Но только, чтобы не комиссовали. А то на одну пенсию не протянешь.

– Просил. Уперся. Искусство, мол, требует крови.

– Тогда смирись… Я надеюсь, ты создашь положительный образ российского милиционера. Станешь культовым героем, в тебя будут играть дети, а министр вручит почетный значок.

Характерный звук шагов в коридоре. Ать-два, левой! Спутать невозможно. Сейчас будет кровь без искусства. Я угадал. Дверь распахивается, на пороге замполит отдела Стародуб Илья Ильич. Зевс-громовержец в погонах. Самый положительный образ российского милиционера. Правда, личико подкачало. Широковато. И перстенек на среднем пальце явно диссонирует.

– Ты где с утра был?!

Вопрос, как вы понимаете, задан напарнику. Лично я с утра принимаю заявителей. Тем не менее, Георгий наивно переспрашивает:

– Я?

– Ты мне не заходи раком за камень.

– А Андрей вас разве не предупредил? – с чистым сердцем напарник бросает под замполита меня, – Я в Центральное РУВД мотался. Там ребята кучу вещей паленых изъяли, проверял, нет ли наших.

– Пять часов проверял?

– Там опера не было на месте, подождать пришлось.

Илья Ильич садится на стул и достает блокнот.

– Так, у кого был, с кем встречался? Телефон. Учти, я с этого вопроса не слезу. К тебе давно претензии назревали.

– Я не помню фамилии, а телефон выкинул. Зачем стол лишними бумагами захламлять?

– Ладно, сейчас вернется машина, поедем, покажешь, где был, – Илья Ильич явно не доверяет Жориным словам.

– Ко мне человек вот-вот придет… По убийству…

Напарник похож на пионера, застуканного сторожем в чужом саду.

– Ничего, человек подождет. В другой раз будешь докладывать не Андрею, а старшим по званию. Хорошие отношения не должны мешать службе.

– Я думал…

– Ты не для того погоны носишь, чтобы думать, – Стародуб закрывает блокнот и обращает свой суровый командирский взор на мою персону, – так, теперь ты. Почему в кабинете беспорядок, с точки зрения грязи? Сложно приборку сделать? Чуть-чуть приложить максимум усилий?

– Не успел. Поздно вчера закончил. Сегодня приберусь, – по военному четко докладываю я.

– А баб зачем повесил? – Илья Ильич указывает на плакат группы «Блестящие», закрывающий вмятину на стене.

Не подумайте ничего плохого. Никого головой о стену я не бил. Вмятина появилась до меня.

– Так они второй год тут висят.

– Баб отодрать… Теперь второе. Ты за сегодня девять материалов заштамповал. И все «глухие»! Рехнулся?! Отдел хочешь угробить?! Я человек добрый, но всему есть предел!

Поясняю – моя сегодняшняя, добросовестная деятельность по регистрации заявлений может нанести показателям непоправимый урон, откинув отдел на последнее место в турнирной таблице чемпионата ГУВД по раскрываемости.

– Вы предлагаете отшивать людей, пришедших к нам за помощью? Я правильно понял?

Минута молчания. Жора осторожно крадется к дверям, пользуясь неразберихой в мыслях Стародуба. Я пытаюсь угадать следующую реплику замполита. «Ты сначала раскрой, а потом регистрируй. Город на спецконтроле в министерстве…».

– А почему брюки мятые? Что, всю ночь на бабе лежал? – резко меняет курс Илья Ильич.

Не угадал.

– Виноват. Отпарю, – четко, по-военному отвечаю я.

– Завтра проверю, – сделав пометку в блокноте, замполит поднимается и ловит в прицел не успевшего смыться Георгия, – так, никуда не уходи, вернется машина, поедем в Центральное РУВД.

Жора обречено вздыхает и прекращает попытку побега.

– Нам деньги не за то платят, чтоб по пять часов неизвестно где болтаться, – заканчивает воспитательную речь Илья Ильич, стоя в дверях, – государство вам не бездойная корова.

Исчезает. Те же, без замполита.

– Вот, Андрюхин, а ты говоришь, зачем в кино сниматься, – Георгий с неподдельной злостью смотрит на дверь, – Вот для того! Чтоб всякие отставники тобой не командовали, как салагой! Какое его дело, где я был? Пиво пил! Ничего, посмотрим, что он после выхода фильма петь будет. Корова бездонная!

– У тебя первые признаки звездной болезни. Имей в виду, пилюль от нее нет.

– Ничего, не заболею… А я не понял, ты чего, правда, десять «глухарей» штампанул?

– Девять. Правда. Решил провести эксперимент. Посмотреть, что измениться в отдельно взятом подразделении.

– Премии лишат, вот и все, что изменится. Ты больше так не экспериментируй, Менделеев. Это тебе не научный институт… Ну, гад. Все настроение испоганил!

Это не обо мне. Добрым словом Георгий вновь помянул Стародуба.

– А где ты действительно был? Дрыхнул, что ли?

Жора опускает глаза, трет рукой подбородок, рассуждая про себя, говорить или не стоит.

– Я это… Репетировал… Лабудянский попросил текст выучить, ну и в роль войти по возможности. Вот я и… Только попробовать хотел, а потом глядь на часы… Увлекся.

– Слушай, Жор. Кино это прекрасно, но как же убийства? Ты хочешь вот так, за здорово живешь, променять одно на другое? А как же Рудольф Аркадьевич? Или он тебе больше не интересен? Кто его прищучит? Утконос? Или Илья Ильич?

Жора виновато опускает глаза на мой не подметенный пол.

– Не боись… Раскроем.

Выходя на днях из ворот фабрики, Георгий был настроен заметно решительней, метал молнии и клялся, что прижмет к ногтю этого наглого вруна Шилова и самого переработает на мусор. «Эх, мешок бы ему на голову, да в лесок! Как в кино с Бельмондо!» «Шилова в мешке не утаишь, Георгий. Да и у нас пока не Франция».

Сейчас боевой задор коллеги на порядок ниже.

– Раскроем? – переспрашиваю я, – интересно, как? К тому ж, у тебя репетиции.

– Они не помешают… А к Рудольфу есть тайная тропка. Никуда наш И.О. не денется.

– Поделись, если не секрет. Что за тропка?

– А ты сам еще не понял?

Жора отрывает взгляд от пола. Во взгляде проснулось вдохновение.

– Честно говоря, нет. Жена?

– При чем здесь жена?… Машенька.

– Секретарша?

– Абсолютно верно. Думаю, красавица нам подойдет. Шилова она ни в грош не ставит. Не авторитет он для нее. Сам посуди, красить глаза в присутствии начальника… Это открытое нарушение секретарского кодекса. Да и потом… Заметил, как она на него смотрела?

Должен заметить другое. Жора никогда не упустит возможности совместить приятное с полезным.

– Не заметил… И что необычного в ее взгляде?

– Опусти башку в очко деревенского туалета, сделай глубокий вдох, а потом посмотрись в зеркало. Вот такой же взгляд был и у нее.

Замечательная метафора. Чувствуется, Георгий действительно не напрасно провел время с человеком искусства. Мне больше делать нечего, как башку в очко совать. И почему именно деревенского туалета? Наш, отделенческий нисколько не хуже.

– Я так думаю, если ее расположить, она много чего расскажет. И про живого директора и про мертвого. А дальше видно будет…

– Я кое в чем не очень уверен… Машенька-то нам подойдет. Но подойдем ли ей мы? Ты ведь правильно заметил, ее надо расположить… У тебя много денег? Или ты собираешься ей стихи читать?

– Есть у меня, чем ее расположить, – голосом Глебушки Жеглова заявляет мой друг, – какая баба не мечтает попасть в Голливуд? Не говоря о секретарше с фабрики по переработке отходов.