Текст книги "Московский городовой, или Очерки уличной жизни"

«Для извозчиков». Справочная книга с правилами передвижения по Москве (1900 г.).

В общем, не мытьем, так катаньем, но со временем подавляющее большинство работников гужевого транспорта научилось двигаться по правой стороне улицы, не выезжать без оглядки на перекрестки и, когда это положено, двигаться шагом. Правда, наряду с этим положительным явлением появилась еще одна особенность московского уличного движения: чем богаче экипаж, тем менее управлявший им кучер стремился при езде придерживаться правил. Это общественное явление поэт С. Матов, подражая Гомеру, отразил в стихотворном фельетоне «Одиссея в Москве», герой которого всей душой рвался на свидание с любимой:

 
Путь мой к вокзалу лежал и я,
преисполнен надежды,
С ясной улыбкой вступил на стезю
испытаний жестоких, —
Сиречь попал в вереницу извозчичьих
тряских пролеток,
Кои одна за другою подобно змее
бесконечной,
Тихо по камням ползли, и, как назло,
насмешливый фатум
В голову всей вереницы поставил
убогую клячу.
В грудь мне закралась боязнь, ибо
четверть часа оставалось
Мне на проезд до вокзала, но Федор,
мой верный возница,
Понял мои опасенья и тотчас
могучей рукою
Лихо коня повернул и других обогнать
попытался…
Грозный, безжалостный окрик пресек
наш порыв дерзновенный, —
Страж, охраняющий стогна, вернул нас
на прежнее место,
В книжку свою записав злополучного
Федора номер.
Снова ползти нам пришлось на хвосте
у змеи тихоходной…
 

И все было бы не так обидно, если бы по той же «встречной полосе» на глазах того же постового не мчались роскошные коляски, увозя на вокзал своих богатых хозяев:

 
Сзади, меж тем, поспевали на борзых
конях оптиматы,
Мягко, бесшумно катясь на упругих
резиновых шинах;
Скромных наемных возниц без стесненья
они обгоняли,
К поезду дабы поспеть и попасть на
прохладные дачи.
 

Владельцев дорогих экипажей, колеса которых были покрыты слоем резины, москвичи называли «резинщиками». С 1905 г. появились пролетки с пневматическими шинами (в просторечии – «дутиками»). Обычные колеса с железным ободом, соприкасаясь с булыжной мостовой, издавали сильный шум, истирали булыжное покрытие в пыль. Резиновые шины делали поездку гораздо комфортнее, но имели один крупный недостаток – при проезде через лужи они во все стороны широко разбрызгивали грязную воду. Жертвой «резинщика» сделался и герой стихотворения С. Матова:

 
С завистью в горестном сердце взирал
я на гордых счастливцев,
Роз благовонных букет инстинктивно
к груди прижимая.
Вдруг беззастенчивый кучер, по виду
подобный медведю,
Быстро меня обогнал и струею зловонной
и грязной
Обдал мне белый костюм, и букет мой,
и светлую шляпу…
Пятна на мне запестрели и, словно
по воле Цирцеи,
Я из блестящего франта в копателя
гряд превратился.
Вырвался вопль у меня, но обидчик мой
был уж далеко,
Быстро по лужам летя и качаясь на
мягких рессорах;
Только хозяйский затылок, украшенный
жирною складкой,
Мне разглядеть удалось сквозь горючие
слезы досады.
 

«Резинщик» проехал.

На протяжении многих лет городская Дума была завалена жалобами москвичей, побывавших под грязевыми «душами» и требовавших запретить езду на резиновых шинах. С конца 90-х гг. XIX в. «отцы города» старательно искали решение проблемы «резинщиков»: они, например, объявили конкурс на лучшее техническое приспособление, которое оградило бы москвичей от брызг. Изобретениям устроили показательную проверку на Красной площади. Коляски, снабженные разного рода «юбками», катили по лужам мимо специальных щитов. Увы, эти экраны наглядно показали, что от брызг по-прежнему нет спасения.

Споры между «резинщиками» и их противниками затянулись на годы. Вину за проволочки в решении столь важного для обывателей вопроса общественное мнение возложило на гласных городской Думы, раскатывавших в роскошных экипажах:

«Собираются толковать о вреде резиновых шин те, которые на них ездят, – естественно, что отказаться от шин самому не так-то легко и потому… А потому, по предложению некоторых гласных, Дума нашла вопрос «исчерпанным», и резина получила новые права гражданства. Все «противошинные» изделия отринуты за «недолговечностью»!

Ergo[66]66
  Следовательно, итак (лат.).


[Закрыть], пусть надежные, патентованные шины старого образца благополучно разбрасывают грязь в лицо обывателям, ибо усовершенствованные шины новых изобретателей недолговечны, и это убыточно для гг. владельцев «шинных» экипажей.

О, справедливость, это ты!»

В запале участники полемики не обратили внимания на замечание С.И. Мамонтова: «Если бы у нас были хорошие мостовые, то не пришлось бы говорить об устранении резиновых шин, потому что езда на них по хорошим мостовым не производит разбрызгивания грязи». Увы, дорожное покрытие без рытвин и ухабов москвичи, жившие в Первопрестольной, относили к несбыточным мечтаниям. Литераторы, фантазировавшие на тему будущего, предрекали, что только в начале XXI в. все улицы Москвы станут идеально ровными.

В конечном итоге борцы за права пешеходов вроде бы одержали верх – в 1900 г. городская Дума приняла дополнение к правилам движения: в дождь и в другое время, когда мостовые покрыты лужами, экипажи с резиновыми шинами были обязаны двигаться шагом. Вот только где же было отыскать сознательного владельца богатого выезда, который согласился бы тащиться под дождем со скоростью пешехода. Тем более что при нарушении всегда можно было откупиться, одарив городового незначительной суммой.

Любопытен вывод, к которому пришел униженный и оскорбленный герой «Одиссеи в Москве», полностью в духе времени (1907 г. – только что завершилась Первая русская революция):

 
Бросил я грязный букет и поехал домой,
на квартиру,
Мысленно ставя вопрос себе, где ж
на земле справедливость?
Я ли виновен, что мне не по средствам
резинные шины?!.
(…)
Замысел мести ужасной ковал я в
поруганном сердце,
Втайне немедля решив поступить в
социал-демократы…
 

Кроме разбрызгивания грязи, владельцы собственных экипажей славились «неосторожной ездой», создававшей угрозу здоровью и жизни обывателей. Портрет одного из них, купца, мчащегося на тройке в загородный ресторан, нарисовал с натуры И.И. Мясницкий:

«– И-и-их ты, – кричит он. – Пшел!.. Что-нибудь, сделай ты такое для меня удовольствие, – задави кого-нибудь!.. Старушенцию какую-нибудь, либо стрюцкаго… Запрягом его в затылок, но чтобы без смертоубийства и без особого членовредительства, а так, слегка, до обморока… Сшиби, и айда дальше!.. Жару наддай, ирод, гони во весь дух… Ура!.. Во поле березонька стояла!..»

В случаях наездов на пешеходов действия владельцев собственных экипажей не отличались разнообразием. Первым делом они старались откупиться от пострадавшего небольшой суммой. Например, в мае 1870 г. возле Московского трактира карета сбила старика-чиновника. Седоки дали ему 5 руб., и он поспешно скрылся в толпе. Кучера с каретой все же отправили для разбирательства в квартал, но, надо полагать, при отсутствии жертвы разговор с полицией обошелся кучеру гораздо дешевле. В 1881 г. журнал «Мирской толк» с возмущением писал о том, как пьяный кучер, катая некую г-жу Матерн, сбил насмерть офицера на Лубянской площади. Хозяйка рысаков прислала семье погибшего 100 руб. и тем сочла дело законченным.

Типичную сцену примирения за деньги описал Н.М. Ежов в рассказе «Бульвар»:

«Выйдя на улицу вместе с другими, художник и студент увидали отличную коляску и двух вороных рысаков, которых держали несколько человек из публики. На козлах сидел перепуганный и белый, как мел, толстый кучер. В коляске находилось двое: немолодой господин в светло-сером цилиндре, бритый и красный, как кирпич, и красивая дама в белой шляпе из кружев. Недалеко от коляски лежала старуха в коричневом салопе: городовой и какие-то две чуйки смачивали из ковша старухину голову. Кругом коляски в одну минуту образовалось густое и шумящее кольцо народа. Старуха лежала без памяти, с разбитым лбом: рысаки ее сбили с ног, но копытами не помяли.

– Не сломали ли у нее что-нибудь? – кричали из толпы. – Нет ли, господа, тут доктора?

– А вот мы посмотрим! – заявил громко Листвицкий и протолкался к старухе. – Я студент-медик… позвольте, посторонитесь.

Он нагнулся к задавленной, пощупал пульс, осмотрел грудь.

– Кости целы, – сказал он. – Голова тоже не проломлена!.. Если не будет сотрясения мозга…

Старуха вдруг подняла голову и чихнула. Ее приподняли и посадили.

– Ох, ох, родименькие… – застонала она. – Да куды ж меня нелегкая принесла? Свят, свят…

– Ушиблась ты, бабка, – объяснили ей. – Барин тебя дышлом саданул.

– Ее надо отвезти, сама не дойдет, – сказал городовому Листвицкий.

– А нам, братец, вели очистить дорогу, – сказал барин и кивнул городовому. – Господа, пустите моих лошадей.

Толпа не тронулась.

– Нет, господин, мы вас не отпустим, – заговорили кругом. – В участок не угодно ли проехаться.

– Пропустите, дорогу ему очистите! Какой франт!

– Ты прежде за старуху ответ дай! Городовой, чего же ты стоишь, веди его с коляской в полицию… Мы все свидетелями пойдем…

– Ваше высокородие, в участок пожалуйте, – обратился к барину городовой.

– Ты с ума спятил, дурень!? – вспыхнул барин. – А вы, господа, напрасно вмешиваетесь не в свое дело. Я могу удовлетворить потерпевшую. Послушайте, матушка, сколько вам нужно? Я сию минуту заплачу… Pardon, Надежда Борисовна!

Господин сошел с коляски и достал бумажник.

– Сколько же вам следует? – опять спросил он у старухи.

Та еще не совсем опомнилась и только жевала губами и таращила свои выцветшие глаза. Барин вынул пятьдесят рублей и, показав деньги, спросил:

– Этого довольно будет?

Старуха схватила ассигнации и чмокнула перчатку господина.

– Благодетель! – прокувякала она. – Дай тебе Бог… и с деточками…

Господин довольно улыбнулся, сел в коляску и крикнул городовому:

– В случае новой претензии пусть ко мне зайдет ваш пристав… Ты знаешь, кто я?

– Так точно, ваше высокородие… – отвечал городовой. – Господа, пропустите, осадите назад!

Толпа, побежденная ассигнациями, раздалась на обе стороны. Коляска покатилась».

Впрочем, не обходилось без попыток скрыться с места происшествия. Так попытался сделать зимой 1900 г. «известный спортсмен» (т. е. любитель бегов и скачек) грузинский дворянин Окромчеделов. Он так лихо мчался на тройке кровных рысаков по Петербургскому шоссе, что при встрече с ним опрокинулись сани крестьянина Лаврова. Его жена выпала на дорогу, и ее переехала, сломав ногу, тройка спортсмена. После этого Окромчеделов велел гнать во всю прыть, чтобы затеряться в селе Всехсвятском, но был задержан.

Некоторые из любителей быстрой езды наотрез отказывались признавать себя виновными, да еще обрушивались с бранью на полицейских. Так повела себя зимой 1910 г. артистка оперетты Залеская, сбившая санями мальчика прямо возле дома генерал-губернатора. Когда даму с большим трудом все же доставили в полицейскую часть для составления протокола, она продолжала скандалить, вырвала перо из рук околоточного и, по свидетельству очевидцев, называла служителей закона «сволочной полицией». За опасную езду и буйство актрисе пришлось заплатить штраф в 25 рублей.

Не успел отскочить

(кар. из журн. «Свет и тени». 1879 г.).

В начале XX в. к лихачам-извозчикам (в смысле – любителями «неосторожной езды») добавились лихачи-автомобилисты. «Это те господа, – характеризовал их гласный Городской Думы А.М. Полянский, – которые теперь по нашим центральным улицам при поворотах в переулки не стараются сдержать быстрого хода и продолжают ехать быстро, зная, что за углом может пешеход переходить дорогу, но ему это все равно. Это те господа, которые давили в свое время на своих лошадях и на лихачах и которые перешли на автомобили. Лихачи и свои лошади существуют, но они перестали давить, а автомобилисты давят».

Особую стойкость в противостоянии автомобильной напасти проявил московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович. Об этом свидетельствуют архивные документы и, в частности, рапорт обер-полицмейстера, составленный 3 июля 1896 г.:

«С.-Петербургский 1 гильдии купец Карл Иванович Шпан обратился с ходатайством о разрешении ему езды по г. Москве и ее окрестностям в двух экипажах, снабженных бензиновыми двигателями.

Принимая во внимание, что подобное же ходатайство заведующего городским водопроводом инженер-механика Н.П. Зимина, по докладам бывшего Обер-полицмейстера полковника Власовского, Его Императорским Высочеством Московским генерал-губернатором было отклонено и Зимину объявлено чрез Городское общественное управление, езда в экипажах с механическими двигателями может быть допущена только за городом, ходатайство купца Шпана с приложениями считаю долгом представить на благоусмотрение и разрешение Вашего Превосходительства»[67]67
  ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 130. Д. 144. Л. 1–1 об.


[Закрыть].

К рапорту была приложена переписка с петербургской полицией, в которой коллеги делились с москвичами опытом общения с пионерами автомобильного дела в России. Оказалось, что 2 декабря 1895 г. К.И. Шпан просил петербургского градоначальника разрешить ему езду на приобретенных им автомобилях «…под мою личную ответственность»[68]68
  Там же. Л. 5.


[Закрыть]. Спустя неделю купец получил свидетельство, что полиция «…не встречает препятствий к передвижению по улицам г. Санкт-Петербурга на принадлежащем ему экипаже, снабженном бензиновым двигателем»[69]69
  Там же. Л. 8.


[Закрыть].

Самодвижущийся экипаж (1898 г.).

Однако, судя по другому документу, на начало 1896 г. автомобильное движение в столице еще не было открыто:

«В январе сего же года вошли с прошением к Санкт-Петербургскому градоначальнику отставной подполковник Зубковский и потомственный почетный гражданин Волков о разрешении им применить в столице к экипажам бензиновые двигатели и предоставить исключительное в течение пяти лет право эксплуатации этих двигателей по Невскому проспекту и по пути на острова.

Означенные бензиномоторы были осмотрены особой комиссией и на основании результатов осмотра сообщено городским головой, что препятствий к удовлетворению ходатайства названных лиц о разрешении им движения экипажей, производимые в действие бензиномоторами, не встречается, но без права монополии.

За сим вопрос этот пока остается открытым и движение экипажей, производимых в действие бензиномоторами, в настоящее время по улицам столицы еще не производится»[70]70
  ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 130. Д. 144. Л. 3–3 об.


[Закрыть].

Скорее всего, автомобили наконец-то покатили по петербургским улицам после того, как они прошли официальный техосмотр (полагаем, первый в России). На Театральной площади, возле здания консерватории 7 марта 1896 г. перед специальной комиссией предстали «…один легкий 2-местный, с двигателем в 11/2 силы шарабан и одна 3-местная коляска с двигателем в 3 силы»[71]71
  Там же. Л. 6.


[Закрыть]. После знакомства с этими чудесами техники был вынесен вердикт:

«При испытании означенных экипажей по площади и по улицам – оказалось, что регулирование скорости движения их и быстрая остановка совершаются весьма легко, экипажи оказались крайне поворотливыми и послушными в управлении.

Во время движения экипажей по самым бойким улицам города лошади вообще не пугались движения и лишь некоторые обнаружили легкое беспокойство. Ввиду всего вышеизложенного нижеподписавшиеся пришли к заключению, что введение экипажей с бензино-моторами устройства, подобно вышеописанному, может быть допущено, как не представляющее опасности – по всем улицам столицы, при том, конечно, условии, чтобы к управлению ими допускались лица, вполне знакомые с этим управлением. При этом, однако же, представляется желательным, чтобы разрешение движения этих экипажей по городу последовало бы лишь с наступлением летнего времени года, дабы в течение этого времени, когда движение в городе наименьшее, кучера и извозчики могли бы освоиться с движением по улицам механических экипажей»[72]72
  Там же. Л. 6 об. – 7.


[Закрыть].

После того как Шпан 19 октября 1896 г. подал повторное прошение, 25 ноября из канцелярии московского генерал-губернатора поступило распоряжение обер-полицмейстеру: «…ускорить по возможности исполнением»[73]73
  ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 130. Д. 144. Л. 13.


[Закрыть]. В ответ на это «ускорение» 7 января 1897 г. Шпан сообщил полиции – «…экипажей, снабженных керосиновыми двигателями фирмы Бенц и К° в Мангейме», у него больше нет:

«Имев значительные расходы по выписке и содержание первых экипажей и не пользовавшись между тем ими, я решил выписать вновь эти экипажи в том случае, если мне будет разрешена езда на них по городу и окрестностям Москвы»[74]74
  Там же. Л. 10.


[Закрыть].

Ознакомившись с посланием купца, обер-полицмейстер Трепов с чистой совестью рапортовал генерал-губернатору: Шпан не представил экипажи для осмотра, поэтому выдать ему разрешение не представляется возможным[75]75
  Там же. Л. 15.


[Закрыть]. Тем временем бюрократическая машина продолжала работу, и 7 февраля из Петербурга пришло новое сообщение по поводу «экипажей с бензино-моторами»: «…движение таковых по городу вновь допущено лишь одному частному лицу, исключительно для личного пользования, причем этот способ передвижения пока затруднений и опасности для пешеходов не вызвал.

Вследствие сего, признавая возможным разрешить Шпану временно, в виде опыта, езду по городу Москве и ее окрестностям в одном экипаже, снабженном бензиновым двигателем такого же типа, как допущенные в Санкт-Петербурге, с тем, чтобы полицией с течением времени было выяснено, не причиняет ли езда в подобных экипажах по тесным и многолюдным улицам г. Москвы каких-либо неудобств для пешеходов»[76]76
  Там же. Л. 18.


[Закрыть].

Экипаж с бензиновым двигателем Даймлера.

Поскольку купец Шпан сошел с дистанции, то место первопроходца занял губернский секретарь Павел Николаевич Лесли. Принадлежавший ему автомобиль был испытан специальной технической комиссией и 25 апреля 1897 г. получил от нее положительный отзыв: «…экипаж по виду своему схож с коляской типа «Виктория» с высоким сиденьем и назначен для четырех человек. Приводится в действие бензиновым одноцилиндровым двигателем, работающим беспрерывно.

При опыте езды на упомянутом экипаже по улицам замечалось беспокойство некоторых лошадей, но большинство оставалось спокойным»[77]77
  ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 130. Д. 144. Л. 20.


[Закрыть].

Единственное, что рекомендовала комиссия – заменить сигнальный рожок звонком. В остальном экипаж был допущен для поездок по улицам Москвы, но «…с тем, чтобы управление экипажем производилось самим владельцем»[78]78
  ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 130. Д. 144. Л. 20.


[Закрыть].

Автомобиль фирмы «Пежо».

Обер-полицмейстер Трепов, представив 5 мая заключение комиссии генерал-губернатору, отразил в рапорте свое мнение: «…к удовлетворению ходатайства Лесли препятствий не встречается; при этом считаю своим долгом почтительнейше присовокупить, что требование Комиссии, изложенное в акте, относительно сигнального рожка, находящегося на экипаже, звонком, я полагал бы не предъявлять просителю, так сигнальный рожок для предупреждения публики представляется, по моему мнению, удобнее звонка»[79]79
  Там же. Л. 19–19 об.


[Закрыть].

Спустя семь лет, 10 апреля 1904 г., городская Дума утвердила обязательное постановление «О порядке движения по г. Москве автоматических экипажей (автомобилей)». Его принятие проходило в жарких спорах: некоторые гласные высказывали опасения, что автомобильное движение на узких московских улицах приведет к трагическим последствиям.

«Мы, москвичи, постоянно ссылаемся на страшную тесноту улиц и движения, – встал на защиту автомобиля гласный А.И. Геннерт, – а между тем в других городах, например в Лондоне, на таких улицах, как Pele-Mele, где люди переходят с одной стороны улицы на другую, как переходили евреи через Чермное море, где густая масса экипажей, автомобили и велосипеды могут ездить. Дело не в этом, а в том, что там требуют от каждого будущего кучера умения ездить, чего нет в Москве, и на тесноту движения ссылаться нечего.

Наш мужик ездит, бросивши вожжи, и правит таким способом: сначала дернет правой вожжой, лошадь бросится в правую сторону, затем дернет левой вожжей, лошадь бросится в левую сторону, затем вместо лошади ударит ездока, потом лошадь и остановится. Это безобразие происходит от неумения ездить, а улицы вовсе не тесны и движение не так велико, чтобы не могли ездить усовершенствованные экипажи. Нужно, чтобы умели ездить, а когда все сталкивается, ругается, не умеет, как расправиться с делом, то никаких улиц не хватит, и известное выражение, что «бисова теснота в степи мешает двум хохлам разъехаться», применима на наших улицах. Из-за этого вводить стеснение ограждаться от врагов в виде автомобилей – нет основания».

«У нас ужасное уличное движение извозчиков и полиция не регулирует этого движения, – поддержал коллегу Н.П. Шубинский. – На это я уже обращал внимание городской Думы. У нас нет правил для извозчиков и это такая распущенность и беспорядок, что если для них приносить в жертву новшество, то придется установить анархию. Городовые не вступаются в поведение наших извозчиков: один любуется на круги на Москве-реке, другой любуется по сторонам. Действительно, надо уличное движение урегулировать, а не уничтожать экипажи, польза которых очевидна».

Первоначально для автомобилей, согласно обязательному постановлению, предельная скорость передвижения по улицам была установлена 12 верст в час[80]80
  12,8 км/час.


[Закрыть]. Управлять ими могли лица, достигшие 18-летнего возраста; они должны были проявлять осторожность при поворотах и подавать сигналы, подъезжая к перекресткам. Запрещалась «езда автомобилей вперегонки» и оставление их без присмотра.

Но прежде чем колесить по городу, владелец должен был получить особый документ – «Разрешение на пользование автомобилем». За ним приходилось обращаться к начальнику полиции и кроме личных данных сообщать массу технических подробностей: от веса, главных размеров «экипажа» и наибольшей нагрузки на колесо до того – «…приспособлен ли экипаж для крутых поворотов, и в какой мере возможно остановить экипаж на полном ходу». Также следовало представить в Техническую комиссию Городской управы чертежи (!) приобретенной машины.

Осмотр и испытание автомобили проходили ежегодно в течение месяца, начиная с 15 марта. По сообщениям репортеров, в 1910 г. в первые дни этой акции на Моховой улице выстраивалось по полсотни машин. Водители, чьи «авто» не вызвали нареканий, получили на дверцу новый номерной знак: «темно-зеленого цвета с белыми цифрами и надписью “по 1-ое апр. 1911 г.”».

Ночью номер автомобиля демонстрировал фонарь, закрепленный «позади с левой стороны» и имевший на матовом стекле «…изображение нумерного знака, цифры коего должны быть изображены в величину на менее 3 1/2 вершков и отчетливо обозначены на стекле красным цветом». Источником света в таком фонаре служила обычная свеча. Она легко гасла от резкого толчка, чем шоферы пользовались, удирая ночной порой от городовых – неосвещенный номер нарушителя постовые не могли рассмотреть.

Обложка книги И.Г. Аркмана «Полный курс автомобилизма» (1915 г.).

Другое разрешение – на право управления машиной – выдавала специальная комиссия, состоявшая из представителей Городской управы и обер-полицмейстера. Сдавать экзамен по вождению приходилось ежегодно, и каждый раз шофер был обязан подавать прошение, оплаченное гербовым сбором (1 р. 50 к.), к которому прикладывал медицинское свидетельство о состоянии зрения и слуха.

Правилами допускались за руль лица «…обоего пола, достигшие 18-летнего возраста» (владелец или нанятый им шофер), «…которые на произведенном в Комиссии испытании докажут свое уменье управлять автомобилем, и пользоваться всеми находящимися при нем приборами, и производить небольшие починки в случае легкой порчи экипажа». Последнее требование с подачи оставшихся неизвестными экспертов было утверждено Думой не без колебаний: неужели, спрашивали гласные, каждому владельцу автомобиля придется овладеть слесарным ремеслом?

Сомнения развеял гласный Н.Н. Щепкин, подчеркнувший в своем выступлении, что речь идет о безопасности москвичей: «Разве вы никогда не были очевидцами, как автомобиль останавливается, шипит и гремит, его окружает целая толпа, и хорошо еще, если он только шипит и гремит, а иногда он обращается в боевое орудие. От этих случаев надо гарантировать население и следует, чтобы на автомобиле было всегда лицо, которое умеет приводить его в движение и производить необходимые починки».

Современный прогресс.

Пострадавший: – Как все в жизни совершенствуется!.. Прежде калечили людей двухколесные велосипеды, а теперь их уродуют четырехколесные автомобили!.. Приятно жить в такое прогрессивное время!..

(кар. из журн. «Будильник». 1907 г.)

Спустя несколько лет выяснилось, что для безопасности пешеходов важнее не умение шофера ремонтировать автомобиль, а способность водителя соблюдать ППД. Настроения, охватившие общество, отразил газетный фельетонист:

«Я положительно утверждаю, что шофер каждого второго автомобиля в Москве явно покушается на жизнь обывателя. Иначе никак нельзя квалифицировать действия московских шоферов. […] Вот почему меня нисколько не удивило заявление моего приятеля, поведавшего мне на этих днях:

– Собираюсь подать прошение о разрешении носить при себе оружие – специально для защиты от шоферов. […]

И если при нашей некультурности нормальное автомобильное движение у нас немыслимо, стало быть, мы еще не доросли до автомобилей и они, как это ни странно, должны быть временно упразднены».

Порой публика в буквальном смысле жаждала крови автомобилистов-убийц. Когда летом 1910 г., заехав на тротуар и задавив насмерть 14-летнего мальчика, шофер попытался умчаться прочь, свидетели трагедии требовали от городового стрелять в него.

Гласные городской Думы, конечно, прислушивались к общественному мнению, но все же не шли у него на поводу. Они не собирались полностью запрещать в Москве автомобильное движение, но, обсуждая в 1911 г. вопрос о допустимой на улицах города скорости для машин, старались учесть интересы всех участников дорожного движения.

Продолжал стоять на своем гласный А.М. Полянский: «…20 верст слишком большая скорость для автомобилей при настоящей езде. При том положении, которое существует, достаточно ограничиться скоростью в 15 верст, пока автомобилисты не будут относиться с должным вниманием к жизни и здоровью обывателей, пока хулиганствующие автомобилисты перестанут давить обывателей московских. […]

У меня записаны номера автомобилей, которые в 9 часов утра, когда особенно сильное движение, выезжают в средину ломового и легкового движения и приводят в ужас пешеходов и лошадей. Есть такие, которые едут с головокружительной быстротой по Кремлю».

«Алексей Михайлович знает, что автомобилисты всегда будут ездить больше 15 верст, – оппонировал П.П. Щапов, – для чего же писать обязательные постановления? Я указываю, например, градоначальника. Помощник градоначальника Модль категорически говорит, что не будет подчиняться обязательным постановлениям. Я говорю для пользы дела, а не для того, чтобы дать возможность автомобилистам ездить шибче. Алексей Михайлович говорит, что в Петербурге автомобили ездят со скоростью 12 верст; я там был недавно и знаю, что там ездят со скоростью 30 верст. В Париже установлено тоже 12 верст, а едут скорее, и полиция смотрит на это сквозь пальцы».

В конечном итоге сторонники прогресса с перевесом в два голоса победили, и городская Дума разрешила легковым автомобилям ездить со скоростью 20 верст в час (грузовикам – 15 верст/час), но подчеркнула в своем приговоре, что соблюдение правил движения обязательно «…для всех местных жителей, а также для правительственных учреждений и должностных лиц». «На большой скорости» было позволено мчаться исключительно служебным автомобилям и только на пожар (обратно – согласно общим правилам).

Стремясь искоренить лихачество за рулем, еще в 1907 г. отцы города постановили: лишать водителя разрешения на управление автомобилем, если он «…будет замечен в явно неосторожной езде или в управлении автомобилем в нетрезвом виде». И то, что шоферы позволяли себе быть пьяными «на руле» (как тогда говорили), более всего возмущало москвичей.

Типы кароссери – автомобильных кузовов, изготавливаемых на заказ в экипажных мастерских: ландолэ и дубль-фаэтон.

«Можете ли вы себе представить, чтобы человек, которому вы доверяете свою жизнь, был не трезв, иначе говоря, находился в состоянии иногда абсолютной невменяемости? – негодовал один из журналистов. – В Москве, и только в Москве это оказывается возможным, иначе не могли бы появляться публикации такого рода:

«Трезвый шофер ищет места…»

Казалось бы, о нетрезвом шофере не может быть и речи. Не всякий трезвый человек должен быть шофером, но всякий шофер должен быть трезвым. Это уже аксиома!»

Характерно, что чаще всего под хмельком устраивали гонки по улицам, «разгоняя проезжих и терроризируя прохожих», так называемые «опричники» – водители автомобилей, принадлежавших богачам. Современник дал им такую характеристику:

«Московские лихачи известны, как отъявленные нахалы и безобразники. Но шоферы далеко превзошли их в этих качествах.

Большинство хозяев автомобилей балует своих шоферов и не держит их в повиновении, считая их почему-то какой-то особой, привилегированной прислугой. А сам шофер, восседая рядом с барином, охотно считает себя равным ему.

Поэтому особым безобразием отличается езда пустых автомобилей, где за хозяина сидит один шофер. Тут он не знает удержу: вся Москва для него!»

Впрочем, не меньшую опасность, судя по числу аварий и наездов на пешеходов, представляли наемные машины-«таксометры». Особый общественный резонанс вызвала в 1913 г. гибель от такого автомобиля заслуженного полицейского подполковника А.А. Джерожинского. Геройски сражаясь на Русско-турецкой войне, он заслужил Георгиевский крест; во время Декабрьского вооруженного восстания ходил на волосок от смерти, а погиб при нелепых обстоятельствах. Пролетка, в которой подполковник в пять часов утра ехал по Садовой в сторону Кудринской площади, была единственной на улице, и все же летевший навстречу автомобиль, управляемый молодым и неопытным шофером, задел ее. Джерожинского выбросило на мостовую, и удар об нее оказался смертельным.

Нельзя сказать, что полиция совсем не реагировала на проделки шоферов-лихачей. Градоначальник А.А. Адрианов, например, требовал от приставов не просто делать замечания, а составлять протоколы «о неосторожной езде», отсылать их в Управление технической частью, откуда сведения о нарушениях ложились ему прямо на стол. Попавшим под горячую руку приходилось совсем не сладко, как, например, шоферу Ф.П. Рябушинского М. Сколышу, которого в сентябре 1909 г. на два месяца посадили под арест «…за большую скорость, шум и треск, производимые автомобилем». В 1914 г. шофер автомобиля № 1414 «за бешеную езду по Петровке» был приговорен к штрафу 500 руб., или трем месяцам ареста «в случае несостоятельности». Его коллеге Медведеву, прокатившемуся по Кузнецкому Мосту со скоростью 60 верст/час, суд также предложил выбор: заплатить 100 руб. или сесть за решетку на три недели. В январе 1913 г. газеты сообщали об участившихся жалобах шоферов на то, что полицейские отбирали у них свидетельства на право управления автомобилем.